19 марта 2024, вторник, 09:56
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

Лекции
хронология темы лекторы

Национальные ценности и российская модернизация: пересчет маршрута

Мы публикуем полную стенограмму лекции, прочитанной известным экономистом и общественным деятелем, президентом Института национального проекта “Общественный договор”, зав. кафедрой прикладной институциональной экономики Экономического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, президентом Ассоциации независимых аналитических центров экономического анализа (АНЦЭА), профессором Александром Аузаном 9 октября 2008 года в клубе — литературном кафе Bilingua в рамках проекта «Публичные лекции Полит.ру».

Александр Александрович Аузан в 1979 окончил Экономический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова. Научная специализация – институциональная экономика. Автор более 100 научных работ, в т.ч. двух монографий и университетского учебника по институциональной экономике.

В конце 1980-х годов Аузан стал одним из инициаторов создания обществ по защите прав потребителей. В 1992-2002 был президентом Международной Конфедерации обществ потребителей (КонфОП). с 2002 Председатель Высшего координационного совета КонфОП. В начале 90-х гг. стал одним из инициаторов создания кредитных потребительских кооперативов граждан (кредитных союзов). В 1994-1996 был первым председателем Совета Лиги кредитных союзов.

В рамках цикла “Публичные лекции “Полит.ру”” Александр Аузан выступил с двумя циклами лекций: “Гражданское общество и гражданские институты” (“Экономические основания гражданских институтов”, “Общественный договор и гражданское общество”, “Гражданское общество и гражданская политика”) и “Договор-2008” (Договор-2008: с кем договариваться?”, Договор-2008: критерии справедливости”, “Договор-2008: повестка дня” и примыкающее к ним обсуждение Договор-2008: новый взгляд”), а также с лекцией "Национальные ценности и конституционный строй" .

См. также:

Текст лекции

Александр Аузан (фото Наташи Четвериковой)
Александр Аузан (фото Наташи Четвериковой)

В феврале этого года мы вместе с коллегами из группы СИГМА проводили обсуждение «Как строить модернизационную стратегию России». На мой взгляд, Россия миновала развилку, на которой была возможна модернизация. И сейчас мы от нее удаляемся. Произошедший поворот кажется мне не менее важным, чем предыдущая развилка 2003-2004 гг. 2008 – это очередная развилка и очередная потерянная возможность. Когда в машине установлен GPS-навигатор, он сначала предупреждает: 1,5 километра до поворота, 700 метров, 200 метров. А если поворот пропускаешь, он спокойно говорит: «Пересчет маршрута. Через 12 км поворот налево». Весь 2008-й год, на мой взгляд, постоянная смена ситуаций заставляет заниматься перерасчетом маршрута. Откуда такая картина? Была ли реальная возможность модернизации или те признаки оттепели, которые мы наблюдали весной, были просто блуждающими огоньками? Я думаю, что возможность была. И основанием для этого является расчет.

Давайте сравним 2003 и 2008 год. К 2003-му году был завершен первый раздел активов России, возникло первое поколение олигархии. И возникла развилка. Еще в 80-е гг. были построены модели: модель анархии, модель Макгира и Олсона, которые показывают, как развивается процесс складывания социального контракта, выхода из анархии. Государство выступает как стационарный бандит; группы интересов, которые используют государство, делят активы. Когда основные активы поделены, а до остальных трудно дотянуться, возникает вопрос. Либо начинать новый передел, либо попытаться создать новую систему правил, чтобы наладить систему эксплуатации уже захваченных активов. Это был вопрос 2000-2002-го годов. После захвата ЮКОСа, после выборов в парламент, этот вопрос решился не в пользу новой системы правил. Почему? Те же модели Олсона утверждают, что принятие новой системы правил происходит при условии, если не появляются новые "голодные" группы, претендующие на крупные активы. Тогда они появились - и игра пошла на новый цикл. Этот цикл завершался сейчас – в 2006-2007 гг. Снова вышли на ту же развилку.

Политическая конструкция, которая возникла в апреле-мае, свидетельствовала о том, что эта проблема осознана. В то время как правительство Путина завершало передел, администрация Медведева формировала повестку, направленную на закрепление существующих прав собственности. Очевидные признаки спроса на изменение правил были. Но цикл опять сорвался. Почему? Новые голодные группы? Маловероятно. Напоминаю, что недавно была презентация результатов исследований, которые провела компания «Никколо М» под руководством Михаила Афанасьева, по поводу ожиданий субэлиты. Рецензенты отмечали интересный результат. Выделяется группа военных, недовольных своим положением, их влияние растет, особенно после выигранной войны. Тем не менее, я думаю, что эта версия вторична для объяснения выхода на новый цикл перераспределительной игры. Думаю, что произошло нечто иное.

Еще в 2007-м году кризис вокруг проблемы третьего срока, изменения Конституции решился в сторону сохранения Конституции, на мой взгляд, потому что доминирующим группам важно было не потерять капитализацию активов, возможность вхождения в транснациональные связи. А летом 2008-го это оказалось уже неважным. Мировой кризис уже развивался. Признаки показали, что декапитализация зарубежных активов может произойти независимо от того, соблюдает ли Россия правила. Вместо отказа от перераспределительной игры в пользу правил эксплуатации активов, она (игра) была вынесена на новые пространства. Оказалось возможным вести ее в международном пространстве и продолжать наращивание активов. Почему? Потому что шло размывание правил на мировом рынке. Не только экономических, но и политических институтов послеялтинской системы.

Я бы не сказал, что это прямой умысел российской власти. Она как раз всегда отстаивала сохранение послеялтинской системы. Но размывание правил было проведено в первую очередь Западом. Белград, Ирак, Косово. Очень страшный прецедент. Возникает ситуация, которую можно описать известной фразой: «Только не бросай меня в терновый куст». Что может хорошо работать в условиях беспредела? Российский бюрократический капитал. Он вырос в таких условиях. Поэтому понятно, почему доминирующие группы отказались от идеи спроса на право.

А почему это так хорошо было воспринято внизу? Социология показывает, что произошла мощнейшая патриотическая консолидация. Если сравнивать с 2003-м годом, то тогда произошло следующее: центральная для 90-х гг. (хотя и вызывавшая споры) ценность свободы была фактически заменена ценностью стабильности. Следствием этого стало формирование полноценного авторитарного режима. Реакции часто наследуют революции, поскольку у реакции есть позитивные функции по восстановлению порядка.

