1.
Что такое точка бифуркации? Это точка входа системы в состояние неопределенности, когда старые правила и нормы перестают работать, а события становятся непредсказуемыми. Любые системы — изучаемые как естественными науками, так и науками социальными — знают два типа фаз. Фазы стабильного развития чередуются с фазами неопределенности. "Эволюции" чередуются с "революциями". Относительно спокойные фазы сменяются гораздо более динамичными. Видимо, таков универсальный принцип течения любого процесса во вселенной.
Американское общество как система уже прошло через точку бифуркации — то есть находится в зоне неопределенности.
Признаки нахождения в этой фазе налицо. Это стремительный взлет популярности кандидатов в президенты, выступающих против истеблишмента. Это радикальное ослабление политических позиций самого истеблишмента. Это падение авторитета партийных элит. Индикатором вхождения в зону радикальной социальной нестабильности служит сам ход предвыборной кампании в целом, которая по своему накалу, непредсказуемости и разнообразию политической палитры не имеет аналогов в американской истории последних десятилетий.
Причины входа в зону бифуркации многообразны. Это и технологический взрыв последних тридцати лет, стремительно трансформирующий социальную ткань. Это и разнообразные тенденции в глобализирующейся мировой экономике — возникновение новых экономических сфер и перемещение сфер существующих из одних регионов мира в другие. Названные причины очевидны даже для человека, который не склонен обращать внимание на трудноуловимые социальные процессы, определяемые причинами более тонкими — но, возможно, более значимыми, чем описанные в начале абзаца.
Зона бифуркации (неопределенности) характерна именно отсутствием стабильности. Одни избиратели, давно ее почувствовав, ждут серьезных трансформаций в политической и экономической сфере. Другие же испуганы этой нестабильностью и желают как можно скорее вернуть ситуацию в стабильное состояние.
Процессы в зоне бифуркации не могут быть заморожены или "успокоены" простыми решениями — а тем более простым желанием стабильности и страхом перед быстрыми переменами.
Многие избиратели и на этих выборах пытаются руководствоваться теми мотивами, которые обуславливали их выбор ранее, в более спокойный предшествующий период. Они по-прежнему ждут некоторых улучшений для себя и своих непосредственных близких — повышения уровня жизни и т.п. Многие из них вообще склонны голосовать за мейнстримных кандидатов вроде Хиллари Клинтон — полагая, что ее избрание волшебным образом вернет ситуацию в спокойное состояние, и проблемы исчезнут сами собой.
Однако победа представителей тех сил, которые как раз и несут ответственность за возникновение взрывоопасной ситуации, может привести только к ухудшению положения и затруднит позитивный выход из зоны неопределенности — поскольку они попытаются сохранить status quo и "заморозить" ситуацию, не принимая никаких кардинальных решений. Давление пара в котле в результате такой политики может только возрасти — об этом свидетельствуют многочисленные исторические примеры.
2.
Единственно правильное для избирателя поведение в такой ситуации — осознание масштаба происходящей социальной трансформации и собственной гражданской ответственности. Те мотивы, которые в более спокойный период могли быть хотя бы в какой-то степени адекватными — например, стремление улучшить материальное положение своей семьи или социальной группы ("хорошо ли это для меня, для моей расы, для моего гендера, для моей этнической группы и т.д.") — в зоне бифуркации теряют остатки адекватности. Почему? Потому что подобным образом мотивированный выбор с очень большой вероятностью не приведет к результатам, чаемым таким избирателем. Более того, результаты подобного выбора могут оказаться трагичными не только для самого избирателя и его группы, но и для страны и человечества в целом.
Гражданская ответственность в данном случае предполагает, что избиратель задумывается в первую очередь именно о дальнейшем пути развития страны и человечества. Именно гражданская ответственность дает более универсальный (адекватный проблемам глобализирующегося мира) взгляд в частности и на интересы своей семьи или социальной группы — в зоне нестабильности именно следование высоким гуманистическим идеалам является самой прагматичной стратегией поведения социума. Избиратель должен понимать, что адекватное поведение в зоне нестабильности предполагает готовность что-то потерять — чтобы в результате на выходе из этой зоны получить более адекватную и прогрессивную форму социального устройства.
