29 марта 2024, пятница, 15:05
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

31 августа 2009, 08:23

«Мы живем на границе возможного и разрешенного»

Накануне начала учебного года мы побеседовали с директором одной из самых известных московских школ – школы № 57 – заслуженным учителем России Сергеем Менделевичем о ситуации, в которой сейчас находятся российские школы и их руководители, о трудностях и ограничениях, о том, что вызывает наиболее жаркие дискуссии. Интервью взяла Любовь Борусяк.

Любовь Борусяк: Сергей Львович, мне хочется поздравить Вас с новым учебным годом. Вы ведь уже 23 года в этой школе, срок огромный. Сейчас время относительно спокойное – все классы набрали, 11-классников выпустили, все готовятся к 1 сентября, цветы покупают и радостно собираются в школу, но проблемы все равно остаются.

А начать разговор хочется вот с чего. Сейчас сложилась ситуация, по-моему, достаточно новая: для родителей, которых раньше относили к интеллигенции, а сейчас чаще называют средним классом, выбор хорошей школы стал важнейшим делом. «Правильная» школа стала восприниматься как главный способ достижения успешной судьбы ребенка, его будущей карьеры. Это социальный лифт, и если ты в него не попадешь, когда ребенку 6-7 лет, то опоздаешь навсегда. Насколько я знаю, так же трепетно к выбору школы для малыша относятся и в некоторых других странах, в частности, в Японии и Южной Корее. За последние лет десять появилось почти оскорбительное выражение – «дворовая школа». Это школа, где ничему не учат, и если ребенок туда пойдет, то может проститься с мечтой о карьере.

Сергей Менделевич: Я думаю, что, во-первых, это не совсем так. А во-вторых, выбор школы важен был всегда. Просто сейчас важность этого стала понятной большему числу людей, чем раньше, поскольку мы теперь лучше знаем жизнь Запада и Востока, мы знаем, как это у них, и вдруг решили, что для нас это тоже важно. А тот очень тонкий слой, о котором вы упомянули, понимал это и раньше. Я ведь очень часто имею дело с бабушками и дедушками, которые приводят к нам внуков, потому что сами здесь учились. Это не новое явление. Другое дело, что в мире современном, мире потребительском, где реклама становится мощным инструментом управления обществом, реклама школ стала важным, выгодным, интересным делом, особенно в условиях подушевого финансирования. Стало экономически выгодным рекламировать свою школу, стало выгодно создавать бум вокруг каких-то школ. И стало проблематичным попасть в десяток хороших школ, а их никогда не было больше десяти в Москве.

Л.Б.: Появляются десятки гимназий и лицеев, но количество таких школ не меняется? Я не говорю о том, что вы говорите о десяти хороших школах, а всего их в Москве много сотен.

С.М.: Нет, это не меняется. Меняются только номера, здания, меняется сам набор этих школ. Потому что школа – это живой организм. Она рождается, развивается, находится в состоянии расцвета, стареет и умирает.

Л.Б.: Как театр, которому классик отвел 20 лет на реальную жизнь в искусстве.

С.М.: Конечно. Как и любой социальный институт, как любой университет. Ведь не бывает вечных университетов, правда? Дерптский университет сегодня – это заштатная лавочка (русское отделение Тартуского университета остается одним из центров мировой славистики – «Полит.ру»).

Л.Б.: А при Лотмане это был настоящий научный центр.

С.М.: Конечно. То же самое происходит со школами. Вот эта десятка, она не постоянна. Она даже на моей памяти немножко изменилась, хотя не очень сильно.

Л.Б.: Это за счет отсутствия конкуренции, потому что мало появляется новых сильных школ?

С.М.: Ну конечно. Поймите, мы же связаны по рукам и ногам, директор почти ничего не может сделать, стиснутый рамками законодательства, часто нелепого. Мы с моими друзьями-директорами часто говорим, что стоим одной ногой на табуретке с петлей на шее, а другая уже висит в воздухе. Надо только чуть качнуться, и все.

Л.Б.: А чего нельзя делать?

С.М.: Очень многого, я не буду это обсуждать в печати, мы все живем на границе возможного и разрешенного. И часто ее переходим в какие-то стороны. Поэтому новых школ мало, но будут, потому что все-таки произошли некоторые разумные экономические сдвиги. В частности, подушевое финансирование – очень разумная вещь. Ограниченно разумная, конечно, это не панацея, но правильный шаг, который привел к тому, что уж совсем выморочные школы все-таки вымирают. Вот недалеко отсюда стоит школа. Здание замечательное, рассчитанное на 400 учащихся, а в нем осталось на прошлый год 63 ученика.

