29 марта 2024, пятница, 10:43
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

01 июля 2003, 15:08

Кривда и правда евразийства (смысл и статус евразийской концепции пространства России).

Евразийство v концептуальное самоопределение России, одна из реальных и по-тому закономерных схем ее самоопределения. В своих исследованиях я предпринял попытку реконструировать евразийское видение России как выражение ряда опре-деленных, но неявных (неосознанных либо недекларируемых) позиций[1]. Проясне-ние оснований евразийства осуществлено мною путем указания той системы пози-ций, где евразийство закономерно как реализация определенной «логики простран-ства», порождающей и иные образы пространства России. На мой взгляд, выявление скрытых оснований евразийской модели России необходимо независимо от статуса ее содержания. Пока же основания евразийского полагания России и особенно v ее пространства не выявлены; обсуждаются лишь содержание и идеоло-гия евразийства. Между тем, представляется важным сделать попытку реконструировать смысл евразийского вопрошения, истолковав его как симптом ситуации пространства России, где сложно взаимосвязаны особенности самого пространства и пути его ис-толкования. Ведь вопрос «что же именно в пространстве России порождает евразий-ское самоописание?» почти не обсуждается. Поэтому пространство России целесо-образно рассмотреть как источник евразийских вопросов. Ведь сами вопросы v уже некоторое знание. Моя задача v выяснить, что же именно в российском пространст-ве формирует евразийское вопрошение. Такой подход v особая герменевтика про-странства.

Евразийство в ряду образов России

Евразийство v не единичный и не изолированный концептуальный образ прост-ранства России,
хотя, видимо, самый разработанный, в том числе и риторически; не потому ли и самый популярный? Можно выявить и отчасти реконструировать несколько статусно и содержательно различных, но типологически сходных образов страны. Подобные образы вполне укоренены в самой культуре России. В одной из про-анализированных ранее работ на основе анализа большого массива поэтических текстов был представлен материал, позволивший сделать вывод о «евразиизации» поэтического самопонимания России к началу XX века [Лавренова, 1998; Каганский, 2000]. Реальная «европеизация» самого российского пространства к этому времени (как и постоянное включение самой русской поэзии в европейский куль-турный контекст) в начале XX века сопровождалась решительным сдвигом России как позиции поэтического и вообще культурного самоопределения на юго-восток. Это выражалось в увеличении объема и резкой актуализации соответствующей евроазиатской топонимической лексики в русской поэзии. «Панмонголизм...» v сказа-но в самом европейском городе России. Поэзия же в России была нередко главным источником политически значимых идеологем [Зорин, 2000]. Евразийство в этом смысле, независимо от адекватности его пространствопонимания, культурно неслучайно.

Проведенная реконструкция образа российского пространства, данного в современных денежных знаках России [2], называющих и изображающих ряд городов страны, показала, что представление о России, радикально отличаясь по содержанию и территории от евразийского, структурно близко к нему [Каганский, 2000] . Это также цельный образ, который апеллирует прежде всего к пространству, взятому как огромное и единое и акцентирует его размер и имперские атрибуты. Данный об-раз содержит неразрешимое внутреннее противоречие. Такая страна не могла бы существовать, как не может существовать Россия = Евразия* [3], в этом образе представлены исключительно центры = столицы и рубежи = периферия страны, но нет ее середины. Страна репрезентирована государственным пространством, где акцентированы державно-имперские атрибуты v древность и величина территории. Образ отождествляет страну и территорию государства хотя бы потому, что города-компоненты образа имеют высокий государственный статус, а половина из них v настоящая и бывшие столицы России. Охваченное пространство структурируется грани-цами, пограничными вехами-городами и внутренними столицами-центрами. Лишь недавний выпуск банкноты достоинством 1000 рублей с Ярославлем чуть изменил эту картину. Рассматриваемый образ, так же как и евразийский, нереалистичен и не имеет эмпирического обоснования. По-видимому, такой параллелизм неслучаен, особенно учитывая различия образов по содержанию; Россия «в банкнотах» v вели-кая империя, но империя русская (все города v русские, страна репрезентирована прежде всего тем, что можно считать ее «метрополией») и в этом смысле анти-евразийская.

Проанализированные ранее характеристики евразийства присущи и наивным региональным самоопределениям, и откровенным спекуляциям вокруг «арийского мира Аркаима», и вполне отрефлектированным концепциям. В известной схеме В. Цымбурского мы находим те же черты: апелляцию к географическому положению и даже редукцию к нему пространства страны (мыслимому, как и евразийцами, абсолютным и внеисторичным) v сама Россия задается исключительно позиционно как страна «за Лимитрофом» (межцивилизационный погранично-переходной зоной, постоянной во времени и пространстве); априорное наделение России огромной ве-личиной; спекулятивность; апелляция не к данным, а к тенденциозно прочитываемым картографическим образам, бесструктурность пространства, куда вчитывается содержание [Цымбурский, 2000, с. 144]. Достаточно указать на то, что настаивая на необходимости и неизбежности своего геополитического прожекта для России, Цымбурский оперирует регионами России как целыми ячейками на карте, не инте-ресуясь реальной структурой пространства страны. Неслучайно, что пользуясь под-ходом, близким евразийству, он создает пространственно совсем иной образ России, даже антиевразийский; этот автор не отождествляет Россию и Евразию*, а, напротив, пространственно растождествляет, «лишает» общих частей и, таким образом, противопоставляет.

Однако и этот образ столь же неверифицируем (и нефальсифицируем, т.е. мифичен), и содержательно он грубо имперский. В этом образе, и, что существенно, в об-разе-проекте (а ведь и евразийцы не реконструировали Россию = Евразию*, а конструировали новый политический проект) пространство России структурируется извне -заданием границ и просто контура и центрированием этого контура. Морфология же, структура территории, «заполнение» контура не рассматриваются, трактуясь как без-различное или несущественное. Экстенсивный и просто поверхностный взгляд на пространство сыграл с Цымбурским дурную шутку: его новая «Россия», центр (и даже столица) которой сместились в Сибирь, структурно не имеет ничего общего с пространством России (пересечение территорий v не общность структур); страна без доминирующего суперцентра v не Россия; ярый противник сепаратизма предложил на деле чисто сепаратистскую меру, поскольку перенос столицы России в Сибирь означает раскол страны; идея такого переноса на самом деле v предложение создать новую страну.

Образ России
= Евразии*, острова России и «денег России», притом что они территориально и исторически задают Россию совершенно по-разному, близки, v если не тождественны v структурно. Весьма сходно и самоопределение современных регионов Российской Федерации. Большинство из них самоопределяется пространственно, и эта идентификация носит экстенсивный и экстремальный характер, основываясь на приписывании региону (или его центру) положения и роли центра или границы большой территории, иногда и всей России. На роль (статус) «вторая столица России» претендуют по крайней мере семь городов: Екатеринбург, Казань, Нижний Новгород, Новосибирск, Пермь, Самара, Санкт-Петербург. Кроме того, ряд городов и регионов претендуют на роль (статус) «Центр России», находясь в местах, с которыми совпадают (или близки) по-разному определенные (формально-статистически, содержательно исторически и географически либо чисто спекулятивно) положения центра страны, центра ее территории и т.п. Это Екатеринбург, Казань, Красноярск, Нижний Новгород, Новосибирск, Омск, Пермь, Самара, Томск, Тобольск, Тюмень.