В этой ситуации американским гражданам полезно обратиться к опыту отцов-основателей американского государства, действовавшим в одной из предшествующих зон нестабильности. Представим себе, что было бы с североамериканскими колониями, если бы Вашингтон, Франклин, Джефферсон и другие выбрали не путь американской революции, а путь сохранения тогдашнего status quo. Результатом такого выбора была бы деградация гражданского общества в колониях и, вероятно, дальнейший социальный взрыв, который возглавили бы лидеры, далекие от идеалов гуманизма и просвещения.
То же самое мы можем сказать и о ситуации в США конца 20-х — начала 30-х годов. Кризис Великой Депрессии требовал радикальных решений — и Рузвельт сумел их предложить. Представим себе, что он не был бы избран, а элита попыталась бы решить проблемы страны с помощью косметических мер. В таком случае сильно возросла бы вероятность роста социального напряжения, усиления деструктивных социальных процессов, в результате которых к власти мог бы придти американский аналог Гитлера.
Нежелание принимать решения и брать на себя ответственность за происходящее в стране, неготовность к быстрым, решительным и достаточно радикальным действиям в ситуации кризиса ведет в итоге к социальной деградации того или иного типа. Прежде всего — к уменьшению степеней свободы личности, к частичной или полной ликвидации гражданского общества и замене его симулятивными структурами.
3.
Единственный кандидат в президенты, обращающий внимание избирателей на фундаментальные проблемы американского общества, — Берни Сандерс, который и задал основную повестку президентской кампании Демократической партии, вынудив своего конкурента, Хиллари Клинтон, присвоить себе значительную часть его программы. Он отчетливо видит опасность попыток истеблишмента сохранить status quo и предлагает ряд существенных структурных перемен. Они включают в себя уменьшение влияния на политическую жизнь коррумпированных структур (уход от ситуации "Wall Street управляет конгрессом") и тем самым расширение пространства для развития гражданского общества, расширение и углубление гражданских свобод, вовлечение в политический процесс прежде не участвовавших в нем социальных групп (в частности, путем предоставления им возможности получать качественное бесплатное образование и медицинскую помощь).
Естественно, кандидат, предлагающий начать глубокую структурную реформу, сталкивается с серьезнейшим противодействием со стороны тех, кто желает во что бы то ни стало сохранить status quo и недооценивает глубину возникшего кризиса (или же стремится в этом кризисе упрочить свою власть даже и ценой социальной деградации и разрушения демократии и гражданского общества).
Предложения Рузвельта тоже многим казались нереальными. Однако в зоне бифуркации действенными могут оказаться как раз меры, которые кажутся нереальными тем, кто привык к относительной социальной стабильности.
Многие представители истеблишмента понимают, что большая часть населения уже не желает сохранения стабильности в том варианте, который предлагается сверху, и чувствует, что негативные тенденции нарастают. И в этой ситуации для диффамации Сандерса используется козырь, который многие считали неубиваемым.
Этот козырь — указание на сандерсовский "социализм".
Слово "социализм" в сознании многих критиков Сандерса накрепко связано с аббревиатурой "СССР". Именно к практике государств типа сталинского Советского Союза или маоистского Китая, по мнению таких критиков, отсылает экономическая часть программы Сандерса. Эта отсылка, как мы постараемся показать далее, некорректна. Но, если мы начнем разговор о “социализме” именно с прав человека, гражданских свобод и государственного контроля над обществом и отдельными людьми, то мы столкнемся с загадочном нежеланием критиков видеть практики тоталитарных государств XX века у себя под носом, в своей собственной стране.
СССР, в первую очередь — это отнюдь не бесплатные медицина и образование. Сталинский СССР — это тоталитарное государство, отсутствие гражданского общества и гражданских свобод, многоаспектная система слежки и контроля над жизнью людей, мощный разветвленный репрессивный аппарат, террор против собственного населения.
Истеблишмент и правые указывают нам на призрак СССР, который им мерещится за спиной Сандерса. Мы же видим нечто гораздо более отчетливое, чем призрак — СССР-подобное существо, которое создается и поддерживается усилиями части американских элит и американских спецслужб.
4.
Со времен прихода к власти Рейгана мы можем наблюдать процессы концентрации политико-экономической власти в руках все более сужающегося круга людей — фактически, к настоящему моменту мы можем реально говорить о сложившемся в США режиме олигархата. Десятые, если не сотые доли процента населения страны контролируют бóльшую часть экономики. Мейнстримные СМИ в основном спонсируются именно этим узким кругом людей. Политическая же власть все более проникается духом лоббизма. На протяжении трех последних десятилетий все более коррумпировавшийся парламент снимал одно за другим ограничения на финансирование крупным бизнесом избирательных кампаний разного уровня.
