Лекция: Северокорейский взгляд на Вторую мировую войну

Андрей Ланьков — историк-кореевед, профессор университета Кунмин в Сеуле. В этой лекции он рассказывает о специфическом взгляде на Вторую мировую войну — из Северной Кореи.

Обычно войны в истории ведутся против стран, которые то ли в представлении элит, то ли в представлении народа являются «врагами».

Северная Корея находится в необычной ситуации: с точки зрения существующего там режима, в ключевых событиях истории страны непозволительно большую роль играли страны, ныне являющиеся союзниками КНДР или, по крайней мере, придерживающиеся в отношении Северной Кореи доброжелательного нейтралитета.

В результате в Северной Корее была создана своя версия событий 1930–1953 гг., которая не имеет ни малейшего отношения к хорошо известным и подтвержденным фактам. Она сконструирована таким образом, чтобы легитимировать существующий режим и, одновременно, не создать излишних проблем в отношениях с союзниками. В результате на страницах северокорейских учебников происходят сражения, никогда в действительности не имевшие места, скромные комбаты ведут на равных переговоры с маршалами, а решающие победы одерживаются армиями, которых на самом деле просто не существовало.

Модераторы: Борис Долгин и Дмитрий Ицкович.

Предыдущие онлайн-лекции — разговоры с Ильей Хржановским, Александром Аузаном, Маратом Гельманом, Леонидом Вальдманом и другими — вы можете посмотреть на нашем YouTube-канале. Также за расписанием онлайн-лекций можно следить на нашем сайте.

Ланьков: Со Второй мировой войной, точнее, с событиями 1932–1953 годов (это Вторая мировая война в её широком восточноазиатском понимании, вместе с Корейской войной) Северной Корее очень не повезло. То, что реально происходило в это время в истории, даёт северокорейскому... не только руководству, давайте уж честно, но и северокорейскому народу очень серьёзные основания для того, чтобы испытать крайне неприятное чувство, которое обычно называют «ресентимент».

Почему я говорю о периоде с 1930 по 1953 год? Для Восточной Азии Вторая мировая война началась раньше, чем для Европы. Более того, в своё время, в период советско-китайского конфликта, вопрос о «правильной дате» начала Второй мировой войны был одним из предметов дискуссий между советской и китайской историографиями. Для китайской и корейской историографии Вторая мировая война началась то ли в 1930–1931 году, после нападения Японии (захват Маньчжурии), то ли в 1937, когда началась уже большая война в Китае. В любом случае, это случилось точно не в 1939 году, так как события в Польше на Дальнем Востоке не заметили: там к тому времени уже шла война по полной программе.

Период, условно говоря, с начала 1930-х и до окончания Корейской войны в 1953 году даёт, как я уже говорил, основания испытать весьма неприятное и болезненное чувство, именуемое ресентиментом. Дело в том, что в этот период решающее влияние на судьбы Кореи оказывали иностранцы. В лучшем случае корейцы были младшими, скорее даже очень, партнерами этих иностранцев, а во многих случаях вообще не играли никакой роли в событиях, которые напрямую определили судьбу их страны. Если мы посмотрим на те силы, которые двигают корейскими войнами в истории, одна из них — главная, но не единственная — это как раз чувство ресентимента, желание переписать историю так, чтобы не было мучительно больно за то, что происходило тогда. 

Многие из этих чувств существуют и на Севере, и на Юге. Как-то я говорил, что в отношении к древней истории на Севере и Юге также похожие тенденции, но на Севере всё выражено в разы, даже в десятки раз сильнее. Когда речь идёт о современной истории — точно в десятки раз.

В Северной Корее, однако, есть дополнительная задача. Во-первых, северокорейский правящий режим уже давно, более полувека, легитимизирует себя как истинно национальный режим, причём с течением времени эта истинно национальная составляющая — «мы самые корейские корейцы» — в идеологии Северной Кореи становится всё более и более важной. Плюс, конечно, это легитимизация конкретной правящей семьи и её ближайшего окружения, которая находится у власти уже третье поколение, с 1945–1946 гг. Нужно как-то представить историю так, чтобы, во-первых, смягчить ресентимент, подчеркнуть собственную роль, подчеркнуть национальный характер и первенство северокорейского режима, и подчеркнуть особую роль в становлении этого режима дедушки того человека, который сейчас ею правит (если очень нужно, то даже прадедушки и прабабушки, до них дело тоже изредка доходит).

Этим задачам и подчинена кампания переписывания истории «по-северокорейски». Она редкостная в своей, скажем так, дерзости, радикальности и решительности. Когда мы говорим об исторических «корректировках» или «фальсификациях», обычно мы имеем дело с этакой работой в стиле «фотошопа»: берётся реальный материал и на его базе создаётся нечто новое, слегка подретушированное. В Корее мы имеем дело на с фотошопом, а с живописью. Речь идёт не о маленьких коррекциях, а о создании картины, которая некоторое — довольно отдалённое местами — отношение к реальным событиям имеет, но уровень свободы огромный. Фактически создаётся свой исторический нарратив, который в некоторых важных пунктах самым откровенным образом противоречит хорошо известным, доказанным историческим фактам, но который политически полезен и который поддерживается всей немалой мощью государства. 

Это возможно потому, что, во-первых, ставки довольно высоки (легитимизация через историю вообще важна на Дальнем Востоке, а в Северной Корее в особенности), а во-вторых, потому, что у северокорейского руководства есть полный контроль над производством, распространением и потреблением исторического нарратива внутри страны. Диссиденты в Северной Корее есть, но они молчат у себя по кухням, высказывание взглядов, которые противоречат официальным точкам зрения, невозможно в современной Корее. 

При том, что по вопросам истории, которые не имеют политического характера, в Северной Корее есть вполне серьёзные дискуссии, но они кончаются где-то в XIX веке. XX век политизирован весь, и для дискуссий там места нет. Существует одна точка зрения, которая утверждается сверху, а формируется она, подозреваю, вообще не историками. Эта точка зрения иногда меняется. Но каждый раз, когда она меняется, проводится решительное изъятие — и это реально технически возможно — всех тех текстов, которые отражают старую точку зрения. Дело в том, что в Северной Корее с 1960-х годов существуют правила, по которым вся старая пресса, вышедшая более 15–20 лет назад, попадает в спецхран. Книги, содержание которых противоречит текущей версии нарратива, периодически изымаются из обычных библиотек и отправляются в спецхран. Иностранные тексты тоже находятся только в спецхране.

В этой обстановке может возникать и, главное, поддерживаться такой исторический нарратив, который можно несколько вольно определить как «историческое фэнтези». В текстах этого нарратива очень подробно, с деталями могут описываться события, которые никогда не происходили; на их страницах существуют огромные организации, которые не существовали; наконец, мы увидим, как создатели этого нарратива выдумали целиком, от начала до конца, одну небольшую войну.

С другой стороны, реальные герои (и в смысле «действующие лица», и в прямом смысле слова) могут не упоминаться вообще. В некоторых случаях упоминаются, но отодвигаются на второй-третий план, превращаются в подсобную силу.

Сегодня для разговора об этом нарративе мы возьмём определённый путеводитель. Во время моей последней поездки в Северную Корею я там купил самое свежее издание, 2017 года, труда «История Трудовой партии Кореи». Такие издания где-то раз в 10–15 лет выпускает Институт истории партии при ЦК ТПК, и они являются установочными текстами. Эта традиция начинается с советского «Краткого курса истории ВКП(б)» — учебника, который объясняет, как правильно нужно думать о событиях последних 50–100 лет. Сегодняшний разговор будет строиться вокруг этого учебника, потому что это самое новое издание.

Итак, смотрим, что же происходит. По большому счету, с точки зрения Северной Кореи, эпоха Второй мировой войны делится на четыре важнейших периода. Они очень разные. И события были разные, и политические задачи при описании каждого периода авторы нарратива ставят очень разные. Первый период — это период с 1932 по 1940 год. Второй период — с 1940 по 1945. Третий — с 1945 по 1950 (но мы о нём будем коротко говорить, он нам менее интересен, хотя ему посвящена значительная часть учебника). Последний период — это время с 1950 по 1953 год. 

В каждом случае у авторов нарратива есть свои тезисы, причём для разных периодов они чуть разные. Главный тезис примерно такой: «Мы — великие; мы ни от кого не зависим; нам никто особо не помогал, а если и помогал, то на началах взаимности; всё партнерство с иностранцами было на равных условиях, мы были равными партнерами, мы разговаривали со всеми великими соседями как равные; основатель нашего правящего дома и верные его бойцы были главной движущей силой корейской истории, а если хорошо присмотреться, то и одной из главных движущих сил мировой истории». 

Итак, первый период: 1932—1940 гг., период антияпонского сопротивления в Маньчжурии. Главный герой, конечно же, Ким Ир Сен — он вообще главный герой почти любого северокорейского исторического нарратива, который касается XX века.

Тут, наверное, нужно коротко рассказать о биографии основателя северокорейского государства. Родился он в 1912 году под Пхеньяном в семье зажиточного (недавно нашли налоговые документы: видно, что семья была не то чтобы супербогатой, но, безусловно, верхние 5–10 %) сельского интеллигента, христианского активиста и проповедника. Его родители принадлежали к первому поколению корейцев, получивших современное образование. В семье Ким Ир Сена, безусловно, очень плохо относились к японской колониальной власти, и в 1919 году приняли участие (это тоже уже доказано) в антияпонском восстании. Северокорейская версия, конечно, утверждает, что отец Ким Ир Сена и организовал восстание, но это не так. В выступлениях 1 марта 1919 года участвовали десятки и сотни тысяч людей, это было реально массовое выступление, и отец Ким Ир Сена был лишь одним из них. После поражения восстания семья уходит в Маньчжурию. Ким Ир Сен с 8 лет учился, в основном, в китайских школах, так что китайский для него — это язык школы, то есть больше, чем родной. В конце обучения, уже будучи старшеклассником, он вступает в нелегальный коммунистический кружок. 

А дальше происходит вторжение в Маньчжурию. В 1931 г. японцы — точнее, стоящие там японские части, — действуя, в общем-то, на свой страх и риск, без санкции Токио, устраивают провокацию, устанавливают прямой военный контроль над территорией Манчжурии и потом, после длинной цепи событий, о которых сейчас нет ни времени, ни смысла говорить, на территории Маньчжурии возникает марионеточное псевдогосударство Маньчжоу-Го, которым реально заправляет японская армия. Естественно, начинается партизанское сопротивление, в котором участвуют и коммунисты, и националисты, и корейцы, и китайцы. В Маньчжурии в это время уже имеется большое корейское население: корейцы в больших количествах уходят в Маньчжурию по экономическим и политическим причинам. И вот в самом начале 30-х годов Ким Ир Сен, которому тогда было 18 лет, уходит в партизаны. 

Недавно мой бывший студент, а сейчас уже вполне себе остепенённый историк, обнаружил личный файл его допросов в Советском Союзе в 1940–1941 гг. Мы теперь  даже знаем, что вначале (вопреки тому, что мы думали) он вступил в партизанский отряд националистов, не коммунистов. В этом ничего удивительного нет, молодой парень, особо в таких политических и идеологических тонкостях ещё не разбирался, а воевать с японцами хотел. Вскоре он уходит к коммунистам и — вот это важно — после этого всё время до конца 1940 года Ким Ир Сен является военнослужащим, полевым командиром китайских (!) коммунистических сил в Маньчжурии. 

