Издательство «Бомбора» представляет книгу Софьи Багдасаровой «Фениксы и сфинксы. Дамы Ренессанса в поэзии, картинах и жизни».
Про красавицу Лукрецию Борджиа, развратную и коварную, слышали все. Но в ренессансной Италии были и другие, не менее яркие женщины: поэтессы, писательницы, певицы, хозяйки салонов, монахини, куртизанки и фаворитки монархов, а также, разумеется, художницы и натурщицы. Сплетая историю культуры итальянского Возрождения, без этих женщин не обойтись. Однако имена их затерялись в веках, а лица позабыты. Новеллы, представленные в этой книге, реконструируют для нас историю их жизни, рассказывая о том вдохновении, которое они рождали в мужчинах, и праве на творчество и свободу, за которые эти женщины боролись сами.
Книга состоит из 15 рассказов, раскрывающих тайны знаменитых картин и позабытых стихов. Факты, имена и даты в ней — подлинные, а вот эмоции в большинстве случаев реконструированы автором. Ведь хроники той эпохи, перечисляя факты, обычно молчат про чувства, любовь и слезы. А еще, говоря об эпохе Возрождения, конечно же, нельзя обойтись без произведений искусства, поэтому в этой книге множество репродукций картин и статуй, рассказывающих о героинях. Они сопровождаются искусствоведческими аннотациями — благодаря им читатель глубже проникнет в историю искусства Ренессанса, в особенности в эволюцию портретного жанра.
Предлагаем прочитать фрагмент книги.
Пленительный образ Фьямметты
Данте Габриэль Россетти. Видение Фьямметты. 1878 г. Коллекция Эндрю Ллойда Уэббера
Считается, что под псевдонимом Фьямметта (пылающая, огонек) Боккаччо скрыл даму — тезку Богородицы из рода святого Фомы Аквинского, то есть Марию д’Аквино, якобы внебрачную дочь неаполитанского короля Роберта Анжуйского. Однако установить реальность ее существования невозможно. Портретных ее изображений тоже не существует, в первую очередь потому, что в 1-ю половину XIV века, когда она жила, этой чести удостаивались лишь крайне важные персоны. Причем это были не привычные нам портреты с характерными лицами, а лишь небольшие фигурки в рукописях или обобщенные лица на фресках.
На этой картине перед вами предстает вымышленный облик Фьямметты, созданный кистью прерафаэлита Данте Габриэля Россетти, для которого ренессансные любовные истории были крайне важды. (Правда, гораздо больше он любил историю своего тезки Данте и прекрасной Беатриче.)
Неаполь, 1327 год
Шесть штук парчового полотна цвета лазоревого, три — ткани дамасковой, золотыми грифонами и цветами по пунцовому фону затканной, да двенадцать отрезов шелка, доставленных путем морским из краев басурманских, входили в приданое медноволосой донны Марии Аквинат, выданной за сеньора Северино ди Северини Убальди в храме Сан Лоренцо Маджоре, что в Неаполе на углу виа деи Трибунале, в лето Господне 1327-е, апреля числа двенадцатого. Жених был красив, упитан и силен; мускулы его ляжек, плотно обтянутых шоссами, возбуждали в дамах, сидевших на скамейках позади алтаря, неподобающие мысли. Две его бывшие возлюбленные, из числа придворных дам королевы Санчи, тайком кусали губы.
Невесте шестнадцать лет и три месяца. Богатая девочка, две недели как из монастырской школы, с наивным взглядом балованного подростка и неловкими движениями недавно научившегося бегать жеребенка. Муж старше на одиннадцать лет, он познал все прелести жизни при королевском дворе и наслаждался неиспорченностью Марии, свежестью ее кругленького личика и восторгом, с которым она смотрела на роскошь вокруг. Его влажные карие глаза с предвкушением любовались телом Марии, его изогнутые купидоновым луком темные губы увлажнялись, когда он отвечал священнику «да», его ладони даже слегка потели. Северино Убальди надевает золотое кольцо на палец дочери графа Аквинского, и епископ объявляет их супругами.
В далеком Авиньоне, прекрасной резиденции римских пап на текучей Роне, за шесть дней до этого на утренней мессе в Эглизэ де Сен-Клер некий юрист по имени Франческо Петрарка впервые видит (на дубовой скамейке в четвертом ряду слева) прекрасную Лауру, урожденную де Нов, супругу храброго рыцаря Уго ди Саде.
