Люди уходили очень быстро. Главное было — сохранить жизнь. По следам этих былых жизней можно, кажется, ходить бесконечно. Правда, двигаться приходится с оглядкой: мародеры за своими трофеями здесь приходят с оружием, и личную безопасность может гарантировать только численный перевес. Ни обещанная строгость наказаний, ни блок-посты не помогают — российские солдаты не решаются даже останавливать груженные вещами машины.
Деревни сменяются деревнями, дома — домами: частично или полностью разрушенные, почти все — сожженные и все — разграбленные. Они похожи на распаханный ногой муравейник: жизни нет, есть набегающие иногда тени — никто (на всякий случай) не хочет быть увиденным. И каждый день приходит новая волна этих теней войны — сначала уносили то, что подороже и получше, теперь тащат горшки, вилки, стекла. Остается то, что хорошо горит и никому не нужно — книги, письма, фотографии, документы. Чужая жизнь…
В некоторых селах еще можно найти людей - больных и немощных грузинских стариков — тех, кто не успел, не захотел, не смог уйти вместе со всеми. Сейчас их может быть уже всего по паре человек на село. Да и те не всегда знают о существовании друг друга — если о тебе не знают, то, может быть, останешься жив. Им так кажется. И чтобы найти их, нужно знать, где именно искать. Водитель — знает. Проезжая одно из сел, он качает головой: «Здесь можно не останавливаться. Даже если кто-то был — уже убили бы».
А там, где живые еще остались, их нужно долго звать, объяснять, успокаивать. А потом убеждать трясущихся стариков, твердящих, пряча глаза: все в порядке. Бороться со страхом — своим и их — теперь уже перед всеми людьми.
От дома в грузинском селе отъезжает очередная машина. Пошел дымок. Скоро будет новое пепелище.