29 марта 2024, пятница, 10:35
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

30 декабря 2009, 08:50

Понимание Оранжевой революции: демократизация Украины в зеркале России

21 ноября 2009 г. украинские демократы отметили пятую годовщину с начала киевских демонстраций, которые привели к крупным политическим событиям, изменившим наше понимание постсоветской политики. За минувшие пять лет то, что произошло в Украине в 2004 г. и получило название «Оранжевая революция», стало точкой отсчета в международных исследованиях, посвященных демократическому переходу и консолидации. Оранжевая революция – это, несомненно, важнейшее событие в современной истории Украины. Что бы ни случилось с Украиной в дальнейшем, она неизбежно станет «критическим случаем» в сравнительных исследованиях посткоммунистической политики[1].

Такая интерпретация расходится с тем, как события 2004 г. трактуются многими влиятельными политиками, политтехнологами и даже некоторыми политологами в Москве, где слово «оранжевый» стало ругательным ярлыком, который навешивают на всех предположительно «антироссийских» и «проамериканских» деятелей и активистов как в России, так и за ее пределами. Господствующая ныне в России интерпретация Оранжевой революции и аналогичных событий отражена, например, в довольно умеренном, по российским меркам, комментарии Владимира Фролова «Демократия: дистанционное управление» [2], опубликованном в 2005 г. в московском издании «Россия в глобальной политике» (партнер журнала “Foreign Affairs”). Эта интерпретация конспирологическая, потому что согласно ей, активность миллионов украинцев, а также сотен гражданских и политических организаций Украины в конце 2004 г. – это заговор правительства США, осуществленный при помощи американских марионеток, действовавших в украинском гражданском обществе, прессе, политических партиях и государственном аппарате. Если придерживаться такого взгляда на Оранжевую революцию, то коллективные междисциплинарные и полиметодологические исследования, которым был посвящен ряд недавних проектов и публикаций [3], покажутся нелепыми. Согласно такой точке зрения, Оранжевой революцией должны заниматься компетентные и прагматичные спецслужбы (к ним явно принадлежал Фролов [4]), которые будут рассекречивать «скрытые силы», стоящие за этими событиями, - а не наивные книжные черви, которым, скорее всего, недоплачивают и которые (сознательно или неосознанно) служат известным кукловодам из Белого дома и/или с Уолл-стрита.

Сегодня пугающее количество образованных россиян с уверенностью утверждают, что Оранжевая революция – после бомбежки Сербии, оккупации Ирака и переворота в Грузии – представляет собой то, что Вашингтон бы хотел сделать и с Россией, но не может благодаря твердому руководству Путина.

К этому можно добавить, что во время Оранжевой революции Фролов, видимо, работал у Глеба Павловского в так называемом Фонде эффективной политики, то есть в фирме московских политтехнологов, которая принимала деятельное участие в делах уходящей администрации Кучмы и в предвыборной кампании Януковича [5]. Российские игроки, у которых был свой интерес в исходе конфронтации 2004 г., недооценили значимость демократических тенденций, силу плюралистических традиций и упорство гражданских деятелей в украинском обществе. Неудивительно, что впоследствии они пытались представить Оранжевую революцию как событие, инициированное по большей части манипуляциями Запада; это можно рассматривать как своего рода рационализацию их собственной профессиональной неудачи. Таким образом, параноидальная склонность к конспирологическим теориям, объясняющим Оранжевую революцию (и многие другие события), которая всё еще преобладает в российском обществе, связана не только с тем, что власти чрезвычайно боятся демократической революции в России. Одна из причин, по-видимому, состоит и в том, что российским политтехнологам нужно как-то объяснить своим кремлевским крестным отцам, почему, скажем, Фонд эффективной политики оказался неэффективным в Украине и не смог воспрепятствовать избранию Ющенко на пост Президента – ясно, что именно это было миссией московских политтехнологов в Киеве. Фроловская концепция «демократии на дистанционном управлении» - это удобный способ завуалировать то обстоятельство, что неуклюжие методы Павловского и компании, видимо, сами собой поспособствовали Оранжевой революции и усилению тех политических процессов (отличных от современных российских тенденций), которые изменили природу внутренней и внешней политики Украины.

