19 марта 2024, вторник, 17:02
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

Лекции
хронология темы лекторы

Роль экономики в становлении современных общественных институтов

Мы публикуем полную стенограмму лекции ректора Российской экономической школы, исполнительного директора Центра экономических и финансовых разработок, доктора экономических наук Сергея Гуриева, прочитанной 22 марта 2006 года в клубе – литературном кафе Bilingua в рамках проекта «Публичные лекции «Полит.ру».

Сергей Маратович Гуриев занимается исследованиями в области экономики трудовой мобильности, корпоративного управления, бартера, теории неполных контрактов и коррупции, корпоративного управления в странах с развивающимися и переходными экономиками.

С 2003 г. совместно с Патриком Болтоном (Принстонский университет, США) Сергей Гуриев руководит Рабочей группой по корпоративному управлению в рамках International Policy Dialogue – международной организации по экспертизе экономической политики, созданной Джозефом Стиглицем (Колумбийский университет, США). Совместно с Ольгой Лазаревой, Андреем Рачинским и Сергеем Цухло Сергей Гуриев занимается анализом связей между концентрацией собственности, корпоративным управлением и инвестициями в российскую промышленность на основе данных уникального обследования 1000 российских промышленных предприятий. Первая работа по этому проекту опубликована в Problems of Economic Transition. Используя базу данных Всемирного банка о распределении собственности в российской промышленности, Сергей Гуриев и Андрей Рачинский исследуют концентрацию собственности на уровне предприятий, отраслей промышленности и экономики в целом, а также изучают влияние структуры собственности на эффективность производства и инвестиции российских предприятий. В совместной работе с Дмитрием Квасовым изучается влияние несовершенной конкуренции на финансовых рынках на структуру капитала компаний и оценку стоимости корпоративных ценных бумаг в условиях асимметричной информации.

Совместно с Гвидо Фрибелем Сергей Гуриев также работает над рядом проектов по изучению межрегиональной мобильности работников в условиях финансовых ограничений и соответствующих стратегий предприятий-работодателей, направленных на ограничение мобильности. Основным результатом их исследования российского рынка труда второй половины 1990-х гг. является вывод о том, что предприятие, обладающее рыночной властью, стратегически использует дополнительные выплаты, задержку зарплат и неденежные вознаграждения для того, чтобы удержать работников на местном рынке труда. Следующим совместным проектом соавторов стало изучение нелегальной миграции рабочей силы из развивающихся и переходных стран в развитые страны. Целью проекта являлось исследование экономики сервитутных контрактов и эксплуатации иммигрантов, широко распространенной в странах, куда прибывают нелегальные мигранты. Были получены неочевидные результаты о влиянии политики натурализации на количество и средний уровень образования прибывающих мигрантов: более мягкие правила легализации иммигрантов подрывают бизнес контрабандного перемещения людей и, таким образом, сокращают нелегальную миграцию работников с низкой квалификацией.

Сергей Гуриев участвует в ряде работ ЦЭФИР в области экономической политики, включая построение модели для прогнозирования миграции в Российской Федерации. В 2005 г. Сергей Гуриев совместно с Юрием Андриенко подготовил для Всемирного банка работу о миграции в России. В 2003 г. Сергей Гуриев возглавлял проект ЦЭФИР по реструктуризации российских железных дорог, в ходе которого был предложен альтернативный вариант реформирования железных дорог в России. В 2002 г. он также являлся содиректором проекта по развитию процедур профилирования безработных как основного средства для планирования и реализации активных программ занятости, осуществляемого исследователями ЦЭФИР для Министерства труда и социального развития РФ. В 2001 г. Сергей Гуриев являлся содиректором совместного проекта ЦЭФИР и Клуба 2015 по вступлению России в ВТО. В 2001 г. Сергей Гуриев был содиректором проекта по изучению структурных изменений российской экономики, выполняемого совместно РЭШ и ЦЭФИР для Министерства экономического развития и торговли.

В 2000 г. Сергей Гуриев получил Золотую медаль Глобальной сети развития за лучшую исследовательскую работу по институциональной экономике, в 2005 г. – за лучшую работу по безопасности и миграции. В 2001 году Сергей Гуриев был награжден премией "Лучший менеджер Российской академии наук". В 2006 году Всемирный экономический форум (Давос) избрал Сергея Гуриева Молодым глобальным лидером.

См. также:

Текст лекции

Сергей Гуриев  (фото Н. Четвериковой)
Сергей Гуриев (фото Н. Четвериковой)

Большое спасибо за приглашение, для меня это честь – выступать в этом зале. Я расскажу о том, как современная экономическая наука влияет на общество. Но перед этим необходимо сформулировать, что такое современная экономическая наука и как она устроена. Я заметил, что под словом «экономика», «экономическая наука» в России часто понимают странные вещи. Поэтому я сначала расскажу, кто такие экономисты, чего они хотят, что они умеют, что они могут предложить обществу. А потом – о том, как экономисты влияют на институты современного общества через формальные и неформальные каналы. Обычно считается, что экономисты влияют на политику через прямые советы чиновникам и политикам, но, в действительности, гораздо важнее влияние через образование и СМИ.

Сначала я хотел бы сказать о том, кто такие экономисты. На самом деле, экономисты гораздо лучше, чем их репутация. Экономистов никто не любит.

Борис Долгин: Но все хотят ими быть.

Сергей Гуриев: Да, и сейчас расскажу, почему. Физики и математики не любят экономистов за то, что экономисты слишком неформально относятся к научным исследованиям, строят модели, которые по сравнению с физическими законами плохо описывают действительность. Социологи, психологи, другие люди, которые работают в общественных науках и науках о человеке, не любят экономистов за то, что экономисты используют слишком много чисел и моделей там, где числа, скорее всего, не применимы. Если будет время, я вам расскажу анекдоты и про то, и про другое. Реально, я уверен, вы сталкивались и с тем, и с другим отношением. Я сам учился в Московском физико-техническом институте, и меня тоже не удовлетворяет качество экономических моделей.

В России экономисты особенно непопулярны, потому что многие из провалов реформ 90-х гг. относятся на счет именно экономической науки. Предполагается, что лучшие мировые экономисты давали советы российскому правительству, и все это закончилось плохо.

Но надо сказать, что и во всем мире у экономистов неоднозначная репутация. Во-первых, реформы проваливались не только в России, но и во многих других странах. И то, что называется «Вашингтонским консенсусом» и относится в первую очередь на счет экономистов, не сработало почти нигде, во всяком случае, в той мере, в какой, мы надеялись, это сработает. И проблемы в Экваториальной Африке, Латинской Америке – это действительно некоторое свидетельство того, что «Вашингтонский консенсус» не работает. В то же время успехи Юго-Восточной Азии, которая необязательно следовала советам «Вашингтонского консенсуса», – показатель того, что, может, он вообще бесполезен.

Другая проблема репутации экономистов – то, что в экономике, как говорят, можно получить Нобелевскую премию за противоречащие друг другу результаты, что, якобы, нет никакого согласия между экономистами: одни говорят одно, другие говорят прямо противоположное, и оба считаются великими учеными.

В этом есть доля истины, но дело обстоит не совсем так. Экономика – достаточно серьезная наука, в которой есть предположения, есть модели, из этих моделей строятся теоремы и тестируемые гипотезы, эти гипотезы проверяются экспериментальными или квазиэкспериментальными данными, и эта наука является достаточно строгой. Однако, так как это наука об обществе, качество данных оставляет желать лучшего. Сами экономисты являются, в некотором роде, частью системы по аналогии с квантовой физикой можно сказать, что действует некоторый аналог отношения неопределенности Гейзенберга: нельзя точно померить, что происходит в системе, частью которой вы являетесь. Современная экономика сейчас находится на той стадии, на которой была, например, физика 300 лет назад – вместо единой теории много разрозненных – и, вполне возможно, она никогда не выйдет из такого состояния.

С другой стороны, экономика – это очень конкурентное и эффективное научное сообщество. Скорее всего, экономистами нужно называть тех, кто является членами Американской экономической ассоциации, может быть, Европейской экономической ассоциации тоже, т.е. это всего 15-20 тыс. человек по всему миру, это люди, которые, как правило, получают докторскую степень, Ph.D. по экономике, американских или нескольких европейских вузов, профессионально занимаются исследованиями, публикуют статьи в международных реферируемых журналах.

Каждый год таких людей выпускается примерно 1000 человек, из них примерно половина устраивается на работу в университеты, половина уходит работать в частный сектор или в государственные органы – так происходит деление на академических и профессиональных экономистов. И надо сказать, что те экономисты, которые уходят работать в университеты, получают очень сильные стимулы производить новое знание. Этот рынок крайне конкурентен, за молодых экономистов действительно идет борьба, университеты пытаются переманить самых многообещающих экономистов друг у друга. За состоявшихся экономистов идет еще более острая конкуренция, и, судя по росту зарплат профессоров-экономистов, можно судить о том, что хороших экономистов не хватает. Для примера сразу скажу, что в этом году зарплаты начинающего экономиста, человека, который только что получил Ph.D в хорошем вузе, достигнет примерно 100 тыс. долларов в год; профессора финансов получают еще на 50% больше. Полный профессор экономики в хорошем американском университете, скажем, в ведущей десятке американских университетов, скорее всего, получает больше 250 тыс. долларов в год. Есть примеры зарплат и в полмиллиона, но это уже единичные случаи.

Это работа, где – при условии, что вам удалось убедить научное сообщество, что вы сделали что-то новое, вы сделали это хорошо, и сделанное вами имеет отношение к современной проблематике – вы получаете от этого огромные выгоды, не только репутационные, но и финансовые. Поэтому экономисты на самом деле стараются работать хорошо. Кроме того, они пытаются работать честно. Если вы сделали какую-то работу, которую ваш коллега не может воспроизвести (а все опубликованные работы, естественно, сопровождаются размещением данных в открытом доступе), то у вас будут большие проблемы с репутацией. Вот сейчас один очень известный экономист Левитт очень сильно пострадал, потому что некоторые из его ключевых работ, в том числе и описанные в известной книге «Фрикономика» подвергаются критике именно потому, что техническая сторона работы была не очень хорошо сделана.

Еще одна особенность экономики заключается в том, что теперь это не наука об экономике, а наука, у которой есть определенный метод, а вот предмет применения этого метода может быть самым разным. Метод заключается как раз в формальном подходе к общественным явлениям. Предмет приложения этого метода – это и экономика, и политология, и психология, и право, и социология. И если посмотреть, например, на выступления на международной конференции Американского экономического общества, выяснится, что примерно половина докладов относится к междисциплинарным исследованиям.

Долгин: Прошу прощения. Т.е. любое исследование, применяющее формальные методы в общественных науках, есть экономика?

Гуриев: Фактически так. Поскольку экономисты пользуются формальными методами лучше, они захватывают эти области знания гораздо быстрее, и это называется экономическим империализмом. Я хотел бы всем порекомендовать свою статью в журнале “SmartMoney” недели три назад, где очень детально, с примерами, обсуждается понятие экономического империализма. Идея в том, что, в принципе, у экономистов есть три ключевых отличия от других людей, которые работают с количественными методами в общественных науках:

1)                  Модели, которые строят экономисты, рассматривают рациональных экономических агентов, т.е. каждое домохозяйство, человек или фирма что-то максимизирует. Необязательно это полностью рациональный экономический агент. У него может быть ограниченная память, ограниченные вычислительные ресурсы, он может не знать всего того, что существует в природе. Но, тем не менее, он максимизирует что-то при некоторых ограничениях.

2)                  Цель автора модели – определить так называемое равновесие, предсказать, как эти агенты взаимодействуют, и что в результате получится. Таким образом, у модели есть предсказательная сила, из каких-то предположений мы получаем какие-то результаты. Более того, мы можем предсказать, как эти результаты будут зависеть от параметров модели.

3)                  И третье отличие – акцент на эффективности. Экономистов интересует, почему мир устроен именно так, мог бы он быть устроен лучше, можно ли что-то сделать для того, чтобы он был устроен лучше. Например, если мы видим, что каким-то образом равновесие неэффективно, мы можем понять, следует ли это из того, что на этом рынке недостаточно конкуренции, или, например, контрактная система неэффективна, потому что суды подкуплены или неэффективны, из-за того, что люди действительно ограниченно рациональны и не знают больших объемов информации и т.д.

