29 марта 2024, пятница, 17:20
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

13 августа 2009, 08:16

Кавказское измерение путинского десятилетия

9 августа 1999 года первый президент России Борис Ельцин назначил временно исполняющим обязанности главы правительства РФ Владимира Путина. На фоне тогдашних частых кадровых перестановок в высших эшелонах власти (известных как «сильные решения» и «рокировочки») назначение не слишком известного широким массам управленца на пост номер два в российской неофициальной Табели о рангах вряд ли могло претендовать на сенсацию. Напомним, что «сильное решение» по кандидатуре Владимира Путина стало пятым по счету за неполные полтора года. Начиная с апреля 1998 года, на должность главы федерального правительства президентом были выдвинуты Сергей Кириенко, Виктор Черномырдин (повторно, после «творческого отпуска»), Евгений Примаков и Сергей Степашин (последний в жесткой конкуренции с Николаем Аксененко).

Новый протеже Бориса Николаевича не был думским трибуном и участником «информационных войн». Он вообще не был публичным политиком, хотя в аппаратных играх уже успел приобрести определенный опыт и вес. Вот как оценивал будущего преемника Ельцина «Коммерсант». Статья под названием «Шабдурасулов и Митина. Кремлевская чистка» (кто без труда вспомнит теперь этих в то время «раскрученных персонажей»?) была опубликована 26 мая 1998 года по итогам серии из шести кадровых решений Бориса Ельцина. Одним из этих указов Владимир Путин назначался первым заместителем руководителя президентской администрации. Издание констатировало: «На место Митиной назначен руководитель государственного контрольного управления президента Владимир Путин. Он пришел в администрацию еще в «чубайсовском» призыве, но сумел сработаться с Валентином Юмашевым и в последнее время считается одной из самых влиятельных фигур в Кремле». Тогда «Коммерсант» пророчески предсказывал: «Можно не сомневаться, что бывший подполковник КГБ выстроит гораздо более жесткие отношения с губернаторами…» В сентябре 2004 года Владимир Путин отменил выборы региональных руководителей, полностью реализовав этот прогноз. Однако в период 1998-1999 гг. он только пытался выйти из тени. 25 июля 1998 года «одна из самых влиятельных фигур» возглавила ФСБ (одновременно, начиная с 26 марта 1999 года, стала секретарем Совета безопасности РФ). Однако, повторимся еще раз, в публичной политике Владимир Путин не «засветился». Отсюда и популярный в то время вопрос «Who is Mr.Putin?». Наверное, инициатива Бориса Ельцина десятилетней давности была бы воспринята, как очередное чудачество «дедушки», если бы не два принципиальных момента.

Во-первых, первый российский президент фактически определил нового и.о. как своего преемника. Во-вторых, кадровое назначение состоялось во время разворачивания активных боевых действий в самой крупной северокавказской республике - Дагестане. 7 августа 1999 года боевики Хаттаба и Шамиля Басаева, именующие себя «Исламской миротворческой бригадой», объявили о начале операции «Имам Гази-Магомед». На практике это означало распространение активных военных действий на второй (после Чечни) субъект РФ. После поражения в первой «чеченской кампании» (боевики вошли в Грозный 6 августа 1996 года, а Хасавюртовская капитуляция была подписана 31 августа того же года) боевые действия в Чечне не велись, хотя террористические акты и диверсии с территории республики производились с завидной регулярностью. Говорить о прочном мире также не приходилось. Отношения Москвы и Грозного складывались неоднозначно.