Кроме того, конспирологическое объяснение Оранжевой революции позволяет отвлечь внимание от того факта, что деятельность московских политтехнологов в Киеве и предвзятое освещение на российском телевидении (которое смотрят многие украинцы) событий до и после Оранжевой революции вредили и продолжают вредить российско-украинским отношениям. Возможно, та надменность, с которой журналисты и комментаторы российских правительственных телеканалов говорят об украинской политике (это отмечал даже бывший российский посол на Украине Виктор Черномырдин), востребована российской элитой и общественностью. Но когда эти репортажи видят те, о ком в них идет речь, украинцы – особенно образованные – начинают относиться к России с гораздо меньшей симпатией. Из-за этого перспективы российско-украинских отношений кажутся им всё более мрачными, а такие институты, как ВТО, ЕС или НАТО, - всё более привлекательными. Здесь предполагаемые махинации Запада и его «пятая колонна» в Киеве служат оправданием растущему отчуждению между российскими и украинскими элитами и народами. Эта прискорбная тенденция связана скорее не с деятельностью западных правительственных и неправительственных организаций в Киеве, а с тем, что Москва продолжает заигрывать с антиукраинскими стереотипами у россиян.

Этот развернутый пересказ московской трактовки событий, произошедших в Киеве в 2004 г., служит введением к разговору о двух книгах, которые представляются лучшим материалом для ознакомления с тем, что в сущности представляла собой Оранжевая революция и каково ее историческое значение на фоне происходивших одновременно с ней событий в России. Речь идет о недавно изданном сборнике Андреаса Шедлера [6] по сравнительной типологии режимов и о монографии Эндрю Уилсона [7] о природе постсоветской политики.  Эти работы посвящены далеко не только украинскому восстанию, но в них живо освещена суть главных вопросов, которые решают исследователи Оранжевой революции. Конечно, существуют монографии, сборники и исследования, специально посвященные президентским выборам на Украине в 2004 г. [8]. К числу таких книг относятся еще одна важная книга Уилсона, которая тоже вышла не так давно (она посвящена Оранжевой революции и представляет собой своего рода справочник по этим событиям) [9]; исследование Штрассера, где он рассматривает роль гражданского общества в Оранжевой революции [10]; анализ Бредиса, посвященный Верховной раде [11], а также сборники работ под редакцией Курта/Кемпе, Бредиса, Макфола/Аслунда, Кузио, Шаповала и Лейна/Уайта [12]. Кроме того, существует множество важных статей, опубликованных в журналах [13].

Но лучше всего суть Оранжевой революции раскрыта в следующих двух книгах: «Электоральный авторитаризм: динамика несвободной конкуренции» Шедлера и «Виртуальная политика: имитация демократии в постсоветском мире» Уилсона. В господствующих российских трактовках Оранжевой революции главная проблема представлена, в лучшем случае как непомерно растянувшаяся борьба за власть между двумя конкурирующими политическими и экономическими кланами Украины: одних поддерживает Восточная Украина, других – Западная (группы, определяемые географическими и культурными различиями). В худшем случае, в России говорят о столкновении двух противоборствующих цивилизаций, в котором немалую роль играют «американцы».