Л.Б.: Как в сельской школе.

С.М.: Понятно, что не может существовать такая школа, и не должна, потому что школа существует на наши с вами деньги, на налоги. Не должна существовать, а она так и жила себе спокойно: учителя делали вид, что учат, дети делали вид, что учатся, потом получали свои прекрасные аттестаты, которые абсолютно ни на что не годятся. Даже ЕГЭ, который я терпеть не могу, всю жизнь был его противником, а вот столкновение с этим явлением заставило меня сказать, что, может быть, это не так бессмысленно, как мне казалось. Потому что из 23 детей, имеющих в этой школе 4 и 5 в аттестате по математике, 11 получили на ЕГЭ неуд.

Л.Б.: И это при том, что в этом году планку по математике для тройки резко снизили?

С.М.: Нет, это было в прошлом году, когда планка была чуть повыше. Но задумайтесь: 11 человек, половина выпускников получает неуды по ЕГЭ при четверках и пятерках в аттестате.

Л.Б.: Кстати, как ваши математики сдали ЕГЭ в этом году?

С.М.: У нас 10 или 11 стобалльников, но это не показатель, это побочный продукт нашей деятельности. Там свои капризы есть, потому что человек, не решивший одну задачу из части С получал только 87 баллов при абсолютном, полном выполнении всего остального. Тут все не очень корректно. Я не вполне готов обсуждать структуру ЕГЭ. Я надеюсь, что со следующего года ЕГЭ по математике пойдет все-таки по другой схеме. Эту схему мы апробировали не раз, и она кажется нам разумной. Видимо, ЕГЭ - это та самая необходимая госприемка, против которой мы не будем возражать: хуже некого минимума учить и учиться нельзя. Когда школе говорится, что опуститься ниже нельзя,  должно быть на этом уровне или лучше, - тот, кто учит как-нибудь, или скорее делает вид, что этим занимается, сразу окажется в проигрыше. И слава Богу!

Л.Б.: Сергей Львович, в Москве школьные учителя сейчас зарабатывают неплохо. Это начало решать какие-то проблемы с образованием? Пришли в школу квалифицированные люди, которые на совсем маленькие деньги в школу не приходили или, наоборот, из нее уходили? Одна учительница мне рассказывала, что когда зарплаты в школе были совсем маленькие, ученики стали меньше уважать учителей. Кто-то из учеников сказал: «В школе остались одни уроды! Нормальные люди так работать не будут».

С.М.: Ну да. Я люблю рассказывать такую историю. Моя мать, когда она приехала на место, где она раньше жила в Москве же, встретила свою бывшую соседку. Конечно, заговорили о детях: «А твой что?» - «Мой старший в школе работает» - «Ой, Ниночка, он же у тебя вроде умный был!» Сейчас в московских школах прибавилось людей разумных, некоторое улучшение есть. До хорошего состояния еще очень далеко, но я думаю, что даже при нынешней динамике зарплаты это вопрос нескольких лет. Сейчас не идут в школу не только из-за зарплат, но и из-за того, что сказать новым знакомым, что ты работаешь в школе, а не офис-менеджер или мерчендайзер, немножко стыдно.

Л.Б.: Неужели до сих пор так?

С.М.: До сих пор остается немножко стыдно. Хотя я знаю, что наш учитель литературы Сережа Волков представляется новым знакомым учителем, а не главным редактором литературного отдела газеты «Первое сентября». Это исключение из правил, но это Сережа, который очень рано достиг высокого результата.

Л.Б.: Но Сергей Волков работает все-таки в 57-ой школе, которая, как теперь говорят, бренд, это круто, и это несколько смещает ситуацию.

С.М.: Да, когда он говорит, что он учитель, он всегда добавляет – 57-ой школы.

Л.Б.: Тот же Волков говорил, что когда выступал в Бостоне с концертами программы «В нашу гавань заходили корабли» и его представили как учителя 57-ой школы, весь зал встал и аплодировал стоя. Потому что весь зрительный зал составляли ваши выпускники или их знакомые. Чего уж тут стыдиться?