В самоопределении многих регионов совмещается и центр, и граница; таковы Омск и менее v Челябинск, а на уровне больших макрорегионов v Саратов. Из известных нам евразийских* регионов России идентификация как границ = рубежей, барьерных границ присуща Саратовской, Челябинской, Оренбургской и Омской областям (граница с Казахстаном). Сильнее всего такого рода идентичность v «бастионов», «опорных баз», «рубежей» v в регионах, соседствующих не со странами СНГ, а находящихся на бывшей границе СССР (Калининград, Приморье, Камчатка). Немало регионов самоопределяется и относительно границы «Европа-Азия».

Центр и граница v экстремальные элементы региона, а самоопределение на их основе v позиционное[4]. Если учитывать и позиционный аспект отнесения к границе «Европа/Азия», то окажется, что большинство регионов с ярким самоопределением идентифицируется на основании (реального или иллюзорного) самоопределения в пространстве. Поскольку же даже граница «Европа/Азия» и тем более все остальные центры и границы носят государственный статус, то самоопределение регионов привязано и целиком вложено в институциональный каркас пространства.

Пространственная идентичность регионов близка евразийской* еще в одном существенном отношении v она также фиктивна. Отнесение региона к никак себя не проявляющей и ничем в культурном ландшафте не являющейся границе (будь то граница с Казахстаном или граница «Европы с Азией») или к центру, каковой ни-что, ничем и никак не центрирует v это идентификация через фикции.

Общая структура указанных представлений российского пространства и его частей, как мы видим, v его репрезентация внешним пространственным положением и внешними границами = рубежами либо даже редукция к таковым компонентам. Пространство «между центром и границами» v основное пространство страны, провинция оказывается чем-то бесструктурным, несущественным и символически несуществующим. Пространство страны наделяется высокой мерой целостности и отождествляется с государственной территорией; нужно говорить и о неразличенности страны и государства в их территориальных аспектах во всех указанных образах России, что также чрезвычайно существенно для евразийства.

Евразийство v по-своему типичное самоописание России в целом и ее частей; оно может рассматриваться как своего рода «естественная модель» самоопределения российского пространства. Даже авторы, осознанно критически настроенные к евразийству, бывает v и нередко v следуют его логике. Причина этого v в иллюзии, что материал предписывает (евразийскую) позицию; тем важнее произвести растождествление России как предмета и как позиции, вернее v множества разных явных и неявных позиций. Рассмотрим три разные интерпретации евразийства как выражения вполне определенных позиций (в том числе и буквально v как позиций в пространстве) и связанных с ними умонастроений.



Россия по-евразийски: логика маргинальной периферии

В евразийском самоопределении России существенно не столько то, что же оно говорит о стране, сколько то, что оно подразумевает. Реконструкция выявляет важнейший парадокс: евразийство v апология России, где Россия, как предмет этой апологии занимает центральное место и должна порождать собственную точку зрения на материал России. Однако евразийцы работают с данным материалом существен-но иначе, накладывая на него внешнюю схему и позицию, рассматривая и задавая Россию извне. Декларируя, что Россия есть особый мир и отдельная цивилизация, собственный центр, евразийство оперирует с ней совсем не так, как оперируют с центром и особым миром. То, что евразийство явно утверждает о России, идет враз-рез с тем, как оно это говорит и что подразумевает и предполагает; содержание евразийского понимания России несовместимо со способом артикуляции этого содержания и его основаниями. Напомню, что евразийство последовательно и определенно характеризует российское пространство и, исходя из него, российскую цивилизацию; для евразийства существует лишь нерасчлененно-синкретическое единство пространство = общество = государство. Евразия* евразийцев v особый мир, географически и истори-чески единый цельный закономерный макрорегион. Именно исторически неизменное географическое положение, единство пространства страны и его размер выступают основанием и гарантом жизненности и миссии цивилизации России = Евразии*.

Однако евразийство при этом характеризует Россию = Евразию* извне, снаружи. Евразийское определение (самоопределение) России носит внешний, экстенсивный, относительный, негативный характер. Рассмотрим эти характеристики подробнее, не останавливаясь на статусе евразийского пространствополагания России, которое лишено возможности какого-либо обоснования (но имеет основания) и есть риторически организованная апология большого единого имперского пространства (как и большинство такого рода геополитически-»геософских» доктрин).

Внешний и экстенсивный характер евразийского полагания России
состоит, прежде всего, в самоопределении через пространство (занимаемую область, территорию, место), а не через трансцендентные ценности или идеалы, реализуемые в истории. Атрибут России = Евразии* v пространство, а не время. История России = Евразии* евразийцев v не становление, а повторение, воспроизведение, серия индивидуаций, сменяющие одна другую реализации архетипа евразийской державы.

Само пространство также дано экстенсивно, преимущественно в аспекте размера; сам размер также экстенсивен и экстенсионален (т.е. взят аспект объема, а не содержания понятия). Это величина территории, площадь и протяженность страны (а не сложность, насыщенность формами, разнообразие частей); величина символизирует и выражает величие державы и отождествляется с ним (сравним советскую державную и вообще имперскую риторику). Евразийцы отождествляют разные евразийские державы, исключительно исходя из пересечения объемов соответствующих понятий, близости исключительно территорий. Основания отождествления разных евразийских государств для евразийцев сугубо экстенсивны v это именно и только общность занимаемых ими областей пространства независимо от его структуры и содержания (например, отождествление держав хуннов и России). Евразийское про-странство сакрализуется, т.е. наделяется вертикалью, но задается исключительно горизонтально, т.е. опять-таки экстенсивно. Относительность самоопределения состоит в его редукции к положению в про-странстве, геополитическому (на самом деле v топографическому) положению России = Евразии*, определению по отношению к внешним данностям. Ими оказываются Европа и Азия как внешне данные пространственно и одновременно сущностно. В этом состоит и позиционная редукция v сведение цивилизации к пространственному положению.

Негативность самоопределения
состоит в полагании, прежде всего, что не есть Россия, т.е. определение и задание России через отрицание, непринадлежность, невключенность. Не впадая в европоцентризм, стоит напомнить, что европейская цивилизация определяет себя внутренне, интенсионально и интенсивно (смысл, идеалы), абсолютно (трансцендентные ценности), т.е. позитивно: пространственный аспект не играет значимой роли (при значительной несомненной активности евразийской цивилизации), а в пространстве акцентируются интенсиональные аспекты (богатство формами). Однако самоопределение европейской цивилизации таково отнюдь не потому, что Европа (как бы ее ни понимать) не имеет определенных пространственных форм и положения (они богаты и динамичны). Евразийцы вполне справедливо подчеркивают, что евразийское самоопределение v полная ан-титеза самоопределению Европы, по сути и по форме. Даже традиционное само-определение Китая как «Срединной державы» имеет совершенно иной характер: Китай определяет себя как центр Ойкумены, но отнюдь не как, скажем, не-Индия, тем более не как промежуточно-пограничная область между Индией и Монголией или Степным миром; противопоставление монголам носит характер оппозиции «(цивилизованная) страна v (варварская) периферия», обычной для самоопределе-ния традиционной империи.