Несомненно, во время тех выборов шла борьба между двумя определенными политическими группами; обе официально выступали за присоединение к ЕС, но одна была более прозападной, чем другая. Во многом, Оранжевая революция и не была собственно революцией, в отличие от французской, русской и других социальных революций. Возможно, это событие следует трактовать как акт массового гражданского неповиновения в целях сохранения или восстановления того демократического политического порядка, который был установлен принятой в 1996 г. украинской Конституцией. (С этой точки зрения, действительной политической «революцией сверху» следует, скорее, считать то, что происходило в России с 2000 г., когда Кремль методично разрушал зарождающиеся демократические институты российской политической системы и тем самым подспудно нарушал основные положения Конституции РФ 1993 г.). Тем самым, во время событий 2004 г., известных как «Оранжевая революция», вопрос был не только и не столько в том, кто победит на выборах. Проблема, которая привела в движение сотни тысяч украинцев и несколько крупных международных институтов, заключалась в процедуре проведения выборов. Главный вопрос состоял в том, были ли эти президентские выборы демократическими или нет. Начиная с 2004 г. российские кривотолки об Оранжевой революции намеренно упускали тот факт, что во время этого переворота речь, в первую очередь, шла не о том, какой политик будет править Украиной, а каким образом следует определить того, кто будет управлять страной. Вопрос о том, кто займет высшие государственные должности в Украине, был второстепенным. Непосредственной и наиболее важной задачей было выяснить, каков будет политический режим Украины после Кучмы.

Увидеть это различие помогают книги «Электоральный авторитаризм» Шедлера и «Виртуальная политика» Уилсона. Обе книги позволяют провести четкую линию между псевдодемократическим режимом, который существовал в Украине до Оранжевой революции, и протодемократической политической системой, установившейся после переворота: у Шедлера это показано с теоретико-концептуальной и межцивилизационно-сравнительной точек зрения, а у Уилсона проводятся сравнения контекстов внутри постсоветского региона. «Электоральным авторитаризмом» Шедлер называет особый род режима, одним из вариантов которого была Украина при Кучме. В таких странах регулярно проводятся якобы плюралистические голосования, которые называют «выборами», но, тем не менее, эти страны остаются диктатурами – пусть, по большей части, и в смягченном виде. Сущность таких систем сводится к следующему: в них формально приняты выборы, в которых участвуют много партий или кандидатов и которые представлены как фундамент легитимизации власти. Но при электоральном авторитаризме весь социально-политический контекст и процедура проведения «выборов» полны манипуляций, а результаты фальсифицируются в такой степени, что такие «выборы» уже нельзя считать демократическими. Здесь остается открытым вопрос, следует ли трактовать такие политические системы как гибридные режимы (нечто среднее между демократией и автократией) или определение «электоральный» же, на самом деле, представляет собой эвфемизм, призванный отвлечь внимание от того, что официальный политический процесс в странах с электоральным авторитаризмом находится под контролем, или, выражаясь словами Уилсона, является «виртуальным».

Для тех, кто только по посткоммунистическому контексту знаком с различными «политическими технологиями», призванными лишить демократические процессы их смысла, сборник Шедлера может оказаться занятным чтением. Из представленных в нем работ явствует, что эти феномены не так уж сильно обусловлены региональной спецификой постсоветского пространства, как мы могли бы ожидать. Таким образом, здесь мы сталкиваемся с более широким явлением, которое требует международного сравнения. «Виртуальная политика» Уилсона, в свою очередь, показывает, чем специфичен именно постсоветский контекст и каким образом там работают «политические технологии». Уилсон в мельчайших подробностях выявляет скрытый контроль власть имущих над информационными потоками, партийным строительством и избирательным процессом. Он показывает, как этот контроль в постсоветском мире подорвал демократию настолько, что получилась относительно новая система отношений между государством и обществом, в которой ключевые избирательные процедуры соблюдаются лишь формально, но зачастую лишены смысла из-за более или менее извилистых манипуляций.

