29 марта 2024, пятница, 09:15
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

25 июля 2007, 23:25

Волосы и власть: советский вариант

Теория моды. Одежда. Тело. Культура

На советский период пришлось большое количество ярких модных тенденций, касающихся причесок и ухода за волосами. Короткие женские стрижки в 1920-е годы символизировали эмансипацию, новые возможности для слабого пола и известную революционность. Пышные завитые прически сталинского периода навсегда вошли в историю сталинского тоталитарного гламура. А мода на длинные волосы, убранные в косу, памятная по скульптуре "Девушка с веслом", ознаменовала период позднего сталинизма. Однако зачастую многие модные тенденции обусловлавливались исключительно идеологическими причинами и использовались советской властью с дисциплинарной целью. "Полит.ру" публикует статью Наталии Лебиной "Волосы и власть: советский вариант", в которой последовательно рассматриваются основные этапы эволюции моды на мужские и женские прически в советский период, а также дается объяснение тем или иным предпочтениям советской власти и пределам ее влияния в отношении фасона причесок. Статья опубликована в журнале "Теория моды. Одежда. Тело. Культура" (2007. № 4).

В перестроечные и постперестроечные годы не только в публицистике, но и в научной литературе были популярны характеристики «советского человека» как некой «бездуховной бестелесности» (курсив мой. — Н.Л.) (Кон 1997, 2001). Однако с этим утверждением трудно согласиться. Скорее, рассуждая о недавнем прошлом России, можно утверждать, что власть стремилась к формированию «коммунальных тел», наиболее удобных для разного рода управленческих манипуляций (Рыклин 1992). Физическое тело в советском обществе всегда являлось объектом регламентирующего воздействия. Об этом говорит высокий статус физической культуры и спорта — коллективных телесных практик, которые, по словам П. Бурдье, «через телесный и коллективный мимезис социальной организации имеют целью усиление этой организации» (Бурдье 1994: 274). Но спортивные занятия были не единственным способом дисциплинирования тела в советской действительности.

Государственность, основанная на философии коммунизма, не оставляла без внимания и отдельные части человеческого тела, понимая, что они могут выступать определенными знаками. В этом нет ничего принципиально нового: руки, ноги и в особенности волосы всегда являлись важной составной тела-текста (Ильин 2002; Констебл 1994). В дисциплинирующих практиках волосы, как и одежда, рассматривались с функционально-предметной и техногигиенической точек зрения. Форма прически или бороды, нарочитая демонстрация или тщательное сокрытие волос всегда выступали и выступают маркерами социального статуса личности, уровня ее сексуальной активности, входят в комплекс половозрастной символики конкретного общества. Технология создания прически (завивка, окраска волос) и приемы ухода за волосами также могут быть ритуалистичны и наполнены социальным смыслом, хотя в большей мере здесь ощущается уровень развития техники и химической промышленности, а также степень комфорта повседневной жизни. Именно поэтому — в силу «неоригинальности» советских практик — скромная задача данной статьи состоит не в открытии принципиально новых приемов дисциплинирования тела, изобретенных государственно-идеологическими структурами, а в попытке периодизации властного дискурса в отношении причесок и бород. Наиболее достоверным источником в этой ситуации являются нормативные (законодательные) акты и нормализующие суждения власти. Последние не всегда имели силу закона, но оказывали регламентирующее воздействие на повседневную жизнь.