Россия по-евразийски* v пространственно вторичное образование; вторичность v не только способ указания на место Евразии* (всякое относительное определение в этом смысле вторично). Евразия и задается как вторичное пространственное обра-зование.



Таблица 1 Центр и периферия как типы идентификации



Самоопределение



Типы пространства

Центр

Периферия



Атрибут


Время


Пространство


Источник


Внутреннее


Внешнее


Аспект


Интенсивное


Экстенсивное


Идентификация


Позитивная


Негативная


Аспект понятия пространства


Содержание


Объем


Размер пространства


Интенсионал (сложность)


Экстенсионал (величина)


Однако никакие Центр и особый мир не могут определять себя исключительно или преимущественно относительно и негативно ; Центр v это внутренне большое и сложное пространство, оно само задает, формирует и полагает пространственное положение. Говоря лапидарно, Центр не определяется в пространстве, а сам опреде-ляет пространство. Но такова ли евразийская* Россия? Равно и Провинция v прост-ранство семантически сплошное и внутренне оформленное, данное как самоопреде-ляющееся не может осмысливаться так, как Россия по-евразийски. Для Центра и Провинции как типов культурного пространства существенно и принципиально на-личие сложной формы, сосуществование множества разных существенных частей и связанных с ними полаганий, самоопределений, позиций; эти пространства v полипозиционны, многоместны, полимасштабны. Россия = Евразия* же и при декларирова-нии сложности и размера не предполагает наличия и значимости множества пози-ций; евразийское полагание России v полагание одной позиции, оно монопозиционно, с чем связано то, что оно еще и мономасштабно (задано в одном масштабе) и монологично.

Но какое пространство, какой тип (или зона) пространства могут соответствовать выявляемому евразийскому? Каким пространствам свойственно самоопределяться именно так? Какая область пространства самоопределяется относительно и соотно-сительно и стремится инвертировать эту соотносительность, определяет себя ис-ключительно исходя из пространственного положения и стремится преодолеть это пространственное положение? Из какой позиции самоопределение места в прост-ранстве осуществляется таким образом?

Все это v атрибуты Периферии как типа и зоны культурного пространства (см. табл. 1). Именно таково и самоопределение маргинальной группы, заданное местом в пространстве. Маргинальная общность задана местом в пространстве, причем мес-том пограничным; это определение v внешнее и в определенном смысле принуди-тельное, маргинальность v невозможность покинуть маргинальную, промежуточ-ную позицию [Каганский, 1999, 1999]. Хотя в мои задачи не входило социально-культурное исследование евразийцев как группы и евразийства как дискурса этой группы, связанной с местом/статусом группы, гипотеза о маргинальности самих ев-разийцев как группы вполне осмысленна, тогда и само евразийство v дискурс явно маргинальный. Евразийство задает Россию как маргинальный объект маргинальным образом из маргинальной позиции. Разумеется, пространство России, как принято считать, ха-рактеризуется определенной промежуточностью, пограничностью и двойственнос-тью. Но оно отнюдь не только таково, хотя в то же время таково отчасти (почти) вся-кое место пространства. Так, Франция находится между Испанией, Италией, Германией и Великобританией; Великобритания v между Скандинавией, Францией и Америкой; Германия v между Францией, Скандинавией и славянскими странами; Польша v между Швецией, Германией, Россией и (некогда) Австро-Венгрией. Все эти аспекты пространственных положений были для названных стран существенны или даже судьбоносны. Но идентифицируют ли себя эти страны таким образом? Опреде-ляет ли себя Европа исключительно как западная оконечность, окраина, полуост-ров материка Евразии (физико-географически она именно такова) или как проме-жуточная, переходная зона между Африкой и Арктикой, с одной стороны, и Азией и Атлантикой v с другой? Выведение свойств, функций, возможностей объекта из особенностей его пространственного положения v эвристический прием и закон-ный методологический ход географии (но выведение из положения, а не сведение к нему!), однако для евразийцев принципиально, что все особенности положения сводятся к его пограничности. Пограничность России имеет место, но вот доми-нанта и императив пограничности, «междумирности» России v в большой, сущест-венной мере черта способа вглядывания, позиции, мифа пространства России [Каганский, 1999].

Россия = Евразия* евразийцев v каскадное, катастрофическое сужение предмета и понятия «Россия». Во-первых, все сущности, все содержание редуцируются к про-странству-времени, а пространство-время в силу цикличности евразийского време-ни сводится к пространству. Во-вторых, все в пространстве и все пространство сво-дятся исключительно к тем его аспектам, каковые связаны с государством, выраже-ны и воплощены в государстве, в пространстве = государстве. В-третьих, это пространство = государство дано исключительно в экстенсиональном аспекте v как внешнее положение и экстенсивная величина. В-четвертых, внешнее положение и экстенсивная величина сами редуцированы к своим простейшим вариантам v физи-ческому размеру государственной территории и одному-единственному аспекту про-странственного положения v к положению «между». Наконец, это положение сведе-но фактически к положению в одномерном, линейном пространстве, где нетриви-альное отношение «быть между» резко сужается. Россия в «евразийской апологии» v исключительно тусклое, тощее, чрезвычайно бедное содержанием понятие, пред-ставление, предмет.

Понятие России нигде так не обеднено содержанием, как в евразийстве.
Признак «промежуточное положение» может иметь объект любой формы и размера. Однако сводиться к такому положению, т.е. к одному-единственному существенному пространственному признаку, атрибуту «пограничной зоны» (т.е. не иметь иных существенных признаков), v значит быть лишенным иных форм пространства (и состоять из одной-единственной части). Существовать, всецело сводясь к внешне-му пространственному положению, может только бесструктурный объект, лишен-ный подлинных внутренних форм, т.е. точечный. И только положение точечного объекта в линейном (т.е. простейшем) пространстве может целиком и полностью сводиться к погранично-промежуточному. Хотя евразийство красочно манифести-рует формы пространства России, его основа, пресуппозиция (условие осмысленнос-ти) v представление, что Россия v точка на линии Европа-Азия (Запад-Восток).

Евразийское время v вариации архетипа, евразийское пространство v точка на линии; вневременное время и внепространственное пространство. Однако если пространство России не точечно и не сводится исключительно к единственному месту на единственной оси (есть все основания полагать это), то само евразийское пространствопонимание внутренне противоречиво до абсурда. Россия = Евразия*, как полагают евразийцы, есть граница Европы и Азии в том смысле, в каком граница есть нечто различающее. Можно даже, несколько утрируя, сказать, что евразийцы онтологизировали логическую функцию различения и «склеили» ее с эмпирическим объектом; заданный неразрешимой ситуацией пере-ходной зоны маргинальный взгляд универсализирует маргинальность, и в этом каче-стве ее абсолютизирует. Россия = Евразия* как не-Европа и не-Азия v пространство промежуточно-пограничное, а значит, относительное и соотносительное. Но эта относительность становится абсолютной; релятивность и негативность соотнесения абсолютизированы и онтологизированы.