То обстоятельство, что он этнический кореец, особого значения не имеет. Мы потом увидим, что одной из ключевых фигур (я его очень коротко упомяну, этого человека, но он был старше Ким Ир Сена по званию и по влиянию) был Чжоу Бао-чжун. Имя вроде бы китайское на наш слух, но он вообще никакой не китаец, он, вообще-то, чжуан, родом из Юньнани, на крайнем юге Китая, где чжуаны, собственно уже много тысячелетий и живут. Я просто не знаю, каким ветром данного чжуана занесло в Маньчжурию, но это обстоятельство, естественно, никакого значения не имело: он был коммунистическим полевым командиром. То же самое относится и к Ким Ир Сену. 

Ким Ир Сен 30-х годов – это храбрый, умный, по меркам времени и места очень хорошо образованный человек. Сопротивление, в котором он участвует, — это героическое сопротивление. Военное значение действий китайских и прочих антияпонских партизан в Маньчжурии было практически нулевым, но вот некоторое политическое значение это сопротивление имело. Потому что в таких случаях лучше драться. Героизма — очень много. Это была борьба обречённых. Бо́льшая часть людей, которые вступили тогда в партизанские отряды, погибла. Ким Ир Сен, с одной стороны, делал карьеру, с другой стороны, в общем, скорее всего, не очень-то рассчитывал остаться в живых. Уйти из партизан было можно всегда — но он не уходил.

Но, повторяю, весь этот героизм Ким Ир Сен проявлял как китайский коммунист, этнический кореец по национальности. В Коммунистическую партию Китая он выступил в 1932 или в 1933 году. К концу 30-х Ким Ир Сен является уже одним из очень заметных коммунистических полевых командиров в Маньчжурии. В 1937 году проходит его знаменитый рейд на пограничный пост и небольшой посёлок Почхонбо — самая известная его операция. Но силы неравны, японцы начинают выдавливать партизан из Маньчжурии, и в конце концов в декабре 1940 года Ким Ир Сен уходит в Советский Союз.

Так примерного выглядела реальная история, и в этой связи возникает вопрос: что в этой истории современных авторов северокорейского нарратива и людей из идеологического отдела ЦК не устраивает? В общем, всё не устраивает — при том, что история эта вполне героическая. Я бы сказал, это был  самый бесспорный, самый героический эпизод во всей жизни Ким Ир Сена. Однако авторов нарратива не устраивает одна очень простая вещь. Во-первых, нельзя признать, что основатель Трудовой партии Кореи и основатель северокорейского государства был членом иностранной компартии, в качестве такового подчинялся иностранцам по принципам партийной дисциплины. Во-вторых, ещё сложнее признать, что вся великая партизанская карьера (безусловно, героическая) будущего «Великого Вождя и Солнца Нации» прошла в качестве полевого командира в иностранных (!) частях. Поэтому мы берём «Историю ТПК» 2017-го года и другие северокорейские тексты — и видим совершенно другую картину. 

Всё, что я описал выше, все реальные события того периода известны очень хорошо, источников там много: от отчётов японских спецслужб, которые всё это в меру сил изучали, до многотомных сборников документов, которые были изданы в Китае в конце 80-х и в 90-е годы. Кроме этого, кое-что есть и в наших архивах, хотя деятельность партизан советскими разведывательными службами отслеживалась довольно плохо. Но кое-что и они знали. 

Если же мы посмотрим «Историю ТПК» 2017 года, то там ясно и недвусмысленно говорится, что с самого начала своей деятельности, с 1932 года, Ким Ир Сен был командиром корейских партизанских отрядов. Я подчёркиваю слово «корейских». То есть он никогда не служил в иностранной армии, он с самого начала был бойцом корейских вооружённых сил, пусть и действующих на иностранной территории. Более того, там подчёркивается, что с самого начала он стал командиром этих отрядов, то есть он с самого начала был лидером, хотя легко подсчитать, что ему было ровно 20 лет. 

Дале утверждается, что весной 1934 года на основе этих отрядов создаётся Корейская народно-революционная армия (КНРА), которая якобы состояла, в основном, из корейских партизан-коммунистов. В соответствии с нарративом, армия действует в Маньчжурии, то есть на китайской территории, но она является независимым корейским вооружённым формированием, и с китайцами она взаимодействует как с равными союзниками. Главная задача тут — конечно, принизить роль китайских сил, в составе которых, собственно, Ким Ир Сен в реальной истории и действовал. Но есть еще кое что: КНРА — выдумка. Такого соединения, такой армии, таких сил вообще никогда не существовало, они выдуманы постфактум, хотя и давно — ещё в конце 40-х гг. Если вы посмотрите «Историю» 2017 года издания, вы увидите, что в составе КНРА по нарративу были китайские части, о чём написано на с. 82. Однако реальная ситуация перевёрнута: в реальности корейцы, включая и самого Ким Ир Сена, действовали в составе китайских вооружённых сил. Иногда у них были свои подразделения просто по соображению удобства командования: значительная часть корейцев не владела китайским языком. В соответствии с официальным нарративом, однако, получается, что не этнические корейцы и состоящие из них подразделения входят в состав китайских сил, а наоборот, состоящие из этнических китайцев подразделения действуют в составе корейских сил. Ну, разве ж это не приятно!

Ещё интересно также и с коммунистами. Дело в том, что история коммунистического движения в этом нарративе начинается с так называемого «Союза свержения империализма», который Ким Ир Сен якобы создал в 1926 году. Простейшая арифметика показывает, что в это время вождю было 14 лет. В своё время, в 2005 году, я был на одном из пхеньянских заводов, и видел там такой стенд «О величии Вождя». Мне он очень понравился. Там говорится о том, насколько Ким Ир Сен «величее» всех. Там рассказывается о великих революционерах... вот Сунь Ятсен во столько-то лет что-то там впервые создал, Маркс во столько-то, а Ким Ир Сен в 14 лет уже руководителем был! Насколько ж он выше всех иностранных великих! Те тоже великие, но наш «величее» всех!

В учебнике 2017 года признается, что была Коммунистическая партия Кореи. Ее после долгих мучений под руководством Коминтерна создали в апреле 1925 года. Факт её создания оценивается позитивно, но показательно, что имён руководителей Компартии Кореи 1925 года не называется. Как вы легко догадываетесь, они все — те, кто потом не отошёл от коммунистического движения или не был впоследствии убит лисынмановцами или японцами, — были репрессированы в Северной Корее. Однако всё-таки главной в истории корейского коммунистического движения по этому нарративу являлась не вот эта компартия, а группа школьников, которую якобы создал 14-летний подросток в 1926 году. 

В «Истории ТПК» прямо и неоднократно говорится, что Коминтерн проводил принцип «Одна страна — одна партия», в силу которого корейские революционеры могли на территории Китая создать армию, но они не могли создать свою партию. Поэтому, объясняется в учебнике, у них были свои организации, которые формально не носили название «партии», но фактически являлись отдельной компартией. Любопытно, кстати, что в 1945 году, в самой первой официальной биографии Ким Ир Сена, опубликованной в Северной Корее, говорилось о том, что он вступил в Компартию Китая, но потом это, естественно, убрали. Причём, естественно, подчёркивается, что главными недостатками ранних корейских «неправильных» коммунистов — то есть не тех, которые были в мифической КНРА вместе с Ким Ир Сеном, — были фракционизм и ориентация на «внешние силы», то есть на Советский Союз.

Например, на с. 70 о Советском Союзе и Коминтерне говорится следующее: «Многие люди, занимавшие руководящие посты в Коминтерне, уделяли много внимания революционному движению в больших странах, но вот революционное и национально-освободительное движение в Корее и иных малых странах игнорировали и недооценивали». На мой взгляд, в этих словах и сейчас чувствуется обида: «недооценивали».

Далее начинается второй период — с 1940 по 1945 год. Сначала опять сообщу вам факты, опишу то, что реально тогда происходило. 

К концу 30-х годов японцам, в общем, удаётся подавить партизанское движение в Маньчжурии. В конце 1940 года остатки партизанских отрядов начинают уходить из Маньчжурии. Небольшая часть уходит на юг, прорывается на территории, контролируемые китайскими силами, а бо́льшая часть уходит на север, на территорию Советского Союза. И вот в декабре 1940 года с небольшой группой своих бойцов и с беременной женой (обратите внимание — беременной; из советских документов ясно сейчас — это последнее исследование Фёдора Тертицкого, который с этими документами работал в ЦАМО, — что дата рождения Ким Чен Ира, второго Кима, фальсифицирована, что он все-таки родился в 1941, а не в 1942 году), Ким Ир Сен уходит в Советский Союз. Там его, естественно, встречают и проводят нормальную фильтрацию. С Ким Ир Сеном работает комиссия, в которую входят коминтерновцы, занимавшиеся Дальним Востоком. Опрашивают и проверяют его довольно известные люди, не просто какие-то там мелкие лейтенанты: всё-таки Ким Ир Сен к тому времени — довольно известный полевой командир. Но его, как и полагается, проверяют, составляют довольно большой файл, который лежит у нас в архивах.

В итоге Ким Ир Сен благополучно прошёл проверку и остался в СССР. Летом 1942 года из бывших маньчжурских партизан формируется 88-я отдельная стрелковая бригада, находящаяся под Хабаровском. Документы этой бригады, с которыми долгое время было нельзя работать, сейчас рассекретили, так что можно узнать даже, как козу с коровой звали в бригаде. 

В 88-й стрелковой бригаде Ким Ир Сен был командиром первого батальона. Вы иногда можете увидеть утверждение (в том числе и у меня, когда я об этом писал ещё в 80–90-е, когда только первые материалы появились), что батальон был корейский. Это не совсем так. Бо́льшую часть корейских партизан действительно включили в батальон Ким Ир Сена, но вообще батальон был смешанный: там были и китайцы, и кто угодно. Были в бригаде ещё три батальона: два в основном китайские, и один — уж совсем смешанный. Всего в 88-й бригаде насчитывалось четыре батальона. В принципе, корейских партизан было там примерно 120 человек. 

88-й бригадой командовал китайский коммунист Чжоу Бао-чжун, я о нем упомянул, который чжуан по национальности. Тут надо подчеркнуть, что 88-я отдельная стрелковая бригада никаким спецназом не была. Её появление связано с позицией военного руководства на Дальнем Востоке, в первую очередь генерала Апанасенко, который тогда командовал Дальневосточным фронтом (человек был довольно жёсткий, он из Первой Конной, мог со Сталиным напрямую говорить). Апанасенко потребовал, чтобы взамен переброшенных под Москву дивизий для прикрытия были созданы какие-то части. Так на Дальнем Востоке и сформировали бригады из того, что только под руку попалось. Иначе говоря, 88-я бригада была обычной стрелковой частью Красной Армии. Из её состава действительно периодически отбирались люди для выполнения разведывательных заданий в тылу японцев, для разведывательных, а временами и диверсионных операций в Маньчжурии и в Корее. Более того (вот опять самоисправление), я писал, что Ким Ир Сен ни разу не был в рейдах на территории Северной Кореи и Маньчжурии — это, как сейчас ясно, ошибка. Он не был в рейдах, когда служил в 88-й бригаде, но вот перед тем как бригада была создана, он дважды весной 1941 года ходил с разведгруппой в рейд в Маньчжурию. Задачу они, правда, не выполнили, но случилось это по объективным причинам, никаких претензий к ним не было. Это была рискованная, дерзкая операция, которая не дала результатов — что же, бывает. После этого он уже больше за кордон не ходил и всё время находился в расположении 88-й бригады, где командовал батальоном.