В этой парадигме есть целый ряд приложений. Опять же, если будет время, могу рассказать о том, как экономисты вторгаются в политологию, в правовые науки. В финансах вообще нет людей, которые не занимаются экономическими науками. В социологии, политологии этого теперь становится все больше и больше. И очень часто человек, который работает профессором политологии, имеет докторскую степень по экономике с факультета экономики, и как раз в политологии этот процесс зашел достаточно далеко. Примерно в половине ведущих факультетов политологии в Америке большинство составляют как раз люди, которые делают новую политическую экономию, то, что в политологии называется rational choice, рациональный выбор, когда используются экономические подходы.

Я вижу, тут есть люди, которые читали классическую работу про «три источника и три составных части». Три составные части экономического империализма я уже назвал: рациональность агентов, равновесие и акцент на эффективности. Три источника – тоже нетривиальны. Первый источник – это кризис самой неоклассической экономики. Если посмотреть на экономику, скажем, 40 лет назад, то это была наука «в себе», очень красивая теория, которая формализовала в достаточно общих предположениях гипотезу Адама Смита о том, что децентрализованная экономика приходит к эффективному равновесию, потому что невидимая рука рынка все расставит по своим местам и сделает так, что каждый, заботясь о своем благе, будет в результате заботиться и об общем благе. Такой синтез был создан, такие теоремы были доказаны, и вдруг выяснилось, что мир устроен все-таки по-другому, что предположения этих моделей о том, что есть совершенная конкуренция, есть симметричная информация, защищенные права собственности, судебная система, которая исполняет контракты, все рынки работают хорошо – эти предположения в реальном мире не выполняются. С тех пор экономисты начали заниматься моделями, которые так или иначе вторгаются и в психологию, и в политологию, и в право, и в социологию. И в некотором роде потребность завоевывать новые области знаний возникла у экономистов в первую очередь из-за неудовлетворенности состоянием своей собственной науки.

А второй и третий источники – это предложение и спрос. Все хотят быть экономистами, и возникает их перепроизводство. Уже нельзя заниматься макроэкономикой, уже слишком много макроэкономистов. Люди так или иначе ищут новые поля, новые способы применения этого аппарата, которому их обучили в университете, и они становятся политическими экономистами, экономистами-социологами и т.д.

Но есть и спрос на формализацию в соседних областях знания. Почему? Потому что без формальных моделей наука заходит в тупик, она не может делать то, о чем говорили Карл Поппер и Томас Кун, она не может производить фальсифицируемые гипотезы. Если наука работает в неформальном вербализованном поле, где и Вы правы, и я прав, и мы не можем проверить, кто на самом деле неправ, то, конечно, в этой науке возникает ощущение неудовлетворенности. В то же время, как бы грубы и неадекватны ни были модели, формальный метод позволяет честно организовать спор. Формальная модель говорит: «Из этих предположений следуют эти результаты. Если вам не нравятся предположения, скажите мне об этом». Но результаты формально следуют из предположений, поэтому мы начинаем спорить в операционном поле.

И спрос на такой аргумент возник, и мы видим, что и в политологии, и в других соседних науках формального моделирования теперь достаточно много. Кроме того, формальное моделирование позволяет делать такие  расчеты, которые полезны и с практической точки зрения, и для бизнеса, и для экономической политики. Поэтому современная экономическая наука – это, скорее, метод. Кто бы ни занимался такими вещами, как построение модели, тестирование при помощи данных в любой общественной науке, так или иначе может считать себя более или менее экономистом. Хотя, конечно, такую деятельность можно называть теорией рационального выбора в политологии, количественным анализом права. Но очень часто этим занимаются люди, которые раньше были экономистами.

Несмотря на распространенную точку зрения о том, что среди экономистов нет никакого согласия, на самом деле консенсуса нет по очень узкому кругу вопросов. По огромному количеству вопросов между экономистами есть согласие, и это согласие возникло в первую очередь потому, что в течение десятилетий экономика жила как наука, то есть – работала с формальными методами, и можно было отсеять неправильные гипотезы.

Согласие достигнуто по нескольким ключевым пунктам. Во-первых, это макроэкономика. Все макроэкономисты знают, что бюджетный дефицит, инфляция – это плохо, и понятно, как добиться снижения инфляции. Удивительная вещь, но если посмотреть на последние 50 лет, то произошло то, что в макроэкономике называется great moderation. Сейчас в мире нет высокой инфляции. При том, что, по историческим меркам, в России небольшая инфляция, Россия является одним из outlier’ов, одним из выдающихся объектов наблюдения с точки зрения инфляции. Сейчас даже очень бедные и неразвитые страны имеют инфляцию 3-5%, а не 8-10%. В Америке удалось не просто снизить инфляцию, но и существенно снизить амплитуду циклов деловой активности, реальные макроэкономические колебания. И экономисты объясняют это разными причинами, в том числе, одно из главных объяснений – это то, что центральные банки научились работать с макроэкономическими инструментами.

Есть согласие по ключевым институциональным вопросам. Экономисты считают, что конкуренция – это хорошо, права собственности нужно защищать, открытая торговля – это хорошо, и частная собственность – тоже хорошо. И хотя есть проблемы с пониманием того, как устроен рост Китая и почему не получился рост, например, в Африке, это связано не с тем, что экономисты спорят, хороши или плохи сами по себе права собственности или конкуренции. Просто не совсем понятно, как создать стимулы, как защитить права собственности, как заставить исполнять контракты. Вот с этим у экономистов есть проблемы. Но даже если посмотреть на таких экономистов, как Джозеф Стиглиц или Дани Родрик, которые считаются противниками мейнстримовской экономики, то будет очевидно, что они полагают: «Мы согласны с тем, что базовые принципы экономики должны выполняться: защита прав собственности, исполнение контрактов, конкуренция». Как и макроэкономическая стабильность, все это очень важно для стабильного экономического роста. Но пути осуществления не совсем понятны.

Главный спор в современной экономике – спор не о том, как устроен first best, как устроен идеал, а о том, как устроен second best. Что хуже: вмешательство государства, которое сопровождается серьезными неэффективностями или невмешательство государства и то, что называется market failure, что есть большие проблемы, проблемы, связанные с тем, что вообще-то права собственности нужно кому-то защищать, контракты нужно кому-то исполнять, конкуренцию нужно кому-то охранять, и макроэкономическую политику нужно кому-то проводить. Т.е. спрос на услуги государства есть, но государство, в свою очередь, не может хорошо управлять собственностью, создать стимулы для бюрократов, все время пытается не защитить конкуренцию, а ограничить ее и ухватить как можно больше. Такой выбор между двумя second best, между market failure и government failure – это и есть ключевой вопрос современной экономической науки.

Еще один момент, который показывает, что экономисты не так плохи как кажутся: в последние годы резко улучшилось качество эконометрических эмпирических исследований. Теперь теории проверять легче, данные гораздо лучше, и методы гораздо качественнее.

Долгин: А понимание, что же именно считать?

Гуриев: А понимание, что считать, как раз и берется из формальных моделей. Например, рассмотрим книгу Левитта «Фрикономика». Многие из идей, которые тестируются в исследованиях Левитта – это идеи, высказанные Гэри Беккером 40 лет назад. Но тогда не было хороших данных для того, чтобы их проверить.

Давайте я приведу несколько примеров того, как качественно изменились исследования. Один из ключевых вопросов – нужны ли финансовые рынки для экономического роста. Финансовые рынки – это очень дорогой институт, его не так легко создать. И многие экономисты говорили: «Мы знаем, что во всех богатых странах есть развитые финансовые рынки, пусть и в разной степени. Что из чего следует? Нужны ли финансовые рынки, потому что из них, в конце концов, получается экономический рост (чем больше финансовых рынков, тем больше они развиты, тем дешевле капитал, тем больше инвестиций, тем быстрее экономический рост) или в богатой стране финансовые рынки появятся сами собой (потому что богатым людям надо куда-то вкладывать деньги и т.д.)?» На этот вопрос трудно ответить, если у нас есть просто межстрановые исследования: если мы просто прогоним корреляцию или даже регрессию, мы действительно получим, что в богатых странах глубже работают финансовые рынки, поэтому это не ответ.

Сергей Гуриев  (фото Н. Четвериковой)
Сергей Гуриев (фото Н. Четвериковой)

Есть исследование 1998 г. Рагхурама Раджана и Луиджи Зингалеса. Я всем рекомендую их книгу, которую удалось перевести на русский язык; она называется «Спасая капитализм от капиталистов». Раджан совсем недавно был главным экономистом Международного валютного фонда. Что же сделано в работе 1998 г.? Вместо того, чтобы принять такую простую регрессию, Раджан и Зингалес сказали: «Финансовые рынки нужны в разной степени разным отраслям промышленности. Например, табачной или нефтяной промышленности финансовые рынки не очень нужны. А вот фармацевтической промышленности и микроэлектронике они очень нужны, потому что там долгосрочные проекты, большой риск: из, грубо говоря, 10 тыс. попыток создать хорошее лекарство успехом могут увенчаться две. Тут финансы нужны. Соответственно, давайте сделаем следующее, – сказали Раджан и Зингалес, – посмотрим на развитие разных отраслей в разных странах, проранжировав эти страны по уровню финансового развития, считая, что в Америке, например, финансовое развитие самое хорошее, в других странах оно будет похуже. И надо понять, в каком смысле фармацевтика растет медленнее в Корее или в Чили по сравнению с Америкой, учитывая, что финансовое развитие в Корее или в Чили устроено не так, как в Америке». Такой тест может скорее убедить, когда мы смотрим не на агрегированный рост, а на рост по отдельным отраслям, и действительно тестируем разный эффект финансовых рынков на экономический рост. И оказалось, что причинно-следственная связь есть.

Есть целый ряд примеров так называемого подхода с инструментальными переменными, когда мы пытаемся найти какую-то экзогенную переменную, которая влияет на те вещи, которые вообще могут зависеть друг от друга. Например, институты и экономический рост. В богатых странах хорошие институты, нет богатых стран, в которых плохие институты, нет богатых стран, в которых очень высокая коррупция. Что на что влияет? Это очень важный вопрос. Представьте себе, что вы приходите к российскому политику и говорите: «Нам нужно бороться с коррупцией, строить независимую судебную систему». Он может сказать: «Вы знаете, факт состоит в том, что нет богатых стран с высокой коррупцией. Поэтому что бы ни было, если Россия через 10-15 лет будет продолжать расти таким же темпом, как сейчас, она станет богатой страной, коррупция исчезнет сама собой». Это если причинно-следственная связь такова, что коррупция исчезает в богатых странах. Если причинно-следственная связь обратная, и нет богатых стран с высоким уровнем коррупции, потому что коррумпированные страны никогда не могут достичь высокого уровня благосостояния, то, соответственно, нужно делать совершенно другие выводы для экономической политики.

Как можно проверить такого рода гипотезы? При помощи инструментальных переменных. Есть исследования, которые предлагают следующее: давайте посмотрим, насколько различались институты в колониях. Европейские колонизаторы по-разному заботились об уровне институтов в разных частях света. Давайте возьмем в качестве экспериментальной переменной такую экзогенную величину, как смертность колонистов в Африке, Америке, в Аргентине и т.д. Это экзогенная вещь. Европеец не выживает в экваториальной Африке, он болеет малярией и умирает. Европеец хорошо живет в Северной Америке, там такой же климат, как и в Европе. Соответственно, европейцы в разной степени развивали институты в Африке, которую они считали сырьевым придатком, и, скажем, в Северной Америке или Австралии, которые они осваивали всерьез. И действительно, использовав этот инструмент, можно попробовать оценить влияние институтов на рост, и оказывается, что институты влияют на экономический рост, и эта причинно-следственная связь имеет место.

То же самое можно сделать при помощи такого инструмента, как происхождение правовой системы. Это тоже инструмент, который влияет на институты. Англосаксонское право гораздо лучше для экономического развития, чем любая другая правовая система. Есть такие более-менее экзогенные величины, как этнолингвистическая фракционализация. Опять же, если мы ставим вопрос о том, как коррупция влияет на рост или как рост влияет на коррупцию, можно при помощи фракционализации доказать, что коррупция влияет на рост. Потому что фракционализация влияет на коррупцию и не должна сама по себе влиять на экономику.

Некоторые из этих результатов неутешительны. Потому что институты меняются медленно, смертность колонистов изменить нельзя, происхождение правовой системы изменить трудно. Что можно сделать? Надо искать такие вещи, которые меняются достаточно быстро. Как ни странно, есть исследования, которые показывают, что некоторые вещи, которые влияют на качество институтов, меняются очень быстро. Например, свобода СМИ. Как ни странно, свободу СМИ можно изменить достаточно быстро. В России мы видели быстрое изменение за последние, скажем, семь лет. В Мексике мы видели быстрое изменение (но в другую сторону) за последние семь лет. И мы видим, что эти вещи, при прочих равных, очень сильно коррелируют с коррупцией и  качеством государственного управления. Я всем рекомендую книгу «Фрикономика», в которой еще много такого рода качественных эконометрических исследований. И надо сказать, что чем лучше данные, тем, с одной стороны, мы больше узнаем, и, с другой стороны, мы больше опровергаем результаты, казавшиеся раньше незыблемыми.