Александр Аузан (фото Наташи Четвериковой)
Александр Аузан (фото Наташи Четвериковой)

Что произошло дальше? Стабильность начала уходить. Сначала была проблема с управлением инфляцией в 2007-м году. А с февраля-марта 2008-го года в России впервые за 8 лет стала падать норма сбережения. Люди до этого охотно сберегали, предполагая стабильность. А сейчас она падает. Значит, люди осознали уход стабильности еще до основных ударов мирового кризиса. Стабильность ушла внутри до того, как ушла снаружи. Появился спрос на другие ценности. Социология довольно четко показывает, что, как и в 2003-м году, вторая по значению ценность, которая поднималась в массовом сознании – это справедливость. Причем в 2003-м году она стала удобным моментом для манипулирования вокруг дела ЮКОСа и выборов в парламент. По-моему, именно эта ценность должна была определять следующий политический цикл. Спрос на справедливость довольно близок к спросу на право, который предъявлял бизнес и доминирующие группы. Видно, что речь идет о равенстве перед законом и т. д. Тем не менее, не справедливость стала победителем этого выбора. Им стала идея великой державы.

Это и требует анализа. Такого масштаба патриотической консолидации, как в августе 2008 г., за все время социологических наблюдений в России не наблюдалось. Что этот выбор значит? Ведь он создает существенные изменения ситуации и влияет на то, что называется социальным контрактом. Я попробую дать некоторый анализ того, что это будет означать для изменения внутренних отношений и для перспектив модернизации. Почему произошло принятие такой ценности? Мои коллеги уже начали делать анализ. Есть явное ощущение соскальзывания в колею. И начинается обсуждение того, что это за колея. Эмиль Паин говорит, что традиции здесь ни при чем, потому что нет традиционных сообществ. То же самое здесь говорил и Лев Гудков. И я отчасти согласен с этим. Но традиционные сообщества – не единственный способ трансляции традиционных ценностей.

Мне очень нравится конкретный разговор. Не вообще о неизбежности русской исторической судьбы, - хотя такая мысль, конечно, возникает. Знаменита фраза Николая Бердяева: «Между февралем и октябрем 17-го года перед изумленным русским взглядом прошли все возможные партии и идеи. Что же выбрал русский человек? То, что имел до этого. Царя и державу». Похоже на прямую аналогию. В 2003-м выбираем царя, в 2008-м – державу. Но где механизм принятия этого приоритета? Мне кажется, что, кроме институтов, связанных с сообществом, есть другие институты, способные транслировать традицию - культурные институты. Хочу напомнить о статье Ю. М. Лотмана «"Договор" и "вручение себя" как архетипические модели культуры». Он писал о том, что русской культуре свойственен второй вариант, в отличие от Запада. Да, модернизация втягивает договор в русскую культуру. Но есть трансляция, которую осуществляет культурный институт,  - например, через язык. Давайте возьмем слово «государство». Что такое государство? Это чиновники, правительство, население и т. д. И отсюда эта позиция: государство может все. И должно делать все. Это, на мой взгляд, и есть этот архетип вручения себя, который транслируется языком. Принятие великой державы в качестве первой ценности имеет несколько довольно неожиданных последствий. Во-первых, закрепление отчуждения людей от государства, во-вторых, необходимость компенсации этого отчуждения во внешней экспансии влияния, в-третьих, создание действительных пределов модернизации. Попробую далее разъяснить.

Год назад я предложил весьма спорную гипотезу о том, что национальные ценности уравновешивают этнические стереотипы. Я и сейчас от этого не отказываюсь, но одну поправку должен внести. Когда я выдвинул это суждение, я основывался на опыте модернизированных наций. Теперь хочу сказать: у них ценности действительно уравновешивают этнические стереотипы, а у традиционных этносов – нет. У них ценности подчиняются не законам дополнительности, а законам тождества. Государство как ценность – это консервант, типичная традиционная ценность. Вообще, государство как ценность возникает у немногих этносов. Это типично для молодого этноса, который пережил экзистенциальный кризис, который стоял на грани уничтожения. В великорусском этносе это было, но очень давно. Это было в период ига, когда писали «Слово о погибели Русской земли». И тогда появление этого было объяснимо.

Избрание государства в качестве ценности, а не в качестве инструмента, дает неожиданные последствия. Если государство – инструмент, то естественно приспосабливать его к тому, что требует человеческая эволюция. Это же инструмент. А если это ценность, его нельзя менять. В результате уже не раз историческая эволюция выводила на отчужденное отношение с таким государством. Это парадокс, но это так. И я хочу показать, как это работает в нынешней структуре социального контракта. Под социальным контрактом я понимаю обмен ожиданиями по поводу прав собственности и свободы. Полезно посмотреть, какие ожидания есть в отношении поведения государства у людей. Неформальные правила в любой стране не совпадают с правилами формальными, они же разные! И по-разному соотносятся с нормой, возведенной в закон.

Например, отношение к заключенным или беглым каторжникам. В России к ним через эпохи проходит сочувственное отношение. В США люди, узнав о побеге, брали винчестеры и шли искать беглеца. А в Сибири, еще в 19-м веке, для беглых оставляли молоко и хлеб на подоконниках, понимая, что человек, скорее всего, не виноват.

Отношение к доносу. Донос, который в Европе является способом отстаивания своих гражданских прав, в России морально запрещен. Арсений Рогинский пояснял: в ходе большого террора количество арестов по доносу никогда не превышало 6%, при том, что Сталин требовал от органов НКВД поднять уровень народной поддержки. Не сумели. Донос запрещен.

"Правовой нигилизм". Это не правовой нигилизм. Это саботаж тех норм, которые предлагает власть. Все это вместе создает картину, про которую Ходорковский сказал: «У нас любая власть превращается в оккупационный режим». Любая. Боязнь провокаторов, саботаж, сочувствие зэкам.

Александр Аузан (фото Наташи Четвериковой)
Александр Аузан (фото Наташи Четвериковой)

Есть и обратная сторона. Чего ожидают от государства? Во-первых, постоянно есть ожидание экспроприации. В 2006-2007-м гг. бизнесмены постоянно спрашивали экономистов: «Ну не может же быть так долго. Ведь должны же прийти и отнять?!» Кстати, это фиксируется не только в России. Даглас Норт доказал, что при наличии вертикального контракта правитель никогда не заинтересован в достижении подданными максимального благосостояния, потому что это увеличивает их переговорную силу, протестный потенциал (политологи называют это "закон Токвиля"), поэтому периодически должны проводиться конфискационные реформы. Это закономерность.

