Иран известен как страна, в которой деспотизм продолжалсяболее трех тысяч лет. С другой стороны, он также известен как странаудивительных политических изменений. В течение последних ста лет новейшейистории страна переживала революции с регулярностью раз в 25-30 лет: (1)Конституционная революция 1906-1911 гг.; (2) беспорядочный период 1941-1951гг., который начался падением шаха Резы Пехлеви и закончился движением занационализацию нефтяной промышленности; наконец, (3) «Исламская» революция 1979г. Каждая из этих революций завершала собой период неудачных «реформ сверху» споследующей развилкой для власти. Исходя из этого, мы можем задаться вопросом:не наступил ли тот исторический момент, когда начинается четвертый циклреволюционных изменений?
После минувших президентских выборов иранская политическаясистема снова вошла в фазу последовательных развилок, и в складывающейсяситуации у главных игроков становится всё меньше возможностей для борьбы сполитическим кризисом. В течение шиитского священного месяца, когда оплакиваютсвятых мучеников, произошли новые события, из-за которых трещины в режиме сталиглубже, а подавлять растущее сопротивление – сложнее. В это трудное время напомощь сопротивлению пришла иранская историческая мифология. Вновь ожилмифологизированный трагический сюжет об имаме Хусейне. В 1970-е гг. АлиШаритаи, противник коррумпированной и секуляризованной шахской диктатуры, всвоих революционных толкованиях истории придал ему политическое значение. ОбразХусейна снова воскрес в политической истории иранских шиитов, но на этот раз онпротивостоит коррумпированному теократическому режиму. Последние политическиебеспорядки, поводом к которым послужила смерть великого аятоллы Монтазери,показали, что протест нисколько не спадает, а перестраивается сам и преображаетобщество.
Иранские массы вновь стали использовать религиозные события,чтобы добиться перемен, но теперь они это делают более хаотично и радикально.Участники протеста уже не так сильно обеспокоены подтасовками на выборах илитем, что правительство Ахмади-Неджада нелегитимно. Они больше не думают, чтопри более честной избирательной политике реформы были бы возможны. Кореньпроблемы они видят в структуре власти, в самой противоречивой конституции,влиятельных антидемократических институтах и распространении военно-финансовоймафии, которая усилилась за счет так называемой приватизации государственногоимущества. Однако у иранского демократического движения есть ряд существенныхнедостатков. В их числе - непоследовательность в действиях и отсутствиеэффективного руководства.
Всего десять лет назад в Тегеране студенческие протесты былижестко подавлены режимом. Хатами, тогдашний президент и лидер реформистскогодвижения, отказался поддержать студентов, потому что боялся, что мятеж приведетк политическому хаосу. Он даже порицал студентов за радикальность, полагая, чтоза их действиями стоит заговор, имеющий целью нарушить его планы. Он предпочелпойти на компромисс с консерваторами в надежде на то, что его стратегия будетспособствовать постепенным и по возможности безболезненным изменениям,инициированным сверху. Но он серьезно просчитался. Сейчас получилось именно то,чего он боялся: неконтролируемая и непредсказуемая оппозиция и политическийхаос с большими потерями. Когда-то Саид Хаджарян, идеолог реформистскогодвижения, сформулировал стратегию реформ в одной короткой фразе: «Давить снизуи стремиться к переговорам наверху». Кажется, такие настроения не исчезли,несмотря на то, что общество в последнее время быстро меняется.
Всего через несколько часов после завершения президентскихвыборов в июне 2009 г. Мусави (главный оппонент Ахмади-Неджада) выступил сочень необычной речью, в который он назвал себя «абсолютным победителем» навыборах. Это было странно, потому что результатов еще не объявляли. Вподтверждение своего заявления он привел данные его наблюдателей, которыеприсутствовали на избирательных участках по всей стране, а также сослался нарезультаты предвыборных опросов, проведенных поддерживающими его организациями.Но это неприемлемо и не соответствует стандартам ни одной из существующихдемократий. На самом деле, он сделал это заявление, потому что знал, что выборызакончатся фальсификацией. Прагматик Хашеми-Рафсанджани, бывший президент, занесколько дней до выборов написал высшему руководителю открытое письмо, вкотором он предупреждал о серьезных последствиях в случае фальсификации впользу Ахмади-Неджада. Это свидетельствует о том, что оппозиционные лидерыпрактически не надеялись на победу, но решили всё же принять участие, не имея,однако, отчетливого плана дальнейших действий.
Результаты выборов потрясли многих людей, полагавших, чтоони смогут нейтрализовать фальсификацию своим массовым участием. В такойситуации следовало бы ожидать, что лидеры оппозиции опротестуют результат ипризовут народ отстаивать свои права. Мусави так и сделал, но ни он, ни другиереформисты не решились на радикальные шаги. Они, конечно, были убеждены, что Ахмади-Неджадне набрал больше 30% голосов, но не были уверены в том, что у них самихнаберется более 30-40%.
Если бы обмана не было, наиболее вероятным сценарием был бывторой тур выборов (подтверждением томуслужат предвыборные опросы). Реформистские лидеры решили воспользоватьсянародным гневом и разочарованием как средством давления на высшего руководителяи других представителей власти, чтобы те согласились на новые выборы. Поэтомуони не призывали людей выступать в общественных местах и объявлять забастовки,как это делали в таких случаях оппозиционные лидеры в Грузии и на Украине. Онипродолжали придерживаться своей неэффективной стратегии и вновь упустили шансвозглавить и направить зарождающееся движение.