Да, США все еще остаются демократической страной. Несмотря на возможность манипулирования информацией в крупных масс-медиа (которой они нередко пользуются), мы можем говорить, что в США есть свобода слова. Несмотря на то, что на президентских выборах реальную возможность победить имели до сих пор только кандидаты от истеблишмента, мы можем говорить о наличии у американцев свободы политического выбора. К примеру, в США, в отличие от Франции, Великобритании или Германии, есть институт праймериз, благодаря которому рядовые избиратели имеют реальную возможность оказать влияние на выбор номинанта в президенты от двух крупнейших партий страны, и выбор партийного номинанта не является исключительной прерогативой партийной элиты (как это было и в США до 1968 года).
Момент симуляции в этой системе далек от того уровня симуляции демократии, который имел место в СССР. Однако по ряду параметров мы можем наблюдать динамику именно в направлении усиления антидемократических тенденций.
Технический прогресс за последние десятилетия привел к возрастанию возможностей контроля за обществом и индивидуумом. Средства контроля, имеющиеся у спецслужб сегодня, не идут ни в какое сравнение с теми практически первобытными инструментами, которые имели в своем распоряжении Сталин или Гитлер.
Разрастанию систем контроля над социумом препятствует только деятельность гражданских активистов и правозащитников. Так было во все эпохи существования демократического гражданского общества. Свобода хотя и является, согласно принципам американской конституции, неотъемлемым атрибутом человеческого существа, нуждается в постоянном усилии, в постоянном преодолении реакционных социальных тенденций. Именно ввиду этой опасности отцы-основатели США ввели систему сдержек и противовесов, а также утвердили право народа на восстание против правительства, переставшего реально этот народ представлять.
Масштабное наступление на гражданские свободы с применением новейших технических средств началось в 2001 году, когда был принят так называемый PATRIOT ACT. Причем обществу до сих пор неизвестны подлинные масштабы уже введенных в действие мер слежки и контроля — предметом обсуждения является только та часть информации о деятельности спецслужб, которая была раскрыта вислблоуэром Сноуденом. Правительство и спецслужбы постоянно инициируют принятие новых и новых актов, расширяющих возможности контроля. В ходе обсуждения дела Сноудена выяснилось, что многие действия предпринимаются правительством тайно — в частности, была введена институция тайных судов, которые решают кейсы относительно деятельности спецслужб. Можно констатировать, что такие действия правительства и спецслужб являются ни больше ни меньше как подрывом конституционного строя Соединенных Штатов.
С каждым годом в практику силовых структур вводятся все новые средства и системы тайного надзора за гражданами в самых различных областях. Мы уже живем в реальности почти что полной прозрачности — когда силы контроля могут получить без нашего ведома практически любую информацию из нашего компьютера, мобильного телефона, и даже телевизора (последние модели могут записывать разговоры около телевизора — для формирования контекстной рекламы, но подобные новации часто имеют двойное назначение). Социальная реальность все в большей степени заполняется следящими за ней дронами-беспилотниками.
И это не антиутопический кошмар, не паранойя и не конспирология. Это наша обычная повседневная реальность.
Возможно, Большой Брат еще не пришел. Но для его прихода практически все готово — достаточно сесть в кресло и начать выводить нужную ему информацию на экран.
Вы опасаетесь, что Сандерс приведет вас в СССР, навязав Америке бесплатную медицину и образование? Боитесь, что указывая на европейский опыт, он на самом деле заманивает вас в Северную Корею? Тогда оглянитесь в другую сторону и посмотрите на аппарат Большого Брата, на аппарат слежки и контроля. На подкрадывающуюся тоталитарную реальность, в которую подталкивает общество отнюдь не вермонтский сенатор, отказавшийся от спонсорства со стороны крупного бизнеса, не "демократический социалист", чья кампания построена на микропожертвованиях огромного количества людей. Эту реальность, мотивируя свои действия заботой о нашей безопасности, нам готовят получающие огромное финансирование силовые структуры.