Любопытно, что до конца 90-х гг. в северокорейском официальном нарративе вообще отсутствовало упоминание о том, что Ким Ир Сен  в годы войны находился в Советском Союзе. Я знаю (правда, не из непосредственного опыта, а по слухам), что кого-то даже посадили за то, что он на эти темы разговаривал в 80-е гг. Не знаю, сажали за это или нет, но думаю, что запросто могли и посадить, хотя большинство людей в Северной Корее знает, что на такие щекотливые темы простолюдинам рассуждать не надо: есть то, что написано в истории, в ее текущей версии, в самом свежем учебнике, и этому надо следовать. 

Так вот, тогда, где-то с конца 70-х — начала 80-х, в северокорейском нарративе утверждалось, что руководимые Ким Ир Сеном корейские партизаны создали на склонах горы Пэктусан (она точно на границе, через её вершину проходит граница Китая и Кореи) тайный лагерь, в котором якобы Ким Ир Сен и провёл все военные годы. Таковой была точка зрения корейского нарратива примерно с 1980 до 1998 года. Утверждалось, что Ким Ир Сен находился в тайном лагере со своей женой, и там у них якобы и родился их первенец, Ким Чен Ир. Естественно, в действительности Ким Чен Ир родился под Хабаровском, но нельзя же признать, что второй правитель корейского государства родился за пределами Кореи — это же плохо, он должен родиться на своей родной земле! 

Кроме того, эта легенда должна была доказать, что Ким Ир Сен никогда не терял связи с Родиной. Из советских, китайских и японских документов ясно, конечно, что никакого тайного лагеря на Пэктусане никогда не было, что это — чистая выдумка северокорейских пропагандистов (и, как я говорил, относительно поздняя).

В конце 90-х гг., однако, этот нарратив перестраивается и переписывается. Здесь, пожалуй, мы имеем дело с одним из нескольких случаев, когда изменение, переписывание нарратива было вызвано реакцией на внешние раздражители. В начале сегодняшнего выступления я говорил уверенно, что северокорейская историография может позволить себе игнорировать (ну, это не историография, такая историческая пропаганда, нарратив, фэнтези историческое) внешние факторы. Обычно это так, но бывают и исключения. Дело в том, что в начале 90-х гг. пошли материалы о том, что Ким Ир Сен находился в Советском Союзе. Во-первых, были рассекречены (ещё не полностью) советские архивы, из которых пошла информация о 88-й бригаде. Не такая полная, как сейчас, но уже вполне большая, серьёзная. Кроме того, заговорили и даже стали писать мемуары многие участники этих событий, которые жили в СССР и КНР. Более того, китайцы (подозреваю, что умышленно) выпустили дневники Чжоу Бао-чжуна и буквально десятки томов документов об этом периоде, где 88-я бригада, очень важная и для китайцев, фигурирует полностью. Именно поэтому в конце 90-х гг. произошёл пересмотр нарратива. Кажется, что поворотом стал выход восьмого тома воспоминаний Ким Ир Сена. Впрочем, это посмертный том, то есть неизвестно, писал ли его вообще Ким Ир Сен и имел ли он какое-либо к этому отношение, но в любом случае вышел том за его подписью. 

Так вот, тогда авторы нарратива пошли на уступки реальности. Рассматриваемая нами в качестве основного текста «История ТПК» 2017 года предлагает позднюю версию событий. Новый нарратив признаёт, в частности, что Ким Ир Сен провёл военные годы в СССР. Но при этом не исчез ни миф о тайном лагере (который там создан, его построили и музеефицировали), ни миф о рождении там Ким Чен Ира. В соответствии с новым вариантом нарратива, с конца 90-х гг. полагается считать, что Ким Ир Сен и его семья время от времени тайно переходили границу и руководили действиями партизанской армии то из Советского Союза, то из тайного лагеря на Пэктусане. 

«История ТПК» ничего не говорит о 88-й бригаде. Вместо этого там содержится совсем другая интересная история, причём история новая, ещё одно, совсем недавнее, дописывание нарратива. Там утверждается, что в период с декабря 1940 по март 1941 года в Хабаровске прошла серия совещаний, на которых советские, китайские и корейские представители решили создать совместные корейско-китайско-советские международные вооружённые силы — такое дальневосточное НАТО или Организация Варшавского договора, — в которых, естественно, имелось три равноправных командующих, и, естественно, корейским командующим был Ким Ир Сен. Конечно, там утверждается, что вся эта идея о создании международных вооружённых сил исходила от него.

Миф о Хабаровском совещании — свежий. Я специально в связи с этим посмотрел более ранние тексты: взял «Историю ТПК» издания 1991 года — там никакого Хабаровского совещания нет, никаких международных вооружённых сил там тоже нет, и там вообще ещё не упоминается, что Ким Ир Сен был в Советском Союзе. Там ещё содержится старая версия — что в 1940–19045 гг. Ким Ир Сен был только на Пэктусане, там нет никакого Советского Союза, никаких Хабаровских совещаний, он там со Ждановым и Жуковым не разговаривает (в версии 2017 — разговаривает, как равный  с равными).

Кстати, интересно, что отражает эта «картина маслом», какие реальные события стоят за мифом о Хабаровском совещании. Подозреваю, что она отражает это самое пребывание Ким Ир Сена в фильтрационном центре. То есть в реальности его там допрашивают коминтерновцы и спецслужбисты: «Напишите 15-й раз те обстоятельства, при которых вы вступили в отряд Вана» и прочее в таком духе, — а это превращается впоследствии в корейском нарративе в международное совещание. 

Надо обратить внимание и на то, что в «Истории ТПК» 2017 года звучит одна очень интересная вещь. Там говорится, что на Хабаровском совещании «некоторые его участники» настаивали на том, что партизаны не должны создавать никаких международных вооружённых сил, а должны просто стать военнослужащими Красной армии. Однако на странице 124 «История ТПК» говорит, что Ким Ир Сен (дальше цитата начинается) «выступил против идеи беспринципного слияния с Советской Армией, которое привело бы к ситуации, когда одна сторона не признает независимость другой стороны и смотрит на неё с высокомерием». То есть, в соответствии с нарративом, Ким Ир Сен выступил против слияния, потому что «если мы сольёмся с русскими, то они не признают нашей независимости и будут смотреть на нас с высокомерием». Однако, как мы знаем, именно «беспринципное слияние с Советской Армией» как раз и произошло в реальной истории. То есть тут в качестве гипотетических плохих последствий гипотетического поворота событий описывается реальный поворот событий. На основании этого хорошо видно, с какими чувствами Ким Ир Сен и его окружение впоследствии вспоминали о тех годах, которые они провели в 88-й бригаде (повторяю фразу: «беспринципное слияние с Советской Армией привело бы (сослагательное наклонение тут следует убрать) к ситуации, когда одна сторона не признает независимость другой стороны и смотрит на неё с высокомерием»). 

После этого в учебнике довольно неконкретно (слов много, но конкретики очень мало) описывается деятельность этих самых международных вооружённых сил. То есть Ким Ир Сен в соответствии с этой версией нарратива находится то в своей тайной штаб-квартире на склонах вулкана Пэктусан, то в Советском Союзе в качестве сокомандующего. При этом в тексте подчёркивается (с. 125): «В рамках объединённых международных вооружённых сил корейские революционеры укрепляли сотрудничество и солидарность с Советским Союзом и китайскими коммунистами, оберегая в то же время самостоятельность своих действий». То есть, помните, Ким Ир Сен «оберегает самостоятельность своих действий», хотя в реальной истории он — командир неполного батальона.

Итак, мы дошли до  1945 г., и с этого момента начинается самая феерическая часть северокорейского официального нарратива. Я вам обещал выдуманную войну, войну, которой не было, — вот я сейчас вам о ней и расскажу. Точнее, я расскажу, что о ней вот уже 40–50 лет рассказывается и в этой книжке, и в огромном количестве северокорейских изданий.

Сначала надо сказать о том, что случилось в действительности. Боевые действия на Дальнем Востоке, как вы знаете, начинаются в ночь с 8 на 9 августа. В Корею наступают части 25-й Армии 1-го Дальневосточного фронта, генерал-полковник Чистяков. Части 25-й Армии пересекают границу, а Тихоокеанский флот и морская пехота высаживают десанты на побережье Японского моря. 16 августа — капитуляция, но боевые действия продолжаются ещё около недели. Это одна из самых блестящих операций Советской Армии за историю Второй мировой войны, но тем не менее она была не бескровной. При том, что Квантунская армия сильно ослабла к тому времени, что она была тенью своего былого величия, это была все-таки серьёзная армия, и люди с японской стороны были настроены на сражения, так что 1,5 тысячи наших солдат и офицеров погибли в боях. 

Важно для нас, что ни батальон Ким Ир Сена, ни какие-либо иные национальные корейские части в боевых действиях на территории Корейского полуострова в августе 1945 года не принимали никакого участия. Поймите, я не пытаюсь что-то плохое сказать об этих людях. Они были подневольными людьми; у меня нет никакого сомнения в том, что Ким Ир Сен и большинство его людей хотели воевать за освобождение Родины. Они были стопроцентными, идеальной очистки добровольцами, они десять лет воевали в тяжелейших условиях, причём каждый мог в любой момент сказать «Мне это надоело» и уйти, но никто этого не сказал. Тем не менее факт остаётся фактом: приказа воевать в Корее у них не было, и они всю кампанию находились у себя на базе под Хабаровском. Прибыл Ким Ир Сен в Корею вместе со своими солдатами и офицерами — в качестве капитана, я забыл сказать, он имел у нас звание капитана — в конце сентября 1945 года, через Вонсан, на пароходе «Пугачёв». 

Эта ситуация, конечно, сейчас выглядит для корейцев, для авторов нарратива и прочих мастеров патриотической пропаганды очень плохо: мы ничего не сделали, все операции против ненавистных японцев провели какие-то русские. Неприятно ведь, да? И, соответственно, официальный нарратив строится  так, чтобы принизить роль Советской Армии и максимально возвысить роль Ким Ир Сена и его бойцов, роль, которая в реальной истории была абсолютно, стопроцентно нулевой.

Нарратив этот, кстати, сформировался не сразу. В 50-е годы в КНДР официальной была такая формулировка: «Освобождение Кореи от японского империализма силами Советской Армии». В 60-е гг. Советская Армия исчезла из описания: осталось просто «освобождение Кореи». А после 1967 года, когда закладываются основы нынешнего фэнтезийного нарратива, появляется «освобождение Кореи силами корейских партизан». 

Так вот, кто же освободил Корею, в соответствии с «Историей ТПК» 2017 года, а также другими источниками, другими официальными установочными северокорейскими текущими текстами? Конечно же, освободили ее северокорейские части. В «Истории ТПК» событиям лета 1945 г. отведено шесть страниц, которые представляют собой очень подробный, с деталями, с географическими названиями текст. Там рассказывается, как «9 августа 1945 г. Великий Вождь Ким Ир Сен отдал приказ частям Корейской Народно-революционной Армии начать генеральное наступление в целях освобождения Родины». Понимаете? Ким Ир Сен — командующий совместных трёхсторонних сил, он «даёт приказ», и «корейские армии двигаются, сокрушая Японскую империю». Бойцы Ким Ир Сена наносят Японии сокрушительный удар. В учебнике очень подробно рассказывается о сражениях, где части японской армии терпят поражение за поражением от стремительно наступающих партизан. Моя любимая история (она попала даже в школьный северокорейский учебник) — это история о северокорейских парашютистах. Да, в своей дерзости авторы нарратива дошли до того, что выдумали корейские воздушно-десантные войска! Авторами учебника на с. 139 сообщается, что парашютные десанты «захватили важнейшие стратегические районы». Повторяю: в реальной истории под началом у Ким Ир Сена в этот момент было около 100–120 человек, значительная часть которых — это люди в не очень хорошей физической форме, ветераны очень тяжёлой войны. 