Например, была так называемая «кривая Кузнеца». Саймон Кузнец, впоследствии получивший Нобелевскую премию, высказал и обосновал на основе тогда имеющихся данных гипотезу о том, что доход на душу населения и уровень неравенства связаны нелинейно. В самых бедных странах неравенство низкое, потом оно растет, потом оно опять падает по мере роста благосостояния. Но этот результат он получил на межстрановых данных, буквально на паре десятков точек. Если провести исследование на большей выборке и принять во внимание некоторые другие факторы, этот результат исчезает. На самом деле, вопрос о том, как связаны неравенство и экономический рост, – это как раз один из открытых вопросов, который до сих пор не решен. Трудно найти хорошие данные, очень мало данных по неравенству, которые были бы сопоставимы во времени и между странами. Но точно известно, что однозначного результата, подобного кривой Кузнеца, получить не удается.

Я хотел бы рассказать здесь про то, что называется impact evaluation. Когда вы проводите какой-нибудь социально-экономический проект: пытаетесь реформировать здравоохранение, образование, систему социальных пособий – теперь хорошим тоном считается сопровождать это настоящими экономическими исследованиями с тем, чтобы понять, имеет ли эта реформа влияние, играет ли она какую-то роль в реальном сокращении бедности, повышении качества образования, снижении смертности и заболеваемости. Или и без этих реформ население и так стало бы и здоровее, и умнее, и богаче и т.д. Это можно делать при помощи очень простых вещей: нужно создавать специальные рандомизированные выборки, контрольные группы, проводить реформу на одной группе, не проводить на другой, смотреть, как они различаются. В Мексике, например, теперь принят закон о том, что никакую масштабную социально-экономическую реформу нельзя делать без такого impact evaluation.

Теперь это используется в самых разных отраслях реформирования. Например, в Индии при борьбе с коррупцией, при реформе школ. Одна из ключевых проблем в школах – это то, что учителя не приходят на работу. Ученики приходят, им дают учебники, строят новые школы, а учителя не приходят на работу. И можно платить учителям дополнительные деньги за то, что они приходят на работу, и смотреть, оказывает ли это влияние или нет. То же самое и в Индонезии, где было построено огромное количество школ. Повлияло ли это на качество образования или нет – опять же нужно провести исследования, посмотреть, где школы были построены, где они не были построены, с учетом прочих равных попробовать понять, насколько это влияет на качество образования.

Перед тем, как перейти ко второй части, я хотел бы сформулировать мой основной message первой части. Экономика на самом деле прошла огромный путь, и хотя это по-прежнему не очень точная наука, тем не менее, это наука с формальным аппаратом. Если в последние 30 лет был создан целый ряд новых моделей, то в последние 10-15 лет экономисты научились тестировать эти модели на хороших данных. Даже в России есть примеры очень хороших данных, очень хороших результатов, которые имеют прямое влияние на экономическую политику. В частности, мы в ЦЭФИРе сделали проект по мониторингу дебюрократизации. Мы опрашивали каждый год в течение пяти лет 2 тыс. малых предприятий, это репрезентативная выборка. И мы смотрели, как изменяются конкретные административные барьеры, и как отмена лицензий, сокращение инспекций и т.д. влияют на малый бизнес. Мы смогли померить влияние этих изменений на размер и рост малого бизнеса, и такие вещи действительно можно делать в России.

Недавно опубликованное Бюджетное послание Президента включает целый абзац на эту тему: пункт 5, в котором написано, что impact evaluation – это важная вещь, ее нужно делать, она нужна на этапе разработки социально-экономических программ, нужно думать над тем, как мы будем оценивать успех этих программ не с точки зрения освоенных денег или оказанных бюджетных услуг, а с точки зрения снижения смертности, повышения качества образования, сокращения бедности и т.д.

Предполагая, что экономика – это хорошая, полезная вещь, я хотел бы немного рассказать о том, как экономисты на самом деле влияют на современное общество. Как уже стало ясно, я искренне считаю, что у экономистов есть, что сказать современному обществу.

Во-первых, есть формальный канал. Экономисты либо сразу после получения степени Ph.D., либо поработав некоторое время профессорами, уходят работать в частный сектор или в государственные органы, в экономические исследовательские институты, в think-tank’и, в международные организации, во Всемирный банк, в Международный валютный фонд, во Всемирную торговую организацию, где они на самом деле пишут законы, создают правила игры, дают советы политикам и таким образом непосредственно влияют на экономическую политику.

Надо сказать, что в каждом американском министерстве, которое играет роль в экономической политике, есть пост главного экономиста. Во многих крупных (почти во всех крупных) транснациональных компаниях есть пост главного экономиста. Это, как правило, серьезный исследователь, человек, который имеет степень Ph.D. и очень хорошо понимает, что происходит не только в экономике, но и в экономической науке. Во Всемирном банке, Международном валютном фонде преобладают экономисты. Во Всемирной торговой организации, наверное, преобладают юристы, но и экономисты тоже играют важную роль. Чего добились экономисты через формальные каналы? Как ни странно, Всемирный банк, Международный валютный фонд, Всемирная торговая организация добились достаточно больших успехов. Не везде, но во многих странах проекты Всемирного банка помогли повысить доступность образования, существенно повысить грамотность, сократить бедность. Во многих странах выполнены и перевыполнены так называемые Millennium development goals, цели развития тысячелетия, одна из которых, например, – сократить бедность вдвое с 2000 по 2015 г. Пока не видно, каким образом эти цели будут выполнены в Африке к югу от Сахары, есть проблемы с тем, как выполнить эти цели, в странах Ближнего Востока и Южной Азии. Тем не менее, мы видим, что в Китае и Индии сотни миллионов людей перестали быть бедными. Многие успехи обусловлены как раз тем, что эти организации помогли правительствам выбирать более разумную экономическую политику. Во многих странах улучшился инвестиционный климат, туда пошли инвестиции, в том числе прямые и портфельные. И в этом смысле формальный канал достаточно важен.

Есть несколько очень конкретных вещей, где экономисты помогли идеями и советом. Одна из них – это микрокредит – то, за что была выдана последняя Нобелевская премия «За мир» Мухаммеду Юнусу. Мухаммед Юнус – это настоящий экономист, человек, который получил Ph.D. Он просто применил самые простые экономические идеи: если человек беден, это не значит, что некредитоспособен. Вы даете ему кредит, он развивает свой бизнес. И даже если кредит очень маленький, он вам его вернет, несмотря на то, что у вас нет банковского механизма enforcement’а, банковского механизма возврата кредитов. Почему? Потому что ему будет больше не к кому идти, если он не вернет вам деньги.

На самом деле, в этой системе микрокредита заложен механизм возврата кредита, связанный именно с тем, что институт микрокредитования является фактически монополистом в этой деревне с точки зрения кредитования, и он может соперничать с ростовщиками. Потому что один из вопросов, которым задался Юнус, был такой: в индийских, бангладешских, пакистанских деревнях человек, если у него нет денег, готов платить десятки процентов годовых ростовщикам. Почему бы не назначить ему ставку в два раза ниже? И оказалось, что это действительно возможно. С другой стороны, как только человек начинает богатеть, выходит на какой-то уровень благосостояния, он уже может обратиться к формальному, настоящему банку. И в этот момент микрокредит с ним уже не может работать. Тем не менее, этот институт помог сократить бедность во многих странах.

Еще одна вещь, которую помогают сделать механизмы экономистов, – это борьба с такими болезнями, как малярия, туберкулез и СПИД. Это болезни, которыми больше не болеют богатые страны. Тем не менее, для многих бедных стран они бич. В чем проблема? Лекарства против них можно разрабатывать, только это невыгодно с точки зрения больших фармацевтических компаний. С точки зрения глобального благосостояния, конечно, малярия и СПИД – это гораздо более важные болезни, чем депрессия или импотенция. Тем не менее, средства, потраченные на разработку таких лекарств, как «Прозак» или «Виагра», или средств против облысения несопоставимо больше, чем средства, которые потрачены на борьбу с малярией или даже СПИДом. Понятно, почему: рынок все-таки диктует свои законы и стимулы. Поэтому экономисты сейчас разрабатывают механизмы, где правительства западных стран, ООН и частные фонды, такие, как Фонд Билла и Мелинды Гейтс, смогут давать деньги на то, чтобы фармацевтические компании были заинтересованы в разработке этих лекарств. Я думаю, что этот механизм будет работать, и мы увидим большой прогресс. Потому что без него нет никаких шансов справиться, например, с малярией, туберкулезом и СПИДом, потому что, еще раз говорю, новое лекарство стоит миллиарды долларов, и заставить людей, которые могли бы заработать миллиарды на американском рынке, задуматься о болезнях, которые на американском рынке отсутствуют, невозможно.

Еще один пример, где экономисты работают через формальные каналы – это как разimpact evaluation. И тут я бы хотел рассказать историю из мексиканской жизни. Это, наверно, самый известный пример impact evaluation, оценки последствий реформ. Это программа Progresa. В Мексике, как вы знаете, в течение десятилетий руководила одна и та же партия, но было правило, что президент должен меняться каждые шесть лет; у каждого президента был только один срок. И когда Эрнесто Седильо пришел в Мексику в качестве президента в 1994 г., он знал, что те реформы, которые он хочет сделать, дадут эффект позже и, скорее всего, не при его президентском сроке.

Как убедить преемника в том, что эти реформы хорошие? Он обратился к независимым американским экономистам, заплатил им большие по мексиканским меркам деньги, предложил им разработать по-настоящему качественную оценку реформ. И те вещи, о которых я говорил: рандомизированные выборки, пилотные эксперименты, контрольные группы – все было задействовано. Результаты этого исследования были опубликованы после выборов 2000 г., которые Седильо и его партия проиграли. К власти пришел Висенте Фокс, который в предвыборной компании, естественно, критиковал своих предшественников, говорил, что все их социальные реформы – это популизм, и они будут свернуты и закрыты. И, когда Висенте Фокс пришел к власти, он сказал, несмотря на опубликованные результаты: «Программу Progresa мы закрываем», Но его следующий шаг был: «Мы открываем программу Oportunidades, которая будет основана на тех же принципах, что и программа Progresa, будет управляться теми же людьми, но у нее будет гораздо больше бюджет и охват деревень и городов». Таким образом, с помощью качественного экономического исследования не просто удалось построить хорошую программу реформ, но и сделать ее независимой от политических пертурбаций, что считается действительно успешным и, с моей точки зрения, даже невероятным результатом, но такое тоже возможно.

Я хотел бы сказать кое-что по поводу неформального канала. Я общался со многими российскими, международными чиновниками. Я думаю, что, кроме Америки, экономисты по формальному каналу могут добиться очень малого. Гораздо важней неформальный канал, власть идей. Некоторые экономисты пишут колонки в газетах, некоторые ведут очень популярные блоги, некоторые экономисты издают книги. Очень часто книги пишут люди, которые сами исследованиями в области экономики не занимаются. Тем не менее, прочитав много экономических статей, они очень хорошим языком пишут книги, которые переворачивают общественное сознание.

В первую очередь, речь идет об Эрнандо де Сото, написавшем книги «Другой путь» и «Загадка капитала», которые с точки зрения экономиста-исследователя не являются серьезной научной работой. Там он приводит какие-то оценки и не очень хорошие количественные аргументы. Но идеи, которые там изложены – это конденсат идей, который основан на хороших экономических исследованиях. То же самое – недавний бестселлер №1 «Плоский мир» журналиста “New-York Times” Тома Фридмана, он теперь переведен на русский язык. Он суммирует очень много недавних экономических исследований понятным языком и заставляет людей верить в то, что глобализация – это хорошо, в глобализации у каждого есть хороший шанс.

Есть целый ряд книг, которые написаны профессиональными экономистами. Это книга, которую я уже упоминал, «Фрикономика», книга Раджана и Зингалеса «Спасая капитализм от капиталистов». Книги Уильяма Истерли: во-первых, та книга, которая уже была переведена, «В поисках роста», где человек, который очень много работал во Всемирном банке, описывает, какие рецепты экономического роста, на самом деле, проваливаются, а какие могут работать. И эта книга очень честная, она характерна для экономиста-ученого. Экономист-ученый не может рисковать своей репутацией и говорить, как политик: «Вот этот рецепт всегда будет работать, вот этот рецепт никогда не будет работать». Экономисты очень тонко подходят к этим вопросам и говорят: «Данные показывают, что в этих условиях этот рецепт приносит вот такой количественный результат» или «Данные показывают, что между этим и этим связи нет». Сейчас Билл Истерли написал книгу про эффективность помощи развивающимся странам.