Но есть и второе – разрешение казнокрадства. Я процитирую историка Евгения Тарле, который привел анекдот из эпохи экономического подъема 80-х гг. 19-го века. Приходят к высокому чиновнику и говорят: «Мы дадим Вам три тысячи и об этом не будет знать ни одна живая душа». А тот отвечает: «Дайте пять тысяч и рассказывайте, кому хотите». Нынешняя ситуация не отличается, - ведь на всех есть чемоданы компромата. Ну и что? От власти и не ожидается, что она не будет воровать. Требуется, чтобы она не убивала. И фактически возникает негативный контракт. Власть ожидает, что люди не будут платить налоги, а люди ожидают от власти казнокрадства. Помните у Бродского: "Но ворюги мне милей, чем кровопийцы"?

Понятно, что такой контракт нужно прикрывать мнимой сделкой. Ведь предполагается, что люди должны платить налоги и т. д. Это очень точно отразил Жванецкий еще в 80-е гг. У него был рассказик «Разговор народа с властью», где власть убеждает народ, что надо работать и что она о нем заботится. А народ говорит: "Да-да". А сам все время что-то откручивает, прячет за спиной. Эта притворная сделка для более поздних времен фиксировалась и в книге Пелевина «Священная книга оборотня», когда он говорил про устройство общественного договора в России. Это так: «Чиновники, которые открывают шлагбаум для экономической деятельности, и бизнесмены, которые этой деятельностью занимаются. А на самом деле, одни воруют и платят взятки тем, кто открывает шлагбаум».

Когда сталкиваются внешняя и внутренняя стороны сделки, побеждает именно внутреннее содержание. Откуда такое изуверское обоснование по УДО Ходорковского: "не желал учиться быть швеей-мотористкой". Это подчеркивание того, где доминирующая сторона контракта, а где вторичная. Власть руками не трогать! При таком контракте эффективность и моральная ситуация не очень хороши. Есть ли пути для развития? Да. Но только выход на внешнее поле дает позитивный вектор.

Понятно, почему экспансия устраивает элиты. Но почему это устраивает массы? Я думаю, что здесь действует ряд компенсационных механизмов. Расширение пространства при торможении времени дает некоторый баланс и положительные эмоциональные ощущение. Я, например, испытываю положительные эмоции от того, что в Абхазию можно ездить без границ, а Арктика – это наша экономическая территория. Есть несколько положительных эффектов. В.К. Кантор писал о толерантности империи. Откуда она? При расширении пространства растут издержки контроля над каждой единицей в этом пространстве. И идет ослабление давления. Происходит включение твоих бывших конкурентов, которые раньше возили спирт из Южной Осетии по каким-то непонятным правилам, в систему правил, которые контролируемы для империи.

Но происходят и более важные вещи на уровне ценностей. Отсутствие человеческого достоинства внутри страны компенсируется статусом принадлежности к великой державе. Алла Гербер как-то процитировала таксиста, который сказал про советское время: «Сам-то я был дерьмо полное, а страна какая великая была!». Наконец, воля - это ценностное понятие, которое неэквивалентно свободе. Оно включает в себя выход на пространственную свободу – "выход на волю".  Дополнение авторитаризма экспансией создает гармонию и надежды, позитивные ожидания. Каждый раз в такой ситуации возникает еще и надежда на то, что империя будет заниматься модернизацией. Эту надежду высказывал еще Пушкин: "правительство – единственный европеец" (это про империю Николая Первого!).

Давайте вернемся к перспективам модернизации. Ведь надежды на нее могут расти и в массовых группах, и в риторике руководителей. Но о какой модернизации здесь пойдет речь? Группа СИГМА такую модернизацию называла мобилизацией. Это мобилизационная модернизация, которую мы уже не раз проходили. Наиболее крупные, наверное, провели Петр I и Сталин. Они имеют очень похожие траектории. Какие? Рывок мобилизационными средствами -  подрыв человеческого потенциала – демобилизация. Самый счастливый момент в этой траектории – "выход на дембель", когда начальник лагеря объявляет: "Всем спасибо, все свободны". При выходе на дембель достигаются самые приятные результаты, такие как выход в космос во времена Хрущева. Затем следует релаксация, застой и сползание.

Александр Аузан (фото Наташи Четвериковой)
Александр Аузан (фото Наташи Четвериковой)

Глядя на экономическую динамику, мы обнаружим очень неприятную вещь - path dependencе problem. В таблицах Мэдисона, которые описывают по основным параметрам особенности развития стран за последние 150-200 лет статистического наблюдения, все страны делятся на три группы. Расстояние между группами возрастает. За 150 лет только Япония пересекла таблицу и перешла из 3-й группы в 1-ю. А Россия – это всегда страна 2-й группы. При этом она всегда делает скачок, приближается к 1-й и падает. Здесь и обнаруживается "проблема колеи". Страна прыгает, бьется головой и падает. В итоге достигается тот же результат, что и при эволюционном развитии – не очень хороший, но и не самый плохой. Он достигается путем потерь, обманутых надежд и т. д. Возникновение державных ценностей можно объяснить традиционными механизмами. Но в чем реальность проблемы? Ведь для традиционных этносов нет такой проблемы. Закрылись крышкой в виде консервации своих традиционных норм – и нет вопросов. А у нас нет традиционных сообществ - наоборот, есть желание развития. И определяется субъект этого развития. Это держава.

Давайте посмотрим на механику удержания этой траектории. Начнем с экономики. Когда государство берется за модернизацию, оно использует свое конкурентное преимущество. Ведь государство – это организация со сравнительными преимуществами применения насилия. Об этом еще Макс Вебер писал. Это реальное преимущество. Как его можно использовать в экономике? Можно осуществлять модернизацию методами мобилизации, - перебрасывая активы, людей, собственность. Такие методы иногда оказываются результативными. Этот механизм фактически использует возможность соединения власти и собственности. На определенных стадиях развития из этого можно выжимать положительный результат. Проблема в том, что будет потом. Такое соединение, выраженное в наших институтах крепостничества и самодержавия, позволяло совершить рывок путем перераспределения. Но потом наступает подрыв.

Тяжело читать, что пишут великие русские историки в главе «После Петра» в издании, посвященном 300-летию Дома Романовых. В 1730-м году в Петербурге живут бомжи и собаки, флота нет, деревни обезлюдели из-за солдат, которые выжимали налоги. Такой страшный подрыв наблюдается и в позднесталинские времена. И поэтому уже при Сталине начали сокращать аппарат МГБ. Поэтому Берия стал провозвестником демобилизационных реформ.

Говоря экономическим языком, при сверхмягких бюджетных ограничениях, связанных со сращиванием власти и собственности, эффективность в принципе недостижима, а сверхиспользование ресурсов неизбежно. Отсюда в краткосрочной перспективе – рост, а в среднесрочной – падение и потребность в  демобилизации. Она может проходить по-разному. Лотман справедливо сказал, что вместе с европейской культурой Россия втянула идею общественного договора. И если освобождают дворянство, как в 1762-м году, то надо освободить и крестьянство, хоть и в 1861-м. Демобилизационных шагов в послесталинскую эпоху тоже было несколько. Сначала освобождают не только заключенных в лагерях, но и номенклатуру от репрессивного механизма. А колхозникам паспорта дают уже при Брежневе.