Евразийцы определяют Россию, в сущности, так, как обычно определяют приго-родную зону, каковая есть и не-город, и не-деревня и к тому же зажата между ними. Подобного рода переходные зоны могут быть и логически, и онтологически как синтезирующими структуры обеих основных зон, так и исключающими их (второе бывает чаще, особенно в нынешнем советско-постсоветском пространстве, где пригородная зона, скорее, лишена ландшафтных форм и города, и сельской мест-ности, есть пространство стерезиса, лишенности определенных форм). Для само-определения подобной зоны, если ей еще и присуща недоопределенность (харак-терная для Периферии)^проблема реалистической идентификации неразрешима, любое самоопределение просто невозможно.

Амбивалентность евразийской кон-цепции России v типологическая черта маргинального самоопределения.
Для ев-разийства (не только для него) характерен следующий скачок в рассуждениях. Вначале выдвигаются в целом справедливые тезисы: «Россия находится между Европой = Западом и Азией = Востоком в узком смысле» и «Россия не является За-падом и Востоком в узком смысле». В преодоление кажущегося противоречия де-лается скачок к утверждению «Россия v сверх-Запад и сверх-Восток», т.е. постули-рование России как переходной зоны синтезирующего, поглощающего типа. Для маргинальных зон (и маргинальных субкультур) характерны именно такие «логики инверсии» пространства.

Природная периферия материка Евразии инвертируется евразийцами в мировой центр, универсальный, значит v и культурный, центр. Это инверсия двойная, симп-томатично совмещение инверсий/природа-культурами «центр-периферия» О таких феноменах не раз писали культурологи тартуской школы, включая Ю. Лотмана (хо-тя вне всякой связи с евразийством). Примечательно, что самоочевидно большой размер как атрибут пространства России = Евразии* постулируемый евразийцами как априорно природный факт, по всей видимости, есть факт нерефлекторной ре-цепции образа пространства России, данного картографически (на карте простран-ство России особенно велико, тогда как размеры единого окультуренного простран-ства страны v совсем иные; подробнее этот сюжет будет рассмотрен ниже).

Маргинальное самоопределение в моей терминологии присуще типу культурного пространства Граница [Каганский, 1998]. Евразийство v дискурс Границы. Граница -неструктурированное экстенсивное разнообразие несвязанных элементов, смесь. «Сложность» Границы вторична, производна от отношений с соседями и резко пре-увеличена из-за проецирования в Границу сложной и болезненной проблемы грани-цы. Самоопределение границы антиномично и парадоксально, соотносительно и от-носительно; одна из этих антиномий v отношение |зона-позиция/. Евразийство v ин-тенция абсолютизации позиции границы. Группа с аналогичным дискурсом хорошо известна. Она не рассматривалась в ас-пекте ее самоопределения, прежде всего ориентированного на разрешение двух свя-занных и структурно изоморфных ситуаций «Россия-Запад» и «власть-народ». Это v русская интеллигенция [Русская... 1999], которая и самоопределяется (и определяет-ся внешне) исключительно как пограничная группа, занимающая в названных «оп-позициях» погранично-промежуточное положение и пытающаяся разрешить тем са-мым пограничную ситуацию; невозможность ее преодоления, выхода из этой пози-ции (пребывание в которой иногда рассматривается как миссия) придает ей черты маргинальной группы [5]. Хотя сюжеты «евразийство и маргинальность» и «маргинальность и интеллигенция» обсуждаются (второй v даже нередко), но, как ни странно, обсуждаются исключительно по отдельности. В данной связи любопытно было бы сравнить некоторые типы самоопределения России относительно Европы (см. табл. 2) и типологию ситуаций, среди которых задана маргинальность (см. табл. 3).

Таблица 2
Некоторые типы самоопределения России относительно Европы



Внутренний статус Самополагание России

Внешний статус Представление о месте России с позиции Европы

Внутри (часть Европы)

Вовне (вне Европы)

Внутри (часть Европы) Вовне (вне Европы)

Западничество Евразийство

Славянофильство Ориентализм (туранизм)


Таблица 3
Типология ситуаций, среди которых задана маргинальность



Внутренний статус

Внешний статус

Внутри системы

Вне системы

Внутри системы Вне системы

«Лишний человек»

Маргинал Аутсайдер


Ставя Россию дискурсивно в центр, евразийство тем не менее «обращается» с ре-альностью пространства (не только пространства, но мы им ограничиваемся) как с периферией; произвол тогда по-своему закономерен. Для Периферии в терминоло-гическом смысле и характерны фрагментированность, отсутствие единства прост-ранства, его несамостоятельность и несостоятельность; пространство периферии замкнуто на центр (центры) и дано в отношении с центром, для него нет иных единых оснований самоопределения кроме внешних. Периферия смотрит на центр, как стрелка компаса на север. Пространству периферии присуща недооформленность, дефицит и внешний источник определенности, смысла, упорядоченности, формы; периферия «живет и мыслит» в отнесенности к центру, постоянно колеблясь по оси «центростремительность v центробежность»; таков и маятник культурно-политичес-кого самоопределения большинства регионов России. Внешнее определение и даже задание единства, сопровождающееся насилием над материалом и игнорированием в нем внутренних форм и различений v атрибут Периферии. Для самосознания Пери-ферии характерны радикальные инверсии, сводящиеся в конечном итоге к базовой i оппозиции /центр-периферия/. Евразийство правомерно и осмысленно трактовать в контексте идеологической ситуации развивающихся стран (классических пери-ферий на глобальном уровне), тем более что Россия и была «первой развивающейся страной» (по мнению Т. Шанина) во время становления евразийства; однако мне та-кие работы неизвестны. Итак, евразийское самоопределение России совмещает черты дискурса Перифе-рии и Границы: размер и переходно-пограничное положение страны замещают цен-ностное самоопределение; большое пространство амбивалентно мифологизировано, колеблясь между сакрализацией и пренебрежением. Евразийство v самоопределе-ние Пограничной Периферии. Сказанное означает не опровержение того, что декла-рирует евразийство, но выявление того, какому пространству отвечают евразийские декларации по содержанию и самому способу и типу описания пространства. Евра-зийство характеризует Россию именно и только так, как можно и должно характеризовать пограничную периферию; таково скрытое, но, по-видимому, подлинное со-держание евразийского дискурса.

Явная апология России в евразийстве оказывается на деле чрезвычайно ущерб-ным, если угодно, геополитически и культурно оскорбительным прочтением рос-сийского пространства. Не есть ли тогда евразийство своего рода проговорка, про-рыв геополитического бессознательного; не выражает ли оно неосознанный ужас перед (реальными или кажущимися) размерами и неопределенностью пространства страны, который иллюзорно преодолевается в апологетическом мифе; тогда при-писывание пространству тотального единства v компенсаторика его ощущаемого размера и ощущаемой неопределенности. Ведь дело не в частичном несоответст-вии, а в прямой противоположности. Утверждая, что Россия суть самостоятель-ный Центр, евразийцы описывают его как Периферию (точнее v Пограничную Периферию).