А теперь представьте себе будущее (как ближайшее, так и более отдаленное) в котором круг людей, обладающих реальной властью, продолжает сужаться, а средства контроля над социумом продолжают совершенствоваться. И подумайте, какой путь действительно ведет в СССР. А заодно вспомните еще раз слова Бенджамина Франклина о тех, кто отказывается от свободы ради безопасности, но в результате лишается и того, и другого.
Имея в виду все сказанное выше, давайте посмотрим на тех, кто претендует занять пост президента США. И мы увидим ситуацию, в которой только одного кандидата по-настоящему волнует вопрос прав человека, защиты его от машин тотального контроля, которые фактически находятся в руках сужающегося круга людей. В этой диспозиции только один кандидат последовательно выступает против смертной казни. Это кандидат, который считает позором тот факт, что США являются мировым лидером по количеству заключенных и по процентному, и по абсолютному (!) показателю. Это кандидат, который последовательно выступал против всех инициатив, подобных PATRIOT ACT. Это кандидат, который действительно представляет гражданское общество Соединенных Штатов в его борьбе против surveillance state.
5.
А теперь поговорим о том самом “социализме” кандидата, которого мы в предыдущем абзаце имели в виду. Давайте посмотрим, насколько широкий спектр значений имеет это слово — и какой именно смысл вкладывает в него Берни Сандерс.
Не нужно быть рьяным консерватором или фанатичным поклонником канала Fox, чтобы инстинктивно отшатываться при упоминании термина «социализм». Такая реакция вполне понятна среди американцев, и еще более предсказуема среди русскоязычных иммигрантов. Немедленное возражение "Вспомните чудовищный СССР и страны соцлагеря. Социализм не работает!" звучит настолько убедительно, что его, не задумываясь, повторяют люди умные и не склонные к демагогии. Попробуем принять и развернуть этот аргумент по аналогии. СССР и страны соцлагеря называли себя не только "социалистическими", но и "демократическими" государствами. И не просто государствами, а республиками. Свобода слова, говорили партфункционеры и идеологи этих государств, в странах “соцблока” была на недосягаемой высоте. Следовательно, не работает не только социализм — не работает и демократия, а республика является дискредитированной формой государственного устройства. Необходимо немедленно отказаться от демократии и от республиканской формы правления. Правильно?
Столь обильное согласие может вызвать у собеседника только недоумение: «Что вы, в СССР не было никакой свободы слова и демократии!». Разумеется. Но и социализма не было. Революция 1917 года в результате октябрьского переворота быстро переросла в большевистскую контрреволюцию, в процессе которой большевики уничтожили рабочие советы, превратили социальные движения в рабочую армию и сосредоточили всю власть в руках партийной элиты. На территории бывшей российской империи в качестве экономической системы воцарился отнюдь не социализм, а государственный капитализм — что признавал даже Ленин, который толковал возникающую структуру как некую промежуточную стадию, необходимый плацдарм для достижения социализма в скором будущем.
Впоследствии Сталин, укрепив личную власть, объявил получившуюся систему социализмом. Несколько поколений граждан СССР и стран соцлагеря приучали думать, что государственный капитализм с плановым хозяйством и пятилетками, сочетающийся с жесточайшими формами контроля, с подавлением любых форм свобод и демократии и есть тот самый обещанный человечеству социализм. Поскольку такая форма политического и экономического устройства общества была первой реальной альтернативой капиталистическим странам старого образца, такое понимание термина “социализм” и возобладало в ХХ веке. Большевики сделали все возможное для искоренения альтернативных моделей прогрессивного общественного развития, а западные страны с радостью подхватили употребление термина именно с таким смысловым наполнением (тоталитаризм плюс госплан) для шельмования любых антикапиталистических идей. В результате под воздействием окрепших методов агитации и пропаганды сложилась парадоксальная ситуация. Несмотря на то, что большевистская трактовка термина “социализм” противоречила тем социалистическим представлениям, в фундаменте которых лежит идея не государственной, а общественной собственности на средства производства, консенсус политическо-идеологических элит США и СССР в отношении этого термина был достигнут.