С.М.: Ну да, и, тем не менее, уровень восприятия учителей обществом пока еще остается очень низким. Конечно, нам по-прежнему платят мало, но уже не позорно мало. И это меняет наше положение в социуме. Это очень позитивно, и если так останется в течение пяти лет, тогда мы действительно получим волну идущих в школу интересных молодых людей. Пока это еще не волна, пока еще единицы, но уже не такие редкие, как несколько лет назад.

Л.Б.: То есть повышение зарплаты не только облегчает жизнь учителям, но и дает позитивные социальные эффекты?

С.М.: Безусловно. И когда вы говорите об отдельных школах как социальных лифтах, это, конечно, верно. Но все связанное со школой немедленно становится предметом безумных спекуляций. Я не говорю об экономических спекуляциях, я имею в виду спекуляции языковые. Я по телевизору вчера вечером с изумлением увидел (там бегущей строкой какие-то новости шли), что я якобы должен у себя ввести с 1 сентября. Да чепуха это все, ничего обязательного в этом нет. И что человек, окончивший дворовую школу, не может сделать карьеру. Это тоже чепуха.

Л.Б.: Но так сформировалось общественное мнение: оно может быть ошибочным, но оно существует.

С.М.: Да, в этом много неправильного. Другое дело, что человек, который вырос в среде, себя позиционирующей как людей, занимающихся интеллектуальной деятельностью, интеллектуальным трудом, когда все его окружение интеллектуально, он не уходит оттуда, ему это неловко.

Л.Б.: Я думаю, не только неловко, ему это просто в голову не приходит - это для него норма.

С.М.: Это норма, я под нормой именно это и понимаю – неловко, не в смысле неудобно, а потому что он плохо себя чувствует в чем-то другом. Значит, он рано вынужден понять, чем он будет заниматься, как он будет этим заниматься. У него есть поддержка более успешных и есть необходимость поддерживать менее успешных одноклассников и одношкольников, потому что так в этой среде принято.

Л.Б.: Но потом у них и уровень знаний все-таки гораздо выше.

С.М.: Безусловно, тут и обсуждать нечего, это так и есть. Фокус в том, что возникают сообщества. Вот это самое важное, что дают школы, которые входят в первую десятку. Это не уровень знаний, это сообщества. Уровень знаний, в конце концов, человек целеустремленный в любой школе или выбьет себе или самостоятельно получит. Самое главное, что в массовой школе остается стыдным учиться, «ботаник» - обидное прозвище.

Л.Б.: Это маргинальная ситуация, а в маргинальной ситуации трудно находиться.

С.М.: А у нас ты попадаешь в среду, где неприлично не учиться. Ты можешь делать все, что угодно, но не учиться неприлично. И тогда ты иначе развиваешься. Приводит это к эффекту социального лифта или нет? Не всегда, не всегда. Среди наших учеников есть достаточно большое количество тех, кто не занимает никаких высоких позиций в социуме. Они живут впроголодь, но при этом занимаются интересным для них делом.

Я только что навещал одного из своих выпускников в одной из недалеких стран дальнего зарубежья. Это сын моих близких друзей. Он самый настоящий ботаник, он действительно занимается растениями. У него жена и двое детей. Жена тоже биолог. Они там уже третий год по гранту работают. Живут вчетвером в крохотной квартирке, как они там помещаются, я не понимаю. А материальный уровень… Как говорится, на велосипед уже накопили, а на машину еще нет. Но ему интересно, он этого хочет. И не то чтобы дальше его ждет социальный или материальный взлет. Он так и будет всю жизнь ковыряться в том, в чем ему нравится ковыряться, и его жене тоже. Они абсолютно довольны, потому что имеют возможность жить так, как они захотели.

Л.Б.: Но это их выбор, у них была возможность сделать какой-то другой. Во многом именно благодаря школе, полученному образованию.

С.М.: Да, но я хочу подчеркнуть, что необязательно нужен социальный лифт, а вот путь к удовлетворению своих потребностей нужен. Может быть, на невысоком уровне потребления, но на высоком уровне использования интеллекта.

Л.Б.: Да, я знаю молодых интеллектуалов, которые не стремятся очень много зарабатывать, им нужен лишь некий достойный уровень оплаты обязательно интересного для них труда.