На каждом очередном шаге демобилизации делаются попытки – отчасти успешные – совершить социокультурную модернизацию страны, но почему не получается из демобилизации выйти в другой механизм развития, сменить траекторию, - выйти из колеи? Это самый трагический вопрос. Не уверен, что я знаю на него ответ. Понятно, что накопление социального капитала (т.е. распространение норм взаимного доверия) недостаточно, что его структура - групповая с замкнутыми кружками, а не мостом; понятно, что легче возникают мелкие группы, которые начинают заниматься перераспределением, а не производством общественных благ. Для создания широких коалиций применяют негативные стимулы - и тогда растут мафия или государство. Либо надо придумать позитивные, а это трудно. А когда идет поиск новых ценностей, очень легко происходит подмена. Новую модель государства возводят на прежний пьедестал – то Советскую власть, то демократическую. Неважно, в каком виде государство становится ценностью. Демократия – это тоже не ценность, а инструмент. Только понимая это, можно что-то сделать с развитием демократии. Как и с рынком. Не дай Бог возвести рынок в ценность!

 В ходе мобилизации тоже происходит формирование модернизационных ценностей, - этим объясняется, почему государству удается достичь не только экстенсивных результатов такой модернизации, но и интенсивных. Ведь были же замечательные научно-технические результаты, которых достигли при Сталине. Аксиома всех экономистов в том, что креативный труд не может контролироваться. И страх смерти тут ничего не решает, - решает фактор идеологии. Норт доказал, что идеология является институтом кратко- или среднесрочного использования. То есть пока работает данный набор ценностей, на этом поле могут нарушаться известные экономические законы. Можно плыть против течения. Но что происходит с формированием ценностей, если во главе угла стоит ценность державы?

 Откуда держава берет эти ценности? Ведь ценности – это продукт нации как субъекта, как живого организма. А тут нет субъекта нации, есть держава. Где ей брать ценности? Заимствовать. Причем заимствования могут быть разными. Петровская и сталинская модернизации довольно сильно отличаются.

Александр Аузан (фото Наташи Четвериковой)
Александр Аузан (фото Наташи Четвериковой)

Когда шли обсуждения моей упомянутой спорной гипотезы о компенсационном характере модернизационных ценностей, мне написал письмо известный психолог Дмитрий Лытов. Он написал, что психологи очень давно искали объяснение, почему какие-то супружеские пары совместимы, а какие-то – нет. По какому закону они совместимы? По закону тождества или дополнения? Обе гипотезы не подтверждаются. И тогда выдвинули третью гипотезу о том, что пары не по своим привычкам комплементарны или тождественны, по тому, как привычки одного сопоставляются с ценностями другого. Давайте посмотрим, как заимствуются ценности для формирования модернизации.

Как поступил Петр I? Когда он увидел Голландию, он понял, как недостает России голландских привычек, заметив комплементарность. Он решил задачку древним путем – похищением Европы. Он просто поженил Россию на Европе, приведя шотландцев, англичан, сам женившись на Марте Скавронской, названной императрицей Екатериной Первой. Была попытка так ввести модернизационные ценности. Некоторые ценности и были введены – ценности европейской цивилизованности, образования, трудолюбия. Но брак оказался неудачным.

У нас до сих пор сохраняются и эта комплементарность с Европой, и ценностный конфликт. Причем конфликт – это продукт того, что было при Петре. Почему? От этого брака родился ребенок. Это великая русская европейская культура. У нее есть носитель - интеллигенция. Наша культура является и предметом национальной гордости, и предметом признания. Но нельзя сказать, что она является ценностью, которая управляет поведением в России. Культура в себе содержит ценности, причем часть их она транслирует от матери-Европы. И чем люди ближе к культуре, тем в большей мере они являются носителями этих ценностей. А они не очень сочетаются с ценностями массовых групп. Возникает раскол духовного поля. Он фиксировался и Г.П. Федотовым, и А.С. Пушкиным.

 А что с советской модернизацией? Здесь был заключен брак с Европой при отсутствии невесты. Взяли европейскую идеологию, альтернативную систему социалистических ценностей (социальной справедливости, всеобщего образования, интернациональной солидарности), - и заключили брак, ужасно жалея об отсутствии европейского пролетариата, с которым и хотелось его заключить. Что же дальше с этими ценностями? Они работали, но доминирующей являлась ценность государства – Советской власти. Достижением стала всеобщая грамотность населения и повышение уровня образования, которое дало продукт, названный А.И. Солженицыным «образованщиной».

Проблема, однако, не только в качестве этого продукта. Опять происходит раскол духовного поля. Только теперь уже по-другому. Во-первых, образованное сословие ограниченно в своем поведении, потому что лояльность важнее. Отсюда проблемы эмиграции. Трагичней другое. Когда приходит очередная демобилизация, выясняется, что это сословие плохо себя чувствует в условиях освобождения.

Есть анекдот начала 80-х гг. Приходит человек устраиваться работать на гобеленовую фабрику имени Клары Цеткин. Его спрашивают: «Что вы умеете?». Он говорит, что все умеет. «Прекрасно. Пишите заявление». Тот отвечает, что не умеет писать. Ему говорят: «Как нехорошо. В стране всеобщая грамотность! Идите, подучитесь и мы вас возьмем». Три года спустя. В Лозанне приезжает в ювелирный магазин человек с дамой, выбирает ей драгоценности, достает наличные, начинает расплачиваться. Менеджер ему говорит: «Ну что вы! Выпишите чек!» Тот отвечает: «Если бы я умел писать, я бы уже три года работал на гобеленовой фабрике им. Клары Цеткин». Это было предвидение того, что произойдет в 90-е гг. и кто окажется во главе процесса. Один крупный ученый в начале 90-х сказал: такое впечатление, что была дана команда "кругом" и двоечники оказались первыми, а отличники последними…

Я бы сказал, что кризис мобилизационно-модернизационной идеологии заложен в способе ее формирования. По-другому невозможно, когда нет внутреннего субъекта формирования ценностей - общества в форме нации.

Что из всего этого следует? Сработал закон колеи. Срывы циклов привели нас к системе ограничений. Означает ли это катастрофу? Нет. Это беда, но не катастрофа. Россия будет жить. Но может повториться еще раз та же траектория прерванной модернизации. Великая держава опять окажется второразрядной страной с трагическим прошлым и великой культурой. Этот путь может быть пройден опять.