В течение трех лет с де-факто властями Чеченской Республики Ичкерия Москва пыталась выстраивать конструктивные отношения (признавая «отложенный статус» этого образования до 2001 года). Президент РФ Борис Ельцин и Аслан Масхадов, избранный президентом де-факто Чеченской Республики Ичкерия в январе 1997 года, в том же году подписали «Договор о мире и принципах взаимоотношений между Российской Федерацией и Чеченской Республикой Ичкерия» и Соглашение «Об основных экономических отношениях между Москвой и Грозным». Однако ичкерийский государственный эксперимент провалился не столько из-за козней Кремля, сколько по внутренним обстоятельствам. По справедливому замечанию известного исследователя Джабраила Гакаева, «государство Ичкерия не состоялось как с точки зрения международно-правового признания (де-юре), так и с точки зрения конструирования институтов публичной власти, защиты основных прав и свобод граждан». И в этом была одна из главных причин начала операции «Имам Гази-Магомед». В самом деле, сепаратистской элите не удалось построить эффективную власть, подавить вольницу полевых командиров, противостоять похищениям людей, выстроить диалог между сторонниками светской и религиозной моделей общества и государства. Более того, за время де-факто независимости радикальные силы, считавшие, что вслед за Чечней пришло время «освободить» весь Кавказ, укрепили свои позиции. Британский историк и политолог Анатоль Ливен замечает: «Даже если оставить в стороне спорное утверждение о том, что Чечня является оплотом терроризма, факт остается фактом: в августе 1999 г. эти силы спровоцировали широкомасштабное вооруженное вторжение из Чечни в Дагестан, которое стоило жизни 270 российским солдатам и сотням дагестанских милиционеров и мирных жителей. В этой ситуации Россия, несомненно, имела законное право нанести ответный удар». 7 августа 1999 года война пришла в Дагестан. Более того, стало понятно, что без подавления инфраструктуры «федерации полевых командиров» в Чечне военная операция в Дагестане не принесет сколько-нибудь удовлетворительных результатов.

Таким образом, с первого дня своего назначения Владимир Путин был поставлен в жесткие рамки. Он должен был исполнять роль «воюющего премьера». В принципе, ситуация в Дагестане должна была быть ему хорошо знакома по прежнему месту работы. Напомним, что за год до нападения Басаева и Хаттаба в августе 1998 года в трех селах Дагестана исламские радикалы заявили об отказе подчиняться официальным властям Дагестана и о создании «Отдельной исламской территории». Внутри нее произошли ликвидация официальной власти силовых структур, введение шариатского судопроизводства и вооруженных постов по защите «суверенитета» данной территории. По своей сути «Отдельная исламская территория» стала вторым после Ичкерии де-факто государством на российском Северном Кавказе. Безусловно, занимая пост директора ФСБ начиная с 25 июля 1998 года, он был в курсе процессов в тех дагестанских селах. Однако, встав во главе федерального правительства, Путин не стал рефлексировать по поводу причин нападения боевиков на Дагестан. Он начал бороться с этим вызовом как с политической стихией, захлестнувшей страну.

Фактически «эпоха Путина» началась на Северном Кавказе. Политическая звезда его взошла на российском небосклоне именно в «кавказской точке». Впоследствии в период двух президентских легислатур Владимира Путина (2000-2008 гг.) события в регионе Большого Кавказа (объединяющего российский Северный Кавказ, независимые и де-факто государства Южного Кавказа) не рез становились знаковыми символами как для Владимира Путина лично, так и для идеологии и политической практики Российского государства. Кем был Путин до «горячего августа» 1999 года? Влиятельным администратором. В этом у него не было монополии, напротив, конкуренты во властных коридорах у будущего президента были серьезные, искушенные в аппаратных интригах не меньше него. Без испытания Кавказом он и остался бы ставленником ельцинской семьи с невысоким рейтингом. Кстати, его утверждение в должности премьер-министра в Госдуме было не таким уж единогласным. И уж точно никоим образом не походило на нынешние думские голосования. 16 августа 1999 года за нового Председателя федерального правительства проголосовали всего 233 депутата (против 84 голоса и 17 воздержавшихся). Однако опасность повторения в Дагестане чеченского сценария и решительность нового главы правительства сделали Путина за очень короткий срок политиком номер один в стране. И дело здесь не в конспирологических теориях по поводу искусственно организованного вторжения боевиков. Басаева и Хаттаба не надо было заманивать в Дагестан с помощью хитрых комбинаций спецслужб. Еще в январе 1997 года в Грозном был создан союз политических сил «Исламский порядок», затем в августе того же года Конгресс «Исламская нация», и, наконец, в апреле 1998 года Конгресс народов Ичкерии и Дагестана (во главе с председателем Шамилем Басаевым). Еще в июне 1998 года Маджлис этого Конгресса заявил о готовности «поддержать народ Дагестана», «сформировав миротворческие структуры Кавказа» (конечно, со своими представлениями о том, что такое миротворчество). Повторимся еще раз, «вторая чеченская кампания» была запрограммирована провалом ичкерийского государственного эксперимента и усилением исламистской идеологии, постепенно вытеснившей идеологию светского чеченского национализма. Путин просто принял вызов и использовал его более чем на сто процентов не только для защиты единства и целостности РФ, но и для укрепления режима личной власти. Впрочем, о последствиях кавказской проверки на прочность мы поговорим чуть позже.

