29 марта 2024, пятница, 12:54
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

18 ноября 2008, 00:59

От Гримсби Ройлотта до Эдуардо Лукаса

Нижеследующий текст продолжает серию небольших заметок, посвященных одной теме – 1980-м годам. Автор не собирается «переоткрывать» это десятилетие, вводить на него моду, или беззастенчиво предаваться ностальгии и лирическим воспоминаниям, столь распространенным в нынешнюю эпоху «новой задушевности». Нет. Столь же чужд ему и подход чисто теоретический, историософский, идеологический. Просто частные наблюдения частного человека, который жил в те годы, который живет сейчас и имеет возможность сравнивать, рассуждать, комментировать, анализировать. Разные стороны восьмидесятых – как они сохранились в памяти, как они видятся сейчас, как культурные механизмы и жизненные практики работали тогда – вот об этом я пытаюсь рассказать в нескольких текстах.

Между прочим, на хронологию и периодизацию советских восьмидесятых может быть и иной взгляд. Скажем, они начались в 1979 году, когда доктор Гримсби Ройлотт погиб в результате несчастного случая на своей злодейской работе – его укусила змея, которую он натравливал на собственных падчериц. В произошедшем оказались виновны двое джентльменов из Лондона, неслучайно оказавшиеся в спальне оставшейся в живых падчерицы. После этого происшествия один из джентльменов, врач по профессии, решил посвятить свободное время описанию подвигов другого, который называл себя «частным сыщиком». Вполне возможно, что советские восьмидесятые закончились в 1986 году, когда второй джентльмен, удалившийся было от дел и разводивший пчел в Суссексе, при деятельном участии своего брата, высокопоставленного государственного чиновника (а также того самого врача-беллетриста) смог разоблачить шпионскую сеть, действующую в Соединенном Королевстве, что, однако, не предотвратило начала Первой мировой войны. Между 1979-м и 1986-м годами произошло немало примечательного. Два помянутых джентльмена уничтожили преступный синдикат, наводивший страх на аристократический Лондон. Они освободили наследника одного из знатных и богатейших фамилий страны от родового проклятия. Они пристрелили беспощадного убийцу-плевуна и раскрыли убийство сына некоего британского майора. С похождениями Шерлока Холмса и доктора Ватсона переплелись другие не менее примечательные события. В том же 1979 году сотрудники угрозыска, ведомые хриплоголосым капитаном в коричневом пиджаке и брюках-галифе, обезвредили шайку чудовищных злодеев, возглавляемую не менее живописным и хриплоголосым мужичком, спину которого, к тому же, украшал горб. Наконец, в 1984-м юный историк Костя Ромин оказался свидетелем процесса исторической значимости – исхода москвичей из общих ульев в отдельные родовые гнезда. В данном конкретном случае исход не обошелся без драм; однако, в конце концов, все они – и специалист по романской литературе, строчащий предисловия к пухлым советским переводам, и переводчица-латиноамериканистка, и бывший гравер, и медсестра, и юная пловчиха, и эстрадный мело-фельетонист, и даже мотоциклист-любитель – остались в выигрыше. Сыщики-джентльмены, злодеи-горбуны, водевильные интеллигенты – таково население портативного теле-рая, обреченного, дурацкого и по-своему прекрасного, исчезнувшего с первым же дуновением другого времени, разметавшим в клочья, в куски, в отдельные фразы их хрупкий мир.

Прежде чем продолжить этот текст, я должен сделать маленькое, но очень важное, уточнение. Я не смотрел ни один из этих телесериалов – ни «Шерлока Холмса», ни «Места встречи», ни «Покровских ворот» - в те времена, когда они появлялись на экране. Ей-Богу, было совсем не до этого. Пластинки, портвейн, книжки не оставляли ни единого шанса добраться до дома, вечерком чинно сесть у телевизора рядом с родителями и предаться семейным радостям во славу семейных ценностей. Прав был поэт, юность – это возмездие; только вот хотелось бы уточнить, кому. То ли возмездие тем, с кем ты не удосужился ни разу посидеть у телевизора в 1984-м, то ли тебе самому, когда ты сейчас вспоминаешь об этом с запоздалыми угрызениями совести. Так, или иначе, фильмы эти автор сих строк узнал позже – в митьковском фольклоре, в мгновенно надоевших присказках, потом – в радостно-идиотической рекламе времен раннего российского капитализма. И только относительно недавно я проштудировал их, внимательно, по многу раз, как историк изучает средневековые хроники и финансовые документы захудалого герцогского двора. Поэтому нижеследующее следует считать скорее историческим рассуждением, максимально отстраненным и не имеющим почти никакого отношения к самому рассуждающему.

Советские восьмидесятые были временем расцвета телесериала. Сам жанр появился, конечно же, раньше – тут и «Большая перемена», и «Приключения принца Флоризеля» и, конечно же, перехваленная шпионская мыльная опера о Штирлице, Мюллере и пианистке Кэт (прибавим к ним двухсерийные фильмы, вроде уморительной «Здравствуйте, я ваша тетя»). Они талантливы, эти первые сериалы; но самое важное было то, что именно на них проверялась способность зрителя -- не теряя почвы под ногами, не покидая общего советского контекста -- к самому разнузданному эскапизму. Собственно, способность к массовому восприятию «чистого искусства» -- но не эстетского, не парнасского, не маллармистского, а массового. Это значит, что зрители должны были молчаливо разделять определенную систему ценностей (моральных, эстетических, даже бытовых) и уметь внимать самой дерзкой фантазии, не покидая этой самой системы. Речь, конечно же, не о коммунистических идеалах и прочей политической чепухе; речь о том, что в семидесятые годы советское (городское, интеллигентское) общество выработало основные жизненные принципы «спокойного», «мирного», «тихого», «долгого» исторического времени.