С.М.: Это правда, но давайте посмотрим. Мы ведь с вами не знаем, что значит много зарабатывать. У меня фантастического размера семейство, и при доходах ниже некоторого уровня я не смогу жить так, как мне и им это нравится. Но, допустим, больше десяти тысяч долларов я иметь действительно не хочу. Мне это не нужно, потому что такие деньги меня отвлекут от того, что я делаю.

На самом деле, денег чем больше, тем лучше, если ты не должен их делать. Если ты должен их делать, то это уже про другое. Это не плохо, и не хорошо, но это не то, чем мне хотелось бы заниматься. Мне приходится содержать это заведение, и понятно, что деньги надо откуда-то брать. И тогда появляется много чего.

Л.Б.: Тогда и появляется подготовка к школе? Зачем еще нужно таких маленьких детишек два года готовить к школе?

С.М.:  Во-первых, не два, а один. Два – это для тех, кто очень рано захотел прийти. Это их выбор, а не наш. Только 15% детей учатся у нас в приготовишке два года, не больше. Нормальным является год, и это очень важный год. Мы же не учим их наукам, не спускаем первый класс в приготовишку. Часто ко мне приходят и говорят: все хорошо, он квадратные уравнения решает в пять лет, но еще писается. Всем нам знакомая проблема, верно? Приготовишка – это путь к адаптации. К тому, что надо решать проблему общения с чужим взрослым, надо решать проблему общения с чужим ребенком, надо учиться работать в группе, надо учиться играть по правилам. Вот этому всему мы пытаемся научить до того, как ребенок войдет в программу. Школа – это программа. Программа, которую надо пройти от А до Я, и чтобы быть в ней успешным, надо, чтобы все остальное не обременяло. И все это остальное мы должны решить до поступления в школу. Поступление в школу не должно быть коренной ломкой жизни. К этому дети должны быть подготовлены.

Кроме того, в городе есть очень серьезная проблема, из-за которой я настаиваю на приготовишке. Я не раз выступал по этому поводу. Слышат меня плохо, говорят, что наш замечательный детский сад готовит лучше, чем любая школа, потому что там работают специалисты и профессионалы. Я не буду спорить с ними на ваших страницах, но хочу сказать, что Москва, как любой мегаполис, имеет огромное число проблем, связанных с разным семейным укладом у разных народов. С разными взаимоотношениями полов, с разными взаимоотношениями возрастов. Дети приносят это из семьи, они не понимают, что есть что-то другое. Если мы хотим учить москвичей, то мы должны еще до школы приготовить к тому, что они идут в то место, где живут и учатся москвичи, а не евреи, русские, армяне, чеченцы, грузины, татары и т.д. Мы должны выработать ту самую толерантность, о которой так модно теперь говорить.

Л.Б.: И которой нет.

С.М.: И которой нет. Мы должны выработать ее у 5-6-летних детей, когда еще не поздно. В семь лет - поздно. Когда ребенок в первом классе своей Марье Ивановне говорит, кто она есть и где ее место, то он говорит так не потому, что он мерзавец, а потому что дома у него так принято про женщин говорить. Потому что их социальная функция там другая. Москва не русский город, не татарский город, не еврейский город и не чеченский город – это мегаполис, который не имеет национальности. К этому мы должны привести детей до поступления в школу. Если это не нравится родителям, надо идти в школу своей диаспоры. Москва – многонациональный, единый мегаполис. Приготовишка – важнейший путь к выработке толерантности, к выработке единого понятия «москвич».

Л.Б.: Это замечательно, только если потом не будет большого конкурса при поступлении в школу. Решение социальных проблем – это одна задача, подготовка в школу и конкурсный набор – другая, с первой не связанная. Отсюда возникает много проблем.

С.М.: Я не умею решать проблемы министерства, я умею решать проблемы этой школы, кое-как этому научился за 23 года. Я могу дать модель, мы работаем так, это тяжелый труд. Я был бы счастлив, если бы у меня не было конкурса. Я был бы счастлив, если бы мне надо было набирать приготовишку, и на 90 мест было 100 человек, или 90 человек желающих.

Л.Б.: Или хотя бы 150.

С.М.: А вот сейчас у меня 350, и нет такого ведомства в Москве, которое не звонило бы и не просило: Ну, хоть в приготовишку-то ты моего можешь взять? Понимаете, это чудовищная проблема. И расширение школы, получение второго здания не решает ее.

Л.Б.: Все-таки стало три класса, а не два.