24 сентября 1999 года по ТВ прозвучало знаменитое не вполне политически корректное высказывание Путина. Впоследствии подобного рода комментарии станут его фирменным стилем, у которого найдутся поклонники не только среди представителей «партии и правительства», но и среди интеллектуалов как в России, так и на Западе: «Российские самолеты наносят и будут наносить удары в Чечне исключительно по базам террористов, и это будет продолжаться, где бы террористы ни находились. …Мы будем преследовать террористов везде. В аэропорту — в аэропорту. Значит, вы уж меня извините, в туалете поймаем, мы и в сортире их замочим, в конце концов. Все, вопрос закрыт окончательно». Легитимность первого срока Путина во многом была обеспечена благодаря его жесткой линии на Северном Кавказе. И хотя легитимность второго срока была обеспечена не только одним Кавказом, тот факт, что Чечня перестала быть зоной активных боевых действий (идеи сепаратизма перестали быть популярны среди чеченцев), повлиял на укрепление авторитета российского президента и облегчил (наряду с использованием административного ресурса) его переизбрание в 2004 году.

Однако, приняв северокавказский вызов и решив задачи по недопущению «экспорта Ичкерии» (с нашей точки зрения, оправданные даже с позиций сегодняшнего дня), Владимир Путин не смог выйти из шинели «горячего августа 1999 года». Политическая стилистика военного менеджера стала использоваться им в тех сферах, где она не была жизненно необходима, как в дагестанской ситуации десятилетней давности. Можно согласиться с Анатолем Ливеном, что «политическая безответственность и моральный абсолютизм» либеральной интеллигенции в постсоветской России 1990-х гг. «нередко выходили за разумные пределы». Нередко эта общественно-политическая группа обвиняла власть, армию и спецслужбы, имея практически нулевой административный и военный опыт. Однако отлучение этой группы от большой политики не только убило на корню политическую конкуренцию в стране, но и архаизировало управленческую и политическую практику путинской России. Отсутствие публичной критики власти с либерально-демократических позиций (нормальных, конечно, а не в рамках партии ЛДПР), способствовало не столько укреплению государства, сколько усилению неформальных бюрократических процедур, ослаблению властных институтов, а значит, и росту коррупционных связей, ослабляющих российские позиции на Северном Кавказе.

Наверное, можно согласиться с мнением Егора Гайдара о «стагнирующем вороватом российском капитализме» 1990-х годов. Однако методы военного менеджмента во взаимоотношениях власти и бизнеса привели к неслыханной монополизации и сращиванию власти и собственности. В условиях же Северного Кавказа это ведет к практически полному уничтожению автономного от власти и коррупционных связей бизнеса. Не здесь ли источник еще одной «системной угрозы» для региона? Ведь отсутствие реализации для молодого амбициозного поколения - это важнейшая предпосылка для пополнения салафитских джамаатов и националистических групп. Можно согласиться и с мнением о том, что «информационные войны» олигархов имели к свободе слова весьма отдаленное отношение. Однако ликвидация свободы слова и публичной политики привела к неадекватному пониманию происходящего самими же российскими гражданами. Может быть, кто-то в Кремле считает, что российскому электорату лучше не задумываться о проблемах Дагестана или Чечни. Но отсутствие мыслей на эту тему только укрепляет региональный изоляционизм, ксенофобию и фрустрацию. Последнее явление практически неизбежно, особенно когда после телевизионных отчетов о девяноста процентах за «Единую Россию», поданных в Чечне, Ингушетии или в Дагестане, следуют информационные сообщения о терактах и диверсиях в этих же республиках. В этом плане показательна последняя (в роли президента) четырехчасовая пресс-конференция Владимира Путина от 14 февраля 2008 года. В этот день, когда уходящий (точнее переходящий на другую работу) глава государства отвечал на тщательно отобранные вопросы по Ингушетии, в самой республике было совершено вооруженное нападение на сотрудников патрульно-постовой службы МВД Ингушетии, шесть человек были ранены.