Приход большевиков к власти в России хронологически почти совпал с всплеском моды на короткие женские волосы. Надо сказать, что стриглись женщины и раньше. Так, в 20-е годы XIX века была модна прическа «а-ля Титус» — короткие, туго завитые локоны. В 60–70-х годах того же столетия стрижка стала популярна среди молодых российских «нигилисток». Но массовый «постриг» женщин и в Европе, и в России пришелся на 1910–1920-е годы. (Дзеконьска-Козловска 1977: 51, 153–155). Мода на стрижку, конечно, была обусловлена усилением эмансипации женщин, втягиванием их в производственные процессы, в активную общественную жизнь. В России эти повсеместные индустриально-урбанистические тенденции усилились социальными катаклизмами революции и Гражданской войны. Новая женщина Страны Советов легко восприняла моду на стрижки — непременный элемент стиля гарсон, доминирующего в Европе и США в 1920-е годы. По описанию русской эмигрантки балерины Н. Тихоновой, он состоял примерно в следующем: «В то время <...> мода требовала от дам чудом сделаться худыми и плоскими и одела их в короткие, до колена платья с талией на бедрах и декольте до пояса» (Тихонова 1992: 88). Модными стали брюки-гольф, жилеты с мужскими галстуками, даже смокинги. А короткая стрижка особенно подчеркивала эмансипированный мальчишеский вид.

В советской России стиль гарсон ассоциировался с «нэпманским шиком» в женской одежде. В рассказе А. Толстого «Гадюка», появившемся в 1928 году, описывается технология создания остромодной в 1920-е годы прически: «стричь <…> сзади коротко, спереди с пробором на уши» (Толстой 1951: 318). Отдельные атрибуты нэпманской моды (узкие короткие юбки, блузоны с непременным искусственным цветком, яркая губная помада, туфли на высоких каблуках и т.д.) осуждались идеологическими структурами (Кирсанова 1997; Лебина 1994, 1999). Но короткая стрижка, знаменитая «буби-копф», была как будто табуирована для критики. В исторических источниках — документах государственных и партийных органов, периодической печати и даже воспоминаниях 1920-х — начала 1930-х годов — не встречается данных о недовольстве короткими женскими прическами. Отсутствие выраженного властного дискурса можно, скорее всего, объяснить тем, что стрижка волос рассматривалась как некий социальный акт отречения от рутинного прошлого. Критике, если судить по комсомольской и сатирической печати 1920-х годов (журналы «Крокодил», «Бегемот», «Смехач», «Красный ворон»), иногда подвергались разные виды завивки[1], так как длительная процедура отнимала время от общественно-полезной деятельности.

Мужские прически, как, впрочем, и форма бород, усов и бровей, тоже не привлекали большого внимания идеологических структур. Но иногда в комсомольской печати и художественной литературе 1920-х годов можно встретить критические замечания по поводу рабочих пареньков, отращивавших буйные чубы а-ля «революционные матросы» и в то же время не соблюдавших элементарных правил гигиены[2].

В конце 1920-х годов вместе с явным падением престижа кожаной куртки, модного и социально значимого атрибута периода Гражданской войны, короткая женская стрижка в советской действительности перестала быть очень популярной. Работница московской типографии «Красный пролетарий» с огорчением писала в газету «Комсомольская правда» в 1927 году: «Теперь, если ходишь в кожаной куртке, стриженая, девчата фыркают» (Комсомольская правда 1927). В 1930-х — начале 1940-х годов нормализующие суждения властных и идеологических структур о внешнем облике советского человека стали более лояльными. Стремление следить за своим внешним видом даже поощрялось: в СССР стали создавать косметические салоны. Об одном из таких салонов, открытом в здании гостиницы «Москва», писал в 1936 году журнал «Работница».

Персонал салона ставил «широкую задачу — воздействовать на каждую женщину, которая небрежно относится к своей внешности, телу, здоровью», разубеждать женщин, которые «считают постыдным ухаживать за своим лицом и телом» (Работница 1936: 17). В определенной мере это касалось и причесок. Старый член партии, работница одного из ленинградских заводов З.Н. Земцова вспоминала, как в начале 1930-х годов женщинам, собиравшимся на торжественный вечер в Кремле по случаю 8 Марта, было дано указание явиться на банкет «не нигилистками <…> с короткой стрижкой, а выглядеть женщинами, и чтобы наряд соответствовал» (Огонек 1989: 8).