С.М.: Стало немножко легче. Был бы я помоложе, пять лет попереваривали бы, и я бы сказал, что через пять лет готов еще одно здание присоединить, чтобы облегчить жизнь себе и другим.

Л.Б.: Сергей Львович, а где вы столько хороших учителей начальной школы набрали? Ведь это очень большая проблема.

С.Л.: Я же и сказал, что пять лет мне нужно. Я веду приготовишки не только своими силами. Мне не хватит своих сил на 350-370 маленьких детей. Это возможность просмотреть людей: и студентов, и наших выпускников, и учителей других школ, которых мы приглашаем и их смотрим. Если они способны играть по нашим правилам, способны к разумной деятельности, то мы их сманиваем.

Л.Б.: То есть это и проверка для учителей.

С.М.: Это полигон для учителей, конечно. А учителя для средней школы? Сейчас у меня впервые переходит в пятый класс три четвертых класса. Впервые за все годы, что я здесь работаю. Мы к этому готовились четыре года, искали людей, нагрузка-то повысилась. Нужны дополнительные люди, и этих людей мы стажировали у себя, они работали в других местах, мы их готовили к тому, что они будут работать у нас. Вы же понимаете, по объявлению можно только рабочих на стройку набрать и то на неответственные места. Чтобы не поломать школу, надо готовить учителей, брать их понемножку. Больше трех-четырех человек нельзя в год взять на принципиальные позиции. Три-четыре человека в год я могу подготовить. Пять могу, если напрячься и знать, ради чего. Но не больше.

Л.Б.: Ни для кого не секрет, что ваша школа знаменита, прежде всего, своими спецклассами, это очевидная вещь. А учителя математических и гуманитарных классов – это люди замечательные, многие просто выдающиеся, но большинство из них уже далеко не молоды. Они будут уходить на пенсию, покинут школу. Удается ли готовить смену такого же уровня? Понятно, что это крайне сложно – они ведь не только профессионалы, не только люди, создающие знания. Они создают атмосферу, задают культурные стандарты. Мне кажется, что смена поколений должна быть огромной проблемой для вашей школы.

С.Л.: Это правда. На вопрос «Удается ли?», я бы ответил так: «Отчасти». Не случайно у меня сейчас работает 21 выпускник нашей школы на основных позициях. Я не имею в виду команды, работающие в спецклассах, я имею в виду основные позиции. 21 человек - это люди, выросшие в этой школе, в этой среде, атмосфере и являющиеся ее носителями. И на спецклассы, и на общеобразовательные классы они идут. Могу сказать, что у нас появилось два блестящих молодых математика в спецклассах, которые уже дышат в затылок корифеям. И среди гуманитариев есть молодежь, которая пришла и довольно успешно работает, развивается. И в истории, и в философии, и в литературе – тот же Сережа Волков. Пока нам не удается найти преемника в химии, а в физике появились ребята молодые, которые вполне достойно среду озонируют. Так что преемственность есть.

Л.Б.: Это важно, чтобы школа жила. Потому что, как вы сказали, школа, как и любой социальный организм, проходит некие стадии и, в конце концов, умирает.

С.М.: Самой большой головной болью для меня является не преемственность учителей, а то, что мне никто в затылок не дышит. Это действительно моя головная боль.

Л.Б.: Желающих совсем нет?

С.М.: Нет. Есть два или три человека, которых я прошу быть готовыми, потому что с моим 61 годом, астмой, двумя инфарктами и двумя пачками сигарет в день я могу выйти в тираж в любой момент. А вот человека, готового в любой момент сесть в это кресло, нет.

Л.Б.: Насколько я знаю, людей, желающих брать на себя огромный объем административной работы, вообще не очень много.

С.М.: Более того, спрятать эту работу, чтобы одной ее половины не было видно внутри школы, потому что она позорна, а второй не было видно с другой стороны школы, потому что она незаконна, этому надо учить, но никто не хочет учиться. Хорошо мне, что у меня есть 30% компании, которая нам с братом принадлежит, поэтому экономически я от школы и образования независим. Я здесь зарплату практически не получаю. То, что получаю, я трачу на то, чтобы сортир после каждой перемены мыли и чтобы охранники мебель носили, а не учительницы и так далее. Я могу себе это позволить, а если нет, я не понимаю, как люди выживают. Мои друзья-директора, когда мы с ними обсуждаем что-то, говорят: «Ну, как?» - «Давайте, попробуем так» - «Да, это дает некоторый доход, пожалуй, нам полегче стало».