Отразив августовский натиск исламистских радикалов, Путин и ведомая им «вертикаль» не стали системно разбираться в причинах, породивших и «чеченский кризис», и создание «Отдельной исламской территории», и вообще в причинах нелояльности федеральной власти жителей Северного Кавказа. С одной стороны, жители Дагестана в августе 1999 года доказали всему миру, что они - настоящие россияне. Еще не представляя себе до конца реакцию федеральной власти, не думая о почетных должностях и пенсиях, они стали записываться в ополчение и противостоять боевикам. С другой стороны, центральная власть не должна была наслаждаться этим фактом, понимая, что за симпатии своих граждан надо бороться не только на выборах. Именно в этих людях (говоря шире, в северокавказском обществе), а не в региональных коррумпированных кланах Москва могла бы найти шанс для преодоления кризиса своей северокавказской политики. Но после августа 1999 года Москва Путина сделал другие ставки.

На Северном Кавказе укрепление «вертикали власти» свелось к заключению нового (неформального) пакта федерального центра с региональными элитами. Последние отказываются от националистического дискурса (публично, но не в сфере повседневности) и демонстрируют лояльность и преданность Кремлю. За это Кремль закрывает глаза на политические действия региональных режимов. Отсюда абсолютная поддержка президентов Чечни и Ингушетии соответственно Рамзана Кадырова и Мурата Зязикова (ушедшего в отставку уже в первую легислатуру Дмитрия Медведева). Фактически официальным курсом Кремля стала поддержка республиканских режимов любой ценой. Даже утративший (после Бесланской трагедии) авторитет глава Северной Осетии Александр Дзасохов был снят со своего поста после временной паузы - дабы не создавать впечатление, что федеральная власть пошла на уступки требованиям общественности. В ответ на это власти республик Северного Кавказа демонстрируют самую высокую лояльность Москве среди всех российских регионов. Это блестяще продемонстрировали итоги выборов в Государственную Думу РФ 2 декабря 2007 года, а также выборов президента России 2 марта 2008 года. Самые высокие результаты по России были зафиксированы именно в северокавказских субъектах РФ (в Ингушетии и в Чечне в 2007 году они превосходили 90%-ный уровень). Таким образом, при Путине российская власть взяла все худшее из наследия ельцинской эпохи. Разница только в том, что Ельцин делал это в более тяжелых условиях («парад суверенитетов», распад Советского Союза и угроза дезинтеграции РФ). И сегодня при преемнике Владимира Владимировича эта модель, по сути, не изменилась.

Между тем, значение Северного Кавказа не ограничивалось для Путина одной лишь внутренней политикой. В 2001 году встраивание Чечни в контекст противоборства международному терроризму способствовало существенной корректировке подходов США и некоторых государств ЕС к оценке российских действий на Северном Кавказе. Фактически можно говорить об определенном переломе в восприятии российской операции в Чечне.