Сталинский тоталитарный гламур, характеризовавшийся помпезностью и тяжеловесной роскошью, был неотделим от женских завитых пышных причесок с коками. Для мужчин вполне допускались пышные усы. В стремлении к нарядности случались и перегибы: известный питерский исследователь доктор исторических наук, профессор В.С. Измозик как-то рассказывал автору этой статьи, что ему пришлось увидеть в архиве Выборга приказ, отданный командующим 70-й стрелковой дивизии Ленинградского фронта полковником А.А. Красновым в связи с преобразованием ее в ноябре 1942 года в 45-ю гвардейскую. В документе предписывалось всем мужчинам отрастить «буденновские усы», а женщинам «сделать шестимесячную завивку (перманент)».

Имперские тенденции, характерные для позднего сталинизма: в частности введение раздельного обучения девочек и мальчиков в средней школе в 1943 году, а затем в 1949 году появление единой школьной формы, полностью копировавшей гимназическую, — создали почву для благоприятного отношения власти к длинным женским волосам, но обязательно заплетенным в косы. Это, конечно, в первую очередь касалось юных девушек. Иными словами, мощные тоталитарные тела («Девушка с веслом», «Рабочий и колхозница») должны были быть увенчаны не легкомысленными стрижками, а античными косами или пышными волнистыми волосами.

И все же в наиболее отчетливом виде властный дискурс в сфере волос как неотъемлемой части тела-текста советского человека проявился в 1950–1960-х годах.

Можно выделить несколько направлений регламентирующих практик власти в отношении женских и мужских причесок, а также бород. Косы, как явный атрибут сталинского гламура, потеряли свою былую привлекательность. Любопытно, что начало отказа от кос совпало с введением совместного обучения. Можно предположить, что ритуал школьной сексуальности — дерганье за косички — у многих девочек отбивал желание иметь длинные волосы. В официальном дискурсе, отраженном в советской периодике конца 1950-х — начала 1960-х годов, короткая стрижка у женщин расценивается как знак самостоятельности, мобильности, молодости[3]. Это были характеристики новой женской идентичности, освобожденной от обязательного выполнения своей природной функции — деторождения — законом 1955 года об отмене запретов на аборты. Обрезание волос вновь, как в 1920-е годы, обрело символический характер демонстрации если не социального статуса, то жизненной позиции.

В «волосяном» дискурсе советских властных структур, в особенности в начале 1950-х годов, наряду с антитоталитарными явно прослеживаются и антизападные тенденции. Это нашло отражение в критике причесок «колдунья»[4], «бабетта»[5] и «конский хвост», ставших модными под влиянием зарубежного кинематографа. А. Битов, вспоминая ситуацию 1957 года, писал: «Меня поджидала моя “колдунья” (тогда вошла в моду Марина Влади, и <…> “моя” шла по улице с распущенной рыжей гривой <…>, нам вслед свистели и плевались» (Битов 1999: 233–234). «Колдунья» раздражала своей формой, неким намеком на интимность. «Неэстетично выглядят и обесцвеченные перекисью длинные распущенные волосы: они всегда кажутся нерасчесанными, пристегиваются пуговицами», — писал журнал «Работница» даже в середине 1960-х годов (Работница 1964: 31). «Бабетта», по мнению властей, была асоциальна и по форме, и по технологии выполнения[6]. Начес — основу этой прически — клеймили все. Он считался вредным с точки зрения гигиены, в чем вряд ли можно сомневаться и сегодня. Не признавался и начес на коротких волосах. Такую укладку, дополненную челкой, называли «я у мамы дурочка»[7]. Критиковалась и форма высоких начесанных причесок, «которые так не вяжутся со всей деловой обстановкой» (Работница 1962: 29); считалось, что «девушки со взбитыми волосами теряют очарование юности, выглядят значительно старше своих лет» (Работница 1960: 31).