Л.Б.: Денег школам не хватает даже в благополучной Москве. Сильно не хватает?

С.М.: Если говорить о развитии, не хватает примерно половины. Это если не тратить деньги на бассейны и зеркала. Я бы сказал, что даже четверти не хватает, если бы теми деньгами, которые есть, можно было свободно распоряжаться. Если бы коробка, красный сундучок в тумбочке были. А когда ввели 94 ФЗ – тендеры, деньги заведомо обесценились вдвое. Потому что, чтобы, например, провести поход или поездку какую-нибудь, которые стоят больше 100 тысяч рублей (до 100 тысяч я могу его разумно провести), то я должен сначала эти деньги украсть, потом к ним добавить, а потом потратить.

Л.Б.: А что это за ограничение такое – 100 тысяч?

С.М.: Потому что до 100 тысяч мы можем заключать прямые договора, без тендера или электронных торгов и аукциона. А свыше 100 тысяч ни на товар, ни на услугу не можем. Для того чтобы я провел поход, повел большую группу детей в Крым, и это будет стоить 170 тысяч рублей, я должен объявить электронные торги, в которые я пойти не могу. Я должен найти посредника, которому я «помогу» выиграть, он получит эти деньги, обналичит их, отдаст мне, например, 80%, к которым я добавлю необходимую сумму…

Л.Б.: Блистательный закон.

С.М.: Этот закон строго коррупционен по определению. В этом году удалось провести аукционы и конкурсы на ремонт школы примерно к первому августа, состояние здания вы видите. А во втором здании мне только завезли, наконец, материалы для ремонта.

Л.Б.: Они что, за пять дней успеют сделать ремонт?

С.М.: Нет, конечно, не сделают. Но будет написано, что сделали.

Л.Б.: Сергей Львович, у вас учится много детей, скажем так, известных родителей. Неужели им хочется, чтобы их дети пришли в неотремонтированную школу, неужели они не помогут?

С.М.: Это я стараюсь не использовать. Этот ресурс на крайний случай. Когда мне надо в столовую того здания 30 киловатт дополнительной мощности, это я не могу сделать никаким способом. То есть могу, но мне надо заплатить примерно 70 миллионов рублей за присоединение: ни за кабель, ни за что, только за разрешение на присоединение дополнительной мощности. Таких денег у меня нет, и их мне никто никогда не даст. Вот на такой случай я могу использовать административный ресурс: Мосэнерго получает соответствующее указание. Но подключать людей того уровня, о котором вы говорите, к решению мелких административных и хозяйственных проблем, вы понимаете, что это смешно. На это не тратят такой ресурс.

Л.Б.: Сергей Львович, в мае или июне, когда у вас завершился набор в первые классы, на форумах в Интернете был жуткий скандал: обсуждалось, что теперь простой ребенок, каким бы гениальным или талантливым он ни был, в вашу школу поступить не может, все занято «vip-детьми» «vip-родителей». То, что к вам идет много таких детей, это больше плюс для школы или больше проблема? Во всяком случае, во время этих дискуссий писали о том, что из самой известной школа превратилась в самую скандально известную, так что для репутации это очевидный минус.

С.М.: Да пусть себе дискутируют, я стараюсь на эти форумы не ходить, потому что… Ну не ходи ты на двор в прокуратору, не надо. Пойдешь, придется, не успеет петух прокричать трижды, что-то говорить, оправдываться. Я делаю то, что считаю правильным. Если говорить о детях известных или состоятельных родителей, то их четыре или пять в наборе этого года среди 96 человек. Один из них в рейтинге приготовишек занимает шестое место, остальные между 40-ым и 60-ым (точные позиции я не помню), а еще один действительно вышел за 96-ую позицию. И мне стыдно за это, хотя он один. Я ничего не могу с этим сделать, потому что я живу в этой стране. Если таких будет десять, я уйду.

В свое время хорошим заработком у меня было сидение на вступительных экзаменах в мединституте. Десять лет я принимал там химию. Утром я получал группу в 30 человек. В первый год, когда я пришел, у двоих или троих стояли стрелки вверх или вниз. На девятый год я получил группу, в которой было три человека без стрелок вверх или вниз. После этого я ушел. Знаете, я молодой был тогда и более адаптивный, как это называется, более жадный. А сейчас мне хватит меньшего числа для того, чтобы уйти, если я не смогу держать школу в нормальном состоянии.