Причём если мы возьмём не этот текст 2017 года, а другой — трёхтомник, вузовский учебник истории 2016 года издания, то там конкретика будет ещё интереснее выдумана. Там сообщается, что «внезапной высадкой воздушного десанта КНРА по приказу Ким Ир Сена был занят пхеньянский аэродром» (Чосон тхонъса. Ха [Общая история Кореи, том третий]. Пхеньян, «Сахве квахак чхульпханса», 2016). В данном случае перед нами акт исторической апроприации исключительной дерзости. Почему? А потому, что десант-то на пхеньянский аэродром действительно высаживался, но только это был десант советских воздушно-десантных войск. Я не исключаю, что у них там были один или два советских корейца в качестве переводчиков, и то не уверен: я не нашёл сведений об этом. Естественно, никаких других корейцев, кроме (может быть!) одного-двух советских корейцев, там не было. Так что налицо дерзкая историческая апроприация. Десант высаживался действительно — только теперь получается, что это другой десант высаживался.

Любопытно и то, что на этих шести страницах, где в полёте фантазии говорится о целой несуществующей войне, целой победоносной кампании с дерзкими воздушными десантами, — армия СССР упоминается всего пять раз. 

На странице 137 речь идёт о том, что перед началом боевых действий Ким Ир Сен встретился с руководством советского Дальневосточного фронта для обсуждения планов наступательной операции. Любопытно, что по непонятным причинам в «Истории ТПК» 2017 г. не упомянута другая история, которая, однако, упомянута и в трёхтомнике, и в «Водовороте века» (воспоминаниях Ким Ир Сена): история, в соответствии с которой Ким Ир Сен не просто говорил с кем-то на Дальнем Востоке, но ездил в Москву на переговоры с высшим советским руководством. Конкретно полагается верить, что он говорил там с Ждановым, Штыковым, да и с Жуковым тоже говорил. Он же командир мощной союзной армии с собственными военно-воздушными войсками, так что нет никаких сомнений в том, что Георгий Константинович нашёл на него время!

Любопытно, кстати, что если мы посмотрим «Историю ТПК» 1991 года, там этого грандиозного рассказа нет, там очень скромно — сообщается лишь, что Ким Ир Сен просто с кем-то в Хабаровске поговорил. При том что там не говорится, что в Советском Союзе он был, но говорится, что перед началом операции он для координации съездил в Хабаровск поговорить. Поездки в Москву в варианте 1991 года ещё нет, история об этой поездке выдумывается и включается в нарратив позже, около 1998 г.

Любопытно, кстати: если мы вдруг примем вариант, что в июле 1945 года прошли консультации, то это, в частности, означает, что советская сторона нарушила принцип секретности и сообщила о крайне засекреченной подготовке военной операции против Японии. Но спорить с этим бесполезно, это как спорить с автором фэнтези и доказывать, что дракон с такой массой тела и с такой площадью крыльев летать не может.

Итак, рассказ о консультациях с советским командованием — это первое упоминание Советской Армии в рассматриваемом тексте. Второе упоминание Советской Армии на шести страницах, посвящённых освобождению Кореи, — это упоминание о том, что на тактическом уровне части КНРА (повторяю: несуществующей КНРА, несуществующие корейские части) согласовывали свои действия с частями (дальше в учебнике следует замечательная формулировка) «участвовавшей в операциях против Японии Советской Армии». 

Третий и четвёртый раз о Советской Армии упоминают мимоходом, когда говорится, что корейские части установили контроль над стратегически важным портом Рачжин и некоторыми районами провинции Южная Хамгён до высадки там советской морской пехоты. Ну, то есть типа мы тут уже всех побили, а потом русские пришли. 

И последнее, пятое упоминание — это просто чеканная формулировка, которую я хочу привести дословно. Содержится она на с. 139–140: «15 августа 1945 года о безоговорочной капитуляции объявил японский империализм, по которому решающий удар нанесло всенародное и повсеместное активное сопротивление нашего народа, а также мощные удары Корейской Народно-Революционной Армии и участвовавшей в операциях против Японии Советской Армии». То есть Советская Армия там была, но они участвовали в операциях, немножко нашим десантникам помогали, слегка. Или наши десантники сначала всех разгоняли, а потом тут русские морпехи появились. 

Надо понимать: позиция эта не означает, что участие советских войск в освобождении Кореи отрицается. Ничего подобного. Участие наше вполне признаётся, но признаётся только как участие в роли вспомогательной силы. Поэтому в КНДР очень хорошо относятся и к памятникам советским воинам. С этим были определённые проблемы, но давно — в 70-е, в основном. Сейчас же нет никаких проблем, памятники очень хорошо содержатся, в Северной Корее около 15 советских воинских кладбищ, и все находятся в хорошем состоянии. Почему? В соответствии с официальной версией, советские войска были уважаемыми союзниками, которые внесли определённый, хотя и ограниченный вклад в освобождение нашей страны.

Не так давно я видел интервью одного нашего очень толкового, кстати, человека, который объясняет (ну, он по должности должен иногда озвучивать северокорейскую точку зрения), что в Северной Корее хорошо относятся к советским воинам, потому что они сражались вместе с воинами Ким Ир Сена, были для них «братьями по оружию». Правда, как мы помним, в реальной истории воинов Ким Ир Сена там вообще не было, для нарратива это не столь уж и важно. Соответственно, признаётся, что русские были и в меру возможностей оказали содействие. 

И если мы посмотрим на то, как это подаётся сейчас, в текущей северокорейской печати, это тоже довольно интересно. Возьмём прошлый год. Не случайно прошлый год, в этом коронавирус немного попортил картину. Берём номер главной корейской газеты «Родон синмун» от 15 августа 2019 года (это День Освобождения, один из главных национальных праздников). В газете, конечно, огромное количество материалов, посвящённых очередной годовщине освобождения страны. Естественно, освобождение приписывается исключительно силам Ким Ир Сена и мифической Корейской Народно-Революционной Армии. Любопытно, что на второй странице там есть колоризованная фотография Ким Ир Сена, выступающего на митинге 14 октября 1945 года. Митинг этот вообще был приветственным митингом в честь советских воинов-освободителей, официально назывался «митинг в честь воинов РККА» (до 1946 года Советская Армия официально именовалась РККА, но для простоты я её называю Советской). В современной северокорейской историографии он, конечно, превратился в «митинг в честь Полководца Ким Ир Сена». 

Фотография интересная: она ретуширована. С неё удалены изображения советских офицеров, в окружении которых реально стоял Ким Ир Сен, а также удалён советский орден, который был у него на пиджаке. Он выступал в гражданском, не в советской форме: с самого начала его присутствие в Советской Армии нами же не афишировалось. Тем не менее во время этого выступления, во время первого публичного появления Ким Ир Сена, советский орден действительно у него был, и этот орден уже давно в Северной Корее со всех публикуемых там снимков удаляют. При том что оригинал фотографии известен, она в своём изначальном виде неоднократно публиковалась.

Итак, номер «Родон синмун» от 15 августа выдержан в полном соответствии с тем нарративом, который мы тут разбираем: «Мы освободили», «КНРА» — и прочее в том же духе. Показательно, что ни одного упоминания Советского Союза в номере от 15 августа 2019 года нет вообще. «Триумфальная победа наших воинов в августе 45-го». 

А вот если вы посмотрите номер за следующий день, 16 августа, то там уже есть краткое информационное сообщение о том, что российские дипломаты возложили цветы к Монументу Освобождения (Хэбантхап), который является памятником советским воинам, погибшим в боях за освобождение Кореи. То есть смотрите: сделан минимальный дипломатически необходимый реверанс в сторону России. Косвенное упоминание советской роли в освобождении — есть, так что если у кого-то в Москве возникнут какие-то претензии — можно показать. С другой стороны, сделано это таким способом, который не ставит под угрозу целостность и правдоподобность официального нарратива. То есть «да, мы освободили, а русские возложили венки к своим воинам, которые, в общем-то, мы помним, тут тоже вроде бы были».

Это в 2019 году. В 2020 году в газете не было сообщений о возложении венков, но, зная нашего посла Александра Ивановича Мацегору, я уверен, что он, безусловно, сделал всё возможное, чтобы эта церемония прошла. Видимо, просто из-за коронавируса не получилось, там сейчас очень сильные ограничения деятельности посольств.

Дальше переходим к третьему периоду — с 1945 по 1950 год. Для нас сейчас он не очень интересен. То есть как раз он реально очень интересный, и я о нем целую книгу написал, но для наших целей он не очень важен. Период с 1945 по 1948 год — Северная Корея официально считается советской зоной оккупации. Страной в эти годы управляет Советская Гражданская Администрация. Она, кстати, называется гражданской только потому, что занимается гражданскими делами, а состоит-то она как раз исключительно из военнослужащих. Правда, многие из них — такие, я бы сказал, фейковые военные: когда нужно было взять советского специалиста, его просто призывали в армию, давали ему звание и отправляли в Корею, потому что въезд для штатских в Корею тогда был проблемным. Советская Гражданская Администрация закладывает основы для создания дружественного Советскому Союзу и на первом этапе, в общем, подконтрольного ему северокорейского социалистического государства. 

Это ранний этап социалистического строительства, который в официальной терминологии назывался тогда периодом «народно-демократической революции», хотя этот термин не очень употребляют сейчас, термин «народная демократия» сейчас не жалуют. Этому раннему этапу посвящено 60 страниц текста в «Истории ТПК», и на этих шестидесяти страницах Советский Союз, который, напоминаю, был формально управляющей стороной, упоминается три раза. 

Во-первых, упоминается присутствие в Северной Корее советских войск, причём в интересном контексте. В северокорейском нарративе Корею, естественно, как мы помним, освободили героические воины Ким Ир Сена. Но тогда у читателя может возникнуть резонный вопрос: а чего, собственно говоря, после того, как мы тут разбили Японскую империю, русские и американцы на нашей земле делают? Так вот, на с. 146 на этот вопрос даётся замечательный по убедительности ответ. Там говорится: «Советские и американские части были размещены на территории Кореи под предлогом разоружения разбитой японской армии на территории, соответственно, к северу и югу от разделительной линии по 38-й параллели». Мы ж японцев разбили, а тут великие державы вмешались и под каким-то предлогом к нам на территорию проникли. 

Кроме этого, упоминается второй раз на этих страницах присутствие советских войск в связи с тем, что «по мнению некоторых низкопоклонников»... Ну, тут я перевожу словом «низкопоклонник» термин «садэчжуи». Об этом термине можно говорить много, и я несколько месяцев назад, говоря о китайско-корейских отношениях, довольно много говорил об истории этого термина, которому 2400 лет. В современном северокорейском нарративе — именно в современном и именно в северокорейском — термин «садэчжуи» является кодовым словом для критического, негативного обозначения просоветских симпатий. Есть и термин для прокитайских симпатий, он другой. Так вот, эти «садэчжуисты», «низкопоклонники», утверждали, как сообщается на с. 163, что присутствие советских войск делает ненужным создание в стране полноценных собственных вооруженных сил. Но, естественно, они были неправы, и Ким Ир Сен создал вооружённые силы.