У нас произошло удлинение маршрута. Какой вопрос теперь становится на первое место? Вопрос десакрализации государства. Выбор ценностей создает предопределенность движения. Я все время говорю, что я – анархист. Смысл анархизма не в том, что государство должно быть уничтожено, а в том, что оно не является ценностью. Великое государство выражает меру нашей беспомощности и общественной импотенции. И проблема в том, чтобы развить способность самоорганизации. У меня один раз был разговор об этом с Кахой Бендукидзе. Мы обсуждали подходы к малому и среднему бизнесу. Он сказал: «К трубе доступа никакому малому бизнесу не дам». Мы это долго обсуждали, а когда вышли, он мне сказал: «Я Вас не понимаю. Вы так хорошо критикуете государство. А потом начинаете какую-то ахинею нести: какой-то малый бизнес, самоорганизация». Я ему ответил: «Каха! Вы либерал? А я анархист. Для либералов работа заканчивается с сокращения сферы государства, а для нас только начинается».

И последнее. Про мировой кризис. Может быть, август не имеет значения, поскольку был сентябрь? Это надо обсуждать. Тут, конечно, многое зависит от того, будет ли восстанавливаться миропорядок, или все будут спасаться по одиночке. Пока более вероятно второе. Замечательный простор для перераспределительной игры! А если крах коснется России, то активизируются надежды на помощь со стороны государства и раздражение на то, что инфекция пришла «оттуда».

 Конечно, мировой кризис несет в себе структурную неопределенность. Когда я в разговоре предложил тот образ GPS-навигатора, с которого начал сегодняшнюю лекцию, экономист Сергей Алексашенко сказал: «Образ правильный, но навигатор иногда говорит: «Эта цель из вашей точки недостижима». А историк Владимир Рыжков добавил: «А еще иногда навигатор говорит: точка, в которой вы находитесь, не существует». Я не знаю, что даст мировой кризис, но полагаю, что точка будет существовать, и добраться до цели из нее можно. Но путь будет долгим.

 

Обсуждение лекции

Борис Долгин. Еще когда вы говорили о значимости проблемы разделения власти и собственности, в качестве большой проблемы возникал вопрос недостатка социального доверия. И без этого не решалось все остальное. Сегодня вы говорите, что главной проблемой становится проблема десакрализации государства и при этом показываете, что ведущий фактор здесь в нашей слабости как общества. Так, может, главная проблема не изменилась?

Александр Аузан. Я не отказываюсь от того, что говорил про социальный капитал. Но я говорил это в начале 2006-го года, когда еще несколько выше были переговорные возможности независимых групп. И динамика социального капитала давала надежду на то, что скоро будет точка перелома. Я и сейчас так думаю. Но пока все идет вниз. Лев Гудков здесь подтверждал, что 84% опрошенных говорит, что людям доверять нельзя. Я не выделяю главную задачу; я выделяю первую. По-моему, бесполезно заниматься воздействием на динамику социального капитала, если выбор идет в пользу великой державы. То же самое и с разделением власти и собственности. Там масса трудных вопросов. И надо к этому быть готовым. В 90-е мы оказались не готовы. Я полагаю, что порядок выхода из колеи должен быть именно такой – сначала выбор ценностей, потом другие механизмы развития. Что я понимаю под разговором о ценностях? Существует миф, что единственной возможностью объединения людей на больших пространствах является государство. Я думаю, что это не так. Посмотрите на Канаду и Австралию. В США во главе треугольника государство-бизнес-общество стоит бизнес. А в Канаде и Австралии – общество. Найшуль прав: надо заниматься языком. Язык – инерционный институт, но он все же подвижен. Я занимаюсь все последние годы конкретными проектами, чтобы сформировать мониторинг власти, составить стандарты властных услуг. Почему? Это десакрализация - когда люди начинают относиться к государственной конторе как к конторе. У меня возник такой разговор с одним чиновником в Ямало-Ненецком округе. Он сказал: «Ты хочешь, чтобы я был сервисом. А я не хочу обслуживать. Я служением занимаюсь». Я ему сказал, что в этом и есть наши разногласия. Если ты занимаешься служением, то мы все букашки. Ты же служишь высокой идее. И люди здесь уже не очень важны. Так что это еще и разговор о словах. Это и практические эксперименты. Я думаю, что вопрос «Что делать?» - это тема для отдельного разговора. Но здесь некоторые опции я вижу.

Наталья Самовер. Как долго продержится великая держава в качестве ценности? Для меня очевидно, что она может быть таковой только для человека, лишенного собственности. В чем слабое место такой идеи? Воздействие на какую точку может нарушить действие такой ценности?

Александр Аузан. Первый вопрос в том, когда будет следующая развилка? В 2004-м году меня спросили об этом. Я тогда сказал, что точно не в следующем году. Но учитывая процессы, которые легли в основу анализа, мне понятно, что речь идет о 4-5 годах. Как только перераспределительная игра исчерпает себя, возникнет мысль поменять систему правил. Отчего зависит, когда она закончится? Думаю, что от того, когда восстановится миропорядок там. Далее. Кризис дает и иные импульсы. Например, не исключено, что в этом кризисе погибнет первое поколение российской олигархии. Ведь видно, что сейчас государство оказывает помощь тем корпорациям, с которыми связано второе поколение. Тут, может быть, будет, кого съесть. Как только возникнут внешние преграды для экспансии, а здесь будет подъедено, снова возникнет развилка. Теперь насчет интеллектуальности и имущества. Я до сих пор полагаю, что доминирующие группы не верят ни в черта, ни в дьявола. Все их поведение просчитывается исходя из экономической корысти. Но не надо думать, что ценность великой державы не может сработать на бизнес. Очень даже может. Переговорная сила российского бизнеса в странах СНГ поднимается. Боятся, что Россия может совершить неожиданные шаги по защите российских граждан, собственности. Найдутся группы бизнеса, которые станут использовать эту силу. Так что не больше 4-5-ти лет. А слабое место великой державы как ценности – так я об этом только что лекцию прочел.

Борис Долгин. В вопросе, вероятно, имелись в виду не проблемы, вызываемые этой сакрализацией, а то, где ее собственные слабые места, на чем это поскользнется.