Не следует забывать, что семидесятые были в СССР временем прогресса – не столько «научно-технического», сколько бытового. Люди стремительно расселялись в отдельные квартиры, где царствовал телевизор, книжный шкаф и холодильник. Это была эпоха медленного, но верного созревания частного советского человека, почти неподвластного ни коммунистической трескотне, ни отчаянным диссидентским сигналам из-под глыб. Эти частные люди создали удивительную паутину социальных связей, первую устойчивую сеть после страшной социальной атомизации времен Ленина, Сталина (да и Хрущева тоже). И вот это новое обывательское городское общество нуждалось в своем собственном искусстве, именно оно скупало на корню гигантские тиражи любых книг, не похожих на сочинения лауреатов Ленинских премий, оно ломилось на любые приличные спектакли, кинопоказы, выставки. И конечно, телевизор существовал будто специально для этих людей.

Это было своего рода викторианство, учитывая, как долго правил Брежнев. Но если настоящее историческое «викторианство» создало свое «викторианское искусство», то в СССР семидесятых все запаздывало – как вообще в этой стране ничего вовремя не делалось. Искусство советского викторианства – телесериалы - достигло совершенства лишь тогда, когда сам этот странный исторический эрзац закончился. Поэтому столь ретроспективно-исторически насыщенны шедевры того времени. Два из них («Место встречи изменить нельзя» и «Покровские ворота») вообще посвящены советской истории, более того – переломным ее эпохам, концу войны и «оттепели». До них советское массовое кино обращалось к «героическим датам», «историческим событиям» с героическими (или чисто пропагандистскими, а иногда – чисто лирическими) целями; здесь же нам рассказывают просто занимательные, невероятные истории из частных жизней. Это не совсем так в сериале Говорухина (худшем в ряду телешедевров восьмидесятых), где режиссер пытается выстроить некий символический историко-пропагандистский ряд (далекий от тогдашнего официального), будто предвосхищая постсоветский госзаказ. Каждый раз, когда МУРовцы выезжают на задание, над распахнутыми воротами ментовки возвышается купол церкви. «Христочекистов» изобрел не лидер группы «Телевизор», а режиссер Говорухин и актер Высоцкий, оснастивший речь капитана Жеглова отвратительным псевдохристианским резонерством (это, кстати, отмечает на допросе врач Груздев-Юрский). В остальном же, «Место встречи» -- псевдоисторический фильм о частных людях, обитателях рая «бескорыстных простых советских людей» времен великой войны. Фильм не подменял так называемую «историческую реальность» (в 1979 году тем, кто двадцатипятилетним вернулся с войны, было всего под шестьдесят, и они прекрасно все помнили), он создавал другую, лучшую, эстетически совершенную. «Покровские ворота» сделали это еще убедительнее – как потому, что были более социально сфокусированы (на интеллигенции), так и из-за отсутствия идеологических и моралистических потуг. Только внимательный зритель с воображением вчитает сегодня в героев того фильма их возможную настоящую судьбу: что пережил немолодой уже эстрадный певец Велюров в тридцатые? От каких таких «щелчков» защищала Хоботова его жена Маргарита Павловна во время погромных компаний конца сороковых? Куда исчез муж тети Костика Ромина? Я уже не говорю о том, что чета Соевых удивительно напоминает старого Мариенгофа и его жену, а стиховед Орлович вызывает в памяти знаменитого филолога Жирмунского (хотя, конечно, последний жил в Ленинграде -- помню, помню, но все же...). Этот брызжущий весельем фильм на самом деле грустен; он --эпилог советской интеллигентской истории. Очевидно, что, в конце концов, и Костик сбежит от своей вульгарной Риты (не он ли двадцать с лишним лет спустя станет измочаленным героем «Осеннего марафона»?), и Хоботов остервенеет от людочкиного идиотизма, Велюров сопьется, Савранский погибнет в аварии, а Маргарита Павловна окончательно превратится в ведьму. В конец концов, и дом этот снесут – уже в 1984 году.

В этом смысле, самое «чистое» из всех «чистых телеискусств» советских восьмидесятых – сериал о Шерлоке Холмсе и докторе Ватсоне. Здесь настоящее, британское викторианство рассказов Конан-Дойля наложилось на «советское викторианство» 1970-х, определившее сознание зрителя. Сильнейшая эссенция этого «викторианства в квадрате» пропитала дом 221-б на рижской Бейкер-стрит -- он не сгнил и не рухнул. Он стоит до сих пор, прочно покоясь на ритуалах, а, значит, существует не в истории, а в мифе. Холмс всегда курит трубку, Ватсон всегда завтракает в клетчатом костюме, Лестрейд никогда не отказывается от выпивки, миссис Хадсон всегда пошатывает. При очевидной чужести советскому человеку пледов, каминов, бриджей, кэбов, он узнавал себя в вечном мире, в котором все было заведено навсегда (по крайней мере, надолго), где полиция была глупа, где неформальные связи значили гораздо больше, чем формальные, где – и это очень важно! – государства будто и не существовало. Оно вторглось в последнем фильме, «Двадцатый век начинается», и это вторжение привело к полному эстетическому провалу. Тонкий ироничный пастиш, не претендовавший ни на что, кроме тихого наслаждения у синего экрана в отдельной хрущевке или брежневке, превратился в грубый фарс, прообраз невыносимого «перестроечного кино». Действие фильма происходит в 1914 году, том самом, в котором двадцатый век, век тотальных государственных машин, действительно начался. Советские восьмидесятые кончились тогда, когда Холмс стал работать на государство.

В следующем выпуске «1980-е revisited» - о том, что дело не в деньгах, и не в количестве женщин.

См. также другие тексты автора:

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.