Упоминаний о советской помощи — нет. Вообще говоря, политика Советского Союза в Северной Корее была противоречива. Сначала, когда Корею воспринимали просто как часть Японской империи и отношение к ней было враждебным, там произошло, как и в Маньчжурии, насильственное и значительное изъятие промышленных мощностей. Потом всё это вернули, и была, наоборот, довольно большая помощь. Однако о советской помощи просто не упоминается.

Но если внимательно почитать эти 60 страниц о 1945–1950 гг., начинаешь замечать одну интересную особенность. Советский Союз, я говорю, появляется в тексте три раза, причем фактически мимоходом, и один раз — просто объяснить, как советские войска там коварно оказались. Главная проблема начинается с китайцами. Постоянно, очень настойчиво, на страницах «Истории ТПК» рассказывается о том, как молодая северокорейская государственность оказывает поддержку китайским коммунистам в годы гражданской войны в Китае. Помните, что тогда идёт гражданская война в Китае, новый раунд которой начинается всерьёз в 1946 году и заканчивается в 1949 разгромом Гоминьдана. Так вот, периодически очень настойчиво сообщение о том, что в Китай направляются северокорейские силы, что Северной Кореей оказывается военная и материальная поддержка китайским коммунистам — естественно, в реальной жизни никаких следов этого в документах не находится. То есть никаких следов серьёзной помощи со стороны Северной Кореи китайским частям особо не наблюдается. Может, что-то было, а может, и вообще ничего не было — ведь авторы северокорейского нарратива выдумать, нарисовать картинку вообще могут на пустом месте. По крайней мере, в тех документах, с которыми работал я и с которыми работают сейчас историки, ничего такого нет. 

С чем это связано? А это уже политико-психологическая подготовка к следующему эпизоду: 1950–1953 гг. Рассказы эти там приведены для того, чтобы создать у читателя «Истории ТПК» ощущение, что китайцы были северокорейцам всем обязаны. Главная идея такова: «Мы, северокорейцы, им всё время помогали, мы тут то японскую армию разбили (ну, советские немножко нам помогли), то гоняем Гоминьдан». 

Любопытно вот что: в действительности ситуация была прямо противоположной. Руководство Китайской компартии (КПК) сразу после окончания гражданской войны, точнее, даже незадолго до её окончания, когда исход был ясен, принимает решение о переброске в Северную Корею трёх этнических дивизий и о включении этих дивизий в состав северокорейских вооружённых сил. Чтобы понять масштаб этого подарка, надо иметь в виду: в северокорейской армии на начало Корейской войны в июне 1950 года было 10 пехотных дивизий; из них 3 (!) — это эти самые этнические дивизии, переданные из Китая в полном составе, включая передвижные полевые кухни и командира дивизии с его штабом и телефонисткой. То есть практически треть северокорейской армии на начало Корейской войны — это бывшие дивизии китайской армии, которых даже не переодели толком. Некоторые подразделения 6-й дивизии Пан Хо-сана в конце июня 1950 года вступали в Сеул (именно эта дивизия брала Сеул) ещё в китайской форме. 6-я дивизия — это вообще, чтобы было ясно, «в девичестве» 166-я китайская дивизия, которая в Корее становится 6-й корейской дивизией. Это были лучшие ударные дивизии Северной Кореи. 

Когда речь идёт о событиях 1945–1950 гг., то главная задача у авторов северокорейского нарратива — не отрицать, но максимально принизить роль Советского Союза, представить корейцев как равных, а иногда — даже и старших партнёров, как решающую силу в событиях, в которых они в реальной истории либо вовсе не участвовали, либо были третьестепенными игроками. А вот примерно с 1950 года главная проблема для авторов нарратива — это опять, как и в 1932–1940 годах, китайцы. Отсюда, например, эти навязчивые истории о помощи китайцам. Потому что авторы «Истории ТПК» и других рассматриваемых текстов хотят представить присутствие китайских контингентов в Корее во время Корейской войны как этакое, если хотите, погашение политической задолженности китайским руководством. Поскольку присутствие скрыть нельзя, его надо объяснить каким-то хорошим способом, который бы не способствовал пресловутому ресентименту. 

А поводов для ресентимента тут, ну, может, чуть поменьше, чем в августе 1945 года, но хватает. Корейская война началась… это всё очень хорошо написано, лучше всего на русском языке описал А. В. Торкунов, нынешний ректор МГИМО, на базе тогда еще закрытых (они и сейчас частично еще закрыты, а тогда были целиком закрыты) источников о начале Корейской войны. В общем, северокорейское руководство — Ким Ир Сен и Пак Хон Ён (лидер южнокорейских коммунистов) — добивались очень долго у Сталина разрешения на нанесение удара. В конце концов, манипулируя развединформацией, они добились этого согласия. Началась война 25 июня 1950 года и развивалась очень хорошо: к началу августа 1950 года северокорейские войска контролировали 90 % всей территории Корейского полуострова. То есть северокорейцы фактически выиграли Корейскую войну. Если бы американцы не вмешались (расчет был на то, что они не вмешаются, были даже основания так думать), то где-нибудь к декабрю 1950 года Южной Кореи бы не осталось. Но ситуация изменилась после того, как американцы решают вмешаться и высаживаются в Инчхоне в сентябре 1950 года. К концу сентября северокорейские вооруженные силы были фактически уничтожены, а к концу октября уже американо-южнокорейские части контролируют 90 % территории полуострова. Смотрите, какая ситуация: сначала — удар северян по южанам, 90 % территории они берут, потом — контрудар американцев (при вторичной роли южнокорейцев, они там были, но не так много), соответственно, они берут уже 90 % территорий. И вот тут, после колебаний (это все тоже очень интересно, читайте Торкунова, читайте Шэнь Чжихуа, всё это хорошо описано, всё это очень детально известно) китайцы принимают решение отправить в Корею войска, и именно это решение китайцев вмешаться в конфликт спасает Северную Корею. Война заканчивается примерно там же, где она началась, на той же линии фронта, практически вничью, но с конца 1950 года, с ноября примерно, практически все операции на важнейших участках фронта велись вооруженными силами Китая. То есть это фактически китайско-американская война на корейской территории. Северокорейские подразделения, во-первых, еще долго оправлялись от разгрома в сентябре-октябре 1950, когда они просто буквально были стерты в порошок, а во-вторых, их в принципе было просто мало. То есть основную массу воевавших войск составляли китайские части, формально они назывались «китайские народные добровольцы». 

Однако на 50 с лишним страницах «Истории ТПК», на которых описываются события Корейской войны, участие китайских войск упоминается три раза. Помните: для советских войск при освобождении нашли все-таки на шести страницах пять возможностей упомянуть.

О советской помощи — военной, технической и экономической — вообще не упоминается в «Истории ТПК». Хотя и прикрытие войск, и прикрытие промышленных объектов, железных дорог, мостов, узлов коммуникаций, городов с воздуха обеспечивалось советской истребительной авиацией. Кстати, опять-таки, сам факт присутствия советских летчиков в КНДР признается официально. Не то что это скрывается, нельзя сказать, что это полное замалчивание. Об этом факте говорится в специальных статьях, иногда даже в публикациях в печати. Но в установочной истории позиция очевидна: об этом не упоминается. То есть советское присутствие, участие советских военно-воздушных сил (вот как на земле воевали, в основном, китайцы, в воздухе воевали, в основном, советские лётчики) в Корейской войне сочли недостаточно важным для того, чтобы упомянуть в установочном официальном документе.

Правда, здесь одна особенность. По непонятным мне причинам (я не уверен, не могу понять, почему) необычно много внимания уделяется в «Истории ТПК» деятельности западной левой интеллигенции, которая участвовала во всяких акциях солидарности со сражающимся корейским народом и всячески обличала американскую агрессию и «происки американского империализма». Вот для них место нашлось, для французских профессоров. Для наших летчиков — нет. Почему — не знаю.

Но, в любом случае, заканчивая разговор, можно сказать, что мы имеем дело с достаточно интересным случаем войн исторической памяти. Северокорейский официоз фактически полностью, радикально переписал историю таким образом, чтобы максимально принизить влияние иностранных сил. Причем, что очень важно, внешних сил, которые, в общем, скорее союзники. Ну, постольку, поскольку у Северной Кореи вообще есть союзники: с союзниками у них не очень хорошо, но тем не менее это относительно не враждебные силы. Советский Союз и Китай — это главная мишень всех войн истории. Причем очень важно, что сам факт участия внешних сил в этих событиях не отрицается. Но вот роль их принижается постоянно, иногда просто комически, как мы видели в случае с событиями августа 1945 года. А главными оказываются корейские силы, причем не вообще корейские силы, а корейские силы, контролируемые ныне правящей династией. То есть Ким Ир Сен превращается в политика мирового масштаба из очень скромного полевого командира 2–3-го ряда (безусловно храброго, безусловно самоотверженного, безусловно талантливого) или из младшего офицера Советской Армии. Кроме того, такая версия истории, конечно, позволяет бороться с пресловутым ресентиментом, чувством национальной неполноценности, позволяет переписать историю, позволяет иметь историю такую, которую бы хотелось иметь. А поскольку никакие другие альтернативные версии до населения, в общем, не доходят (я сильно подозреваю, что ему не очень-то и хочется с этими версиями знакомиться, потому что такая приятная история! Ну, есть там, конечно, факты, служащие чисто интересам конкретной правящей группировки, но по большей части это же и национальному духу соответствует, и ресентимента нет), в любом случае, особых сомнений эта версия не вызывает, насколько я могу представить, с некоторыми оговорками. И — да, вот такой интересный случай. О том, как можно нарисовать историческую картину маслом, вместо того чтобы заниматься кропотливым, сложным, сомнительным, легко опровергаемым делом фотошопления реальной исторической фактуры.

Долгин: Спасибо большое, Андрей. Вообще, для нас, надо сказать, история отчасти знакомая. Понятно, что на момент начала «оттепели» из тех, кто делал гражданскую войну, у нас были исключительно Буденный, Ворошилов, вовремя то ли умерший, то ли убитый Фрунзе, а также Сталин и Егоров. Понятно, что все полководцы исчезли, а также большая часть тех, кто делал революцию. В общем, тоже очень радикальный фотошоп, на грани этих фантазий. Но, согласен, не в таком масштабе.

Давайте будем пробовать двигаться по вопросам. Они есть у меня, они есть у наших зрителей.

Первый вопрос очень понятный: «Ну хорошо, раз в 10–15 лет газеты, книги уходят в спецхран, но есть же люди, которые их читали еще тогда, когда они не были запрещены? Как это происходит в сознании людей, которые помнят "прошлую правду", возможно?» 

Ланьков: Я знаю некоторые случаи, когда люди такую, условно говоря, прошлую правду рассказывали. Просто дома какая-то традиция сохранялась, какие-то разговоры дома были. 

Если говорить о большинстве людей, ну, во-первых, понимаете, всё это же учится для сдачи зачётов и экзаменов, то есть весьма автоматически. Во-вторых, это всё-таки политически опасные темы. На политически опасные темы разумные люди в подобных режимах особо не треплются. То есть, как я понимаю, без крайней необходимости такие разговоры не ведутся. Если кому-то просто «правда жжёт карман», то такой человек может эту правду поведать. Но, я думаю, человек много раз подумает, зачем ему это надо. В условиях, когда есть серьёзный надзор и определённые карательные действия по пресечению распространения нежелательной исторической информации, её распространяют очень-очень аккуратно и осторожно.