Уилсон таким образом проводит терминологическую в политической науку, поскольку он возводит постсоветский конструкт «политическая технология», до того существовавший в основном в разговорной речи, в статус политологического понятия, то есть специального термина, который описывает определенные, по существу антидемократические, политические практики, используемые в политических PR-кампаниях, частично известных и на Западе. Идея Уилсона состоит в том, что «политическую технологию» следует понимать не только как радикализацию некоторых сомнительных политических практик, существующих на Западе (вроде массированной антирекламы, которая использовалась во время последних президентских предвыборных кампаний в США). Уилсон показывает, что «политическая технология» коренится, прежде всего, в советском прошлом России и других республик и продолжает особые диверсионные стратегии, разработанные КГБ и прочими спецслужбами советского блока для борьбы с антисоветскими настроениями и диссидентством.

Таким образом, Уилсон, с одной стороны, подчеркнул советскую специфику в «постсоветских трансформациях» и примкнул к тем исследователям, которые (в противоположность сторонникам номотетического подхода) делают акцент на значимости идеографических элементов в изучении современной России, Украины и пр. С другой стороны, это тот случай, когда посткоммунистические исследования могут сделать вклад в общую политологию: введенные Уилсоном термины «политическая технология» и «виртуальная политика» представляют собой понятия, которые применимы и к другим регионам и помогают увидеть, как политтехнологи, даже не имевшие опыта работы в советских спецслужбах, искажают демократические методы, будучи в равной мере циничны и изобретательны в подборе инструментов для инсценировки якобы демократических процессов.

Реакция нынешних российских правящих кругов на Оранжевую революцию была незамедлительной и бурной. Одна причина этого, видимо, в том, что Украина отказалась от электорального авторитаризма и вернулась на путь демократического развития. В 2004 г. Кремль был обеспокоен не только тем, что у Ющенко был более прозападный подход, чем у предположительно пророссийского Януковича. Оранжевая революция также показалась угрозой, потому что она затрагивала – и затрагивает сейчас – главные принципы путинской «суверенной демократии» (это словосочетание вошло в российский оборот уже после Оранжевой революции - «Полит.ру»). Она стала образцом того, как постсоветское общество выходит из тупика электорального авторитаризма и, при зарубежной поддержке и воспользовавшись остатками демократических методов, свергает фактическую диктатуру.

Возможно, именно опыт Оранжевой революции заставил Кремль три года спустя отказаться от попыток инсценировать политическую конкуренцию между партиями, которые он же и контролировал: в декабре 2007 г. он практически восстановил однопартийную систему [14]. С тех пор, как была опубликована «Виртуальная политика» Уилсона, в России кое-что изменилось: к концу 2007 г. Кремль практически перестал имитировать политический плюрализм. Вместо этого Россия вернулась к своему «особому пути», практически открыто отвергла принцип «сдержек и противовесов» и даже обратилась к древним византийским традициям, чтобы легититимизировать теперь уже неприкрыто монистический политический строй в стране. Такое развитие событий особенно поражает, если сравнить его с тем, что происходит в Украине – стране, чья история тесно связана с российской и которая еще сильнее, чем Россия, пострадала от непосредственно постсоветского кризиса 1990-ых. Украина и в 2009 г. всё еще находится на ухабистом пути к консолидированной демократии и медленно, но упорно добивается расположения таких институтов, как НАТО и ЕС. Более того, сегодня Украина развивается иначе, чем почти все прочие государства, возникшие из Советского Союза формата 1922 г.[15].

[1] Harry Eckstein, “Case Study and Theory in Political Science,” in: Fred I. Greenstein and Nelson W. Polsby, eds., Handbook of Political Science (Reading, MA: Addison-Wesley 1975).