Власти решили, что они смогут подавить движение силой, покаоно выражается в уличных протестах, и не пошли на компромисс с реформистами.Наоборот, многих из них арестовали. Массы, со своей стороны, остались безруководства. Тем не менее, их гнев усилился, а требование перемен сталонастойчивее; настроения стали гораздо радикальнее вследствие варварской реакциирежима на практически мирные выступления - как, например, на похоронахМонтазери.
Сегодня, спустя почти шесть месяцев после выборов, идвижение, и режим оказались на распутье. С одной стороны, жестокие, ноизолированные уличные столкновения не изменят режим, даже если они будут вновьи вновь повторяться. С другой стороны, очевидно, что нынешняя крайняянетерпимость в отношении реформистской оппозиции становится невыносимой. Конфликт,последовавший за выборами, породил хаотическую и запутанную ситуацию, в которойизмена, разобщенность и неповиновение становятся нормой. Из-за этогогосударство не в силах осуществить какую-либо экономическую программу, котораябы позволила решить усугубляющиеся проблемы. Это также влияет на иностранныеинвестиции в иранский энергетический сектор (даже когда речь идет о ближайшихсоюзниках Ирана c Китаеи России); из-за этого правительству очень трудно провести эффективныеэкономические реформы – например, отменить субсидии и повысить налоги, – потомучто такая стратегия во многом зависит от общественного согласия.
Первоначально движение протеста было в основном представленостоличным средним классом; но теперь оно распространилось и на низы, потому чтоправительство не справилось с такими мощными экономическими вызовами, каквысокая инфляция, стагнация и безработица. Традиционный иранский базар, которыйслужил огромным источником дохода для многих религиозных институтов, пришел вупадок из-за роста монополий, которые занимаются крупномасштабным импортомболее дешевых товаров и сырья – преимущественно из Китая.
Учитывая распространение общественного недовольства, мыможем задаться вопросом: не движется ли Иран к очередной историческойреволюции? В такой сложной политической системе не может быть детерминизма.Ответ сейчас (отчетливее, чем прежде) зависит от того, какую роль могут здесьсыграть лидеры оппозиции и будут ли они ее играть. Воспользуются ли лидерыновой возможностью, возникшей после кончины Монтазери? Или они снова упустятшанс, что неизбежно приведет к еще большему хаосу и насилию – то есть к тому,чего они якобы так долго опасались? Как показывают недавние массовые арестыактивистов, режим боится этих лидеров и берет себе заложников, чтобыпредотвратить решительные действия со стороны оппозиционного руководства.
Движение, между тем, становится всё более агрессивным исамостоятельным и превращается в неорганизованные городские мятежи, поэтому уоппозиционеров остается мало возможностей. В этой ситуации реформисты могутсохранить за собой роль лидеров только двумя способами. Либо они при содействиипрагматически настроенных фракций режима будут активно стремиться квзаимовыгодному общенародному компромиссу; либо начнут решительно призывать к общенациональнымзабастовкам и митингам в общественных местах. Первый вариант лучше, но менеереалистичен. Второй – хуже, но реалистичнее. Последнее заявление Мусависвидетельствует о том, что он не хочет идти ни по одному из этих путей. Он,наоборот, перестал оспаривать легитимность правительства и выборов и заговорило том, что необходим более высокий уровень ответственности и более прозрачныевыборы. Его предложения по выходу из кризиса вновь оказались слишкомобобщенными, чтобы определить цель, и слишком невнятными, чтобы бытьстратегией. И приверженцы режима, и активисты зеленого, протестного движениявосприняли его заявление как отказ от его прежней позиции.
У режима, с другой стороны, тоже мало вариантов. Пожалуй,наиболее разумное и единственно возможное решение состоит в том, чтобыпоследовать примеру Чавеса и работать с политическим кризисом и разногласиями,то есть провести референдум. Это не значит, что референдум должен заключатьсялибо в полном отторжении, либо в полном приятии режима. Людям можно предложитьвыбор между новыми президентскими выборами и реформой государства путемвключением в него реформистских деятелей и их программ. Таким образом режимсможет превратить разногласия в сотрудничество, примирить оппонентов,предотвратить нарастание радикальных настроений и частично восстановить своюобщественную автономию. Но это едва ли произойдет, если только близкие круководству прагматики и умеренные консерваторы не займут более активнуюпозицию.
Политические беспорядки обычно цикличны. Усиленное давлениеможет заставить протестующих замолчать, но оно никогда помешает движению уйти вподполье или вылиться в общественные беспорядки, как это было в 1980-е гг. наФилиппинах и в 1990-е гг. в Индонезии. Чем сложнее становится ситуация в Иране,тем труднее прогнозировать последствия каких-либо действий или изменений.
Система потеряла равновесие и устойчивость по отношению квнешнему давлению. Но нелинейность изменений становится всё более отчетливой, ипоэтому теперь следует быть готовыми не только к тому, что малые перемены включевых вопросах могут привести к колоссальным преобразованиям, но и к тому,что большие перемены (например, более строгие санкции) не приведут к полнойпобеде демократии. Для Запада наиболее разумной позицией представляется «деятельноеневмешательство», когда экономические и дипломатические отношения (и дажепереговоры о ядерном оружии) реалистически соотносятся с тем, как режим ведетсебя по отношению к правам человека и демократии.
Ахмад Алехосейн (Ahmad Alehossein) –псевдоним иранского социолога, ведущего блог rahetohid