Долгин: Окей. «Хорошо, а нынешний лидер Кореи, вообще-то говоря, знает реальную историю страны, партии, или он живет в мире создаваемых им же, или его дедом, отцом вокруг них мифов?» 

Ланьков: Я не знаю. Я думаю, что, с одной стороны, надо помнить, что он — человек, получивший западное образование, владеющий иностранными языками, активно пользующийся сетью Интернет. Его окружение — такое же. Это молодые аристократы, третье поколение, люди, которые учились иногда в Китае, а самая-самая верхушка — на Западе, которые, в общем, что-то читают и знают. Вопрос первый — насколько им вообще всё это интересно. Я не уверен, что история там является таким уж важным объектом интереса. Она может и являться, я просто не готов об этом говорить, я не знаю, что в этой среде принято, какое принято отношение к ней. Во-вторых, исходя из общих соображений, я думаю, что какие-то вещи он знает. Например, практически гарантированно он знает, что Корейскую войну начала Северная Корея. Знает ли он детали событий 1930-х гг. — ну, скажем так, что-то знает. Но я думаю, что, как оно часто и бывает (тем более речь идёт о делах давних), он во многом является пленником сформированной ещё его дедом пропагандистской картины.

Долгин: Но он понимает, где родился его отец?

Ланьков: Вот это, я думаю, он знает. Я просто об этом не сказал, пытаясь уложиться в разумные сроки: дело в том, что в начале 90-х — мне первый раз об этом сказали где-то в 1990 году, причём сказали серьёзные товарищи, начальственные — корейцы стали активно появляться в Хабаровске и в Вятском и собирать информацию. Меня это тогда удивило, потому что нам тогда казалось совершенно очевидным, что сам факт нахождения Ким Ир Сена в Советском Союзе является строжайшей государственной тайной, и зачем тогда копаться в этом? Но это, значит, была уже инструкция. Ким Ир Сен ещё тогда был жив. Видимо, уже около 1990 г. соответствующие товарищи работали над созданием этого нового нарратива, который они выкатили нам около 1998 года. Я думаю, что Ким Чен Ын, скорее всего, знает, что его отец родился в Хабаровске.

Долгин: Вы сказали о том, что не историки, скорее всего, создают этот нарратив. А кто? Понятно ли, как устроена система учреждений по написанию такой «истории»? 

Ланьков: Институт истории партии и Институт истории Академии Наук — два ключевых учреждения. Первое, собственно, играет лидирующую роль. Формально Институт истории Партии — это Институт истории Партии при ЦК, он даже вообще формально не входит в систему Академии.

Долгин: То есть как наш Институт марксизма-ленинизма в своё время тоже был при ЦК КПСС.

Ланьков: Да-да. И, как я понимаю, там руководящие установки принимаются… Ведь вопросы местами очень чувствительные. Я думаю, например, что эта идея с хабаровскими совещаниями, скорее всего, исходила от самого Ким Ир Сена или от его ближайшего окружения, они решили подкорректировать официальную версию, когда стало ясно, что волну уже не сдержать, что сведения о нахождении Ким Ир Сена в СССР уже появились. Кроме того, Советский Союз в начале 90-х перестал восприниматься как источник угрозы. До этого показывать излишнюю симпатию к Советскому Союзу было опасно просто потому, что Советский Союз воспринимался как потенциально опасная страна, от него нужно было держаться подальше. Ну, а «мёртвый» Советский Союз был уже не страшен, и можно было сказать, что «вот он был когда-то хорошим, но они там допустили ошибки, и поэтому там реакционные силы захватили власть». Тем не менее признание самого факта нахождения Ким Ир Сена в СССР — это поворот довольно радикальный, и он, конечно, лично санкционировался то ли Ким Ир Сеном, то ли Ким Чен Иром. Но если учесть, что я только сейчас, задним числом, буквально секунду назад вспомнил, что я слышал разговор в 1991 году о том, что стали появляться там эти люди, — значит, да, видимо, это решение ещё самого Ким Ир Сена. 

А так, под политическую задачу пишут, как я понимаю, в ЦК. С тем же Хабаровским совещанием последние несколько лет я вижу явное желание разработать, выдумать, прописать более детальную картину этого совещания. Я не удивлюсь, если через несколько лет они выкатят какую-то новую, достаточно детализированную версию этих событий начала 1941 года в Хабаровске. Пока этого нет, пока все-таки конкретности там не хватает. Но они, кажется, над этим работают.

Долгин: «В северокорейской историографии уделяется хоть какое-то место европейскому театру военных действий?» 

Ланьков: Уделяется, уделяется вполне.

Долгин: «...Кстати, возможное направление хабаровского нарратива — планирование действий на европейском театре военных действий»

Ланьков: У-у-у, ну, это будет уж слишком. Я ничему не удивляюсь, в этой области я не удивляюсь ничему. (Ну, я уже преувеличил, конечно.) Но если нас будет не «Большая тройка», а «Большая четвёрка» — это меня слегка удивит. Но не сильно. 

Нет, думаю, говорить, что Ким Ир Сен там планировал операции в Европе, вместе со Сталиным за столом стоял, так сказать, — это всё-таки уж слишком. Даже для этих ребят. Хотя всё бывает. Полет фантазии и дерзость там немалая.

А внимание европейскому театру военных действий там уделяется. Например, там неоднократно говорится, и всегда говорилось, и в «Истории» 2017 года издания говорится о нападении Германии на Советский Союз как о важном поворотном пункте в истории Второй мировой войны, всё-всё это говорится. Не то что там подчёркивается решающий характер европейского театра — этого там нет. Но о нем говорится как о важном театре. Не решающем, возможно, но об одном из решающих.

Долгин: «Изменения в северокорейском нарративе как-нибудь объясняются? Например, обнаружены новые документы и т. д. Или местные идеологи себя такими мелочами не утруждают?»

Ланьков: Никак. Абсолютно никак. Они выкатывают новую версию, причём очень любопытно, что, за некоторыми исключениями, они не озабочены детализацией. Что я имею в виду? Есть исключения, например, сейчас в последних вариантах августовских событий 1945 года все-таки названия пунктов, названия сражений в нарративе фигурируют. А обычно они особенно этим не озабочены. То есть вот была история, а потом — бац! — новый вариант. Никаких объяснений. Выкатили и всё. Выкатывается через прессу, через публикацию мемуаров Ким Ир Сена много чего было введено, через вот эти установочные учебники.

Долгин: А вообще хоть как-то свидетельства того, что факт изменений происходил, существуют, или же, скорее, делается вид, что вообще-то никаких изменений и не было, мы просто закрываем старое?

Ланьков: Да, делается вид, что никаких изменений не было. Вот у нас так написано — и всё. До 1991 г. в «Истории ТПК» не говорится, что Ким Ир Сен был в Советском Союзе, не говорится о Хабаровском совещании, не говорится о международных вооружённых силах — ничего этого не говорится. И вдруг в 1998 году выходят мемуары, 8-й том, там это говорится. В 1995 году никакого Хабаровского совещания в официальном нарративе ещё нет, в полном собрании сочинений, которое тогда вышло, нет никаких материалов, связанных с этими якобы событиями. После стали писать об этом. Причём достаточно стандартными формулировками. То, что раньше писали как-то иначе — об этом просто не упоминается. Это не объясняется, просто полагается думать, что «всегда так было». Ну, тут... Я не очень люблю цитаты из Оруэлла, потому что они уж очень избиты, но здесь невозможно не процитировать. Как там: «Океания всегда воевала с Остазией»?

Долгин: Понятно. Нас, чуть-чуть отклоняясь от темы, спрашивают: «Возможно ли было применение Америкой ядерного оружия в Корее?» 

Ланьков: Скажем так, я не специалист. Генерал МакАртур говорил об этом всерьёз. Существует распространённая точка зрения, в соответствии с которой снятие МакАртура с командования в 1951 году президентом Трумэном было вызвано во многом его воинственностью, в том числе и прямыми угрозами применения ядерного оружия. Угрозы были, это да. Намёки, очень толстые намёки — были. Насколько это всё было реально, я не знаю. Спрашивайте у военных историков, которые на этом съели много-много собак.

Долгин: «Возможны ли в какой-то момент примирение и дружественные отношения между корейцами и японцами, или результаты оккупации таковы, что этого не случится никогда?»

Ланьков: Давайте честно — там не в «результатах оккупации» дело. Оккупация была действительно мрачной. Однако посмотрите на Тайвань, который попал под власть Японии в то же самое время, что и Корея, и во многих случаях подвергался существенно большей дискриминации, — как выражается один мой друг, известный лингвист, ну так, неофициально, что «японцы корейцев считали за людей, они их ассимилировали, а китайцев они просто резали» (упрощение, но некоторая правда в этом есть). Ну так вот, если вы посмотрите на Тайвань, вы там обнаружите совсем другое отношение к японскому колониальному прошлому. Когда я бываю на Тайване, это меня там просто поражает. Ты подходишь к дому, там написано: «Дом построен таким-то японским архитектором, в нём располагались такие-то японские учреждения». Никаких проблем с этим на Тайване не видят. Вилла, которую построили для японского наследного принца, когда тот собирался приехать на Тайвань (он так и не приехал в итоге), музеефицирована.

В Корее сейчас всерьёз говорят о том, чтобы снести последние оставшиеся дома, построенные при японцах, единственная вина которых заключается в том, что они были построены при японцах. Опять-таки, разговоры пошли, что надо бы снести старое здание Центрального банка, которому больше ста лет, очень красивое здание 1909 года, причём снести его только потому, что оно построено японцами. В чём разница, в чём дело? На Тайване сейчас есть против кого дружить с японцами: Китай. Соответственно, там и утвердился принцип «Кто старое помянет, тому глаз вон». Тем более на Тайване ещё проблема: тайваньская идентичность. Давайте уж честно: нация тайваньская существует же, говорить об этом везде запрещено, но она всё равно существует. И возникает эта нация именно в условиях японской оккупации. При том что оснований для обид на Японию у тайваньцев очень много, даже больше, может, чем у корейцев — и тайваньских женщин в проститутки затаскивали, всё это было и там, и имена заставляли менять, — но есть сейчас против кого дружить и, соотвественно, есть желание забыть старое плохое и помнить старое хорошее. Ведь не только плохое было. Средняя ожидаемая продолжительность жизни за время японского правления удвоилась (водопровод и чистые руки). И школьное образование: до 50 % всех детей стали ходить в школу. Что, кстати, во многом было частью политики ассимиляции, потому что в школе по-японски учили и рассказывали о величии императора. 

А в Корее — наоборот. В Корее существуют политические причины для того, чтобы использовать именно японцев в качестве такого «опасного другого», против которого нужно обеспечить национальное единство. То есть, на мой взгляд, корейский антияпонский национализм в очень большой степени является результатом сознательной политики корейских как элит, так и контрэлит, которые на этом пункте совершенно сходятся, потому что это важный инструмент поддержания должного градуса национального единства. Ну, а национализму нужен враг, желателен, по крайней мере, а других кандидатов просто не наблюдается.

С другой стороны, если корейцы и японцы вдруг подружатся, им пока совершенно непонятно — что же с этого Корея будет иметь, от этой дружбы. Экономические отношения она и так имеет, если только не считает нужным их по политическим соображениям немножко испортить. Вот если китайцы их страшным образом вдруг напугают, то может быть, но пока это все-таки выглядит достаточно гипотетически. Так что у корейцев есть как причины не любить японцев, так и причины  эту нелюбовь холить, лелеять и поддерживать.