Всмотримся в эту ситуацию пристальнее. Если евразийцы действительно не ус-матривают в российском пространстве ничего, кроме экстенсивной протяженнос-ти и заданности исключительно внешним положением в пространстве, то само ев-разийство состоит из двух слоев содержания, и один прямо противоречит другому, скрывает и маскирует его. Налицо диссонанс между тем, что говорится о прост-ранстве России, и тем, какому именно пространству это отвечает. Если данный диссонанс осознан, понимается евразийцами, то имеет место сознательная мисти-фикация. Если же евразийцы действовали, не осознавая этого противоречия (хотя, судя по всему, пафос апологии большого пространства = государства был искре-нен), есть все основания предполагать, что Россия как Периферия лежит у евра-зийства в том слое, который аналогичен бессознательному в человеческой личнос-ти. И тогда имеет место невменяемая концепция, как бы странно это ни звучало, вернее v концепция, оформляющая какие-то неосознанные «ощущения» простран-ства страны: евразийство оказывается тогда своего рода рационализацией. В том и другом случае евразийское видение пространства России одинаково по содержа-нию, но различается по рефлексивному статусу этого содержания. Промежуточ-ным вариантом оказывается сильный испуг перед безбрежностью и неопределен-ностью пространства, иллюзорной компенсацией переживания которого и высту-пает его риторически манифестированная единая цельная органическая форма. (У меня нет оснований производить выбор между вариантами.) Косвенным аргумен-том в пользу результата v лишь намеченного здесь чего-то вроде когнитивного психоанализа v является чрезвычайная яркость и законосообразность (даже сим-метричность) евразийской схемы; рискну сказать, что эта форма слишком изящна, чтобы быть истинной.

На самом же деле пространство России достаточно определенно. Но дело в том, что усмотрение и удержание этой определенности требует постоянного усилия и значительного объема культурной воли (не только ее).

Сильной стороной евразийства считается пространственность; евразийское само-определение России v самоопределение ее пространства [6]. И это v отнюдь не тавто-логия, ибо обычное самоопределение России апеллирует к ее культуре. Но и в та-ком случае происходит резкое многоэтапное, каскадное сужение понятия России и представления о России. Россия прежде всего суживается до некоторого числа выделенных, привилегированных в эстетическом и ином отношении текстов (в первую очередь сакральных и поэтических) или, в ином аспекте, до того культурного круга, где циркулируют эти тексты. Евразийское, вообще геополитическое понимание России как державы великого пространства = государства дополняется пониманием России как страны великой литературы и/или великой духовности (кстати, среди нынешних геополитиков-публицистов мы находим немало филологов). Эти «самоопределения» апеллируют к разным полюсам российской культуры и одновременно глубоко сходны. Они тотальны, предельно и почти идеально целост-ны и редуктивны. Они, во-первых, игнорируют и основной объем, и само многооб-разие форм собственно человеческой жизни и, во-вторых, как уже сказано, тоталь-ны: для них Россия предстает единой настолько, что внутренние различия, части и позиции (независимо от того, пространственны они или нет) оказываются несущест-венными и даже v как символически значимые v несуществующими. Общим следст-вием оказывается и единственность места страны в проективном пространстве, будь то пространство физически-земное, секулярное семантическое пространство или да-же пространство эсхатологическое.

Оба эти самоопределения декларируют величие России и/или таких ее атрибу-тов, как пространство, история, культура и т.д., и в качестве самоочевидного при-знака наделяют ее существенным признаком величины, грандиозного размера. Однако и тут чрезвычайно ярко внутреннее противоречие. Целое, состоящее из единственной части, не может быть сложным (сложное целое предполагает мно-жество частей), тем более что сложность предполагает и требует множественнос-ти точек зрения. Так и величина предполагает множественность частей. Если да-же допустить, что эти части настолько сходны, что связанные с ними позиции и точки зрения тождественны (неразличимы), то возникает противоречие с тем, что пространственное положение само по себе растождествляет любой достаточ-но большой объект; большая территория, как и любой большой объект, не мо-жет быть позиционно тождественной. Имперское пространство предельно одно-образно, однако и оно, будучи централизованным и жестко отграниченным, уже тем самым имеет, как минимум, три части (три типа частей) v собственно центр, границу, «остальное пространство» (периферию). Значит, эти гипотетические одинаковые части неизбежно становятся разными, и позиционные различия тем больше, чем больше целое. Пространственное положение не растождествляет частей целого, если вне этого целого нет того, относительно чего оно устанавливается: подлинно однообразной может быть только планетарная империя (ср. с пространством утбпий, абсолютно изолированных). Между единством и величиной, трактуемой как большое число тождественных частей, возникает трудноразрешимое противоречие. Единым с ука-занной точки зрения может быть нечто малое и простое. Но вывод о том, что евра-зийское пространствопонимание предполагает точечность России как его предмета, мы уже получали. Во многих существенных отношениях пространство России дейст-вительно не столь велико, как кажется [Каганский, 2001], тем более что унифици-рующее советское почти-столетие (как и имперское прошлое) должно было сокра-тить интенсиональный размер страны куда более, чем переход от СССР к Россий-ской Федерации. Однако в отличие от евразийцев никаких оснований считать пространство России точечным у меня нет.

Россия по-евразийски: логика мифа

Евразийство v яркая апология единства и места конкретного пространства (госу-дарства); она концептуальна, иллюзорна, внеэмпирична, красочна. Эта апология структурирована очень логично. Однако «логика» евразийства v логика мифа; спо-соб описания евразийского пространства v описание мифологическое; структура самого евразийства воспроизводит структуры мифа. Евразийская концепция v лишь концептуализация, в ее основе лежит евразийский миф, миф в широком смысле. Достаточно вспомнить мифологемы «пуп Земли» и «середина Земли», а равно и тради-ционные китайские представления о мире, пространстве и Китае v Срединной импе-рии [Рабинович, 1997; Топоров, 1997]. Впрочем, место действия всякого мифа есть средина и центр мира, а граница в мифологическом пространстве v всегда нечто иное и большее, нежели просто разделительная линия, линия смены значений при-знаков или морфологическая деталь пространства.

А ведь евразийство настаивает на естественности границ России = Евразии*, чего совершенно не требуется для существования самих разграничиваемых регионов. Ин-тенсивно самоопределяемые пространства задаются не внешне, «естественными ру-бежами», а внутренне v формами, внутренними связями частей пространства и его структурами. Существование и целостность регионов не требуют никаких особых, естественных (или сверхъестественных) границ, т.е. особо выраженных рубежами, существующими самими по себе морфологическими линиями (река, горный хребет, берег). Задаваемые рубежами регионы v конфигурационные районы: из трех основ-ных типов районов (еще есть однородные и конвекционные) они отличаются наи-меньшей целостностью.

Евразийство v мифология, риторически декорированная фрагментами эмпирии. Евразийский миф, как всякий миф, апеллирует к чуду. Россия = Евразия* представ-ляет собой пространство, где не действуют обычные законы, v ни естественные (ди-намика природного ландшафта), ни любые другие. В Евразии*, в сущности, нет (ис-торического) времени, не меняется география Ойкумены, не образуются националь-ные государства, не распадаются империи. Россия = Евразия* v внеисторическая, вечная сущность.

Евразийство наделяет определенную территорию чертами, каковые могут быть присущи исключительно области мифического пространства. Россия = Евразия* -особое место. Это место особым образом выделено, очерчено, отделено (неизмен-ные естественные границы) и отличается от всех прочих мест. Оно выделено во Вселенной, неподвластно времени и не подчиняется истории. В этом особом месте не действуют общие для всех мест законы: не меняется культурный ландшафт, не формируются и не трансформируются регионы, не распадаются империи. Время тут течет по-особому или просто не течет. Работает своя логика и причинность и пр. (Однако для построения концепции мифологизация ее оснований v вполне обычна, и евразийство тут не исключение[7].)