Андреа Бонайути. Аллегория деятельной и торжествующей Церкви и доминиканского ордена (фрагмент). 1365–1367 гг. Испанская капелла (Флоренция)
На большинстве изображений Боккаччо он — пухлый мужчина зрелых лет в темной одежде, часто увенчанный лавровым венком (символом поэтического дара). Фрагмент масштабной фрески, посвященной прославлению церкви, — редкий пример прижизненного изображения Боккаччо: ищите фигуру мужчины в красном. Человек в белом капюшоне с зеленым воротником выше него — Петрарка (ум. в 1374 году), профильное изображение справа от него в сером и белом — Данте (ум. в 1321 году). Хотя Боккаччо и Петрарка были еще живы на момент написания фрески, совершенно необязательно, что художник их когда-либо видел и отразил здесь их реальный облик.
В числе монархов, изображенных на других участках фрески: император Карл IV, папа иннокентий VI, кипрский король Петр I и прочие. также в толпе стоят художники Джотто и Чимабуэ и скульптор Арнольфо ди Камбио. таким образом эта фреска оказывается одним из первых групповых портретов итальянских деятелей культуры.
В 1338-м, одиннадцать лет спустя, благородной даме Марии д’Аквино, в супружестве Убальди, без двух годков тридцать, и счастливей ее, как кажется самой Мариелле, человека нет. Богатая усадьба в центре Неаполя с внутренним двориком, где журчат фонтаны и шумит листва; в дальних комнатах три подрастающих сына и розовощекая дочь под опекой няньки с кормилицей; завтра придет портниха с новым упеляндом на белоснежном песцовом меху из фламандского сукна цвета осенней листвы; супруг ее, Северино Убальди, смуглый, сорокалетний Аполлон, подарил ей ожерелье из богемских гранатовых кабошонов — один из тех щедрых подарков, ставших ей привычными за те несколько лет, как муж ее понял, что большую радость он находит в объятиях юных эфебов, чем крутобедрой супруги. А Мариелле и не обидно — ожерелье восхитительно, как и яхонтовая тиара месяцем ране, и сама она (наука королевы Санчи пошла впрок) тоже больше рада молодым эфебам, чем супругу.
Миниатюрная сероглазая Мариелла слегка подводит круглые сладкие губки, надевает платье цвета индиго, что так идет к ее волосам цвета красного золота (из вежливости знатных дам «рыжими» звать не пристало), и идет в гостиную. На резном аналое красного дерева там лежат никак не сочинения родича хозяйки, святого Фомы, сына покойного графа Аквинского, и не его племянника — поэта графа Ринальдо д’Аквино, а прескабрезный труд Апулея о Золотом осле, который доставляет своей пленительной читательнице радость не только сальностями, на удивление изобретательными, но и античной премудростью. А донна Мария до античности большая охотница, ведь отец покойный не поскупился на преподавателей, и книга всегда была ей в радость в долгие дни неподвижности из-за беременностей, которые впредь (выполнив свой долг перед мужем) она намерена не допускать. Мариелла с наслаждением перечитывает фрагмент про человека, который покупает большую винную бочку и просит мужа почистить ее изнутри, пока сам прочищает его жену сверху, улыбается, еще раз любуется в зеркале своим кругленьким белым личиком, поправляет выбившуюся из-под жемчужной сетки прядь и приказывает приготовить портшез.
В нескольких кварталах от нее, за столом в своей маленькой комнатке сидит сын флорентийского купца Джованни Боккаччо. Это молодой гуляка, малоизвестный поэт, написавший единственную книжку — эротическую поэму «Охота Дианы».
Боккаччо перелистывает страницы драгоценной рукописи — дантовской «Вита Нуова». Строки, в которых Данте описывает свое случайное знакомство с его несравненной Беатриче, рыцарственность его страсти, единственный взгляд на мосту, ее ранняя смерть — все это наполняет душу юноши сладостным ощущением поэзии. Затем он надевает свежие кальсоны, и, пробуя во рту на вкус нежные строки одного из сонетов Петрарки к его золотовласой Лауре, отправляется к любовнице.
Его женщину зовут Паола, она кормилица в доме герцога Карафа. Особенности ее профессии оказали значительное влияние на размер груди, что весьма по нраву сластолюбивому Боккаччо. С Паолой не поговоришь о Данте, но в женщине это подчас не главное, хотя порой Боккаччо вздыхает о своей мечте встретить настоящую любовь, мечте, с которой он шесть лет назад въезжал в Неаполь из Флоренции.