Александр Аузан. Тут трудно что-то проектировать. У нас плохо с константами, чтобы что-то проектировать. Но в нынешней ситуации мирового рынка я не вижу, на чем это может споткнуться. Разве если представить себе, что сгорели все резервы и России приходится обращаться за помощью к США, Европе и Японии. Но это не очень вероятно. Я бы дал не больше 5-7 % этому варианту. Пока цена нефти выше 40 долларов, страховые запасы все-таки возмещаются. Как это споткнется в случае попытки прорывных проектов здесь? Я думаю, что такие проекты в ближайшей повестке не стоят. Все думают о кризисе. Но при больших проектах эффективность будет низкой. Государственные институты находятся в  состоянии разложения. В этом может оказаться следующая проблема. Конечно, политический режим может испытать проблемы из-за социальных протестов. Но я пока не вижу, как здесь социальный протест может стать политической проблемой. При таком низком доверии люди будут говорить про вклады, зарплаты и т. д. Не будет возникать вопрос о смене власти. Кризис сейчас не приведет к угрозам политического характера.

Людмила Вахнина. Вы сказали, что простейшее объяснение августовских событий в наличии неудовлетворенных генералов. Но это, вы сказали, вторично. Мне кажется, что все наши экономисты и социологи недооценивают существование внутри нашего государства еще одного государства в государстве – армии. Которая дает к тому же мощнейшую сакрализацию государства и себя. В условиях некоторой рыночности вокруг дает чудовищный гибрид тоталитаризма и дикого капитализма, который в конце концов приводит к рабовладельческой системе, через которую проходит треть мужского населения. Это все выносится в общество, создавая некий Стокгольмский синдром. Мне кажется, что это не учитывается.

Александр Аузан.  Я согласен с вами в том, что сейчас не та ситуация, как 5 лет назад, когда мы отмахивались от этого. Военные в течение всех 90-х гг. играли очень маленькую роль во влиянии на политический режим.  Сейчас ситуация меняется по двум причинам. Если начинать внешнюю экспансию, то речь идет о том, как действует армия, что она демонстрирует. Кроме того, конец 90-х показывал, что при общем низком доверии к институтам власти символическим доверием пользовались Президент, РПЦ и армия. Притом, что речь явно не шла об оценке их реальной роли. Это были предпосылки выдвижения великой державы на передний план. Ведь у великой державы только два союзника: армия и флот.

Вопрос из зала. Мы сейчас переносим инфекцию финансового кризиса. Но когда мы были здоровы? И могли бы вы дать прогноз, что могло бы составить альтернативу такой ценности, как государство?

Александр Аузан. По поводу здоровья, я от своего друга-медика слышал фразу: «Нет здоровых людей, есть недоисследованные». Как экономист я могу сказать про любой период, что мы там найдем и отклонения и деформации. Можно ли говорить, что период подъема 2000-2008-го гг. был здоровым периодом? Нет. У российской экономики внешне замечательные показатели. Как только начинаем смотреть, что внутри – у нас серьезные скрытые болезни. Какие? Низкая норма накопления при высокой норме сбережения. Это значит, что никто не хочет здесь вкладывать. Растущее неравенство и социальное напряжение. Коэффициент фондов растет. Правительство пытается уменьшить разрыв, а он растет. Когда собираются строить новые отрасли, например, тонкое машиностроение, выясняется: у нас подорван человеческий капитал – нет квалифицированных рабочих. Непонятно, кто у нас будет строить военные самолеты. Мы потеряли советское образование, но ничего не приобрели.

Про альтернативу. Я настаиваю, что эти ценности надо искать не во внешних пространствах. Надо смотреть здесь. Конечно, нет окончательных ответов. Полгода назад мы обсуждали большой проект по поводу мемориала жертвам репрессий 20-го века. И возник вопрос. Ведь нельзя привлечь людей тем, что у нас все было страшно. Нужно позитивное утверждение. И оно выявилось в беседах очень разных людей. Это внутренняя свобода. У Солженицына масса рассказов о том, что люди на самом деле побеждали. У них была внутренняя свобода. Это есть в нашей истории, литературе и культуре. Такие ценности надо искать и исследовать различными методами.

Игорь Чубайс. Я очень много всего услышал, но у меня это не выстроилось в единую систему. В чем первооснова? Кроме того, со многим хочется поспорить. Что плохого в сакрализации государства, если оно достойно сакрализации? Был бы Израиль Израилем, если бы там ее не было? Другое дело, что государство лжи, обмана и насилия не может быть сакрализовано. Про кризис. Иероглифы, которые означают «кризис», означают и «новый шанс». Если мы в таких условиях найдем новое решение – это будет благодатно. Вся Польша поднялась на кризисе. В нашем кризисе мы либо перестроим все, либо продолжим - и тогда нам никаких ресурсов не хватит. Вы говорили о ценностях. Но мы живем в условиях полного хаоса ценностей. Недавно мы прощались с Солженицыным. Там был и президент, и глава правительства. Прощание происходило в Президиуме Академии Наук, где 2 недели назад проходила российско-американская конференция. На ней бывший министр иностранных дел и директор Института социологии говорили, что мы не проиграли в холодной войне. А Солженицын сказал, что мы проиграли весь XX век. И можно найти высказывания различных руководителей, которые поклоняются Солженицыну и Сталину одновременно. В то же время они хотят быть с Западом. Этот хаос ценностей приводит к тому, что непонятно, что делать. Любой прорыв будет заканчиваться катастрофой, поскольку все построено на песке. Далее. Вы говорили, что угроза русскому этносу была только в период татаро-монголов. И это когда всем известно, что от Ленина и Сталина погибло столько, сколько и не снилось Гитлеру. Вы говорите, что у нас патриотическое объединение. Но возьмите вы программу «Наша Раша». Она начинается с такой шутки: «Территория нашей страны так велика, что, если на ней написать слово «попа», то его увидишь из космоса». Это смотрят по всем каналам. Ни в одной стране критиковать страну нельзя. Можно и нужно критиковать власть, но не страну. О каком патриотизме мы говорим? Он разрушен. Далее. Вы говорили о социализме в России. Но о каком социализме в СССР может идти речь? Ведь социализм по Марксу – это отсутствие эксплуатации. Социализм в СССР – это абсолютная мистификация. И всеобщее образование было введено в России в начале 20-го века. Менделеев писал, что к 1920-му году население будет полностью грамотным. СССР провалился по всем пунктам. Индустриализация началась не в сталинские пятилетки, а в 1890-м году. Когда мы поймем, каковы наши ценности, мы сможем выйти из кризиса. А пока у нас хаос.