Однако в Европе сложилась иная ситуация. В результате сложных исторических процессов там утвердилась трактовка термина “социализм” (с уточняющим определением “демократический”), который подразумевает развитие систем социальной взаимопомощи и сотрудничества, уравновешивающих начала конкуренции. Это либеральный, а не тоталитарный социализм — с приматом идеи прав и свобод человека. Таковы британские лейбористы, официальное второе название которых — “партия демократического социализма”. Таковы социалисты Франции, социал-демократы Германии и другие партии, входящие не куда-нибудь, а в Социалистический интернационал. Страшно? Но эти партии не раз приходили в своих странах к власти, оставались у власти подолгу — и если вы бывали в этих странах, то знаете, что в них нет ни ГУЛага, ни тотально плановой экономики.
Однако в социально-политическом дискурсе США с началом холодной войны термин “социализм” оказался практически стигматизирован и табуирован. Постепенно становилось возможным всерьез обсуждать сегрегацию, расовую дискриминацию, аборты, однополые браки и проблемы ЛГБТ, но о социализме без сурового осуждения до появления Сандерса говорить было не принято. Да и сейчас многие полагают, что кандидат, позиционирующий себя как социалист, не имеет шансов стать президентом просто “по определению”.
Таким образом, радикальные критики “социализма” в контексте программы Сандерса обычно сразу совершают следующие ошибки:
1) Если они подразумевают под “социализмом” ортодоксальный марксизм, связанный с уничтожением свободного рынка и частной собственности на средства производства, то об этом Сандерс не говорит ничего. Поищите в его программе такие пункты — вы их там не найдете.
2) Если они подразумевают под “социализмом” страны соцлагеря, то этот псевдосоциализм никакого отношения к социализму западноевропейского типа не имеет. В таком случае они яростно критикуют либо тоталитаризм, либо (сами того, возможно, не понимая) государственный капитализм и плановое хозяйство.
3) Формы государственного капитализма имеют долгую историю присутствия в качестве элементов, созданных, управляемых и финансируемых во всех капиталистических странах. К примеру, в США почта, PBS (американская некоммерческая общественная служба телевещания), школьное образование, государственные колледжи, социальное страхование, программы помощи малоимущим, «Амтрак» и электричество находятся в ведомстве государства. В 2500 городах США на протяжении десятилетий существуют собственные электростанции, продающие электричество жителям этих городов. Прибыль отдается городу, в результате чего город облагает жителей меньшим количеством налогов. Таким образом, в указанных примерах государство является инвестором, производителем, работодателем и получателем прибыли. Представляете, какой ужас? Получается, в правительстве засели сплошные социалисты?!
Другими словами, оппонент думает, что критикует социализм, а критикует государственный капитализм, элементами которого сам/а, возможно, пользуется ежедневно и воспринимает их как нечто само собой разумеющееся. Такова мощь многолетнего воздействия пропаганды.
Сандерс же, называя себя социалистом, имеет в виду социал-демократические идеи, связанные не только со скандинавскими странами, но и присущие многим партиям Западной Европы. Гуманистический и этический призыв этих идей часто остается за пределами восприятия критиков. Оппоненты, склонные видеть в предложениях Сандерса исключительно экономические аспекты, переключаются на размеры Швеции, количество населения Финляндии, валовой внутренний продукт Дании, собственные налоги и т.д. Им не приходит в голову, что всеобщее образование и медицинское обеспечение могут быть естественными целями самого экономически успешного общества на планете. Успех нации измеряется не только индексами занятости и кривыми экономического благополучия, но также проявляется в уровне интеллектуального и культурного развития, в радости познания мира, в здоровье, бодрости и энтузиазме окружающих, в том, что способствует прогрессу и общему благу, но с трудом поддается измерению экономическими показателями.
Дух индивидуализма и конкуренции, столь всеобъемлюще воспевающийся в американском обществе начиная со школьной скамьи, проник в университетское образование, в СМИ, в социальный контекст и рабочую сферу, и сформировал менталитет, который привычно работает в направлении личной выгоды и собственного интереса, которые, как говорят нам идеологи подобного стиля мышления, должен магически приводить ко всеобщему благу и процветанию. Сейчас становится все более очевидным, что даже с точки зрения узких рамок этого мышления, принижающего общее благо до экономических показателей, измеряющих счастье в долларовом эквиваленте, что-то с этой идеологией кардинально не так. Благо всех живых существ не достигается воспеванием эгоизма и преследованием исключительно личных интересов. Гражданская же позиция не может совпадать с позицией чисто эгоистической, со взглядом на реальность, при котором приоритетным является момент собственной материальной выгоды.
6.