Идеи, изложенные в экономической литературе, постепенно находят свое отражение и в популярной. Эти идеи, которые исходят из научной среды, потом достигают политиков, они на самом деле влияют на умы, и возникает эффект, о котором говорил еще Кейнс. Я не могу сейчас точно воспроизвести это по-русски, но Кейнс сказал, что человек, который считает, что не подвергается влиянию экономических теорий, на самом деле мыслит в терминах давно почивших или плохих экономических теорий. Если у вас есть понятная теория, то ясно, как она влияет на ваши рассуждения. Если же вам кажется, что ее нет, то вы ее влияние не контролируете.

У нас в стране, к сожалению, у экономистов нет важного механизма влияния – репутации. В Америке понятно, кто является хорошим экономистом, кто плохим. Если у вас есть публикации в хороших журналах, если вы профессор в хорошем университете, вы хороший экономист, и вас президент США возьмет в Council of economic advisers, в Комитет экономических советников. Если вы не опубликовали ничего научного, скорее всего, вы человек с очень хорошо подвешенным языком, но необязательно хороший ученый. И то, что во многих других странах отсутствует такая система ранжирования качества – это большая проблема. В частности, в России экономистов, которые публикуют статьи в научных журналах в Америке, в международных научных журналах, можно пересчитать по пальцам двух рук, все остальные экономисты – это люди, наверно, один лучше другого, но это все равно, что сравнивать с точки зрения международной табели о рангах ноль с нулем. Потому что ни у того, ни у другого нет ни публикаций, ни цитирования…

Что это за идеи, которые экономистам удается доносить до общества? Это те самые первые принципы: полезность защиты прав собственности, конкуренции, исполнение контрактов, независимой судебной системы, развитие финансовых рынков. Все эти идеи на самом деле трансформируют сегодняшний мир. И мы видим, что по всему миру действительно идет снижение инфляции, бурное развитие финансовых рынков, бурный рост инвестиций. Возникают страны, которые называются emerging markets, многие из них богатеют прямо на глазах. И те страны, которые воспринимают эти идеи, пусть перерабатывая, учитывая свою специфику, тем не менее, растут очень быстро.

Если смотреть на успех Китая, то кажется, что это успех модели рыночного социализма. Но, в действительности, дело обстоит не так. Просто китайские бюрократы очень хорошо образованны, многие из них получили Ph.D. степени в ведущих американских университетах, они хорошо понимают и прикладывают к китайской действительности эти базовые принципы. Если посмотреть на то, как было устроено создание стимулов, так называемый путь параллельной либерализации, dual track liberalization, то это стандартное применение модели важности стимулов. Система коллективной ответственности в сельском хозяйстве – то же самое.

Иногда говорят, что Китай, не проводя приватизацию, смог обеспечить большой экономический рост. Это не совсем правда. Потому что главный рост был достигнут на частных предприятиях, а большие предприятия, наоборот, теряли деньги и высасывали соки из банковской системы. А с другой стороны, Китай с 1996 г. начал проводить массированную приватизацию, и уже приватизирована огромная часть китайской промышленности. В этом смысле это не совсем модель рыночного социализма или государственного капитализма, а действительно модель постепенного перехода к экономике, которая основана на базовых рыночных принципах.

Итак, экономика, даже не представляя из себя единой теории, а всего лишь давая нам некоторый набор согласованных моделей (согласованных, потому что они основаны на одних и тех же принципах, идеях и методах), – экономика дает очень много способов, обычно посредством неформальных каналов, влиять на экономическое развитие и рост. Надо сказать, что это влияние не всегда работает в правильную сторону. Опасность таких «простых» идей часто заключается в том, что если экономисты увлекаются своими моделями, то это приводит к возникновению проблемы популистского «Вашингтонского консенсуса». Если вы либерализовали цены, открыли внешнюю торговлю и сделали приватизацию, то все, больше вам ничего не надо. Но надо сказать, что если аккуратно прочитать «Вашингтонский консенсус», там есть еще семь пунктов, и там очень много всего про институты, конкуренцию, хорошее правительство, защиту прав собственности. Но если воспринимать эти вопросы упрощенно, то действительно такие три рецепта приводят иногда к катастрофическим последствиям. Мы видели: многие проблемы в России – из-за неудач в реализации остальных базовых принципов.

Другой пример – в Америке многие корпоративные скандалы были связаны с тем, что американские корпорации буквально восприняли способы создания стимула для менеджера: дайте менеджеру краткосрочный опцион, и все будет хорошо. И, во многом, проблемы таких компаний, как World Com и Enron, происходили из-за того, что у менеджеров были слишком сильные стимулы заботиться о краткосрочной капитализации компании; «завтрашний курс акций – это все, ради чего мы живем», и, естественно, это иногда было во вред долгосрочной капитализации.

Понятно, что современная экономика больше не думает в этих терминах. В современной экономике очень много исследований о том, как создавать стимулы, когда у вас очень сложная система показателей эффективности. Все эти вещи исследуются. Но, например, Кеннет Лей получал образование 30 лет назад и еще не знал этих моделей, и, соответственно, Enron был устроен не очень хорошим образом.

Я сразу скажу, что экономисты помогают и решать эти проблемы. Например, недавний скандал с тем, что называется backdated  options, когда менеджер задним числом поправлял дату реализации опциона для того, чтобы получить больший доход. Этот скандал, на самом деле, разгорелся из-за двух научных статей. И в этих статьях было написано: «Что-то очень подозрительное: опционы реализуются в очень удобные даты. Нет ли тут чего?» И действительно, Комиссия по ценным бумагам, прочитав эту научную статью, пошла, сделала проверку и обнаружила, что десятки менеджеров ведущих компаний совершают такие неприглядные действия; сейчас в результате этой абсолютно научной статьи ведется примерно 60 расследований, в том числе против Стива Джобса, легендарного гендиректора компании “Apple”.

Некоторые простейшие параллели действительно заставили слишком резко отреагировать на корпоративные скандалы с точки зрения американских регуляторов. Очень часто кажется, что надо всего лишь закрутить гайки, и все будет нормально. Но выяснилось, что акт Сарбейнса-Оксли, который был принят недавно в Америке, в 2002 г. как ответ на корпоративные скандалы, был слишком жестким. И теперь, например, большинство иностранных компаний предпочитают размещаться в Лондоне, а не в Нью-Йорке. И многие американские компании ушли с биржи.

В этом смысле в экономике есть еще много нерешенных проблем. Тем не менее, то, что происходит в экономике, – это очень интересный процесс. Она выходит не просто в другие области знания, но и на другие типы организаций. Сейчас идет очень много исследований по экономике некоммерческих организаций, по экономике лоббизма, СМИ, арбитража и судов ( негосударственных судов, например), по экономике гражданского общества, религии, корпоративной и социальной ответственности. Все эти исследования волнуют общество, и я уверен, что через 5-10 лет результаты, которые получаются сейчас, скорее всего, материализуются при помощи неформальных каналов влияния в новой структуре гражданского общества, которое возникнет из-за того, что мы будем понимать, как устроена экономика некоммерческого сектора, экономика гражданского общества и т.д.

Надо сказать, что многие результаты, которые были получены в экономике образования, привели к тому, что европейская система образования начинает очень быстро учиться у американской; европейская система финансирования науки начинает очень быстро учиться у американской. И мы видим, что экономисты, в первую очередь, европейские экономисты, которые получили образование в Америке, сумели изменить систему финансирования образования и науки в Европейском Союзе. Пару лет назад был создан так называемый European Research Council, аналог американского Национального фонда науки, и теперь в Европе не бюрократы, а сами ученые помогают оценивать проекты, распределять деньги. И я думаю, что это самым положительным образом скажется на возможностях европейской науки догнать американскую. Самое интересное, что этот анализ проводили именно экономисты, а не, скажем, физики, хотя речь идет о финансировании, в первую очередь, естественных наук.

Я закончу на этом. Еще раз повторю, что основная  идея моего рассказа заключалась в том, что экономика – это серьезная наука, экономисты – гораздо лучше, чем о них думают. У экономистов есть, что предложить обществу, и они работают в этом направлении, но в первую очередь не через формальные каналы, а через СМИ, образование, особенно в бакалаврских программах и бизнес-школах, где всегда преподаются хорошие курсы по экономике, и общение через СМИ, блоги и т.д. Эти идеи очень сильно овладели миром, и в этом смысле мир, в котором мы сейчас живем, уже во многом определяется теми моделями, которые были разработаны в экономике 20 или 30 лет назад. В то же время я думаю, что мы увидим много нового как раз в некоммерческом секторе в ближайшие 5 или 10 лет, по мере того, как существующие исследования будут проникать в общественное сознание и приводить к изменениям. Спасибо.

Обсуждение

Долгин: Прозвучала очень вдохновенная апология экономики, экономистов, всего экономического. Что, совсем нет ограничений у экономических методов? Разве бывают методы без ограничений?

Сергей Гуриев  (фото Н. Четвериковой)
Сергей Гуриев (фото Н. Четвериковой)

Гуриев: Как устроен экономический метод? Что является результатом, скажем, количественного экономического исследования? Например, мы хотим узнать, что влияет на что, как Х влияет на Y, и мы получаем результат, что Х является функцией Y с таким-то коэффициентом, и этот коэффициент равен, например, 3±1. Это в экономике считается хорошим результатом. Но иногда, если данные плохие, метод плохой, и улучшить его нет никакой возможности, можно получить результат 3±6 или 3±20 – это будет плохой результат, но это все равно будет результат, и он ответит на ваш вопрос отрицательным способом. Он скажет: «При помощи экономических методов эту задачу решить нельзя».

Долгин: Так какие задачи лучше не решать с помощью экономических методов?

Гуриев: Есть самые простые традиционные экономические задачи, которые можно решить в Америке и нельзя решить в России. Например, в России нельзя сделать хороший прогноз экономического роста на три года вперед. В Америке можно, а в России нельзя или можно, но тогда будет ошибка измерения ±2-3 процентных пункта, что делает это бессмысленным. 

Часто ограничения экономики связаны с междисциплинарными вещами, с тем, что мы, например, плохо понимаем, что максимизирует каждый индивид. Нам кажется, что индивиду хочется максимизировать счастье, но что такое «счастье», мы понимаем еще очень плохо.

Есть много исследований, которые устроены следующим образом. Каждому человеку дается счетчик, и ему платят деньги за то, что в течение 1-3 дней он на этом счетчике нажимает одну кнопку, когда ему хорошо, и нажимает другую кнопку, когда ему плохо. Таким образом экономисты пытаются понять, связано ли счастье с тем, что он выиграл в лотерее, съел вкусную еду, получил высокую зарплату и т.д. Такие исследования идут в последние лет пять. И выясняется, что наше представление о счастье крайне сильно отличается от реальности. Например, если человек, не дай бог, потерял руку или ногу, он будет очень несчастен. Но мы-то, наверно, думаем, что он навсегда несчастен. А человек приспосабливается к этому, и достаточно быстро его уровень удовлетворенности жизнью восстанавливается. И это означает, что нам нужно лучше думать о том, как мы меряем удовлетворенность человека жизнью, как это зависит от объективных факторов.

То же самое можно сказать о социологических взаимодействиях. Насколько для человека важно то, как его любят, ценят другие? Новые исследования, которые делают экономисты, показывают, что людям важно чувство справедливости, и новые экономические модели должны интегрировать чувство справедливости, а не просто эгоизм в то, как все устроено. Приведу простой пример. Традиционная экономическая теория разрешает игру в ультиматум простым образом. Давайте я опишу, что такое игра в ультиматум. Если мы с вами играем в игру, где я имею 10 долларов, я вам делаю предложение, как их разделить. Если вы отказываетесь от моего предложения, мы оба ничего не получаем, если вы соглашаетесь на мое предложение, этот дележ и реализуется. Традиционная экономическая теория предполагает, что я оставлю себе девять долларов, а вам предложу один, и вы согласитесь, потому что если вы откажетесь, вы получите ноль.