Александр Аузан. Первое. Можно ли сакрализировать государство, если есть за что? Я считаю, что сакрализация государства всегда приводит к отрицательному эффекту. У Израиля масса проблем с  развитием, он проигрывает конкуренцию: экономическую – в секторах, где традиционно занимал доминирующее положение; проигрывает войны – Ливанская операция. Я согласен с вами в том, что государство там сакрализовано. Причем по тем же причинам кризиса этноса. Это создает массу ограничений для развития. Думаю, что сакрализация любого государства будет создавать такие проблемы. Далее. Согласен, что у нас хаос ценностей. Но формирование социального контракта проходит только 2-е десятилетие. Это длительный процесс. Если бы ценности были сформированы, мы бы говорили о том, что у нас сформировалась нация. А это не так. И этот процесс сейчас замедлится. Потому что развилка «нация – империя» пройдена в пользу империи. По поводу социализма. Я не касался социализма в СССР. Я говорил о заимствовании социалистической идеологии европейского пролетариата, которая проросла в других формах в Скандинавии и Центральной Европе. Угроза этносу. Думаю, что есть большая разница между угрозой от внешней среды и от собственной государственности. И парадоксально сохранять ценность государства, когда оно чуть было не убило этнос. Здесь мы скорее сходимся, чем расходимся. Образование и экономическая мощь России. Что мы понимаем под индустриализацией? Мануфактурное производство началось при Алексее Михайловиче. Крупная промышленность – это XIX век. В начале XX века в стране был экономический подъем. Но Россия не была экономически мощной державой. Она и в военном отношении позорно проиграла Японскую войну. СССР привел к более значительному ВВП, индустриализму. Говоря об образовании, я сошлюсь на Федотова, который сказал: «Еще бы 50 лет, и Россия смогла бы изжить тип московского царства». Но не успела. Всеобщая грамотность была в планах развития. Но приближение к всеобщей грамотности дала советская власть. Последнее высказывание про противоречивость выступления властей. Некоторая державность вынимается из Солженицына. Конечно, он антикоммунист. Но он писал про мягкое подбрюшье России, про необходимость объединения России, Украины,  Белоруссии и Северного Казахстана. На него хорошо опираться. Как и на Бердяева и Ильина. Здесь есть идея русской души. Весь гарнир нормально подается к ценности великой державы. Про Запад. Речь идет о способах приобретения западного образа жизни. Страна опять находится в цикле передела капитала. Теперь можно наращивать капитал вместе с Венесуэлой или Ираном. Теперь все прилично. Но это не означает, что изменились ориентиры. Думаю, что доминирующие группы у нас все нетрадиционалистские. Они все прагматически-корыстные. Они все выстраивают западный образ жизни. А для этого лучше иметь много капитала. Они просто конкурируют с Западом.

Борис Долгин. Маленькие замечания. Вряд ли стоит однозначно доверять попыткам статистических экстраполяций рубежа веков, а также уровню грамотности церковно-приходских школ. Что же касается Израиля, то как раз в последние десятилетия, о которых говорит Александр Александрович, там наблюдается достаточно радикальная десакрализация государства. В значительной части интеллектуальной элиты сложился консенсус, который можно условно назвать антигосударственным.

Вопрос из зала. Вы утверждаете, что методы развития России с Петра не изменились. Может, хватит строить всемирный коммунизм или не менее идиотический всемирный федерализм, где нет качественного различия между разными странами? Может, стоит заняться очеловечиванием того способа развития, который у нас сложился? И отвечать на вопрос, почему у нас все заканчивается спадами. И второе. И большевизм, и централизация капитала царской России пришлись на период очевидного кризиса 1-й Мировой Войны. Индустриализация пришлась на период депрессии. Сейчас, в условиях, когда опять под сомнение ставится рынок как механизм распределения ресурсов, может, и нет того, что вы называете традиционным обществом? А есть две природы экономики: централизованное и рыночное распределение. И эти распределения просто эволюционируют.

Александр Аузан. Во-первых, я согласен, что традиционного общества в России нет. Нельзя ли опираться на специфику? В чем драма? Почему это не получается? Если мы под спецификой понимаем мобилизационные методы развития, которые можно обнаружить еще в Московском Царстве, то было бы хорошо, если бы они приводили к тому, к чему стремились. А я пытаюсь доказать, что это не получается. Получается взлет и падение. Мне не нравится, когда моя страна пытается подняться, давя людей, а потом падает. Как можно этот цикл очеловечить? Он несколько раз трагично сработал в русской истории. Я не предлагаю перейти на методы развития других стран. На прошлой лекции я говорил об особенностях этнических стереотипов. Я настаиваю, что они разные. Я много спорил с разными людьми. Воронков говорил мне, что это не исторические свойства, что они формируются элитами через управление культурой и т. д. С другой стороны, Лебедева, социопсихолог, применяя мировые методики, говорит, что в разных странах видны следы прежних трудовых правил. Они закрепляются как этнические стереотипы. И мы должны учитывать это, делая конкурентные преимущества из того, что у нас есть. Но ценности должны формироваться по закону дополнительности, должны усиливать развитие нации. Можем ли мы сказать, что в Японии господствует либеральный капитализм? Я не уверен. Это другая модель капитализма. Нельзя сказать, что англо-саксонский и романо-германский капитализм – это одно и то же. И кризис по-разному проходит. Ведь в англо-саксонской системе, если биржа рушится, финансирование невозможно. А в континентальной системе – не так. И у нас не так. От разной деятельности формируются разные институты. Пример из Найшуля. В Италии суд исправляет ошибки администрирования. А в Англии предметом институциональной гордости является полиция. Конечно, все будет по-разному. Но давайте не будем исходить из направлений, которые ведут к провалу. Насчет двух типов регулирования. Эта идея умерла лет 30 назад. Эти идеи были актуальны в 40-е гг. Понятно, что центрально-управляемые экономики различны. Мы не родной брат Китаю. А насколько мы отличны от Ирана! Это абсолютно разные модели. И моделей десятки. Стиглер сказал: «Выбирая между рынком и государством, мы поступили как тот древнеримский император, который должен был судить конкурс двух певцов. Услышав первого певца, он тут же отдал приз второму». Когда мы увидели, что рынок не справляется с регулированием, мы отдали приз государству. Но оно справляется с этим еще хуже. Возник тоталитаризм. К счастью, вариантов не два. Согласен, что имеет место кризис мирового рыночного механизма. Чем лучше механизм, тем быстрее распространяется кризис. Конечно, давно прошли времена, когда экономисты считали, что нельзя трогать рынок. Это манчестерский капитализм. Теоретически доказано, что при наличии положительных трансакционных издержек рынок не может достигать оптимального решения. Но и государство не может. Речь идет об очень  разных моделях. Чтобы решить этот вопрос, надо сменить систему координат.

