Постановка стала первым опытом сотрудничества двух пассионарных фигур российской оперной сцены – дирижера Валерия Гергиева и режиссера Дмитрия Бертмана. Они не могли не встретиться хотя бы в силу статистики – пожалуй, никто больше в нашем музыкальном театре не работает с такой производительностью. Бертман, приобретший известность своими эпатирующими спектаклями на крошечной площадке московской "Геликон-оперы", в последние годы много работает и на больших сценах. Опера "Набукко" Дж. Верди была впервые поставлена им в 2004 году во французском городе Дижоне. Главные партии исполняли солисты "Геликона". Год спустя на петербургскую сцену была перенесена лишь оболочка спектакля, его внутреннее содержание режиссер воссоздавал заново с артистами Мариинского театра.
Трудно судить, на каком именно этапе произошла утечка, но санкт-петербургский вариант не производит впечатление законченной работы. Очень может быть, что со знакомыми артистами "Геликона" Бертман добился во Франции гораздо более целостного результата. Похоже, что органичные "для своих" движения и мизансцены не дались петербургским артистам, а что-либо поменять постановщик не смог или не захотел. В итоге пропала та лапидарная четкость режиссерской мысли, которая всегда, при всех за и против, была сильным местом Бертмана.
Опера про библейского царя Навуходоносора всегда имела политическое звучание. Когда в 1842 году состоялась премьера "Набукко", для зрителей был очевиден патриотический подтекст: страдания порабощенных евреев и грядущий крах Вавилона проецировались на ситуацию в Италии, боровшейся за независимость против империи Габсбургов. XX век родил другие аллюзии: война, колючая проволока, Холокост. Среди последних достижений режиссерской мысли – придание образу Набукко черт Саддама Хусейна.
Спектакль Мариинского театра мало того что не добавляет к этому списку ничего нового – в нем проскальзывают не очень стыкующиеся между собой отголоски всех вариантов. Звезда Давида, которую собирают из металлических прутьев пленные иудеи, адресует к узко национальному истолкованию, и пророку Захарии тогда, наверное, стоило бы предстать первым премьером Израиля Бен-Гурионом или кем-то в этом роде. Нефтяная вышка, появляющаяся на силуэте во втором акте, вроде бы предполагает актуальную политическую интерпретацию. Купающаяся в ванне с благовониями Абигайль тогда, по идее, должна оказаться узурпаторшей, реализующей американский план "Нефть в обмен на парфюмерию". Но оба мотива остаются виньетками на среднестатистическом фоне – словно режиссер вдруг оробел, попав в Мариинский театр, и решил поставить максимально нейтральный спектакль.
Не очень понятным в его контексте оказалось решение сценографа Игоря Нежного, использовавшего в оформлении сцены широко известные мотивы вавилонской пластики, но несколько в шаржированном виде. Особого подкрепления на сцене эти карикатурные мотивы не получают, более того, контрастируют с патетической фигурой женщины с ребенком на руках.
Быть может, лет десять назад обо всем заставил бы забыть темперамент Валерия Гергиева. Но сегодня дирижеру свойственны более спокойные, уравновешенные интерпретации. На премьере интереснее всего прозвучали лирические сцены и строго выстроенные ансамбли. То есть как раз все то, что плохо стыкуется с плакатной графикой современного политического театра.