На самом деле, эксперименты на людях показывают, что, во-первых, если я вам предложу один доллар, вы откажетесь и предпочтете ноль, потому что вы сочтете это нечестным. Во-вторых, я оставлю себе пять, может быть, шесть долларов, но никак не девять, потому что мне тоже кажется, что есть какая-то проблема со справедливостью. Раньше экономисты думали, что это из-за того, что я забочусь о том, как вы будете обо мне думать, потому что мы с вами еще увидимся в других местах. Но эксперименты показывают, что даже если напротив вас сидит человек, которого вы никогда не видели и никогда больше не увидите, имеет место тот же результат. С другой стороны, мы иногда видим, что люди совершенно иррационально наказывают других просто так. Есть известные эксперименты и на эту тему.

И психология человека – это самое тонкое место, в котором экономические модели, наверно, применимы в наименьшей степени. Но экономисты не сдаются, ставят эксперименты на живых людях. Более того, есть область экономики, которая называется нейроэкономика, где вам прикрепляют датчики и пытаются замерить, какая именно область мозга отвечает за взаимность, за чувство справедливости, а какая за эгоизм, максимизацию собственных доходов.

Экономисты – люди самоуверенные, как вы уже, наверное, поняли, и считают, что любая формальная модель – это лучше, чем отсутствие модели. Потому что формальную модель, по крайней мере, можно раскритиковать. Неформальную модель и раскритиковать нельзя, поэтому все равно, есть она или нет. Это дело веры. Вы можете верить в то, что ваш коллега прав или не прав. А в экономике вы можете сказать: «Вот ваши данные, вот ваши предположения. Они не работают». И в этом смысле, экономисты, с одной стороны, более уверены в себе, а с другой стороны, и более честны по отношению к своей аудитории.

Долгин: Мне показалось, тут была небольшая нечеткость. Я правильно понял, что одним из оснований для выхода экономистов за пределы собственной дисциплины стало недовольство тем, что в рамках собственной дисциплины они не достигли полного понимания, адекватности результатов в связи с неполной рациональностью человека?

Гуриев: Да. Есть целый ряд предположений, которые делаются в рамках неоклассического синтеза. В первую очередь, это модели Эрроу и Дебре, которые потом оба получили Нобелевские премии. Симметричная информация, полная рациональность, отсутствие трансакционных издержек, в том числе издержек, связанных с заключением и исполнением контрактов, совершенная конкуренция – все эти предположения, очевидно, не выполняются в реальности. И не только предположения не выполняются в реальности, но и результаты не имеют места в реальности. В частности, с точки зрения этого неоклассического синтеза права собственности не имеют значения. Если права собственности хорошо защищены, то неважно, вы владеете компанией или я, результат с точки зрения деятельности компаний будет один и тот же. В реальном мире мы видим, как люди зарабатывают огромные деньги на том, что делают так, что я покупаю у вас компанию, инвестиционные банки этим и живут. И инвестиционные банкиры живут слишком хорошо с точки зрения простого экономиста, чтобы объяснить, что они ничего не делают. Видимо, есть какое-то различие между тем, кому какая компания принадлежит.

Есть другая теорема, Модильяни-Миллера, которая говорит о том, что неважно, каким образом финансируются инвестиции, за счет акций или облигаций. В этой парадигме неважно, а в реальности важно. Разные компании выпускают разные инструменты. Опять-таки инвестиционные банки, юристы зарабатывают огромные деньги. Значит, что-то с этой теорией не то.

Как только мы начинаем выходить за ее рамки, думать над ненаблюдаемыми событиями, ассиметричной информацией, ограниченной рациональностью и т.д., мы сразу получаем вполне разумные результаты, соответствующие действительности. Например, есть пример фитнес-клубов. Люди записываются в фитнес-клубы, покупают план, который имеет смысл, только если они ходят, скажем, четыре раза в месяц. Потом оказывается, что в реальности средний человек, который купил этот план, ходит в фитнес-клуб один раз в месяц, и если бы он с самого начала это знал, он бы купил совсем другой тип абонемента. Тем самым мы начинаем думать над тем, что человек, покупая этот абонемент, пытается убедить себя в будущем вести себя более эффективно, больше заниматься спортом. Если бы он не купил этот абонемент, он бы, наверно, вообще не ходил бы в этот фитнес-клуб. Получается, что человек настолько нерационален, что у него начинается шизофрения, он начинает играть в игры с сами собой. Такие вещи тоже можно моделировать, но в рамках новых моделей, а не старых.

Долгин: Вы сказали, что сейчас уже многое понятно. Например, уже более-менее очевидно, как снижать инфляцию. В то же время многие наблюдатели совсем недавно могли иметь возможность посмотреть, как дискутируют о принципах снижения инфляции, скажем, Алексей Кудрин, Герман Греф и Анатолий Чубайс, представляя, как я понимаю, как минимум три позиции. Видимо, есть еще и четвертая, и пятая…

Гуриев: В данной ситуации, я думаю, все экономисты скорее поддержат Алексея Кудрина. К сожалению, это позиция, в частности, заключается в том, что быстро снизить инфляцию в России очень трудно. Я не буду углубляться в детали, но методы, которыми Кудрин собирается снижать инфляцию, в частности, направление сверхдоходов от нефти в стабилизационный или в резервный фонды, - это единственно возможные методы, помогающие снизить инфляцию без резкого укрепления курса рубля. Еще раз повторюсь, на самом деле, большая проблема с тем, как слово «экономист» понимается в России. В России сейчас очень много экономистов, гораздо больше, чем в Америке. Это очень популярная специальность. Сотни вузов выпускают экономистов, в России на порядок больше экономистов, чем во всем Советском Союзе 15 или 20 лет. Тем не менее, с точки зрения экономической науки, как я уже сказал, экономистом является тот, кто публикует статьи в реферируемых международных журналах, и таких людей в России совсем мало. Именно поэтому я так агрессивно рассуждаю об экономистах, потому что мне больно видеть, что об экономике судят не по тем людям, которые занимаются настоящей экономической наукой. Именно поэтому я все время пытаюсь писать статьи в газеты, и я не один такой, нас несколько человек.

Долгин: А кого бы вы еще назвали?

Гуриев: Я бы еще назвал Константина Сонина. У него есть блог по экономике, входит в тысячу наиболее посещаемых блогов в России. Это как раз блог на экономические темы, и там участвует много россиян, которые являются профессорами экономики в западных вузах, много людей, которые учатся экономике в России. И это, пожалуй, очень эффективный канал. Есть журнал “SmartMoney”, который, с моей точки зрения, является самым квалифицированным журналом в области экономики, и он превосходит все ожидания о том, насколько хорошим может быть журнал по экономической тематике вне Америки и Англии. Есть газета «Ведомости», которая тоже работает очень квалифицированно. Но, в принципе, понятно, почему в России мало экономистов. С другой стороны, экономика, которую преподают в среднем российском вузе, и экономика, как она существует в Америке, как она преподается даже людям, которые не станут экономистами, – действительно небо и земля. И это очень обидно, потому что экономика, которая нужна России, – это не учебник первого курса, который написан про американскую рыночную конкурентную экономику. Это гораздо более сложные модели, которые появились в последние 20 лет. Поэтому, чтобы рассуждать об экономических проблемах в России, нужно знать как раз недавние исследования, а не учебник первого курса. И то, что в России преподают только по учебнику первого курса, как раз и дискредитирует экономическую науку с точки зрения среднего россиянина.

В Америке средний американец, который учился в колледже, получил очень хороший курс по экономике. Средний американец, который учился в программе MBA, получил очень хороший курс по экономике, поэтому когда идут дебаты с точки зрения экономической политики, они гораздо более грамотны, и гораздо труднее купить американцев на какие-то популистские обещания. И, к сожалению, то, что происходит в России, – это полная противоположность.

Самое интересное, что экономическая элита очень хорошо понимает проблемы, связанные с макроэкономической нестабильностью, президент и все министры хорошо знают, что если, например, выполнить программу «Справедливой России», «Единой России», всех остальных партий, которые дают популистские обещания, то в России будет макроэкономический кризис, и тех, кто сейчас находится у власти, просто сметет. Поэтому на словах правящая партия говорит одно, а на деле… Будет ли она у власти, придет ли к власти другая партия, экономическая политика, по-видимому, останется примерно такой же. Потому что все знают, что если вы хотите макроэкономической стабильности и хоть какой-то низкой инфляции, и хоть каких-то разумных ставок процента, то, чтобы работал и инвестиционный рынок, и рынок розничного кредитования, нужно делать то, что написано в хорошем учебнике по макроэкономике, и другого выбора здесь нет.

Долгин: Нет ли в этом отчасти дани просвещенческим иллюзиям? Что, если бы, скажем, руководитель Enron учился уже современной экономике, а не той, которой он учился, когда был молодым, если бы люди как следует знали экономику, вот тогда бы они не делали таких ошибок, тогда бы они не совершали преступлений, не допускали коррупции? Как это соотносится с пониманием в современной экономике места рациональности?

Гуриев: Это очень хороший вопрос. Я уверен, что люди, будь они три раза образованными, если нет механизмов, институтов и стимулов, которые ограничивают коррупцию, жадность и т.д., будут совершать преступления, воровать. Поэтому цель экономистов – как раз создать такие институты. Если вы поговорите с людьми, которые работают в исследовательских подразделениях фармацевтических компаний в Америке, с президентами этих компаний, вы увидите, что это люди крайне приятные во всех отношениях, очень разумные. Но никто не может заставить их вложить миллиарды долларов в лекарство от малярии – пока нет механизма, который создаст для них стимулы, они не будут это делать. То же самое, например, в Америке. Если бы не было ограничений на власть предержащих, они творили бы такие же вещи, как в развивающихся странах, так же захватывали бы контроль над большими предприятиями, так же плохо управляли бы государственными. И тот факт, что демократическая система не позволяет им это делать – это очень и очень важный ограничитель.

Кстати, что касается Enron’а, я думаю, что если бы Кен Лэй действительно понимал, к чему это приведет, он бы этого не сделал. Кен Лэй умер от разрыва сердца, все дело его жизни разрушено. Он был очень уважаемым гражданином, с хорошими идеями, с самого начала компания действительно была очень разумной, после чего он все это потерял. Другое дело, что многие его подчиненные знали, к чему это может привести, и они шли на этот риск, они делали это вполне сознательно. И единственное, что я могу сказать в пользу американской системы – они действительно наказаны. Многие люди потеряли огромное количество денег на Enron’e, но, по крайней мере, главный финансовый директор Энди Фастоу и главный исполнительный директор Скиллинг сидят в тюрьме. По крайней мере, другой человек, который будет думать об этом, всегда будет об этом вспоминать. Всегда найдутся люди, которые подумают: «Я смогу с этим справиться, смогу убежать». Есть люди, которые смогли убежать. Например, есть вице-президенты Enron’a, которые вышли из бизнеса гораздо раньше, у них теперь сотни миллионов долларов, им повезло. Но, вообще говоря, такие игры действительно заканчиваются плохо. Сейчас в Америке в финансовом мире опять идут уголовные дела против инсайдерской торговли. Все это вещи, которые работают достаточно хорошо, но люди есть люди, если у них нет стимулов, они будут играть в эти игры.

Я вам расскажу историю про инсайдерскую торговлю. Есть исследования, которые показывают, что сам по себе закон об инсайдерской торговле – это хорошая вещь, но он не изменяет издержки привлечения капитала, важно посадить хотя бы одного человека по этому закону. Есть много стран, в которых существует закон об инсайдерской торговле, который ни разу не применялся, и в них рынок акций работает не очень хорошо. Как только вы сажаете хотя бы одного человека, все начинают понимать, что это серьезное дело. В России этого закона пока нет, нам предстоит еще много сделать.

Маджанова (Институт культурологии): Я хочу задать вопрос о взаимосвязи микро- и макроэкономики. Вы говорили, что единственный способ снизить инфляцию – это загнать все деньги в стабилизационный фонд. Но с точки зрения микроэкономики, если это пустить в инвестиции и производить больше товара, соответственно, могут снизиться цены и может повыситься совокупный спрос. Какая здесь есть взаимосвязь между микро и макро? Если увеличить инвестиции, снизить цены и, соответственно, повысить совокупный спрос?