Он забирается в постель кормилицы на втором этаже герцогского дворца и начинает заниматься с Паолой всяческими безобразиями. В это время портшез Мариеллы д’Аквино, в замужестве Убальди, проносят по улицам Неаполя; тогда же прохожие едва успевают расступаться перед Иль Скорцо — огромным и краснорожим солдатом из свиты герцога Карафа, в ярости и гневе, подобно быку, несущемуся к герцогскому дворцу, где в комнатке на втором этаже его женушка развлекается с каким-то молодым красавцем.
Мариелла д’Аквино сидит в портшезе. Она довольна своим платьем, ароматом восточных благовоний и новыми драгоценностями. Ее благодушное настроение вызвано хорошим сном и обильным завтраком, но на сердце как-то беспокойно и чего-то не хватает. Она любуется своими ногтями.
Тут раздается треск и шум: матерчатая крыша ее портшеза рвется. Взору Мариеллы сначала предстает чья-то гладкая голая задница; затем тот, кто упал сверху, подтягивает ноги, наконец, целиком подбирается и спускается в ее портшез. Это красивый юноша; на его лице гуляет самодовольная усмешка человека, удачно спасшегося от ревнивого и очень мускулистого мужа. Он быстренько прикрывает остатками ткани дырку в крыше, усаживается на скамейку напротив Мариеллы, и только тут до него доходит, чем именно он уже несколько минут трясет перед лицом изящнейшей дамы из высшего общества, прекрасней которой он не видал в жизни. Он густо краснеет, он пытается прикрыть руками свой голый перед и голый зад, он благовоспитаннейшим образом приносит ей свои извинения и в терминах античной литературы, заимствуя образы из Плавта, описывает обстоятельства, приведшие его к столь плачевной ситуации.
Мариелла едва сдерживает хохот. В портшез заглядывает взволнованный происшествием лакей графини, но она отсылает его прочь. Речь молодого человека доказывает, что он принадлежит к числу людей образованных, лицо его выдает энергию и ум, плечи мускулисты, а прочие части, доступные ее обозрению, не смутили ее, а доставили удовольствие своим совершенством. Чтобы разрядить неловкость, она, как ни в чем не бывало, начинает с ним беседу о недавно прочитанном ею идиллическом романе «Флуар и Бланшефлор» и о том, сколь прекрасна описанная в нем страсть между героем и героиней.
Боккаччо вступает в беседу с прекрасной дамой, имени которой он не знает, но за цвет волос и красное платье зовет уже в мыслях «Огненная». Он читал этот роман и хвалит его достоинства, с трудом отводя глаза от ее лица и несравненной улыбки и почти даже забывая о своей наготе. Дама жалуется, что вариант на французском ей кажется более изящным, чем сделанный лет сорок назад итальянский перевод — «Флорио и Бьянкофьоре».
Она читала оба варианта, и за отечественный ей стало стыдно. «Жаль, нет у нас своего Конрада Флека — сей поэт ведь сотворил прекраснейшее произведение из «Флуара и Бланшефлора» своим немецким переводом… Увы, у нас в стране таких не найдется». Она слегка румянится — возможно, от стыда за итальянскую словесность или потому, что взгляд ее опять соскользнул куда-то не туда по линии бедра обнаженного Боккаччо.
Портшез добрейшей донны довозит Боккаччо до его дома и там он, прикрыв все, что возможно, ее шарфом, выходит наружу и идет к себе домой.
Шарф кисейный, и на него смотрит весь двор, включая голосистых кумушек-соседок. Но ему стыдно только перед Огненной Дамой — никогда в столь позорные ситуации он не попадал.
Назавтра днем, надев свой лучший наряд — жипон из тускло-красного бархата с котарди цвета топленого молока, с шапкой, украшенными белоснежными перьями цапли, Боккаччо отправляется к ее особняку у Сан-Лоренцо Маджиоре возвращать спасительнице шарф — он вычислил ее имя по гербу на дверце. Но поиски заняли слишком много времени — синьора уже успела с утра уехать на целое лето в свои загородные поместья.
Испепеляемый любовью с первого взгляда, коей не мог найти выход, Джованни возвращается домой, аккуратно убирает свой дорогой наряд в длинный кассоне и, оставшись по случаю майской жары в одном нижнем белье, садится за стол и вооружается пергаментом. Его голый торс возвышается над столешницей, плечи ходят ходуном — пишет, как пашет, старается, исходит пóтом творчества: Боккаччо взялся за создание нового итальянского варианта «Флуара и Бланшефлоры», стараясь наполнить его изяществом, достойным такой прекрасной дамы, как та, которой он дал прозвание «Огонек» — Фьямметта.