[2] Vladimir Frolov, “Democracy by Remote Control,” Russia in Global Affairs, no. 4 (2005)

[3] Например, Paul D’Anieri and Taras Kuzio, eds., Aspects of the Orange Revolution I: Democratization and Elections in Post-Soviet Ukraine. Soviet and Post-Soviet Politics and Society 63 (Stuttgart: ibidem-Verlag 2007); Bohdan Harasymiw in collaboration with Oleh S. Ilnytzkyj, eds., Aspects of the Orange Revolution II: Information and Manipulation Strategies in the 2004 Ukrainian Presidential Elections. Soviet and Post-Soviet Politics and Society 64 (Stuttgart: ibidem-Verlag 2007); Ingmar Bredies, Andreas Umland and Valentin Yakushik, eds., Aspects of the Orange Revolution III: The Context and Dynamics of the 2004 Ukrainian Presidential Elections. Soviet and Post-Soviet Politics and Society 65 (Stuttgart: ibidem-Verlag 2007); Ingmar Bredies, Andreas Umland and Valentin Yakushik, eds., Aspects of the Orange Revolution IV: Foreign Assistance and Civic Action in the 2004 Ukrainian Presidential Elections. Soviet and Post-Soviet Politics and Society 66 (Stuttgart: ibidem-Verlag 2007); Ingmar Bredies, Andreas Umland and Valentin Yakushik, eds., Aspects of the Orange Revolution IV: Institutional Observation Reports on the 2004 Ukrainian Presidential Elections. Soviet and Post-Soviet Politics and Society 67 (Stuttgart: ibidem-Verlag 2007); Taras Kuzio, ed., Aspects of the Orange Revolution VI: Post-Communist Democratic Revolutions in Comparative Perspective. Soviet and Post-Soviet Politics and Society 68 (Stuttgart: ibidem-Verlag 2007).

[4] На это указывает официальная биографическая справка на вебсайте компании Фролова: http://www.leffgroup.ru/about/experts1.

[5] Taras Kuzio, “Russian Policy toward Ukraine during the Elections,” Demokratizatsiya, 13, 4 (2005): 491-517

[6] Andreas Schedler, Electoral Authoritarianism: The Dynamics of Unfree Competition (Boulder, CO: Lynne Rienner 2006).

[7] Andrew Wilson, Virtual Politics: Faking Democracy in the Post-Soviet World (New Haven/London: Yale University Press 2005). See also idem, “Ukraine's New Virtual Politics,” East European Constitutional Review, vol. 10, nos. 2-3 (2001): 60-66.

[8] См. обзорное эссе Тараса Кузио: Taras Kuzio, “Ukraine’s Orange Revolution: Rush to Judgement?” Journal of Communist Studies and Transition Politics, vol. 23, no. 2 (2007): 320-326.

[9] Andrew Wilson, Ukraine’s Orange Revolution (New Haven, CT: Yale University Press 2005). See also idem, “Ukraine's Orange Revolution, NGOs and the Role of the West,” Cambridge Review of International Affairs, vol. 19, no. 1 (2006): 21-32.

[10] Florian Strasser, Zivilgesellschaftliche Einflьsse auf die Orange Revolution: Die gewaltlose Massenbewegung und die ukrainische Wahlkrise 2004. Soviet and Post-Soviet Politics and Society 29 (Stuttgart: ibidem-Verlag 2006).

[11] Ingmar Bredies, Institutionenwandel ohne Elitenwechsel? Das ukrainische Parlament im Kontext des politischen Systemwechsels 1990-2006. Osteuropa: Geschichte, Wirtschaft, Politik 41 (Mьnster: LIT, 2007).

[12] Helmut Kurth and Iris Kempe, eds., Presidential Election and Orange Revolution: Implications for Ukraine’s Transition (Kyiv: Friedrich-Ebert-Stiftung 2005); Ingmar Bredies, ed., Zur Anatomie der Orange Revolution in der Ukraine: Wechsel des Elitenregimes oder Triumph des Parlamentarismus? Soviet and Post-Soviet Politics and Society 13 (Stuttgart: ibidem-Verlag 2005); Anders Aslund and Michael McFaul, eds., Revolution in Orange: The Origins of Ukraine’s Democratic Breakthrough (Washington, DC: Carnegie Endowment 2006); Taras Kuzio, ed., “Democratic Revolution in Ukraine: From Kuchmagate to Orange Revolution,” The Journal of Communist Studies and Transition Politics, 23, 1(Special Issue) (2007): 1-179; Iurii Shapoval, ed., U kol’orakh ‘pomaranchevoп revoliutsiп’ (Kyпv: EksOb 2007); David Lane and Stephen White, eds., "Rethinking the 'Coloured Revolutions'," The Journal of Communist Studies and Transition Politics, 25, 2-3(Special Issue) (2009): 111-412.