Но больше всего власть раздражало то обстоятельство, что «колдунья», «бабетта», «конский хвост» были изобретены на Западе. С этих же позиций критиковались и мужские прически. С трофейными фильмами пришла мода на удлиненные волосы у мужчин. Первыми на такой эксперимент в СССР отважились стиляги. По воспоминаниям А. Наймана, «стрижка в Советском Союзе всегда была мукой, десятилетиями предполагалось фасонов лишь три — бокс, полубокс, полька» (Найман 1999: 181). Вероятно, поэтому появление мужчин, причесанных по-иному, вызвало бурю эмоций. Стиляги ввели в обиход «бродвейки» двух видов: длинные, зачесанные назад волосы или короткая стрижка, увенчанная длинной прядью спереди, которую взбивали, превращая в высокий кок. Длинную прическу носили в сочетании с косо подбритыми висками и тоненькими усиками. Обе разновидности «бродвеек» требовали применения специальной помады для волос — бриолина, который придавал прическам яркий блеск и прилизанный вид. Все это, как отмечали современники, «наводило на мысль о полном нравственном падении» (Герман 2000: 133, 229).

Первоначально власти решили бороться с новой модой кардинальными методами. Известно, что в христианской традиции добровольное обрезание волос рассматривается как символ жертвы и траура, а насильственное — как жесткий дисциплинирующий акт, подразумевающий отказ от прошлых бытовых практик. Такие практики удивительным образом смешались в регламентирующих начинаниях властных структур в 1950-х годах. Конечно, в нормативных актах невозможно обнаружить четких предписаний стричь коротко всех стиляг. Однако эту инициативу проявляли добровольные помощники милиции: сначала бригадмильцы, а затем дружинники[8].

Акции насильственной стрижки (бритья) в отношении как женщин, так и мужчин, проходившие в основном с 1954 по 1957 год, были не столько многочисленны, сколько демонстративно агрессивны, что вызывало возмущение многих (Вайнштейн 2005: 534–535). И естественно, интеллектуалы сохранили в своей памяти регламентирующие практики советской власти, которые ограничивали выбор стиля запретами на некоторые прически и ношение бород. Значительно в меньшей степени им запомнились перемены техногигиенической политики по отношению к волосам. А изменения были существенными. Они явились отражением общей тенденции химизации народного хозяйства, получившей бурное развитие в 1950–1960-х годах. В первую очередь «химизация» повлияла на завивку.

Уже в 1958 году журнал «Работница» напечатал материал под знаковым заголовком «И химия стала служить красоте», посвященный преимуществам химической завивки перед перманентом (Работница 1958: 15). А в 1961 году эта ситуация получила отражение в художественной литературе. В повести И. Грековой «Дамский мастер» молодой парикмахер говорит клиентке: «Со своей стороны, могу предложить вам химию. <…> Самый современный вид прически. Имейте в виду, за рубежом совсем прекратили шестимесячную, целиком перешли на химию, шестимесячная — это баран, химия дает интересную линию» (Грекова 1998: 262).

С внедрением в повседневную жизнь советских людей достижений научно-технического прогресса дисциплинирующие практики власти начали меняться.

Уже в начале 1957 года, через год после судьбоносного ХХ съезда, на пленуме ЦК комсомола было решено не только бороться с попытками буржуазной пропаганды «навязать советской молодежи низменные вкусы», но «всемерно поощрять стремление молодежи красиво выглядеть» (Товарищ комсомол 1969: 175). В советской периодике стали регулярно появляться статьи с рекомендациями по уходу за волосами. При этом они изменялись по мере улучшения жилищно-бытовой ситуации в СССР. Нашему современнику кажется диким следующий совет журнала «Работница» за 1956 год: «Мыть голову один раз в 6–7 дней; летом лучше всего употреблять глицериновое мыло, зимой — дегтярное в бруске. Если волосы слишком жирные, можно мыть голову мыльным спиртом» (Работница 1956: 30). Подразумевалось, что и прическа будет делаться у парикмахера один раз и сразу на всю неделю, в общем, от бани до бани. С появлением отдельных квартир и горячей воды стали меняться и принципы личной гигиены, что, кстати, требовала и новая мода, особенно неофициальная («колдунья», например). В 1960 году журнал «Работница» писал: «Неряшливая прическа лишает привлекательности даже самую красивую женщину. Ошибаются те женщины, которые считают, что, сделав перманент или химическую завивку, они тем самым избавили себя от дальнейшего ухода за прической. Завивка и перманент лишь облегчают укладку волос, которую необходимо делать регулярно» (Работница 1960: 31). Но пожалуй, наиболее существенным изменением во властном дискурсе была выраженная забота о расширении сети парикмахерских. В августе 1962 года было принято специальное постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР о дальнейшем улучшении бытового обслуживания населения. В документе не только констатировалась нехватка женских парикмахерских и неудовлетворительная организация обслуживания в них, но и предусматривалось создание салонов красоты на предприятиях, где работают преимущественно женщины. В целом можно констатировать, что к середине 1960-х годов власти практически отказались от жесткого регламентирования предметно-функционального аспекта женских причесок. Мужчинам повезло меньше.