Сергей Гуриев  (фото Н. Четвериковой)
Сергей Гуриев (фото Н. Четвериковой)

Гуриев: На самом деле, все хорошие макроэкономические модели в последние, скажем, 20 лет основаны на микрооснованиях. Т.е. то, от чего зависят инфляции, обменный курс, получается в достаточно сложной модели, в которой учитываются взаимодействия микроэкономических агентов. Например, все расчеты о таргетировании инфляции так или иначе учитывают эти микрооснования. Что касается стабилизационного фонда, то здесь опять же есть вопрос о количественных оценках: как поддерживать курс рубля, сколько денег отправлять в стабилизационный фонд. Здесь есть простор для расчетов и Центральный Банк сейчас думает над тем, чтобы перейти к таргетированию инфляции, строить такие модели. Но главный ответ очень простой. Если вы забираете деньги в стабилизационный фонд, вы не делаете государственных инвестиций, и это очень хорошо. Потому что, на самом деле, забирая деньги в стабилизационный фонд, вы оставляете место для частных инвестиций. Чем больше денег в стабилизационном фонде, чем больше долгов выплатила Россия за счет средств стабилизационного фонда, тем выше рейтинг России, тем дешевле капитал для частных российских компаний и банков. Например, то, что снижаются ставки процентов для российских компаний, снижаются ставки процента по ипотечным кредитам, что вообще этот рынок возник – это во многом заслуга Министерства финансов и ЦБ, которые смогли создать резерв, убедить мировые рынки в том, что это надежная макроэкономическая ситуация. На самом деле, в России происходит инвестиционный бум, растут иностранные инвестиции, несмотря на то, что, казалось бы,  все деньги ушли в стабилизационный фонд. Более того, ставки процента по государственным облигациям ниже инфляции. В Америке этого нет! В Америке ставки процента по государственным облигациям все-таки выше инфляции. Денег в стране гораздо больше, чем нужно просто для инвестиций. А то, что инвестиций не происходит, связано не с тем, что денег нет. Инвестиций могло бы быть действительно больше, если бы у нас была хорошая судебная система и было бы поменьше коррупции. Все иностранцы, которых опрашивают: «Какой главный барьер?», говорят о коррупции и бюрократии.

Маджанова: Вы сказали, что нам мешает коррупция. Но вопрос – что такое коррупция? Давайте рассмотрим единичную трансакцию. Для того, чтобы она осуществилась, нужна взятка, т.е. это работает, как механизм смазки. С другой стороны, если этого механизма не будет, у нас может быть вообще коллапс в экономике. Поэтому здесь взаимосвязь микро и макро. Как вы можете это объяснить?

Гуриев: Это абсолютно правильный вопрос, и такие исследования есть. Простой ответ на ваш вопрос такой. Регулирование возникает очень часто именно для того, чтобы возникла потребность в смазке. Правила игры очень часто устанавливаются таким образом, чтобы вы смягчали их жесткость при помощи взятки. И то исследование, которое я упомянул, про дерегулирование – это один из самых главных примеров влияния экономистов на общественные институты. Примерно 25 лет назад сначала в Америке и Англии, а потом по всему мира возник процесс дерегулирования. До этого количество регулирования в течение всего ХХ в. только увеличивалось. А потом начался процесс дерегулирования, и возникли новые рынки. Например, возник рынок авиаперевозок в Америке, который стал намного конкурентнее и дешевле. И в России малому бизнесу от дерегулирования стало, несмотря ни на что, все-таки полегче. Что касается коррупции, опять-таки, главный способ бороться с ней – это упирать на то, что это контракт, который в суд не отнесешь. В принципе, бывают всякие истории. В России есть прецедент, когда производитель контрафактных дисков подал в суд на другого производителя контрафактных дисков за то, что он назвал свои контрафактные диски именем того производителя. Потому что тот производитель контрафактных дисков имел репутацию как производитель хороших контрафактных дисков. Не знаю, чем закончился суд, не думаю, что там возникло что-то серьезное. Тем не менее, обычно, если я вам даю взятку, а вы не выполняете то, что вы мне пообещали, я ничего не могу с этим сделать. И наоборот. Если вы сначала что-то делаете в обмен на мое обещание дать вам деньги потом, опять же, вы ничего не можете сделать, наверное. И это вещь, которая, в конце концов, позволяет легко бороться с коррупцией. Например, давайте запретим водителям садиться в машину автоинспектора, как это сделано в Америке. В Америке водитель не покидает свой автомобиль. Тогда инспектор будет бояться того, что у водителя стоит камера в машине. Мы знаем, что взятки инспектор ГИБДД берет в своей машине, где, он знает, камеры нет. Деньги руками не берет, карточки не принимает. Потому что страшно оставить какой-то след.

Маджанова: Это вопрос «кто кого». Это не очень эффективно. Это долгий процесс.

Гуриев: Да. Но я вам приведу пример, как бороться с коррупцией. Мой любимый пример – судьба Владимира Монтесиноса, директора контрразведки Альберта Фухимори, президента Перу. Этот человек фактически управлял страной при помощи взяток. Он подкупал судей, министров, даже вице-премьеров, депутатов, сенаторов, журналистов. И он знал, что он даст денег какому-нибудь министру, а министр его подведет. Как таким людям можно верить? Он брал с них расписки, в некоторых случаях записывал их на видео, и, конечно, они были вынуждены делать то, что обещали. После того, как Фухимори свергли, остался целый архив этих записей взяток, и мы можем теперь понять, какое искусство более ценно для народа, что важнее с точки зрения коррумпированного бюрократа: судья верховного суда или сенатор. Оказалось, что с точки зрения коррумпированного бюрократа важнее всего журналист национального телеканала. Журналистам давали денег на порядок больше, чем судьям, сенаторам или министрам. При этом владельцы каналов получали больше всего взяток за то, что они показывали те новости, которые им говорил Монтесинос. Это дает еще один рецепт борьбы с коррупцией. Где есть свобода СМИ – там ниже коррупция. Это очень сильная корреляция, какие бы дополнительные факторы не принимались во внимание. Здесь не простые межстрановые сравнения, есть еще сравнения в динамике внутри стран. Если в стране сокращается свобода СМИ, то коррупция растет, при прочих равных. И тот факт, что в России коррупция не такая, как в странах с таким же уровнем дохода, а такая, как в странах с уровнем дохода в пять раз ниже (как, например, в Сенегале), это объясняется тем, что в России низкая свобода СМИ. Если учесть этот фактор, то эта gap, излишняя коррупция, сокращается больше, чем в полтора раза. Наша коррупция во многом объясняется тем, что у нас нет свободных СМИ,

Маджанова: У меня еще один вопрос. Исторически существовал институт кормления, в течение многих веков, и сейчас это трансформировалось в институт взятки. Если это работает как механизм смазки, так, может, пойти от противного, если это исторически обусловленная вещь? Может быть, разрешить это? Тогда будет работать множество трансакций, и оно себя просто изживет.

Долгин: А что, все историческое надо разрешать?

Гуриев: В этом, с одной стороны, что-то есть. Иногда говорят: «Давайте, чтобы полицейские не брали взяток, просто разрешим, пусть они покупают патент на вмененный доход. Вот вам участок, вот и кормитесь здесь. Все, что соберете, ваше». При этом надо жестко установить правила, чтобы они могли собирать только за нарушения правил, и тогда у них будет полный стимул кормиться. Так, в принципе, в реальности и происходит, как мы знаем. В Америке полицейских на дорогах гораздо меньше, чем в России. Потому что какие у них стимулы? Ну что, собрал деньги, деньги пошли в бюджет, много не заработаешь. Конечно, если вы будете проводить экономическую политику на этом основании, у вас не будет возможности сделать полезное регулирование, исправить эти market failures, потому что нужно иногда делать так, чтобы чиновники работали не только на себя. Опять же экономика дает некоторые советы о том, как должна быть устроена иерархия, как должны быть устроены сдержки и противовесы и т.д. Что касается исторических проблем, есть страны, которые были очень коррумпированными, и справились с коррупцией. Например, США 100 лет назад – это была очень коррумпированная страна. Там трансконтинентальную железную дорогу построила так называемая «большая четверка» во главе с Леландом Стэнфордом, который потом стал сенатором, губернатором штата Калифорния, основал университет Стэнфорда. Но до этого «четверка» двигала горы – они получали деньги за милю железной дороги, и в зависимости от того, в долине миля, в плоскогорье или в горах. Они говорили: «На самом деле, эта миля прошла по горам». Тем не менее, эта очень коррумпированная страна смогла справиться с этими проблемами. Поэтому я не вижу большой исторической предопределенности.

Вера Кеник (историк философии): Вы частично уже ответили на мой вопрос. Почему деньги стерилизуются в Стабфонде, а не реализуются классически, т.е через построение дорог, ЖКХ или другие большие планы, инвестиции, которые облегчают дальнейшее развитие экономики.

Гуриев: Это очень хороший вопрос. На самом деле, государство должно строить дороги, и, в принципе, можно представить себе какие-то частно-государственные партнерства, которые помогают строить объекты инфраструктуры. Надо сказать, что здесь тоже есть много мифов. Например, миф о том, что железные дороги должны быть государственными. В Америке железные дороги частные и конкурируют друг с другом. В Канаде две железные дороги конкурируют друг с другом. В Мексике три частные железные дороги конкурируют друг с другом. В Аргентине, Бразилии – тоже. И ничего. И в России достаточно большая железнодорожная сеть для того, чтобы организовать конкуренцию частных железных дорог. И более того, если Мексика – хоть какой-то для нас пример, эти железные дороги будут очень хорошо инвестировать в развитие безопасности и т.д. Но автодороги, мне кажется, в России должно строить государство, и я думаю, что оно будет их строить в больших количествах. Но есть и другие примеры. Электростанции, вроде бы, должна строить компания РАО ЕЭС. Вот недавно построили второй блок Северо-Западной станции. Государственные инвестиции, вроде бы, все нужно, в Петербурге не хватает электричества. Эта станция осенью проработала одну неделю, а потом у нее кончился газ, потому что там нет газа. Они построили электростанцию, где нет газа или, по крайней мере, Газпром не дает им газа. Это нормальный пример государственных инвестиций. Если посмотреть историю Африки, там было очень много построено заводов, которые никогда ничего не производили, дорог, которые вели не туда. В принципе, это всегда есть и остается проблемой. Но я думаю, что вы правы, дороги надо строить, и они будут строиться. И еще разделение на резервный фонд и фонд будущих поколений: я уверен, что из фонда будущих поколений будут большие инвестиции в том числе через, скорее всего, Банк развития, Российскую венчурную компанию, какие-то другие частно-государственные партнерства. Потому что, чтобы предприятие хорошо работало, нужны и судебная система, и дороги. Это правда.

Михаил: Во-первых, подскажите, пожалуйста, где вы видите государство как инвестора? И видите ли государство как инвестора? И во-вторых, опыт закупки технологий. Если они закупаются не в нашей стране, они в меньшей степени провоцируют инфляцию. Посмотрите, пожалуйста, Стабфонд и др. с этой точки зрения.

Гуриев: В принципе, с точки зрения инфляции, например, если Стабфонд потратить на закупку оборудования и технологий, это не приведет ни к каким изменениям с точки зрения инфляции. В этом смысле закупить какие-то технологии, оборудование за рубежом – это с точки зрения макроэкономики безобидная вещь. С другой стороны, развивать технологии внутри страны – это тоже важный процесс. Потому что отрасль высоких технологий имеет синергетические эффекты. Если вы развиваете наукоемкое производство, оно помогает развиваться другим отраслям науки и технологий. Чем больше вы вкладываете, тем лучше вы работаете, возникает критическая масса, агломерация и пр. В этом смысле есть аргумент, который говорит о том, что если вы хотите построить постиндустриальную экономику, надо вкладывать деньги в собственное образование, в науку, в высокие технологии. И то, что государство должно тратить деньги на образование, на фундаментальную науку, наверное, на здравоохранение и на дороги – это правда. Другое дело, что государство очень плохо это делает. И, как ни странно, в России очень многое могут сделать некоммерческие организации, если их освободить от давления государства.

Мне кажется, что государство как инвестор в добычу газа, нефти, в просто производство автомобилей –это будет абсолютно тупиковый путь. Например, сопоставим ситуацию в газовой и нефтяной отраслях. Нефтяная отрасль была конкурентной и частной в последние годы, газовая отрасль – нет. Добыча нефти за последние несколько лет выросла в 1,5 раза, при этом были инвестиции в разработку, в новые месторождения и т.д. Газпром инвестировал в покупку пакетов акций РАО ЕС, в покупку нефтяных компаний, медиакомпаний, но не в разработку месторождений. И это ударит по кошельку каждого из нас уже в ближайшие годы. Что бы мы ни делали, газа в стране будет не хватать, и что бы мы ни делали, цены на газ внутри страны будут расти, и за ближайшие 3-4 года они удвоятся в долларовом выражении. Здесь нет никаких неопределенностей:, инвестиции в прошлые годы были недостаточны, поэтому что бы мы ни делали, начиная с сегодняшнего дня, добыча газа будет недостаточной для того, чтобы обеспечить страну газом с учетом того, что у нас есть экспортные контракты, которые мы тоже должны выполнить.