Евразийство v мифологическая сакрализация государства, пространства = госу-дарства. Это v миф о державе. Единство Российской империи оказывается обязан-ным у евразийцев вполне объективной и непреложной доминанте, чем-то вроде за-кона природы (или точнее v следствиям некоего закона природы). Предположим, что евразийцы правы в своих спекуляциях на тему о месте Евразии*. Это означает, что Россия v империя, выстроенная на императиве пространства. Однако государст-во как институт не может быть независимым от пространства, свободным от прост-ранственного контекста, что не мешает государствам по-разному встраиваться в этот контекст и его перестраивать. То есть не просматривается решающая роль пространства в конституировании конкретики государства.

Евразийская апелляция к пространству, как всякий миф, поразительно совмещает амбивалентное прочтение его закономерностей. Это пространство имеет абсолют-ные законы, выражающиеся в бесконечном, как уверены евразийцы, воспроизведе-нии серии индивидуаций евразийских государств. Одновременно оно оказывается выше и устойчивее таких законов v все (остальные) регионы динамичны и относительны, все регионы «смертны» (т.е. возникают, меняются, смещаются, распадаются, исчезают), а Евразия* v вечна, статична и абсолютна.

Но если общество = государство Россия = Евразия* конституирована именно за-коном природы, то налицо отрицание свободы воли, возврат во времена в термино-логическом смысле даже не ветхозаветные; евразийство v не традиционализм, а со-вершеннейшая архаика. Если Россия = Евразия* существует самодоказательно, аб-солютно и беспредпосылочно, то должно говорить о перманентном чуде. Ведь нарушение законов действительности и есть чудо; но может ли чудо быть непрерыв-ным и систематическим? Полное сращивание и неразличение закона природы и чуда при постоянной возможности актуализации то одной, то другой природы оборотня -атрибут архаического мифа. Россия = Евразия* v империя Чуда. Евразийство v доктрина глубоко мистическая, если понимать под мистикой усмот-рение сущностей в модальности чуда, в частности особую чудесную сущность земли как духовно рождающей государство. Не входя в проблематику, далекую от научного (т.е. секулярного) пространствоведения, зададимся, однако, вопросом: с каким из про-явлений «многообразия религиозного опыта» (известное выражение У. Джеймса) сов-местимо евразийство? И если Россия = Евразия* действительно не имеет иного ос-нования, кроме чуда, и не может быть усмотрена в своем существовании, целостнос-ти и полноте, иначе как через усмотрение чуда, то как это совместимо с выведением евразийцами Миссии России прямо из положения в пространстве? Причем статус вывода оказывается точно таким же, как необходимость замерзания воды при опре-деленной температуре. Что это v натуральная магия, совмещающая чудо и закон природы! Последовательная реконструкция и евразийства, и Евразии* приводит к выводу, что евразийство лишено не только возможности, но v что важнее v самой необходимости опираться на любые рационально-эмпирические или прагматичес-кие аргументы; евразийство оказывается в своих корнях и предпосылках весьма ар-хаическим (в терминологическом смысле) умонастроением [8].

Евразийство есть миф, и вопрос о том, сколь осознанным было само мифотворче-ство, не имеет никакого значения для определения его статуса, хотя и представляет немалый интерес для истории эпохи. В этот миф вкраплено некоторое содержание, но и оно не имеет никакого значения для проблемы статуса. Из евразийского мифа можно выводить следствия, в том числе и в модальности долженствования (обе рас-смотренные выше позиции v нормативны). Однако эти позиции не будут иметь ни-какого отношения к реальности пространства России, если только не сводить ее к предмету умонастроения некоторой не вполне определенной группы. Относится сказанное и к «евразийскому пути России», который не является предметом выбора, но не потому, что путь этот бесчеловечен, агрессивен, бессмыслен. Дело совсем не в этом. Этот путь v мнимый, его просто нет.

Россия по-евразийски: картографическая герменевтика пространства

Евразийство апеллирует к пространству России, и вполне ясно, к какому именно пространству адресована доктрина. Как выражено и представлено это пространство в самом евразийстве, с каким пространством работали евразийцы, каковы были вну-тренние для этого течения способы и средства представления пространства v и были ли они? В каком пространстве, так сказать, живет, работает, кроется и коренится евразийство? Судя по рассмотренным выше чертам доктрины, евразийство опирается прежде всего на картографический образ России и из него вырастает евра-зийство взращено на почве карты, растет на поле карты (а поле может и сорняками зарасти). Когда говорится о совпадении (или почти совпадении) разных евразийских госу-дарств, об огромном пространстве Евразии*, об особом месторазвитии России v Ев-разии* и вне Европы, и вне Азии, о его местонахождении именно и только между Европой и Азией, об отсутствии между ними иного большого целостного простран-ства и т.д., речь идет об отношениях соответствующих картографических образов [Берлянт, 1996], если не просто контуров на карте школьного (гимназического) ти-па. Утверждения евразийцев о российском пространстве можно счесть явными, ясными и даже иногда верными в одном-единственном случае v если отнести эти утверждения о пространстве России к карте России, определенной картографиче-ской репрезентации пространства России: если предположить, что они и относятся исключительно к такой карте v карте очень грубой, содержащей очень мало дета-лей. Все особенности (признаки) российского пространства по-евразийски* v исклю-чительно признаки контуров, пятен на карте.

Эти контуры наделены немногими простыми свойствами v они имеют размер (площадь пятна на листе карты), внешнюю форму, сводящуюся к очертаниям этого пятна и его положение относительно иных контуров и т.д. Между этими контурами установлено (задано) небольшое число простых отношений: контуры могут совпа-дать, соседствовать, пересекаться (иметь общие площади пятен), иметь естествен-ные четкие или расплывчатые границы и т.п. Пространство России в евразийстве (как и в большинстве расхожих геополитических схем[10]) имеет лишь такие призна-ки, которые допускают его изображение на примитивной малонагруженной мелко-масштабной карте, и притом допускающие лишь считывание самых простых обра-зов самым неподготовленным читателем, но ни в коей мере не стимулирующие вду-мывание в них. Такое чтение пространства порождает фикции, статус которых поддерживается извне, государством. Напомню, что основные структуры самоопре-деления регионов также носили характер фикций, заданных в пространстве карты (где только регионы и города выступали как некие центры и границы). Разумеется, я не могу выяснить (и это не моя задача), были ли карты евразийцев реальными рабочими документами (каковыми являются, например, штабные карты военных или схемы методологов) или то были карты v образы, ментальные карты (mental map). Мне неизвестно, совершались ли те операции, которые упоминались выше, с физически существовавшими картами, как с документами, или лишь мыс-ленно; второй путь v вполне обычен и законен, но продуктивен лишь для професси-оналов-пространствоведов. В пользу предположения о «мысленности карт» у евра-зийцев говорит и то, что их многословные тексты со множеством повторяющихся от текста к тексту и от автора к автору примеров почти лишены карт.