С середины 1960-х годов в молодежной среде под влиянием «битлов» появились «волосатики», носившие слегка удлиненные волосы, всего лишь закрывавшие уши и часть шеи. Тем не менее «волосатика», как стилягу в начале 1950-х годов, могли не пустить на занятия в школу и в институт, задержать на улице как нарушителя общественного порядка и насильно постричь прямо в милиции. Один из юных советских битломанов вспоминал, что в 1966 году от принудительной стрижки его спасла только серебряная медаль, удостоверение о получении которой случайно было у него при себе. Сочетание медали и нестандартной прически показалось стражам порядка настолько парадоксальным, что они отпустили «волосатика» с миром (Сафонов 2003: 174–176). Кроме битломанов длинные волосы носили и советские хиппи, первое публичное собрание которых произошло 1 июня 1972 года на Пушкинской площади в Москве.

В 1980-х годах прекратились почти все дисциплинирующие практики в отношении волос, если можно так выразиться, «неорганизованного населения». Власть оставила за собой контроль за большими коллективами, в частности за армией, где стрижка под ноль кроме гигиенических, несомненно, преследовала и жестоко регламентирующие цели назидательного характера.

Кроме того, в СССР по-прежнему было сложно со средствами по уходу за волосами, мало информации о модах на прически. Дефицит пусть опосредованно, но все же способствовал формированию телесных канонов (в данном случае причесок) в стиле, нужном власти.

Совершенно очевидно, что советский властный дискурс в отношении волос не был устойчиво догматичным. Существовали периоды совпадения интересов власти и моды, как это было в 1920-х годах, и времена откровенного противостояния (начало 1950-х, конец 1960-х — начало 1970-х годов). Все зависело от направленности социально-культурных процессов, развивавшихся в стране, — это вполне понятно и достаточно банально. Гораздо интереснее то обстоятельство, что «железный занавес», отделявший СССР от остального мира, на деле был вполне проницаем. Власти, с определенным опозданием, все-таки вынуждены были приспосабливаться к мировым модным тенденциям как в предметно-функциональной, так и в техногигиенической сфере.

Литература

Битов 1999 — Битов А. Неизбежность ненаписанного. М., 1999.

Бурдье 1994 — Бурдье П. Программа для социологии спорта // Бурдье П. Начала. М, 1994.

Вайнштейн 2005 — Вайнштейн О. Денди: мода, литература, стиль жизни. М., 2005.

Герман 2000 — Герман М. Сложное прошедшее. СПб., 2000.

Грекова 1998 — Грекова И. Дамский мастер: Избранное. М., 1998.

Гурченко 1994 — Гурченко Л. Аплодисменты. М., 1994.

Дзеконьска-Козловска 1977 — Дзеконьска-Козловска А. Женская мода ХХ века. М., 1977.

Ильин 2002 — Ильин В. Поведение потребителей. Сыктывкар, 2002.

Кирсанова 1997 — Кирсанова Р. «Гимнастерка», «джимми» и «полпред» // Родина. 1997. № 11.

Комсомольская правда 1927 — Комсомольская правда. 1927. 12 января.

Кон 1997 — Кон И. Сексуальная культура в России. Клубничка на березке. М., 1997.

Кон 2001 — Кон И. Битва за штаны: этикет, мода, политика, идеология // Человек. 2001. № 5.