Вопрос из зала: Если посмотреть отчеты компаний, которые происходят, например, в BP (они каждый год выпускают отчеты по запасам) выясняется следующая вещь. Производство нефти увеличилось – это правда. Но если мы посмотрим на запасы, то прирост запасов газа также происходит, что является показателем геологоразведочных и других работа по России по газу и по нефти (нефть частная, по газу чуть больше). Мне кажется, что это скорее учет неучтенных ранее мощностей. Здесь нельзя говорить о полностью сопоставимых вещах. Что касается вложений нефтяных компаний, то это, скорее, и прирост дополнительных лицензий, которые были взяты в государстве. Т.е. ситуация с нефтью не настолько однозначная и не настолько хорошо свидетельствует об этом. И те, и другие, на самом деле, вкладывают плохо.

Долгин: Прошу прощения, но это не совсем точная информация. Просто по одним и тем же месторождениям рост был довольно сильным.

Гуриев: Насколько я понимаю, есть прирост добычи газа, который почти полностью обеспечен независимыми производителями,. И есть примерно 40 млрд долларов, инвестированных российскими частными нефтяными компаниями в последние шесть лет – это огромная сумма. Если посмотреть опять же на компанию TNK-BP, они рассказывают, что инвестируют в новые месторождения и действительно приращивают запасы за счет того, разработок новых месторождений. Поэтому я думаю, что если мои заявления и не точны, то они более точны, чем та альтернативная точка зрения, о которой вы говорите. Есть Институт энергетической политики( я хочу воспользоваться случаем и его прорекламировать: www.energypolicy.ru), на котором очень много данных на эту тему. Его президент Владимир Милов, бывший замминистра энергетики, очень часто выдвигает именно такие аргументы. И эмпирически мы видим, что цены на газ растут, газа не хватает. Про нефть мы, по крайней мере, не видим, что простаивают станции на мазуте или на угле. На газе простаивают.

Елена Гусева: Я бы хотела уточнить насчет иностранных инвестиций. Инвестиции могут быть разные. Инвестировать в проект можно в качестве извлечения прибыли, инвестировать можно в организацию, которая поделится с учредителями своими акциями, или, допустим, вторичная эмиссия, и иностранная компания становиться соучредителем. Какая у нас сейчас структура инвестиций? В проект или как соучредитель? И в связи с этим второй вопрос. Меня беспокоит, что наше государство по ходу пьесы может менять правила игры. Расскажите о ситуации с Сахалином-2! Понятно, что он был, может быть, невыгодным, руки заломили при Черномырдине. Но то, что государство может переиграть по ходу пьесы – это не является мотивом для вложений.

Гуриев: Давайте я начну с конца. То, что произошло с Сахалином-2, – это очень серьезный негативный сигнал. И то, что, видно, сейчас происходит с компанией BP вокруг Ковыкты – вся эта история может повториться. Другое дело, почему происходят иностранные инвестиции, несмотря на все эти проблемы. Россия – настолько большой и быстрорастущий рынок, что даже с учетом этих проблем выгодно инвестировать. Другое дело, что это отражается на цене. Допустим, я, иностранная компания, хочу купить небольшую российскую газовую или нефтяную компанию. Я предложу меньше денег, потому что существует вероятность, что у меня ее отберет «Газпром» или «Роснефть». Что касается новых проектов, то, на самом деле, хороших данных о том, какие инвестиции являются greenfield-проектами, а какие инвестиции – это покупка акций, нет. Но, конечно, очень многое – это именно покупка акций. В этом нет ничего плохого. Когда приходит иностранный инвестор и покупает контрольный пакет, то все исследования показывают, что это оказывает положительное влияние не только на это предприятие, но и на всю отрасль, и на весь регион. Потому что новые технологии (и в первую очередь не новое оборудование, а новые управленческие технологии, другие методы стимулирования сотрудников, отношения с окружающей среды) все равно у иностранных компаний лучше. Я бы еще сказал, что иностранные компании работают в большей степени «в белую», что подтягивает и цивилизует бизнес.

Долгин: Вы сказали о том, что государство должно инвестировать в науку и образование. Совсем недавно Вы, насколько я знаю, проводили обследование Академии Наук, ее экономики и т.д. Расскажите о каких-нибудь результатах обследования. Как лучше инвестировать, чтобы это было эффективно? Потому что пока у кого-то есть ощущение, что это черная дыра, у кого-то ощущение, что там что-то осмысленное, но не очень понятно, как выбрать точки, в которые инвестировать. Ваши рекомендации?

Сергей Гуриев  (фото Н. Четвериковой)
Сергей Гуриев (фото Н. Четвериковой)

Гуриев: Это было большое обследование, но очень узкого круга вопросов, а именно – эффективности управления недвижимым имуществом Академии Наук. И, с точки зрения всей реформы Академии Наук, это вопрос очень маленький, но очень горячий. Когда мы приступили к этой работе, Академия Наук говорила, что управлять имуществом более эффективно нельзя, а некоторые контрольные органы считали, что можно повысить доходы от аренды имущества Академии Наук в 5-6 раз. Наши результаты оказались ближе к результатам академиков. Мы сделали исследования по более, чем 100 объектам недвижимости Академии Наук. Выяснилось, что эти объекты настолько низкого качества, площади в настолько плачевном состоянии, что они действительно стоят не так дорого.

Долгин: Если ничего в них не инвестировать.

Гуриев: Если не инвестировать. Но чтобы инвестировать, надо их сначала сдать. Оказалось, что если эта разница есть, то она порядка 35%. Разница статистически значимая, но денег это немного. Этого хватит, например, чтобы удвоить пенсии тем 10-15 тыс. сотрудников, которые выйдут на пенсию в ближайшее время. Деньги не маленькие, но тем не менее, не критические важные. Нельзя за счет них прокормить всю Академию Наук. Что касается эффективности с точки зрения индексов цитирования, публикаций, Российская Академия Наук отстает все больше и больше. Но с точки зрения цитирования на рубль вложений это самая эффективная Академия Наук. Деньги, которые государство тратит на всю Академию Наук примерно соответствуют годовому бюджету, скажем, Принстонского или Йельского университетов. У Йельского университета даже больше бюджет. У Гарварда бюджет больше, чем бюджет всей Академии наук. В каждом из этих университетов работают 1-2 тыс. преподавателей. Трудно даже сопоставить, насколько эффективность высока или низка. Там разные механизмы. Мне, например, очень нравится идея сделать наблюдательные советы. Академии она очень не нравится. Я думаю, что споры будут продолжаться, посмотрим, чем все это закончится. Есть простые решения. Вот Китай преуспел в том, что возвращаются десятки и сотни китайцев из Америки, чтобы работать в Китае в науке. Два китайских университета очень серьезно поднялись в рейтинге за последние десять лет: Пекинский университет и университет Цинхуа. А в России, наоборот, лучший российский университет теперь отстает от этих университетов и, скорее всего, в ближайшую пару лет не войдет в сотню лучших. В принципе, рецепты известны, что нужно делать – понятно.

Долгин: А что мешает?

Гуриев: Я думаю, что мешает отсутствие доверия между властью и Академией Наук. Академия Наук подозревает власть в том, что вся цель реформы – отобрать имущество. А власть подозревает Академию наук в том, что она хочет удержать контроль над бюджетом и имуществом. Мне трудно судить, кто прав, потому что мы еще не видели результатов реформы. Но что нужно делать – достаточно ясно. Нужно честно признать состояние дел и сказать: «Есть институты Академии Наук, которые работают на высочайшем уровне качества. Но понятно, что есть много институтов, которые работают плохо или совсем не работают. » Закрывать существующие институты всегда трудно. В первую очередь, потому что Академия Наук представляет собой большинство российской науки. Внешнюю оценку произвести очень трудно. Чтобы произвести внешнюю оценку, надо привести иностранных ученых или российских ученых, которые работают за рубежом. На это не готова пойти сама Академия Наук. С точки зрения Академии Наук, это предатели, которые сбежали в самое тяжелое для российской науки время. Поэтому весь этот процесс будет проходить очень болезненно.

Долгин: А соотношение вузовской науки и академической – как лучше?

Гуриев: Академия Наук намного сильнее, чем вузовская наука.

Долгин: Нет ли смысла улучшать финансирование именно через вузовскую науку? Дать возможность вузам официально вести научную работу, что, кажется, сейчас не очень принято?

Гуриев: Да, это, собственно, и есть выход. И, в принципе, Минобрнауки пытается выделить два университета в Москве и Санкт-Петербурге, выделить федеральные вузы, 57 инновационных вузов и дать им денег на науку. И можно представить себе ситуацию, в которой в эти вузы и переманят лучшие исследовательские коллективы из Академии Наук, и у нас будет нормальная система – такая же, как в Америке. Дело в том, что сейчас вузы живут гораздо лучше, чем институты Академии Наук. Я думаю, что в этом и есть выход, но это все равно болезненный процесс.

Гусева: А с точки зрения финансирования фундаментальной науки, допустим, кредиты на 20 лет? Коммерческие банки, организации их не дают. Не имеет ли смысл часть стабилизационного фонда пустить на долгосрочные кредиты для фундаментальной науки по конкретным направлениям, там, где мы можем достичь какой-то мировой конкуренции? Естественно, с кредитной ставкой, не больше официальной инфляции.

Долгин: А откуда возвращать кредиты? Это фундаментальные исследования.

Гусева: Речь идет о том, что когда они достигнут определенного результата от продажи…

Гуриев: Вы будете удивлены, такие вещи происходят. Российское правительство основало так называемую Российскую венчурную компанию, которая дает деньги частным фондам, чтобы они вкладывали их в технологии. Фундаментальная наука на кредиты действительно не будет жить, потому что ученый – крайне мобильное существо. Сейчас, когда время получать деньги, он в этом институте будет работать, когда надо будет отдавать деньги, он будет работать в другом институте. Поэтому это все не так легко. И фундаментальную науку финансировать просто из государственного бюджета, другое дело, что на конкурсной основе, а не на сметном финансировании. Вы абсолютно правы, такие вещи уже происходят, и я думаю, они в дальнейшем будут происходить все больше и больше. Когда венчурный бизнес будет финансировать новые идеи и разработки, в России, наверно, что-нибудь возникнет. Но для этого ставки процентов еще очень высокие. Если инфляция высокая, то, скорее всего, она и изменчивая, это означает, что риски высоки. Поэтому при такой высокой инфляции венчурный бизнес будет развиваться очень медленно.

Мирон Боргулев: У меня два вопроса. Один теоретический, другой – практический. В вашей речи часто звучит, что экономика пошла из Америки, Англии; нормально – это так, как в Америке. В этой связи возникает вопрос, нет ли в экономической науке налета идеологии? Потому что есть прецеденты, как частная собственность на землю оказалась несовместима с кочевым скотоводством в Монголии. И второй вопрос, практический: неформальная экономика в случае России – это хорошо или плохо, как в краткосрочной, так и в длительной перспективе?

Гуриев: Что касается Америки и Англии, наверно, трудно представить себе, что такое идеология. Большинство лучших профессоров американских вузов сейчас будут резко критиковать президента Буша. Тем не менее, очень часто профессора американских вузов, особенно экономисты, как люди богатые, голосуют за республиканцев, даже если публично поддерживают демократов. Тем не менее, экономисты работают и на демократов, и на республиканцев, и спорят между собой. Экономисты работают и на Microsoft, и на антимонопольные органы и спорят при помощи данных и моделей. И в этом смысле наличие количественного аргумента очень помогает избавиться от идеологии. Если с вашей точки зрения республиканцы и демократы в Америке – это одно и то же, это одна идеология, а наша идеология – это «Единая Россия» плюс «Справедливая Россия» плюс КПРФ, и это другая сторона жизни, то, наверно, тогда у экономистов действительно есть идеология. Но если смотреть на это в терминах «лейбористы против консерваторов», «демократы против республиканцев», то здесь у экономистов нет идеологии. На самом деле, хороший экономист должен уметь предложить политику trade off. Он должен сказать: «Ты хочешь повысить налоги? Пожалуйста! Тогда ты потеряешь здесь и здесь, выиграешь здесь и здесь, примерно вот столько» – это и есть хорошая экономическая работа. Этим и занимаются экономисты в Америке. Этим должны заниматься экономисты и в России. Они пытаются, но пока данных и моделей очень мало.

Что касается вашего второго вопроса, я думаю, он немного похож на вопрос о коррупции и смазке. Правила игры настолько жестоки, что неформальная экономика – это иногда способ выжить экономической деятельности. Конечно, в долгосрочной перспективе возникает большая проблема. Если вы работаете в неформальной экономике, для вас закрыт, например, выход на фондовую биржу. И что бы вы ни делали, нельзя выйти с неформальной экономикой даже на российскую фондовую биржу. Поэтому в долгосрочной перспективе это проблема. Поэтому все это хорошо понимают и начинают легализоваться, и легализоваться достаточно быстро. И очень хорошо, что государство снизило ставку подоходного налога, продолжает снижать ставку ЕСН, потому что это очень сильно стимулирует из тени.