Как-то к нему забредает друг. Приятель берет со стола лист, в котором Боккаччо описывает, как он впервые встретил свою возлюбленную мадонну Фьямметту.
Красивым голосом друг зачитывает, как Боккаччо впервые увидел ее в церкви Сан-Лоренцо Маджиоре в Страстную субботу на дубовой скамейке в третьем ряду справа, под звуки ангельских песнопений в честь праздника. И лицо ее было озарено божественным светом, и он сразу понял, что это его судьба, а витражи бросали яркие тени на лица вокруг — по ее коже бегали оранжевые зайчики, а по его — лазурные; и как она изложила ему свое желание прочесть книгу, которую он и собирается возложить к ее ногам. «О! — говорит друг. — Так ты нашел свою музу! Смотри, какое совпадение, точно так же Петрарка встретил свою Лауру». Боккаччо густо краснеет.
Осенью Мариелла д’Аквино, отныне и навек — «Фьямметта», возвращается в Неаполь. Боккаччо возлагает к ее стопам написанную им книгу, названную им «Филоколо» (с той же буквы, что и ее прозвание). Мариелла польщена и получает от чтения удовольствие. Когда она разбирает описание встречи в церкви Боккаччо со своей музой, на ее кругленьких щеках появляются ямочки. Она опускает ресницы, и они бросают густые тени на ее щечки.
Боккаччо никогда в жизни не был так влюблен и никогда не видел женщины, обладающей столькими совершенствами. С темпераментом жеребца, не допущенного до кобылы, он пытается добиться ее ответной страсти. Мариеллу весьма забавляет сочетание его античной эрудиции с огнем вожделения в глазах. Но Боккаччо младше ее на три года; да вдобавок лет десять она провела при королевском дворе — так что, считай, старше его она не на три года, а на все тридцать. Ей скучно, и она знает все дороги любви.
Генри Холидей. Данте и Беатриче. 1882–1884 гг.
Галерея искусств Уокера (Ливерпуль)
В Vita Nuova Данте подробно и крайне эмоционально описал все свои считаные встречи с прекрасной Беатриче. Созданный им эталон романтической любви окажет огромное влияние на поэтов и писателей следующих поколений. И, конечно, художников.
Британец Холидей, будучи последователем прерафаэлитов, предлагает еще одну трактовку этой крайне популярной темы. В своей картине он изображает Данте в профиль, с выдающимся носом и свисающим подбородком, согласно канону, сложившемуся к концу xv века (например, таким он предстает на посмертном портрете боттичелли). На более ранних фресках, у Бонайути, Якопо ди Чоне и Джотто, его нос еще не такой крючковатый — этот нос еще не стал его атрибутом.
Поэтому порой она дает поэту поцеловать свой пальчик, с удовольствием принимает посвященные ей сонеты, демонстрирует его своим друзьям на приемах, тщательно оберегает от знакомства с мужем, который оценил бы его юношеский пушок на щеках, кормит обедами, когда у него нет денег, и заливисто хохочет над народными побасенками, которые он такой мастак рассказывать.
Боккаччо грызет зубами булыжник мостовой ее улицы. Но, наконец, однажды Мариелла снисходит к нему. Это было вечером: в сумерках гостиной он прочел посвященный ей сонет, звуки его голоса путались и глохли в тяжелых портьерах медового цвета, она смотрела в окно на пунцовое солнце, садящееся в море, и внезапно почувствовала себя невероятно одинокой. Сердце екнуло, и, смягченная его любовью, Мариелла наклонила голову чуть наискось, улыбнулась и протянула Джованни свою руку.
С этого вечера они стали любовниками, и блаженней его нет на свете.
От постоянного ощущения счастья у него горят уши.
Когда он не в ее постели или не у ее ног в гостиной, читающий ей свои произведения, он все равно думает лишь о Мариелле.
У него все получается. Рифмы сами приходят на ум, сюжетные повороты возникают во снах. У него появляются читатели, которым все больше и больше по нраву его произведения — поэма «Тезеида» и «Филострато», и «Амето», и, конечно, «Любовное видение» — все те книги, которые он посвящает своей Фьямметте, населяет образами своей Фьямметты, своей прекрасной нимфы.