Констебл 1994 — Констебл Д. Бороды в истории: символы, моды, восприятие // Одиссей. Человек в истории. Картина мира в народном и ученом сознании. М, 1994.

Лебина 1994 — Лебина Н. Оксфорд сиреневый и желтые ботиночки // Родина. 1994. № 9.

Лебина 1999 — Лебина Н. Повседневная жизнь советского города. Нормы и аномалии. 1920–1930-е гг. СПб., 1999.

Найман 1999 — Найман А. Славный конец бесславных поколений. М., 1999.

Огонек 1989 — Огонек. 1989. № 27.

Работница 1936 — Работница. 1936. № 11.

Работница 1956 — Работница.1956. № 12.

Работница 1958 — Работница. 1958. № 9.

Работница1960 — Работница. 1960. № 5.

Работница 1962 — Работница. 1962. № 1.

Работница 1964 — Работница. 1964. № 7.

Рыклин 1992 — Рыклин М. Тела террора // Вопросы литературы. 1992. Вып.1.

Сафонов 2003 — Сафонов М. Краткий курс «Beatles story» // Родина. 2003. № 5–6.

Тихонова 1992 — Тихонова Н. Девушка в синем. М., 1992.

Товарищ комсомол 1960 — Товарищ комсомол: Документы съездов, конференций и ЦК ВЛКСМ. 1918–1968. Т. II. М., 1969.

Толстой 1951 — Толстой А. Гадюка // Толстой А. Избранные сочинения: В 6 т. Т. 2. М., 1951.

Юность 1960 — Юность. 1960. № 1.


[1] В 1920–1930-х годах популярна была паровая и электрическая завивка, так называемый перманент. Перманент считался на первых порах довольно опасной процедурой, можно было обжечься горячими зажимами, часто волосы опаливались. Тем не менее перманент прижился надолго, до замены его «химией».

[2] В. Маяковский в пьесе «Клоп» бичевал Пьера Скрипкина за баки «как у собаки», к тому же еще и немытые. А в повести В. Вересаева «Сестры» (1931) отрицательный герой — парень с подбритыми бровями и дурно пахнущими грязными ногами.

[3] Журнал «Юность» советовал «девушкам, едущим на новостройки или на целину, в места необжитые, косы срезать и носить короткую стрижку: это куда удобней» (Юность 1960: 76). А «Работница»» декларировала: «Сейчас модна короткая стрижка, она всегда молодит женщину» (Работница 1960: 31).

[4] Под влиянием облика французской актрисы Марины Влади, снявшейся в фильме А. Мишеля по мотивам купринской «Олеси» (1956), в Европе стало модным носить длинные прямые волосы, распущенные по плечам. Эту прическу в СССР окрестили «колдунья», по названию кинокартины.

[5] Женские прически, вошедшие в моду после демонстрации в СССР французского фильма «Бабетта идет на войну» (1959, режиссер К. Жак). В главной роли снялась Брижит Бардо — секс-символ 1950–1960-х годов.

Вспоминает актриса Л. Гурченко: «На экранах с большим успехом прошел фильм “Бабетта идет на войну”. И все женщины стали ходить с прическами “а-ля Бабетта” <…> из-за больших голов с начесами все казались тонконогими» (Гурченко 1994: 365).

[6] Эта прическа представляла собой высокую конусообразную копну, сделанную из полудлинных и длинных волос. Для придания нужной формы «бабетта» делалась в парикмахерской и обычно не расчесывалась в течение недели. Для придания прочности прическу обильно поливали лаком, который парикмахеры делали сами, разводя мебельный лак одеколоном.

[7] В фильме В. Фетина по сценарию А. Каплера и В. Конецкого «Полосатый рейс» (1961) а-ля «я у мамы дурочка» была причесана главная героиня комедии Марианна, которую сыграла знаменитая укротительница тигров М. Назарова.

[8] В 1955 году при каждом городском отделении милиции были созданы советы бригад содействия милиции (бригадмил). Дружинники появились на улицах советских городов в самом конце 1950-х годов.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.