Если же говорить о Южном Кавказе, то и здесь влияние происходящих там процессов распространялось в 2000-х гг. - как на внешнюю политику, так и на внутреннюю. Именно Грузия (государство Южного Кавказа) стала первой страной СНГ, в которой успешно прошла «цветная революция». Через некоторое время после этого противостояние «цветной угрозе» стало главной внешнеполитической идеологемой Кремля в его политике на постсоветском пространстве. Именно в Грузии, начиная с 2003 года, был с наибольшей полнотой продемонстрирован процесс смены поколений постсоветских политиков. Приход к власти в Грузии Михаила Саакашвили стал не просто появлением нового неудобного партнера для Москвы. На постсоветском пространстве началась «революция поколений», когда к высшей власти стали приходить люди, не связанные получением образования, карьерой с советской эпохой и с Россией. «Революция роз» в Грузии (как и последующая «оранжевая революция» на Украине) существенным образом повлияла на выработку внутриполитических приоритетов российской власти. Ощущение опасности «революции снизу» (особенно поддержки таких выступлений Западом) заставило Кремль усилить изоляционистскую и антизападническую риторику. Во многом именно после событий 2003 года идеология «осажденной крепости» стала доминирующим трендом, а концепция «суверенной демократии» получила фактическое признание (несмотря на лично критические высказывания о ней Владимира Путина и Дмитрия Медведева).

Следует особо отметить, что не все новые тенденции и вызовы и на Южном, и на Северном Кавказе были личным вкладом Владимира Путина. Многие сложные проблемы достались путинской России по наследству (так, «американизация» Кавказа началась с середины 1990-х гг.; тогда же обнаружились пределы «советской инерции»). Некоторые вызваны объективными причинами. Грузия и Азербайджан пострадали от этнополитических конфликтов, а потому, не получив военно-политической поддержки России, обратили свой взор в сторону США, ЕС, Турции. Оказавшаяся в международной изоляции Армения также объективно заинтересована в диверсификации внешнеполитических и внешнеэкономических связей. Некоторые вызовы были спровоцированы не Москвой, а Тбилиси. Речь идет о процессе «разморозки» конфликтов, начатом и форсированном Михаилом Саакашвили в 2004 году в Южной Осетии и в 2006 году в Абхазии. Нельзя не заметить, что на радикализацию позиций Москвы повлияли и не до конца продуманные и просчитанные действия ведущих мировых игроков и международных организаций (расширение НАТО за счет Грузии, попытки ограничить роль РФ в процессах мирного урегулирования на Южном Кавказе). В развитии Северного Кавказа также немалая роль принадлежала объективным факторам, не зависящим от воли Кремля. Путину в наследство досталась и система неформальных связей власти (базирующихся на клановых механизмах), и система «мягкого апартеида» (когда только представители т.н. «титульных» этнических общностей имеют преференции в «своей республике», а представители «некоренных народов» подвергаются дискриминации). Смена дискурсов (когда этнический национализм уступил место религиозному радикализму, идеи сецессии были заменены идеологией джихадизма) также мало зависела от воли Кремля.

Но многие негативные тенденции были усилены во многом благодаря подходам российской власти в «эпоху Путина». Среди них можно назвать фактический отказ от диверсифицированной внешней политики, ее излишняя персонификация, попытки перевести отношения с соседними странами в рыночный формат при одновременном требовании лояльности. Во внутренней же политике на Северном Кавказе в 2000-2008 гг. дистанционное управление (при котором центр опирается на внешнюю лояльность, но не проводит социально-политическую интеграцию) только усилилось (наиболее яркий пример тому - Чечня Рамзана Кадырова, которой позволено вести диалог даже с ярким представителем ненавистной Кремлю Ичкерии Ахмедом Закаевым).

Однако обсуждая сегодня десятилетний юбилей путинского восхождения на российский политический Олимп, было бы неверным говорить об эпохе второго президента РФ исключительно в прошедшем времени. Путин получил (говоря его же словами) «дембель» как президент. Но он продолжает оставаться главой российского правительства, то есть занимает тот самый пост, который открыл ему в 1999-2000 гг. дорогу к президентскому креслу. Вертикаль власти меж тем стоит, и, как пел в свое время популярный исполнитель Игорь Тальков, «винтики на месте и работает машина». Кавказский же фактор в этом непростом механизме играет по-прежнему значительную роль.

Автор - зав. отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа, кандидат исторических наук

См. также:

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.