[13] Например: Lucan Way, “Kuchma’s Failed Authoritarianism,” Journal of Democracy, vol. 16, no. 2 (2005): 131-145; Taras Kuzio, “Ukraine’s Orange Revolution: The Opposition’s Road to Success,” Journal of Democracy, vol. 16, no. 2 (2005): 117-130; idem, “Kuchma to Yushchenko: Ukraine’s 2004 Elections, and ‘Orange Revolution’,” Problems of Post-Communism, vol. 52, no. 2 (2005): 29-44; idem, “The Orange Revolution at the Crossroads,” Demokratizatsiya, vol. 14, no. 4 (2006): 477-493; idem, “Ukrainian Foreign and Security Policy Since the Orange Revolution,” The International Spectator, no. 4 (2006): 1-18; Ararat L. Osipian and Alexander L. Osipian, “Why Donbass Votes for Yanukovich: Confronting the Orange Revolution,” Demokratizatsiya, vol. 14, no. 4 (2006): 495-518; Olena Yatsunska, “Mythmaking and Its Discontents in the 2004 Ukrainian Presidential Campaign,” Demokratizatsiya, vol. 14, no. 4 (2006): 519-534; Bohdan Klid, “Rock, Pop and Politics in Ukraine’s 2004 Presidential Campaign,” Journal of Communist Studies and Transition Politics, vol. 23, no. 1 (2007): 139-158; Mark R. Beissinger, "Structure and Example in Modular Political Phenomena: The Diffusion of Bulldozer/Rose/Orange/Tulip Revolutions," Perspectives on Politics, vol. 5, no. 2 (2007): 259-276; Michael McFaul, “Ukraine Imports Democracy: External Influences on the Orange Revolution,” International Security, vol. 32, no. 2 (2007): 45-83; Theodor Tudoroiu, ‘Rose, Orange, and Tulip: The Failed Post-Soviet Revolutions,’ Communist and Post-Communist Studies, vol. 40, no. 3 (2007): 315-342; Alexandra Hrycak, “Seeing Orange: Women’s Activism and Ukraine’s Orange Revolution,” Women’s Studies Quarterly, vol. 35, no. 3/4 (2007): 208-225.

[14] Andreas Umland, “Kremlin Overkill: Why Putin’s entry into party politics is the beginning of the end of Russian façade democracy,” Zerkalo nedeli, 13-19 October 2007

[15] Еще одно исключение отчасти представляет собой, конечно, Грузия, примером которой в 2004 г. воспользовалась Украина. Но у Грузии в последнее время начались трудности с демократизацией. О различиях между Грузией и Украиной см. Taras Kuzio, “Georgia and Ukraine: Similar Revolutions, Different Trajectories,” Eurasia Daily Monitor, vol. 4, no. 211 (2007), http://www.taraskuzio.net/media/pdf/Georgia_Ukraine.pdf . Молдавия и страны Прибалтики присоединились к Советскому Союзу позднее (в части Молдавии это верно только для территорий, контролировавшихся после Гражданской войны Румынией).

Андреас Умланд (Andreas Umland) - адъюнкт-профессор Католического университета в Айштетте (Katholische Universität Eichstätt-Ingolstadt). Занимается современной интеллектуально-политической историей России. Он один из редакторов журнала «Форум новейшей восточноевропейской истории и культуры», издаваемого кафедрой новейшей истории Центральной и Восточной Европы Католического Университета.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.