Долгин: Когда возникает активная историческая политика, это часто происходит не односторонне, а многосторонне. Вопрос такой: да, понятно, что мифотворчество корейских идеологов-историков велико, но не является ли оно хотя бы отчасти ответом на какое-нибудь мифотворчество, или не вызывает ли оно ответного мифотворчества с китайской стороны, с советской (дальше российской) стороны? Мы понимаем, что да, конечно, в рамках, например, современной китайской политики некоторого большего давления на малые народы было бы логично ожидать и этого. Почему, если давить монголов, не надо давить корейцев? 

Ланьков: Есть причины. Давайте я сейчас отвечу на последний полу-вопрос, а потом вернёмся к главному. Почему корейцев не надо давить? Потому что этнические корейцы Китая невероятно лояльны китайскому государству. Потому что сейчас это отчасти является частью американо-китайского противостояния, в котором американская сторона использует свой глобальный контроль над мировыми СМИ. Они подчёркивают борьбу нацменьшинств, скажем, равно как и ассимиляционную политику в Китае, направленную против нацменьшинств. Это не выдумка, хотя, возможно, есть большие элементы преувеличения.

Долгин: Мы видим демонстрации...

Ланьков: Да, в Монголии попытка публичного самоубийства вроде была сегодня утром — в качестве протеста против попыток ограничит преподавание монгольского в местных школах. Нет, ну я могу сказать тогда одну короткую вещь: когда я первый раз побывал в Тибете — у меня изначально к тибетскому движению за независимость особой симпатии не было. Долго объяснять, почему, наверное, это не важно сейчас. И сейчас её, в общем, особо-то нет. Но когда я приехал в Тибет, перед этим многократно подолгу бывая в корейских районах Китая, я ожидал, что я увижу в Тибете примерно такую же картину. Однако я увидел примерно то, что описывается в корейских текстах, страдающих преувеличениями, которые повествуют о самых худших временах японской оккупации. Реально китайские патрули на каждом углу, китайские солдаты демонстративно по квадрату ходящие беспрерывно, как заводные, около входов в крупнейшие тибетские храмы, и много чего другого. Снайперы на крышах. И это для Тибета — нормальное состояние.

Но мы забываем, что этих проблематичных меньшинств в Китае вообще-то три штуки: тибетцы, уйгуры и монголы. А ведь там много и других нацменьшинств — те же чжуаны, упомянутые мною в связи с Чжоу Бао-чжуном, вообще говоря, являются самым крупным нацменьшинством в Китае, их около 30 миллионов. Они себя вполне комфортно чувствуют в китайском государстве уже тысячу лет и ничего против того, чтобы оставаться в его составе дальше, не имеют. 

Так вот, китайские корейцы, по крайней мере пока, в целом, несмотря на попытки корейцев — и северных, и, особенно, южных — разжечь там пламя идентичности и каких-то симпатий к «исторической родине», пока отличаются очень высокой лояльностью к китайскому руководству и китайскому государству. Из постоянного общения с этими людьми у меня сложилось совершенно чёткое ощущение: с одной стороны, очень высокий уровень сохранения национального языка и национальной культуры — не сравнить ни с российскими, ни с американскими корейцами. У молодёжи бывает по всякому, но в основном этнические корейцы Китая говорят на корейском безукоризненно. Однако сохранение языка и бытовой культуры у большинства сочетается с абсолютно лояльностью КНР.

Теперь вернёмся к главному вопросу, который был о том, есть ли «войны».

Может быть, я здесь наивен, пристрастен, русофил я, советофил или кто угодно, но у меня ощущение, что… На первом этапе этот миф формировался, конечно, при советском участии. Просто потому, что Советский Союз — при том, что он очень жёстко контролировал северокорейские власти, настолько, что Северную Корею конца 1940-х можно считать марионеточным режимом, — это всё делал очень умело, и это старались не афишировать. Соответственно, именно по советской инициативе изначально замалчивалась, например, служба Ким Ир Сена в Советской Армии. Когда Ким Ир Сена 14 октября 1945 года представили народу, ему пришлось срочно найти штатский костюм. Непростая задача найти штатский костюм, у него его не было.

Ещё при советском участии начинает формироваться очень рано (я уже упомянул об этом, по-моему) миф о Корейской Народно-Революционной Армии. 

Но вот дальше советского участия нет. Дальше Ким Ир Сен с 1956–1957 гг. начинает «бить горшки», с лета-осени 1957, в основном, в отношениях с Советским Союзом. Как только он начинает уходить из-под советского контроля (там начинаются репрессии против просоветских элементов, много чего), сначала начинается период просто молчания о советской роли в освобождении, где-то с 1960 г., а потом быстро конструируется этот нарратив. Там поворот — 1967 год, когда в общих чертах история КНРА, разгромившей японцев, впервые появляется.

Любопытный момент. Я ещё раз повторяю, — может быть, я пристрастен, но мне кажется, что нет, я стараюсь, по крайней мере, наблюдать за этим спокойно, хотя иногда эмоции есть, но не давать им воли, — именно тогда Советский Союз наносит контрудар. Появление в середине 1960-х гг. целой серии публикаций мемуаров об освобождении Кореи являлось частью советской исторической политики. Именно тогда с подачи соответствующих органов, то есть ЦК КПСС, было подготовлено несколько сборников участников боев в Корее, просто генералов и полковников попросили написать воспоминания — весьма интересные, достаточно честные, объективные воспоминания, — их опубликовали просто в качестве такой вот демонстративной заявки.

Более того, появление в конце 80-х — начале 90-х гг. аналогичного по содержанию материала в китайских источниках о маньчжурских событиях 30-х гг. тоже до какой-то степени было, как я полагаю, китайским контрударом, попыткой напомнить о том, как оно было в действительности. Включая, наверное, и публикацию дневников Чжоу Бао-чжуна, которая была в Китае в 1991 году, кажется. 

Долгин: Вопрос уже чуть-чуть с другой стороны: такое внимание к истории, к оправданию истории — с одной стороны, мы видим это в разных странах, но, с другой стороны, в Восточной Азии не связано ли оно хотя бы отчасти с общей традицией историзации всего возможного и невозможного, мифологических героев и так далее?

Ланьков: Конечно. Это самая безумная историческая цивилизация. Когда я читаю рассуждения «фоменковцев» (не то что я такую фигню читаю, это как гороскопы: я гороскопы не читаю, но они иногда попадаются) о том, что китайская история выдумана, меня начинает разбирать смех, потому что для китайской истории даже, скажем, V века до н. э. количество письменных текстов примерно соответствует, я думаю, количеству средневековых европейских текстов. То есть в Восточной Азии народ писал невероятное количество, там существовала очень бюрократическая цивилизация, которая, вдобавок, была просто помешана на собирании, сохранении, копировании исторических текстов и исторических документов. Не следует забывать, что первые коллекции хрестоматийного характера, первые антологии исторических документов, вообще говоря, в Китае создаются в начале I тыс. до н. э. и с тех пор весьма тщательно копируются, комментируются и поддерживаются. На Дальнем Востоке (это все-таки реально китаецентричная традиция) история — это серьёзно, и любые политические действия нужно мотивировать историей. Я тут вспоминаю… хочу процитировать Константина Валериановича Асмолова, он как-то очень хорошо сказал, я немножко перевру его, но он сказал, что какой-то конфликт — ну, условно говоря… он не о Беларуси говорил, но — условно говоря, никому в современной России не придёт в голову проблемы с Беларусью обосновывать отношениями между Владимирским и Полоцким княжествами, а на Дальнем Востоке это обычное явление. (У него как-то чеканно отформулировалось, у меня не получилось вспомнить.) Действительно, какие-то конфликтные ситуации необходимо (ну, очень желательно, по крайней мере) оправдывать, продумывать, выражать в исторических категориях, ссылаясь на исторические прецеденты.

Долгин: «В одном из советских изданий 40-х гг. были пересказаны фольклорные сюжеты о Ким Ир Сене, о его бабушке, подвигах и т. д., якобы услышанные в Северной Корее. Насколько можно верить в то, что эти сюжеты действительно бытовали в народе в то время? Или это полностью конструкт советских журналистов?»

Ланьков: Это что, Гитович «Мы видели Корею» имеется в виду? Ну, неважно, я думаю, что есть два варианта: во-первых, какие-то разговоры о Ким Ир Сене были реально. Вы учтите: Ким Ир Сен всё-таки где-то с 1937 года — это самый известный, самый заметный корейский полевой командир, действующий в Маньчжурии. Есть более крупные корейские лидеры, в том числе и в коммунистических силах, но они далеко, а он — рядом, прямо через границу. Рейд на Почхонбо летом 1937 года, который я упомянул мимоходом, вообще был первой операцией корейских партизанских отрядов на территории собственно Кореи за где-то 20–25 лет. То есть какие-то разговоры о нём могли быть.

Второй момент, очень важный: он ведь не первый Ким Ир Сен. Он использовал псевдоним, который в партизанском движении довольно широко использовался и до него. Было ещё несколько партизанских командиров, более ранних, которые использовали этот псевдоним. Настоящее имя Ким Ир Сена — Ким Сон Чжу (кстати, в КНДР никогда не скрывалось, что это псевдоним, никогда тайны не делали, и даже из того, что он взят в честь кого-то, поначалу тоже не делали особой тайны). То есть были какие-то воспоминания о других партизанских командирах.

Ну, а в-третьих, вы, конечно, понимаете, что советских журналистов водили люди, которые, в общем, с удовольствием подобные истории могли если не выдумать, то приукрасить и подчеркнуть.

Но ещё раз повторяю, Ким Ир Сен не был каким-то непонятным товарищем, которого вытащили 14 октября 1945 года на митинге. Он был достаточно известным деятелем второго ряда. Если тогда спросить корейца о каких-то лидерах военных, то Ким Ир Сен там, безусловно, в десятку точно входил — более того,  думаю, что даже и в пятёрку первую входил.

Долгин: «Как у них получается представить конец Корейской войны как победу? Ведь, с их точки зрения, они оставили половину страны под гнетом американских империалистов. Как это объясняется?»

Ланьков: Вот это — моя любимая тема. Дело в том, что войну-то начали северные корейцы, хотя они утверждают, что на них напали южане. То есть официальная версия в КНДР примерно такая: южане на нас напали, но они были настолько плохо организованы и напали на нас так бездарно, что мы их обратили в паническое бегство уже к концу четвёртого часа боевых действий. Они после этого, так глупо на нас напавшие, бежали, а мы их «малой кровью — на чужой территории — малой кровью — на чужой территории» — и в их столице уже через три дня! И 90 % территории страны — через месяц. Но они на нас напали.

Ну, это так, немножко ирония.

В принципе, вся переписка, все документы, все 40 с лишним депеш, которые отправлял Ким Ир Сен, когда просил у Сталина разрешения на операцию, записи беседы Штыкова с Ким Ир Сеном, когда он получил это разрешение (причём Терентий Фомич Штыков даже написал в телеграмме, что Ким Ир Сен был «несколько поддатый» в алкогольном смысле) — всё это есть, всё это опубликовано. И, в принципе, самое интересное — северокорейской стороне можно было бы даже признать, что они это сделали. Почему: эти люди не воспринимали себя как агрессоров. Они вели гражданскую войну, они воспринимали себя как освободители. Можете взять, условно говоря — я не хочу лезть в нынешние российские разборки, но условно говоря, воспринимали ли себя как агрессоры российские войска, которые вступали в Крым? Ни в коей мере. Точно так же видели ситуацию северокорейские: мы освобождаем. 