Я получаю, конечно, помощь от родителей учеников на те или иные конкретные нужды. Или не конкретные, а чтобы держать более или менее достойный уровень зарплаты через фонд, у меня благотворительный фонд есть. Но как только это станет условием приема, школа сразу кончится. Я не хочу уйти отсюда могильщиком этого заведения.

Спорить с каждым, кто что-нибудь высказывает, я не буду. Тем более что многие из наших людей склонны к 30 годам к скоропалительным заключениям. Отсюда возникают дискуссии. 3/4 разговоров, может быть больше, чем 3/4, одинаковы: «У меня-то ребенок самый лучший, самый талантливый, а его не взяли». А невзятых много, очень много, и я ничего не могу с этим поделать. Они же хотели прийти, попробовать себя. Мы пишем в договоре, что никому не гарантируем поступление. Мы кричим, что это не курсы подготовки к поступлению в Пятьдесят седьмую школу.

Л.Б.: Но родители все равно именно так это воспринимают: раз мы деньги платим, должны ребенка принять. Иначе за что мы платили деньги год или даже два?

С.М.: Родители могут воспринимать что угодно как угодно, у меня чиста совесть, потому что всем все сказано. Я действительно никого в этом году не взял мимо приготовишки. Вот и все.

Л.Б.: Значит, теперь в школу вы берете только тех, кто там занимался?

С.М.: Я не беру больше никак, это единственная возможность ограничить пул. Это единственная возможность ответить любому чиновнику. Если бы вы только знали, что творится с этим телефоном во время набора. У меня простой ответ: у меня в договоре с 350 людьми написано, что я не гарантирую им поступление, но гарантирую, что я больше ниоткуда не беру. Только если человек живет на микроучастке, это сложный вопрос. И мы говорим, что готовы бесплатно учить таких детей в приготовишке, пожалуйста.

Огромное число желающих действительно является нерешаемой проблемой. Когда меня вызывают и спрашивают: «Ну что мы будем с этим делать?», я отвечаю: «Или научитесь меня клонировать, или дайте мне еще одно здание, или сделайте хотя бы еще десяток 57-ых школ в городе».

Л.Б.: Конечно, это было бы самым лучшим выходом, чтобы появилось много хороших школ. Я поняла, что быть директором, как теперь говорят, топ-школы, это не сахар и не мед. А много в этом году детей выпускников поступило? Насколько я понимаю, для выпускника дело чести, чтобы ребенок вернулся в эти же стены.

С.М.: Человек 20-25. Что касается второго вопроса, то мне не нравится, когда эту школу называют топ-школой или престижной. Это востребованная школа. Есть школы востребованные и невостребованные. Про невостребованные школы ясно, мы об одной такой с вами говорили. Но и востребованные школы тоже разные. Среди них есть немало доброкачественных камер хранения. Это прекрасно, что они есть. Среди востребованных школ немало тех, которые являются важными социальными институтами: они собирают людей одного социального круга, которым надо держаться друг за друга. Не обязательного высокого круга, но бывает и очень высокого. Например, МЭШ – замечательная школа. Потому что, если бы ее не было, они рвались бы сюда или в аналогичные заведения, не имея к тому никакой склонности, просто потому, что свои должны быть вместе. Есть замечательные спортивные школы, где достаточно играть в футбол для того, чтобы получить аттестат. Это очень хорошо, что они есть, потому что надо признать, что и это тоже нужно, поскольку они востребованы, если они хорошо поставлены.

Вот мы – одна из востребованных школ, а не топ-, не элитная. Да, наша профессия – это интеллектуальное развитие детей. Не буду спорить, играть в футбол мы не учим. Хотя по футболу и баскетболу у нас неплохие результаты, и места в Москве мы неплохие занимаем, не раз выигрывали, но мы востребованы не за это.

Л.Б.: И последний вопрос. Стало ли сейчас работать в школе легче или труднее, чем раньше?

С.М.: Я бы ответил так: легче, чем 20, а скорее 25 лет назад, но труднее, чем 10.

Л.Б.: Спасибо большое, и еще раз с новым учебным годом!

На фото С.Л. Менделевич (фото М. Алешковского с сайта журнала "Эксперт").

См. также:

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.