Я вам расскажу историю про неформальную экономику. Есть количественное исследование, которое можно прочитать в журнале “SmartMoney” за лето 2006 г. У нас был студент, сейчас он заканчивает докторскую программу в бизнес-школе Чикаго, Максим Миронов. Он купил данные о банковских проводках в России. Как ни странно, эти данные помогают измерить, сколько компаний уходит от налогов и как, потому что по этим данным можно идентифицировать компании-однодневки. Эти так называемые «однодневки» иногда живут по полтора-два года. Это компании, которые обналичивают очень много денег и никогда не платят никаких налогов. И можно посчитать, клиентами каких промышленных предприятий являются эти компании-однодневки и сколько денег они уводят от налогов. Он получил фантастические суммы для 2003-2004 гг. Налогов было недоплачено на 6-7% ВВП. Это почти полбюджета! И лидером был как раз «Газпром». Это исследование можно посмотреть на домашней страничке Максима Миронова в интернете, либо в журнале “SmartMoney”, там журналисты опрашивали «Газпром», как они будут комментировать это исследование. Они пытались проверить, существуют ли эти фирмы-однодневки, ездили по их юридическим адресам – в общем, очень интересно. В принципе, если у вас есть еще защита государства от налоговых органов, то у вас тоже нет стимула выходить из тени. В этом смысле слишком сильное государство может так же приводить к неформальной экономике, как и слишком слабое. Я думаю, что в долгосрочной перспективе это огромная проблема, это способ выживания, в том числе реакция на те правила игры, которые сейчас существуют.

Вопрос из зала: На ваш взгляд, каких знаний, методик не хватает экономистам в России? Каких знаний о России? Что нужно для перспективы экономической науки в России? В каком направлении она должна двигаться, практика или теория?

Гуриев: Хлеб экономиста – это статистические данные. И многие данные не собираются, многие данные собираются, но не раскрываются. Например, вся миграционная политика в России основана, я бы сказал, на экспертных оценках, на слухах. И это очень большая проблема. Я надеюсь, рано или поздно будет проведена массовая амнистия эмигрантов; я надеюсь, что в ходе амнистии можно будет собрать какие-то данные. А можно и не собрать. Очень большая вероятность, что они не будут собраны. В Америке это был ключевой источник данных о нелегальной эмиграции. Когда была проведена амнистия, были собраны данные. Сейчас там есть другие хорошо работающие методы сбора данных о нелегальных мигрантах. Такого рода вещи крайне важны для экономиста, потому что иначе экономист находится в очень затруднительной ситуации. Меня могут спросить: «Что делать с нелегальной эмиграцией?» – я могу сказать: «С одной стороны, так, с другой стороны, вот так. Какая выгода и издержки, я не могу сопоставить, потому что у меня нет количественных данных». В принципе, экономика, экономическая наука в России будет так или иначе развиваться по всем направлениям.

У России есть все данные для того, чтобы стать одним из лидеров экономической науки. В первую очередь – очень серьезное математическое образование, во-вторых – огромный набор проблем, с которыми сталкивается Россия, что заставляет экономистов интересоваться российскими феноменами, а в-третьих, у нас большая и очень разнообразная страна, и можно делать эконометрические исследования по российским регионам, сопоставлять их. Какое подобное исследование можно сделать в Бельгии, где, по существу, два региона, фламандский и французский, и все? А у нас каждый регион – это небольшое государство, и их можно сопоставлять, и это тоже дает серьезные данные. Поэтому я думаю, что в России с экономикой рано или поздно все будет хорошо. Другое дело, будет ли это через 20, 30 или 50 лет – это пока непонятно.

В цикле "Публичные лекции ”Полит.ру” выступали:

·                                            Юрий Плюснин. Идеология провинциального человека: изменения в сознании, душе и поведении за последние 15 лет

·                                            Дмитрий Бак. Университет XXI века: удовлетворение образовательных потребностей или подготовка специалистов

·                                            Ярослав Кузьминов. Состояние и перспективы гражданского общества в России

·                                            Андрей Ланьков. Естественная смерть северокорейского сталинизма

·                                            Владимир Клименко. Климатическая сенсация. Что нас ожидает в ближайшем и отдаленном будущем?

·                                            Михаил Юрьев. Новая Российская империя. Экономический раздел

·                                            Игорь Кузнецов. Россия как контактная цивилизация

·                                            Андрей Илларионов. Итоги пятнадцатилетия

·                                            Михаил Давыдов. Столыпинская аграрная реформа: замысел и реализация

·                                            Игорь Кон. Мужчина в меняющемся мире

·                                            Сергей Васильев. Итоги и перспективы модернизации стран среднего уровня развития

·                                            Андрей Зализняк. Новгородская Русь (по берестяным грамотам)

·                                            Алексей Песков. Соревновательная парадигма русской истории

·                                            Федор Богомолов. Новые перспективы науки

·                                            Симон Шноль. История российской науки. На пороге краха

·                                            Алла Язькова. Южный Кавказ и Россия

·                                            Теодор Шанин, Ревекка Фрумкина и Александр Никулин. Государства благих намерений

·                                            Нильс Кристи. Современное преступление

·                                            Даниэль Дефер. Трансфер политических технологий

·                                            Дмитрий Куликов. Россия без Украины, Украина без России

·                                            Мартин ван Кревельд. Война и современное государство

·                                            Леонид Сюкияйнен. Ислам и перспективы развития мусульманского мира

·                                            Леонид Григорьев. Энергетика: каждому своя безопасность

·                                            Дмитрий Тренин. Угрозы XXI века

·                                            Модест Колеров. Что мы знаем о постсоветских странах?

·                                            Сергей Шишкин. Можно ли реформировать российское здравоохранение?

·                                            Виктор Полтерович. Искусство реформ

·                                            Тимофей Сергейцев. Политическая позиция и политическая деятельность

·                                            Алексей Миллер. Империя Романовых и евреи

·                                            Григорий Томчин. Гражданское общество в России: о чем речь

·                                            Александр Ослон: Общественное мнение в контексте социальной реальности

·                                            Валерий Абрамкин. "Мента тюрьма корежит круче арестанта"

·                                            Александр Аузан. Договор-2008: критерии справедливости

·                                            Александр Галкин. Фашизм как болезнь

·                                            Бринк Линдси. Глобализация: развитие, катастрофа и снова развитие...

·                                            Игорь Клямкин. Приказ и закон. Проблема модернизации

·                                            Мариэтта Чудакова. ХХ век и ХХ съезд

·                                            Алексей Миллер. Почему все континентальные империи распались в результате I мировой войны

·                                            Леонид Вальдман. Американская экономика: 2006 год

·                                            Эдуард Лимонов. Русская литература и российская история

·                                            Григорий Гольц. Происхождение российского менталитета

·                                            Вадим Радаев. Легализация бизнеса: баланс принуждения и доверия

·                                            Людмила Алексеева. История и мировоззрение правозащитного движения в СССР и России

·                                            Александр Пятигорский. Мифология и сознание современного человека

·                                            Александр Аузан. Новый цикл: Договор-2008

·                                            Николай Петров. О регионализме и географическом кретинизме

·                                            Александр Архангельский. Культура как фактор политики

·                                            Виталий Найшуль. Букварь городской Руси. Семантический каркас русского общественно-политического языка

·                                            Даниил Александров. Ученые без науки: институциональный анализ сферы

·                                            Евгений Штейнер. Япония и японщина в России и на Западе

·                                            Лев Якобсон. Социальная политика: консервативная перспектива

·                                            Борис Салтыков. Наука и общество: кому нужна сфера науки

·                                            Валерий Фадеев. Экономическая доктрина России, или Почему нам придется вернуть глобальное лидерство

·                                            Том Палмер. Либерализм, Глобализация и проблема национального суверенитета

·                                            Петр Мостовой. Есть ли будущее у общества потребления?

·                                            Илья Пономарев, Карин Клеман, Алексей Цветков. Левые в России и левая повестка дня

·                                            Александр Каменский. Реформы в России с точки зрения историка

·                                            Олег Мудрак. История языков

·                                            Григорий Померанц. История России в свете теории цивилизаций

·                                            Владимир Клименко. Глобальный Климат: Вчера, сегодня, завтра

·                                            Евгений Ясин. Приживется ли у нас демократия

·                                            Татьяна Заславская. Человеческий фактор в трансформации российского общества

·                                            Даниэль Кон-Бендит. Культурная революция. 1968 год и "Зеленые"

·                                            Дмитрий Фурман. От Российской империи до распада СНГ

·                                            Рифат Шайхутдинов. Проблема власти в России

·                                            Александр Зиновьев. Постсоветизм

·                                            Анатолий Вишневский. Демографические альтернативы для России

·                                            Вячеслав Вс. Иванов. Дуальные структуры в обществах

·                                            Яков Паппэ. Конец эры олигархов. Новое лицо российского крупного бизнеса

·                                            Альфред Кох. К полемике о “европейскости” России

·                                            Леонид Григорьев. "Глобус России". Экономическое развитие российских регионов

·                                            Григорий Явлинский. "Дорожная карта" российских реформ

·                                            Леонид Косалс. Бизнес-активность работников правоохранительных органов в современной России

·                                            Александр Аузан. Гражданское общество и гражданская политика

·                                            Владислав Иноземцев. Россия и мировые центры силы

·                                            Гарри Каспаров. Зачем быть гражданином (и участвовать в политике)

·                                            Андрей Илларионов. Либералы и либерализм

·                                            Ремо Бодеи. Политика и принцип нереальности

·                                            Михаил Дмитриев. Перспективы реформ в России

·                                            Антон Данилов-Данильян. Снижение административного давления как гражданская инициатива

·                                            Алексей Миллер. Нация и империя с точки зрения русского национализма. Взгляд историка

·                                            Валерий Подорога. Философия и литература

·                                            Теодор Шанин. История поколений и поколенческая история России

·                                            Валерий Абрамкин и Людмила Альперн. Тюрьма и Россия

·                                            Александр Неклесcа. Новый интеллектуальный класс

·                                            Сергей Кургинян. Логика политического кризиса в России

·                                            Бруно Гроппо. Как быть с "темным" историческим прошлым

·                                            Глеб Павловский. Оппозиция и власть в России: критерии эффективности

·                                            Виталий Найшуль. Реформы в России. Часть вторая

·                                            Михаил Тарусин. Средний класс и стратификация российского общества

·                                            Жанна Зайончковская. Миграционная ситуация современной России

·                                            Александр Аузан. Общественный договор и гражданское общество

·                                            Юрий Левада. Что может и чего не может социология

·                                            Георгий Сатаров. Социология коррупции (к сожалению, по техническим причинам большая часть записи лекции утеряна)

·                                            Ольга Седакова. Посредственность как социальная опасность

·                                            Алесандр Лившиц. Что ждет бизнес от власти

·                                            Евсей Гурвич. Что тормозит российскую экономику

·                                            Владимир Слипченко. К какой войне должна быть готова Россия

·                                            Владмир Каганский. Россия и регионы - преодоление советского пространства

·                                            Борис Родоман. Россия - административно-территориальный монстр

·                                            Дмитрий Орешкин. Судьба выборов в России

·                                            Даниил Дондурей. Террор: Война за смысл

·                                            Алексей Ханютин, Андрей Зорин “Водка. Национальный продукт № 1”

·                                            Сергей Хоружий. Духовная и культурная традиции России в их конфликтном взаимодействии

·                                            Вячеслав Глазычев “Глубинная Россия наших дней”

·                                            Михаил Блинкин и Александр Сарычев “Российские дороги и европейская цивилизация”

·                                            Андрей Зорин “История эмоций”

·                                            Алексей Левинсон “Биография и социография”

·                                            Юрий Шмидт “Судебная реформа: успехи и неудачи”

·                                            Александр Аузан “Экономические основания гражданских институтов”

·                                            Симон Кордонский “Социальная реальность современной России”

·                                            Сергей Сельянов “Сказки, сюжеты и сценарии современной России”

·                                            Виталий Найшуль “История реформ 90-х и ее уроки”

·                                            Юрий Левада “Человек советский”

·                                            Олег Генисаретский “Проект и традиция в России”

·                                            Махмут Гареев “Россия в войнах ХХ века”

·                                            АUDIO

Подпишитесь
— чтобы вовремя узнавать о новых публичных лекциях и других мероприятиях!

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.