Он горд ею. Раньше, когда его, сына купца от горничной, спрашивали о его происхождении, он говорил: «Моя мать была благородной французской дамой, одарившей своей благосклонностью отца в бытность его в Париже. Увы, венчание не скрепило их союз, но батюшка увез меня с собой и воспитал как наследника». Теперь эта тема ему не интересна, а когда друзья расспрашивают его о Фьямметте, то, помимо ее красоты и образованности, он по секрету делится с ними тайной ее царственного происхождения — оказывается, родительница ее, донна Сивилла, удостоилась благосклонности короля неаполитанского Роберта Мудрого. И, стало быть, принцесса Джованна, будущая королева, приходится ей родной племянницей. Друзья цокают языками — если донна Сивилла была так же прекрасна, как ее дочь Мария, то немудрено, что Его Величество не смог устоять. Они завидуют той нежной страсти, которая связывает двух любовников — поэта и его даму.
Но, вдруг, спустя два года — вовсе не вдруг, Мариелла однажды просыпается с давно забытым ощущением скуки на сердце. Она поднимается, смотрит на спутанные волосы Боккаччо, конской гривой разметанные по ее подушке. Оставляет его спящим и идет завтракать.
Когда на следующий день он приходит к ней в дом, она принимает его сухо и объясняет, что между ними все кончено. Младшая горничная, давний союзник Боккаччо в его пылкой страсти, через неделю приносит ему известие, что Мариелла завела нового любовника, породистого аристократа с каштановой шелковой бородой и безупречными манерами. Он не умеет писать стихи, но вычисляет свою родословную до шестого века.
Боккаччо очень плохо. Он подумывает о самоубийстве. Иногда он приходит на приемы, где можно увидеть ее. Мариелла не одаряет его ни взглядом, ни словом — женщина опытная, она знает, что рубить надо на корню, и такая страсть, как у Джованни, способна еще год или два подпитываться единственным добрым взглядом.
Неожиданно помогает его отец. Он действительно богатый купец в далекой Флоренции и, почувствовав себя неважно, вызывает сына письмом из Неаполя, чтобы тот помог ему в семейном предприятии. Боккаччо уезжает, обливаясь слезами.
Шпили и дымовые трубы города тают в тумане, скрывая от него смысл его существования. Сухопутная дорога через всю Италию опасна, юноша отправляется на корабле, но запах моря не помогает ему отвлечься.
Во Флоренции Боккаччо целует руку отца, ни разу не заходит в его торговую лавку и запирается у себя в комнате. Не отвлекаясь ни на секунду, едва принимая пищу, он пишет повесть в прозе, жанр для него непривычный.
Роман называется «Элегия мадонны Фьямметты». Она — его главная героиня, и книга написана от ее первого лица.
Мэтр Франсуа (мастерская). Петрарка является во сне Боккаччо.
Ок. 1475 г. Миниатюра из рукописи Des Cas Nobles Hommes et Femmes. Schoyen, MS268
В 1355–1374 годы Боккаччо написал сборник биографий «О несчастиях знаменитых людей», где рассказывались истории Адама, Персея, Цицерона, Юстиниана и многих других выдающихся личностей, включая петрарку. Рукописи книги обильно иллюстрировались портретами героев. Эта же миниатюра основана на строках Боккаччо о том, что Петрарка является его наставником, в ней призрак Петрарки пробуждает коллегу от сна и вдохновляет его продолжить работу над книгой.
Героиня, благородная замужняя неаполитанка Фьямметта, влюблена в прекрасного юношу Панфило, который разделяет с ней страсть. Но отец, флорентийский купец, приказывает Панфило вернуться домой и помогать ему в семейном деле. Фьямметта остается в Неаполе одна. Она тоскует по возлюбленному, она скучает, до нее доходят новости о его неверности, она подумывает о самоубийстве. «В таком состоянии, как я описала, женщины, я осталась после отъезда моего Панфило и много дней в слезах горевала о его отсутствии, все время мысленно говоря: «О, Панфило, как могло случиться, что ты меня покинул?» — выводит Боккаччо на пергаменте гусиным пером. Мариелла никогда б не сказала ему таких слов. Пользуясь тем, что дверь крепко заперта и его никто не увидит, он плачет.
Наутро его неожиданно осеняет, что Лауры никогда не существовало на самом деле, Петрарка ее попросту придумал. Он делится этой догадкой с друзьями, и они смотрят на него, как на богохульника.