Тем не менее вполне возможно реконструировать и содержание (тип карты), и да-же приблизительно ее масштаб. Оставив эту работу до особого случая (или более свободного соавтора), дам сейчас лишь экспертную оценку евразийской* картографической репрезентации России, основанную отчасти на многолетнем опыте рабо-ты в качестве картографа-составителя и редактора карт.

Судя по числу упоминаемых топонимов (географических названий) эта гипотетиче-ская ментальная карта имеет очень мелкий масштаб (приблизительно 1 : 12 000 000-20 000 000), т.е. умещается на листе формата А4 в горизонтальном развороте (аль-бомная ориентация), и для второго варианта масштаба изображает всю Россию = Евразию*. Такой масштаб достаточен для адекватной передачи евразийского* со-держания. Судя по характеру основной массы упоминаемых топонимов v это обще-географическая карта (т.е. такая, на которой изображены океаны и моря, реки, ос-новные элементы орографии v равнины и горы, крупнейшие города); ее специаль-ное евразийское содержание v простая схема природной зональности, на которую наносятся политико-географические представления. Евразийство может быть пред-ставлено как спекуляции на тему такого рода карты. (Я обещаю в дальнейшем предъявить подобную реконструкцию евразийской mental map в виде особого карто-графического произведения v картоида).

Евразийская* апология пространства России, реально и подлинно существующего лишь на картах и в картах России, v концепция с хорошо отработанными риторичес-кими приемами, и она обходится без картографической риторики, подразумевая со-ответствующие карты и образы содержания карт v но без самих карт... Это застав-ляет задуматься о том, а была бы картографическая репрезентация евразийской до-ктрины убедительной, если допустить, что ее кто-либо смог сделать? Правда, пока такой работы мне встречать не приходилось[11]. (Думается, что сколь-нибудь тща-тельное картографическое представление России = Евразии* неизбежно выявило бы ее статус как фикции.)

Не явная, но настойчивая апелляция к картографическому образу России v не вы-читывание содержания из карты, а вчитывание в карту определенного содержания. (Не опирается ли евразийство на привычный образ России, «застрявший в голове» со времен средней школы? Насколько мне известно, евразийское* пространство воспри-нимается соотечественниками как понятное сразу; реакция же лиц, не обучавшихся в советской/российской средней школе, v совершенно иная, никакой узнаваемости схе-мы у них нет.) Пространство России, большое и единое лишь на картах определенного типа (проекции, масштаба, охвата территории, систем картографических условных знаков), интерпретируется сугубо содержательно, наделяется реальностью и овеще-ствляется. Такова отчасти любая геополитика, уходящая корнями в, географический детерминизм XVIII века. Величина-размер страны в евразийстве не дана как целое иначе, нежели на карте, передающей размер не собственно культурного, а лишь физи-ческого, топографического пространства в определенной «культурной оптике». Но артефакт, данный в культуре, интерпретируется как факт в натуре, семиотический размер интерпретируется как признак натурального объекта; условность, создающая саму карту, при этом фактически игнорируется. Здесь опять возникает очевидная про-блема коллизии «самообмана или обмана» евразийцев. Евразийство v игра фикциями разного типа.

Евразийство v апология картографической геометрии территории государст-ва.
Эта оптика v но только если мы рассматриваем евразийство как добросовестное заблуждение v может быть определена двояко. Либо как наивно-натуралистическое (внекультурное) неразличение условности карты и реальности того, что она изобра-жает, как неразличение натуралистической герменевтики карты и реальности пространства, которое ею репрезентируется. Либо как сознательная идеологичес-кая манипуляция, семиотическая по приему. В пользу последнего предположения говорит то, что в евразийстве производится подмена культурного ландшафта природным пространством, а последнего v пространством простейшей карты, масштаб которой передает только соотношение физических размеров участков земли и уча-стков карты, собственно же специальное содержание отсутствует. Такая карта не позволяет установить формы (структуры) пространства, игнорирует фактическую «пустоту» большей части страны. Более того, такого рода картографические изоб-ражения явно и прямо не содержат никакой характеристики единства избранной территории, кроме ее оконтуренности государственными границами: но на большей части России = Евразии* болыиую часть времени большая часть границ была фиктивна, условна и просто не определена, как и сама государственная территория. (Черты единства территории России могут быть усмотрены иначе.) На карте как та-ковой, картой как таковой целостность территории (района, страны) почти никогда не утверждается явно (кроме материков, островков, полуостровков и пр.) и, если и вычитывается, то требует совсем иных карт и специальной работы с ними v чтения внутренних форм (структур) пространства. «

Симптоматично, что евразийцы апеллируют к таким картам, какие принято ве-шать в кабинетах высокопоставленных государственных особ нынешней России физическим или политико-административным, где бросается в глаза огромный кон-тур государственной территории России или СССР (такие карты видны на телеэкра-нах, их наличие подтверждают и очевидцы; причем этот смысловой элемент интерь-ера не вызывает интереса у журналистов и, насколько известно, практически ими не описывается). На таких картах в первую очередь v если не единственно v прочиты-вается размер страны; иная же информация считывается с трудом и требует боль-шей квалификации и опыта работы с картами. Не менее важно и то, что данная «иная» информация издали не считывается, а требует рассматривать эти карты, стоя на расстоянии примерно одного метра; но если судить по репортажам телевидения, размещение таких карт в кабинетах не приспособлено для подобного длительного и комфортного внимательного разглядывания и изучения (интересно, что карты в ка-бинетах руководителей, например министерства по чрезвычайным ситуациям, сколь можно видеть, размещены совершенно иначе). Крайне показательно, что более чем в одном федеральном округе представители президента потребовали построения та-ких карт своих округов, на которых округа были бы «возможно больше», т.е. требо-вали определенных проекции и компоновки, максимизировавших геометрические и визуальные размеры округов.

Подобные семиотические или герменевтические коллизии связаны и с иными об-разами страны. В недавно вышедшей интересной книге Г. Гусейнова собрана об-ширная коллекция подобного рода изображений (визиотипов), конструируемых ис-ключительно сходным образом. Это экстенсификация пространства СССР = России, его картографическая репрезентация, репрезентация самого картографического об-раза преимущественно (если не исключительно) сочетанием местоположения и кон-тура (сети внешних) границ, размер и единство как сакрализованные атрибуты про-странства [Гусейнов, 2000; Каганский, 2001]. Согласно используемому здесь пред-ставлению об основных типах культурного пространства, такие принципиальные смешения искусственного и естественного, многократные инверсии и характерны для Периферии. В этом случае три интерпретации данной статьи являются согласо-ванными. Интересно v может быть даже забавно, что евразийцы всецело положились на достижения универсалистской (европейской и европоцентристской) картографии, хотя еще Д. Менделеев требовал разработать и широко внедрить специальную про-екцию карт для России, чтобы как равноценные и равнозначные смотрелись ее ев-ропейская и азиатская части. Евразийцев почему-то не смутил объективизм «евро-пейской картографии», вследствие которого Европа в любой из распространенных проекций занимает на карте мира мало места и/или выглядит маленькой, тогда как Россия визуально обычно резко преувеличивается.