Борис Долгин. Теперь блиц. Коротко – вопросы. Затем на них отвечает Александр Александрович

Владимир Молотников. Сначала короткая, но злая реплика по поводу одного фрагмента дискуссии. Дама из зала посетовала, что на протяжении 90-х годов наша армия оставалась не рыночным институтом, и поинтересовалась, что думает по этому поводу уважаемый лектор. Прекрасно. Давайте учредим рыночную армию, в которой, к примеру, будет объявляться тендер среди артиллерийских батарей на уничтожение танковой колонны противника. Но еще поразительнее ответ лектора. Военные, дескать, в течение всех 90-х гг. играли очень маленькую роль во влиянии на политический режим. Что, разумеется, полностью подтверждается фактами недавней истории. Ради экономии времени всего лишь сошлюсь  на ничтожную роль армии в событиях октября 1993 года. Второе: в лекции прозвучало утверждение, что в истории России раз за разом повторяются, так сказать, пароксизмы мобилизационной модернизации, которые имеют практически одинаковую траекторию и состоят из повторяющихся этапов. Как я понял, этих повторяющихся этапов вы насчитываете шесть. Не могли бы вы на примере, скажем, Петровской модернизации уточнить хронологию как всего процесса, так и каждого его этапа?

Вопросы из зала: Не кажется ли вам, что большинство нашей современной олигархии не может существовать в условиях отсутствия преференций? Они просто не смогут выдержать конкуренции. И именно в этом беда того, что мы постоянно движемся по кругу.

Вы говорили, что либо государство – ценность, либо - инструмент. Есть ли какой-нибудь механизм, который позволил бы нам самим выбирать, чем оно будет?

Где формируются ценности? В обществе или в элите?

Борис Долгин. Можно ли убедить власть в полезности десакрализованного государства? Не противоречит ли тезису о том, что будет акцент на размытых институтах, тенденция нашей современной власти настаивать на создании новой системы правил на международной арене?

Александр Аузан. По поводу рыночной армии. Обращаю ваше внимание на то, что институциональные экономические исследования, которые начались после работы Коуза «Маяк в экономической теории» и прошли по разным сферам деятельности государства, показали, что государство заменяемо практически во всех сферах. Из этого следует, что оно инструментально, а не то, что оно не нужно. И относиться к нему надо соответственно. Выяснилось, что современная денежная система – это работа негосударственных институтов. А все казначейские системы, созданные государством, погибли. Полицейские системы могут быть частными. Американцы не смогли решить проблемы правопорядка, пока не возникла частная система агентств Пинкертона. Они создали эффективную систему розыска, которую потом использовало государство. То есть это все создавалось не государством. С армией – сложнее. Но и здесь всегда есть варианты: от швейцарского типа армии, когда существует всеобщее вооружение народа, до профессиональной армии; и от использования своей до платежа за использование чужой.

Октябрь 1993-го года резко понизил политическую и переговорную силу армии. Вы помните, сколько времени шла дивизия из Тулы до Москвы. Выяснилось, что генералы не очень могут выводить дивизии из казарм. А потом была Первая Чеченская война. Да и со Второй все непросто. Я уверен, что решение, которое в итоге замирило Чечню, можно было принять и в начале 2000-го года, то есть заключить конвенцию с одной из группировок в Чечне по поводу контроля.

Хронологизация Петровской модернизации. Я полагаю, что рывок был совершен именно при Петре. Депрессивное состояние началось сразу после Петра. А дальнейшее движение было дискретным. Демобилизация шла по шагам. Первый шаг – отмена сбора податей военными командами. Это было сделано то ли при Петре II, то ли при Анне Иоановне. Второй шаг – Указ о Вольности Дворянству. Освобождение крестьянства. И, наконец, Указ от 17-го октября 1905-го года. После этого каждый раз возникала положительная динамика, а потом начинался застой. Процесс носил дробный характер. И он проводился во все более либеральных рамках. Освобождая одних, мы получали напряжение в массах и вынуждены были освобождать других. И советская модернизация пыталась продвинуться при Хрущеве и при Косыгине. Но дальше начинался застой.

Владимир Молотников: Вот где собака зарыта! Вся без малого двухсотлетняя великая история великой страны это оказывается всего лишь дискретная демобилизация во все более либеральных рамках.

Александр Аузан: Про олигархов как неконкурентов. И да, и нет. Вся система в последние годы опиралась на монопольные разделы рынка. Но ведь в мировое пространство они вышли в 2000-2002 гг. И определенные позиции они там приобретали, но отстаивали их не очень хорошо. Причем, по их мнению, потому что не получали такой государственной поддержки, как их конкуренты. Не могу сказать, что российские олигархи вообще не могут конкурировать. Но напоминаю, что большой бизнес и в Европе и в Америке рождался не из конкурирующего малого бизнеса. Все было сложнее.

Про механизм выбора ценностей. Видно, как работал механизм выбора в 2003-м году: конкуренция выбора права в доминирующих группах и справедливости в массовых группах. А в итоге доминирующей ценностью оказывается стабильность. Она отвечает состоянию коллективных действий разобщенности общества и задачам расчистки, наведения порядка в экономическом законодательстве, контроля над территорией и т. д. Как мы выбираем инструментальную роль государства? Есть механизм, который мы как раз пытаемся продвинуть. Он не так давно придуман и опробован. Называется New Public Management. Опробован он в ряде стран: Ирландия, Франция, Италия, Испания. Это способ формирования так называемой Хартии граждан. Чего люди хотят от государства? Формируется набор востребованных услуг. Он может быть большим, как в Скандинавии. Там много чиновников, но они производят то, что нужно. Эта система дала блестящие результаты в Ирландии.

Внешние ограничения и внутренние факторы. На языке родной для меня новой институциональной экономической теории это звучит как разница между двумя схемами. Я вижу те ограничения, которые не могут быть изменены за 5 или 10 лет. Но это не значит, что они не могут быть изменены за 80 лет, или за 20. Их мы должны признать внешними. Задача выхода из колеи – это задача работы с такими факторами.

Про полезность десакрализации для власти. При нынешней ситуации легче управлять, но нет обратной связи, возрастает отчужденность. Можно говорить об отсутствии видения реальной картины в краткосрочном смысле и об угрозе взрыва в долгосрочном.

Новая система правил на международной арене. Это абсолютно правильная идея. Российская власть выдвинула идею, которую были обязаны выдвинуть США, начиная операцию в Ираке. Но не сделали этого. Поэтому инициатива очень важна. И мы настойчиво предлагали президенту Медведеву такую линию в записках Института современного развития. Для меня это – нюанс возврата к развилке и выбора в пользу институциональной модернизации. Но я боюсь, что все будут заняты спасением денег, а не строительством новой системы правил. Спасибо.

В цикле «Публичные лекции Полит.ру» выступили:

  

Подпишитесь
— чтобы вовремя узнавать о новых публичных лекциях и других мероприятиях!

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.