Итак, современное прогрессивное понимание слова “социализм” предполагает не возвращение к догмам и методам псевдосоциалистического СССР, который по некоторым своим параметрам, если уж применять марксистскую классификацию, походил то на феодальное, то на рабовладельческое общество.
Современный западный социализм — общество будущего, в котором сочетаются рыночная конкурентная экономика, элементы планирования (неизбежные, когда речь идет о больших не приносящих быстрой и очевидной прибыли проектах типа экологических), волонтерская деятельность и структуры “новой экономики” (экономики подарка и т.д.), основанной на кооперации и взаимопомощи. Это реальность развивающегося гражданского общества, в котором усиливаются элементы самоуправления и развиваются основанные на сетевом, а не иерархическом принципе сообщества нового типа. Это мир, в котором технологический и социальный прогресс делает целые области взаимодействия людей добровольными, выводя их из сферы политического или экономического принуждения (например, на наших глазах бесплатной становится информация — и, возможно, в будущем практически бесплатной станет энергия). Это общество, в котором понимание прав человека выходит на новый уровень, в котором сама идея принуждения становится все менее и менее терпимой.
Именно в такой мир может войти человечество, если достойно преодолеет зону бифуркации, пройдя через все ее ловушки и став лицом ко всем ее вызовам. Однако само понятие исторического вызова предполагает, что есть и другие варианты выхода из зоны неопределенности — уход в сторону мировой диктатуры или падение в архаику вплоть до фатальной неудачи и закрытия проекта “человечество”.
Нынешние выборы президента Соединенных Штатов являются одной из ключевых точек этого переходного периода, периода системной нестабильности — причем именно для мира в целом, поскольку американское общество играет в нем одну из важнейших ролей. Любая трансформация в США повлечет за собой трансформации планетарные (и взаимосвязь будет тем более тесной, чем более нестабильной окажется ситуация). И американские избиратели должны понять, что они в своем собственном доме столкнутся с феноменом обратной связи — последствия глобальных трансформаций не остановит у границ США никакая стена.
Технологический скачок, культурные и экономические новации породили новый мощный пласт социальной реальности, который еще практически не структурирован, в отношении которого еще не принято никаких регулирующих норм и правил. И вот за этот новый пласт и идет сражение. Ставкой в этой игре являются вопросы информационной свободы. Нас ждет выбор между двумя типами общества. В первом государство и корпорации будут пользоваться системами защиты информации, а гражданин, индивидуум, личность окажутся для государства и корпораций “прозрачными”. Во втором деятельность государств и корпораций, напротив, будет становиться все более и более прозрачной, а права индивидуума на приватную сферу будут защищены.
“Государство” против “бизнеса” — ложное противопоставление. И политическое принуждение, и принуждение экономическое — это власть. Настоящая же коллизия происходит между миром пластичных свободных сообществ и миром политических и экономических корпораций, патологически иерархичных. Новый индивидуализм предполагает свободную социализацию. Корпоративный же мир препятствует индивидуализации нового, более совершенного типа. Именно поэтому мы утверждаем, что корпоративные принудительно-иерархические структуры являются “социалистическими” в плохом смысле этого слова. Выбор человечества — между свободным творческим социализмом, творимым личностями, и псевдосоциализмом государственных и экономических корпораций с их тайнами и симулятивной корпоративной этикой.
Особое значение грядущего президентства — не только в том, что новый глава исполнительной власти будет предлагать парламенту кандидатуры в Верховный суд. В ближайшие годы будут приниматься законы о новых способах распространения информации, о новых видах энергии, пакеты экологических законов, законов об использовании средств слежки и контроля и т.д. Фактически, будет заново переопределена концепция прав человека. Эти законы могут определить развитие Соединенных Штатов и человечества на много десятилетий вперед. То, что будет выбрано в ближайшие годы, будет трудно отменить. И потому для избирателя особенно важно обратить пристальное внимание на сущностные, а не конъюнктурно принятые позиции, которые занимает каждый конкретный кандидат по этим важнейшим для дальнейшего развития человечества вопросам.
И мы полагаем, что принципиальная демаркационная линия на этих выборах пролегает не между демократами и республиканцами, а между единственным по-настоящему прогрессивным кандидатом и всеми остальными претендентами, являющимися агентами тех или иных сегментов мира корпоративного — в широком смысле этого слова — принуждения.