Другое дело, что южнокорейцы тоже хотели начать войну. Американцы им умышленно не давали современного вооружения, потому что знали: если у Ли Сын Мана будут танки — эти танки скоро пойдут на Пхеньян. Южане это ещё меньше скрывали, существенно меньше.

То есть северокорейцы вполне могли бы сказать: «Мы начали войну. Ну, не получилось». Но вот тут-то есть две проблемы: во-первых, они всё-таки не очень хотят аннулировать тот нарратив, который они поддерживают уже 70 лет: мы — жертвы агрессии. Оно как-то все-таки лучше. А главное: если они бы признали, что начали войну, то они бы оказались проигравшими. «Мы попытались объединить страну, мы попытались принести нашу правильную счастливую жизнь бедным южнокорейцам, мы попытались освободить их от американцев, но не получилось». Ну, неудача. А если их нарративу следовать, на них напали: «Мы жили тихо-спокойно, и вдруг на нас напали южнокорейцы с американской подачи. И мы отбились. Ну, мы же победители! Война же закончилась там, где она началась, — мы стали жертвой нападения, но отбились. Мы победители!»

Более того, тут интересный момент. Маленький. Смешной. Дело в том, что я призываю всех быть очень осторожными по поводу всех сообщений, которые появляются о Северной Корее в СМИ. Особенно сенсационных. Это иногда ошибочно распространяемые фейки, а иногда — умышленно приготовленные фейки. Заверяю вас, Ким Чен Ын, скорее всего, не распорядился запретить держать дома собак (помните, недавно сообщение было об этом?). И никто никогда не давал распоряжения, чтобы все корейские мужчины стриглись под Ким Чен Ына (было такое сообщение лет шесть-семь назад). И нынешнее сообщение — совсем недавно я с ним разбирался, три часа назад — о якобы шифрованных передачах, которые ведутся через YouTube — видели такое сообщение? Это, кстати, не умышленный фейк, это смешная ошибка. Типа Чан Сон Тхэка, которого скормили собакам. Там была просто шутка, которую неправильно поняли, здесь — тоже. 

А почему я обо всём этом заговорил? Заговорил я вот почему: очень многие вот такие нелепые сообщения о Северной Корее — это фейки. Иногда, как говорится, «для прикола», а иногда в плане информационно-пропагандистских войн. Но иногда в КНДР происходит такое, что диву даёшься. Значит, приходит ко мне жена, которая имеет привычку читать северокорейские литературные журналы по вечерам. И вот она приходит ко мне с северокорейским литературным журналом и показывает текст, из которого мы узнаем, что день подписания перемирия — это день национального траура в Соединённых Штатах. Потому что США, дескать, никогда не проигрывали войн, и единственный человек, которому они проиграли войну, был Ким Ир Сен. И в этот день в США национальный траур и спускаются американские флаги на половину флагштока! Понимаете, если бы я прочитал — причём я только одну такую заметку видел, в журнале «Чхонллима», если вы интересуетесь, — но если бы я прочитал, что в Северной Корее ведётся такая пропаганда, я бы хмыкнул, я бы посчитал это очередным фейком. Но она действительно ведётся, своими глазами видел. Больше, кстати, вообще упоминаний этого не видел. Но это как раз в русле именно того, о чём я говорил: если Север говорит, что войну начали они, то все эти разговоры о победе над США рассеиваются как дым… 

Долгин: /Слушатели/ обязательно просят побольше и почаще писать в ЖЖ. 

Ланьков: Нереально сейчас. Я бросил не потому, что потерял интерес: у меня жизнь становится всё более занятой основной работой, и для меня всё это… Я с удовольствием, когда на пенсию выйду, если Альцгеймер не догонит, то буду. Но, я надеюсь, до этого ещё очень далеко.

Долгин: Хорошо. «Каким боевым генералом был Ким Ир Сен? Потому что вроде бы есть какие-то свидетельства китайских товарищей о том, что всё было не так хорошо». 

Ланьков: Что имеется в виду? Корейская война…?

Долгин: Это не уточняется.

Ланьков: Ой, было очень плохо. Сейчас уже упомянутый Фёдор Тертицкий нашёл (он ещё не опубликовал, но, думаю, он не обидится, если я коротко скажу) справку, которую подготовили о Корейской войне в ЦК уже в 60-е гг., просто чтобы советское руководство (был вопрос, знают ли настоящую историю) знало настоящую историю, периодически готовили справки о том, как оно было в действительности. В аппарате ЦК и в аппарате КГБ. Там, в частности, упоминается о том, что китайское командование к Ким Ир Сену относилось очень плохо. И Пэн Дэхуай в некоторых случаях просто давал распоряжение не пускать приехавшего к нему Ким Ир Сена. То есть Ким Ир Сен приехал к Пэн Дэхуаю, командующему китайскому, и Пэн Дэхуай говорит: «Этого не пускать ко мне, пускай там сидит прохлаждается, ждёт». Они друг друга терпеть не могли. И поэтому, когда Мао Цзедун в 1956 году в сентябре отправил Пэн Дэхуая в качестве напарника А. И. Микояну поставить Ким Ир Сена на место, а то и отстранить (ну, отстранить или не отстранить — вопрос спорный; чем дальше, тем больше я подозреваю, что решения об отстранении Ким Ир Сена тогда всё-таки не было), это было унижение для Ким Ир Сена. Так что китайцы не очень высоко ставили полководческий гений Ким Ир Сена.

Что же до наших, план-то операций наши делали, конечно, Ким Ир Сен по этому плану, в общем, действовал. Известно, что в конце сентября он решил нарушить инструкции советских советников, которые предлагали, как только американцы высадились в Инчхоне 16 сентября, немедленно выводить войска на север, чтобы не допустить полного окружения северокорейских войск (которое в итоге и произошло), но Ким Ир Сен отказался выводить — это единственный, пожалуй, случай, — потому что он понимал, что если он теряет Сеул, то война проиграна. Сеул всё-таки символически очень важен.

Ну вот, я не готов к этому серьёзному разговору, но ещё раз повторяю: примерно до конца сентября Ким Ир Сен воюет, в общем, по советским планам и китайскими генералами, — потому что не забывайте, на острие идёт 6-я корейская дивизия, которая, вы помните, бывшая 166-я китайская, и 105-я танковая бригада, первый батальон которой врывается в Сеул, а командует им Володя Ан, тракторист из Нижнего Чирчика под Ташкентом. Так что сначала советские планы, а потом основная тяжесть боевых действий легла на китайцев.

Но вот я это сказал, и у меня какое-то несколько неудобное отношение —получается, что я умаляю полководческие данные Ким Ир Сена. Возможно, что в потенциале они у него были неплохие. Но вы понимаете, человек командовал небольшим партизанским отрядом. На пике, когда он был полевым командиром, под его командованием было, может быть, 500–600 человек. В Советской Армии у него было около сотни человек под командованием – и вдруг он неожиданно оказался командиром стотысячной армии. При этом никакого особого военного образования он, естественно, получить не мог. Он когда-то в советские времена, вроде бы когда служил в Советской Армии, всерьёз рассчитывал поехать учиться в Академию. Ну, видимо, и поехал бы, если бы история иначе повернулась, был бы в результате отставной советский полковник. Военного образования у Ким Ир Сена не было. Поймите: командовал ты сначала батальоном неполного состава... ну максимум ты командовал батальоном настоящим, полноценным, и потом вдруг ты командуешь армией в 100 тысяч человек. Конечно, не очень-то получится поначалу. Но он слушал советских советников. А потом, с октября 1950 г., китайцы его, в общем, реально оттеснили и старались, чтобы он особо не путался под ногами, — это да, было дело.

Долгин: На самом деле, это очень интересная история про то, как для некоторых актуальных целей может действительно осуществляться не легкая корректировка, а полное переосмысление, полное перерисовывание картинки с очень условными контурами, притом постоянное. Именно это постоянство переписывания — оно, конечно, больше всего впечатляет. 

Ланьков: По поводу переписывания очень интересная вещь: с 1957, по-моему, года, или с 1958 — сейчас точно не щелкает, хотя я нашёл первый документы по этому поводу, — с конца 50-х гг. там есть замечательная традиция деревьев с лозунгами. В конце 50-х гг. было сообщено, что в районе китайской границы, то есть там, где реально были партизаны, обнаружены деревья, на которых партизаны писали разные антияпонские лозунги. Из этих деревьев сделали памятники. Потом на протяжении десятилетий там периодически открывались новые лозунги, новое дерево, на котором партизаны якобы когда-то написали какой-то лозунг. Как легко догадаться, содержание вновь открытых лозунгов всегда соответствовали текущим событиям и задачам. Начали возвышать Ким Чен Ира где-то в самом начале 70-х — сразу вдруг начинают открывать лозунги, в которых упоминается Ким Чен Ир, по нарративу рождённый, как вы помните, на Пэктусане. В этой связи начинают продвигать первую (ну, она реально вторая, но как бы главная) жену Ким Ир Сена, Ким Чжон Сук — вдруг находятся деревья с лозунгами в её честь. Мне очень понравилось, когда вдруг стали обнаруживаться деревья с лозунгами в Пхеньяне, в котором партизан в реальности и близко не было. Там нашли что-то около уже за 10 тысяч, 11–12 тысяч лозунгов. Создаётся такое впечатление, что партизаны ничем не занимались, а только лозунги везде писали, по всей стране. Причём любопытно, что в Китае, где они, в основном, в реальности действовали, лозунгов не обнаружено. Они все в Северной Корее только обнаруживаются. 

Причё лозунг, выцарапанный ножом на коре или написанный краской на дереве в 1939 году или 1937, даже в 1942, — вы сами понимаете, что от него бы сейчас в нормальной ситуации осталось. Ну, тем не менее есть небольшая вероятность того, что первые лозунги, обнаруженные на деревьях ещё в конце 50-х, не были фейками (хотя думаю, что и они были). А уж потом… 

Вот кстати интересно, когда всё это закончится (не знаю уж, когда это закончится), разобраться, кто этими лозунгами занимался: кто их выдумывал, кто их рисовал. Ведь там должно было быть какое-то суперзакрытое, суперсекретное подразделение, должны были приниматься решения о том, что «мы сейчас откроем лозунг с таким текстом, с сяким текстом».

Долгин: Да, процесс создания исторических источников целенаправленно — это, конечно, всегда очень интересно расследовать. Ну, надеюсь, что когда этот момент возникнет, это все-таки произойдёт в результате минимально кровавых процессов.

Ланьков: Боюсь, что нет. Потому что, Борис, когда я только что произносил эту фразу, я чуть не сказал: «Когда всё это закончится — надеюсь, что это произойдёт не очень скоро...» Потому что в настоящей ситуации я вижу, что и так плохо, и сяк плохо, но падение режима, конечно, если до него дело дойдёт, будет кровавым, очень тяжёлым, и очень травматичным. Его сохранение тоже будет невесёлым. Оба хуже, как говорил Иосиф Виссарионович. Я лично склонен думать, кстати, что падение хуже. Но это сложный вопрос, на который никогда никто не сможет дать объективного ответа, просто в силу того, что какая бы из двух альтернатив ни была реализована в будущем, она будет плохой, а про другую альтернативу мы будем знать число умозрительно.

Долгин: ...Гипотетически. Спасибо большое.