Итак, мы увидели, что евразийство может рассматриваться как самосознание оп-ределенной позиции в российском пространстве (маргинальной) и зоны российского пространства и/или места в нем (пограничной периферии); как современная мифо-логическая концепция; как определенный способ чтения карты России или вчитыва-ния в нее содержания. Каковы связи между этими тремя позициями, подходами к ин-терпретации евразийства? Самосознание маргиналов как группы и маргинальной периферии как позиции иллюзорно и в этом смысле заведомо мифологично. Не вся-кая мифология (в нашем, несколько упрощенном смысле) v плод маргинального со-знания, но всякое самосознание периферии имеет черты мифологии. Смешение вещественного и знакового v атрибут именно периферии v и именно мифологии! По-жалуй, можно сказать, что все три позиции согласуются между собой v независимо от того, есть ли евразийство добросовестное заблуждение или сознательная манипу-ляция. В первом случае евразийцы сами занимают указанные позиции, а во втором -эти позиции занимают сторонники евразийства.

Радикальная мистификация пространства России, даже если не вдумываться в ее реалистичность, оказывается присущей и разным прочтениям самого евразийства, и иным образам России, и даже образам самих частей России. Притом что евразийство v совершенно иллюзорно и мнимо. Каково бы ни было «на самом деле» российское пространство, сфера его самоосмысления, самополагания, культурного и политичес-кого самоопределения v и едина, и едино структурирована. Евразийство v главная мнимость о российском пространстве. Тем самым оно выражает некий единый смысл, отражает единую реальность вопрошения о российском пространстве, како-вым (вопрошением) мы и займемся в следующей части этой работы.



ПРИМЕЧАНИЯ.

* Работа выполнена при поддержке фонда Д. и К. Макартуров.

1. Ранее на эту тему были опубликованы работы [Каганский, 1999; 2000; 2001].

2. Напомню список городов: Ярославль (1000 рублей), Архангельск (500), Москва (100), Санкт-Петер-бург (50), Красноярск (10), Новгород (5), Владивосток (1).

3. Чтобы отличить Евразию в понимании евразийцев, я использую особое написание v Евразия* и ев-разийский*, относящийся не к географической Евразии, а к евразийству.

4. Разумеется, центр и граница v неизбежные и ключевые идентификаторы даже независимо от структуры символического пространства [Каганский, 1989]. Любое описание пространственной области и/или ее идентификация их требует, но заведомо ими не исчерпывается; это только каркас, а не ткань пространственного самоопределения.

5. А встающие здесь вопросы более чем серьезны; это часто бывает в дискурсе маргиналов. Именно так было, как принято считать, в марксизме («рабочий вопрос») и ровно так сейчас v в экологизме, где представления о реальности типологически близки и интеллигентским, и евразийским.

6. Поэтому евразийство становится все более популярной схемой среди профессиональных географов и иных пространствоведов, тем более иных специалистов, входящих в большую сферу российского прост-ранства. В работе над пространством v в условиях дефицита пространствопонимания v привлекает любая пространственно ориентированная доктрина. При этом нередко некритически воспроизводится «евразий-ская логика пространства». Скрытая, спрятанная в материале, жестко с ним связываемая единственная v и потому как бы обязательная и необходимая v схема его интерпретации навязывает себя как единствен-ную позицию именно тогда, когда иные интерпретации неразвернуты.

7. Методологии нередко мифологизируются (см. [Кордонский, 2001]).

8. В ходе полевых исследований мне удалось наблюдать умонастроение, существенно близкое указан-ному, как живое достояние немалой рационально ориентированной группы в Арзамасе-16 [Каганский, 2001].

9. Использование карт для социально-политического манипулирования, даже конституирования общностей вполне обычно (см. [Андерсон, 2001]). Однако в ряду, где стоит указанная работа, конструи-рование нации обсуждается, игнорируя то обстоятельство, что по логике схемы равно происходит и конструирование стран, вернее v конструирование стран-наций. Любопытно, что ни в самом тексте Б. Андерсона, ни в подробном предисловии от имени элитарной редакционной коллегии не уделено ни- какого внимания куда более выразительному одновременному конструированию целых систем этносов и даже стран v советскому административно- территориальному делению, своего рода типовому конст-руированию стран-наций.

10. Показательны картосхемы К. Хаусхофера [Хаусхофер, 2001; Каганский, 2002].

11. Некоторые известные мне картосхемы неоевразийцев с этой ролью не справляются (см. [Дугин, 1996]).



СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Андерсон Б.
Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении на-ционализма. М., 2001.

БерлянтА.М.
Геоиконика. М., 1996.

Гусейнов Г.
Карта нашей Родины: идеологема между словом и телом. Helsinki, 2000.

Дугин А.
Мистерии Евразии. М., 1996.

Зорин А.
Кормя двуглавого орла... Русская литература и государственная идеология в по-следней трети XVIII v первой трети XIX века. М., 2000.

Каганский В.Л.
Вопросы о пространстве маргинальности // Новое литературное обозре-ние. 1999. » 37.

Каганский В Л.
Главное свидетельство // Неприкосновенный запас. 2000. » 4.

Каганский В. Л.
Евразийство как позиция // Культура в эпоху цивилизационного слома. Ма-териалы международной научной конференции. М., 2001.

Каганский В.Л.
Крошки поэзии на карте // Новое литературное обозрение. 2000я. » 42.

Каганский В.Л.
Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство. М., 2001.

Каганский В Л.
Мнимый путь. Россия = Евразия // Неприкосновенный запас. 2000». » 5.

Каганский ВЛ.
Москва в России и Евразии // Новые факторы регионального развития. М., 1999.

Каганский В Л.
Неожиданный географ и геополитик Карл Хаусхофер // Отечественные за-писки. 2002. » 6.

Каганский ВЛ.
Приключения семиотического тела карты Родины // Новое литературное обозрение. 2001. » 39.

Каганский ВЛ.
Россия v Евразия: миф или реальность? // Россия: путь в третье тысячеле-тие. Калуга, 2000» (при публикации работа грубо искажена).

Каганский В Л.
Россия и Миф России // Неприкосновенный запас. 1999. » 3.

Каганский ВЛ.
«Россия»: число неопределенно-множественное // Неприкосновенный за-пас. 2000. » 2.

Каганский В Л.
Центр-провинция-периферия-граница. Основные зоны культурного ланд-шафта // Культурный ландшафт: вопросы теории и методологии исследования. М.-Смоленск, 1998.

Каганский ВЛ.
«Центры» и «границы» как дополнительные категории географического пространствоведения // Центрографический метод в экономической географии. Л., 1989.

Каганский ВЛ.
Этюды о границах. I. Ситуация границы и граница // Мир психологии. 1999Г. » 4.

Кордонский С.
Циклы деятельности и идеальные объекты. М., 2001.

Лавренова О.А.
Географическое пространство в русской поэзии XVIII v начала XX веков (геокультурный аспект). М., 1998.

Рабинович Е.Г.
Середина Мира // Мифы народов мира. Энциклопедия. В 2 т. Т. 2. М., 1997.

Русская интеллигенция и западный интеллектуализм: история и типология. М., 1999.

Топоров В.Н.
Пуп Земли // Мифы народов мира. Энциклопедия. В 2 т. Т. 2. М., 1997.

Цымбурский В Л.
Россия v Земля за Великим Лимитрофом: цивилизация и ее геополитика. М., 2000.

«ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАУКИ И СОВРЕМЕННОСТЬ». N 4/ 2003 (Содержание)

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.