* * *
Проходят годы. Со временем боль затихает. «Элегия мадонны Фьямметты» помогла ему спастись. Он вырыл яму в земле и крикнул в нее: «У царя Мидаса ослиные уши!» — так боль и ушла. Другие женщины рожают ему побочных сыновей — Марио, Джулио и Виоленте. Его имя становится известным по всей Европе. Фьямметта появляется в его произведениях, но уже как образ, как сладкая грусть. Придумывая персонажей «Декамерона», он дает это имя одной из прекрасных флорентиек, рассказчиц. Настоящей Мариелле уже лет сорок — а в книге Фьямметта все так же юна и прекрасна и также волшебно поет, как пела тогда, на террасе, прежде чем в первый раз позволить ему взять ее руку. Но все это пустяки, давно забытая страсть.
Фьямметта, тайная дочь неаполитанского короля и жестокая Мария — для него разные люди, и первую он знает лучше. Это благородная, честная, богобоязненная и прекрасная дама, и вспоминать о ней — сладость.
Якопо ди Чоне. Портрет Боккаччо. Ок. 1366 г.
Фреска в зале Аудиенций, Дворец искусств судей и нотариусов (Флоренция)
На протяжении столетий помещение использовалось как торговая лавка, обнаружение в ней старинных фресок в XIX веке позади полок с тканями стало важным открытием. Изображение Боккаччо находится рядом с Данте в «люнете поэтов»: это самые старые задокументированные изображения их обоих. Нетипичное изображение старика Боккаччо в профиль, возможно, было выполнено при его жизни или вскоре после смерти. Данте тоже «ранний», непривычный, без фирменного орлиного носа: традиционная иконография еще не сформировалась. Рядом с ними видны мелкие фрагменты двух других фигур — вероятно, Петрарки и позабытого ныне поэта и ученого Заноби да Страда. Роспись помещения была осуществлена согласно иконографической программе по чествованию великих флорентийцев, составленной гуманистом Колуччо Салютати для росписей Палаццо Веккьо. Поскольку оригинальный цикл Палаццо Веккьо был утрачен, эта уменьшенная версия имеет большое значение для историков искусства.
В 1378 году, лет сорок спустя после первой встречи — их первой встречи в церкви Сан-Лоренцо Маджоре в Неаполе, где витражи бросали оранжевые блики на ее лицо, донна Мария д’Аквино сидит на террасе своего вдовьего загородного имения в Байях и смотрит на горы и море. Ее шестьдесят восемь, она тучна, страдает водянкой и зобом, у нее отнялись ноги. Она посасывает сласти, которые за большие деньги привозят ей из-за восточных морей, чтобы снимать постоянную боль. Неожиданно она посылает слугу в город — ей хочется почитать сочинения Джованни Боккаччо. Она не читала ничего из того, что он написал, с того дня, как бросила его, хотя его слава с тех пор разошлась по всей Европе и ей приходилось слышать о нем весьма часто. Ей было немного неловко за то, что она причинила ему страдания, но она долго не вспоминала об этом, и только в последнее время, когда болезнь отзывалась в ее теле острым ножом боли, Мариелла, припоминая свои грехи, стала задумываться, не воздаяние ли это мироздания за мучения, причиненные великому человеку.
Ей приносят список стихов.
Она читает его венок сонетов на смерть мадонны Фьямметты, благороднейшей из женщин. Этот цикл написан лет десять назад. Она криво улыбается. Затем тянется за привычной дозой опиума, затем еще за одной. Наутро ее мертвое тело находят слуги.
Джованни Боккаччо
XCVII
Ее ланиты — розы, кудри — злато,
и огненный над ними ореол,
что в облачко внезапно перешел,
сверкавшее, как не сверкает злато.
И, словно жемчуг, что оправлен в злато,
казалось, ангел в облачко вошел
и крылья белоснежные развел,
покрыт сапфирами, одетый в злато.
И за мою Фьямметту был я рад,
затем что, как нетрудно догадаться,
была мадонна к богу на пути,
а я остался, мукою объят,
здесь, весь в слезах, чтобы конца дождаться
и в край блаженных душ за ней взойти.
CXXVI
(На смерть Петрарки)
Пребудешь ты отныне в царстве том,
куда стремится жаждущая света
душа, что заслужила чести этой,
покуда обреталась в мире злом;
ты нынче там, где, жаждою влеком
Лауру видеть, что тобой воспета,
не раз бывал, и где теперь Фьямметта,
любовь моя, — лицом к лицу с Творцом.
К Сеннуччо, к Чино присоединился
и к Данте ты, и пред тобой тогда
сокрытое от нас предстало зримо.
Когда тебе я другом доводился
здесь, на земле, возьми меня туда,
где любоваться мог бы я любимой.
Перевод Е. Солоновича.