Предложение Владимира Путина создать совместную систему противоракетной обороны для Европы встречает крайне осторожную реакцию в европейских столицах, не говоря уже об американской. Европейцев можно понять. Оставляя в стороне сугубо технические вопросы, на которые пока не хватает ответов, экстравагантна сама идея доверить русским защиту континента, столь много претерпевшего от непредсказуемого восточного соседа. Европейцы никогда не видели в России в полном смысле европейскую державу. И имели на то все основания.
Вспоминается очаровательная лекция Виктора Черномырдина о Петре I, прочитанная в нидерландском парламенте в 1997 году по случаю 300-летия Великого Посольства. Мастерски составленная, она являет собой идеальный образчик творчества кремлевских любомудров, которым тогда вменили в служебную обязанность придумать «национальную идею» для России.
Черномырдин, в частности, сообщил публике о деятельности царя-реформатора, что это была «фактически первая целенаправленная попытка преодоления автаркии», позволившая России «установить ее геополитические приоритеты от Балтики до Черного моря, выступить активным и равноправным участником во всех европейских делах». Не уклонился тогдашний премьер от разговора и о мрачной стороне царствования, говоря современным языком v о цене реформ. Взвесив «на весах Истории» зло и благо петровского режима, он пришел к выводу, что «великие деяния великого реформатора решительно перевешивают жестокость, вызванную прежде всего нетерпением, необузданностью переполнявших его страстей, стремлением вырвать страну из застойного болота косности и безразличия к прогрессу».
Далее следует реверанс в сторону новоявленных русских националистов. Признав, что «судьбы так называемого западничества в России складывались и складываются непросто», Черномырдин заявлял, что причина этого кроется в «некритическом, искусственном насаждении чужих стандартов». Этот урок, по его словам, «мы и сегодня- пытаемся выучить». Кроме всего прочего, Петр в глазах Черномырдина олицетворяет «политическую государственную волю», которой так не хватает «на развилках истории». Настоящим перлом лекции следует признать заявление о том, что новая Россия учится у Петра «созданию благоприятных условий для деятельности деловых людей Запада».
Текст этот мог родиться лишь в атмосфере полнейшего исторического беспамятства, столь характерного для правящего класса новой России. Даже партия Гайдара бог весть почему поместила на свою эмблему Медного Всадника, не говоря уже о Лужкове, который воздвиг в столице целых два памятника царю-европейцу.
За 300 лет как-то подзабылось, что знаменитое окно в Европу Петр прорубал главным образом силой оружия. Война со Швецией, развязанная Петром сразу же по возвращении из путешествия, стоила стране неслыханного напряжения сил и продолжалась 21 год. После смерти Петра России пришлось воевать со Швецией еще четырежды. Петр воевал все свое царствование практически непрерывно, страна обратилась в военный лагерь, расходы на армию и флот съедали львиную долю бюджета, на нужды войны были почти целиком ориентированы промышленность и структура внешней торговли. После нескольких лет такого управления обнаружился бюджетный дефицит, почти на четверть превышающий доходную часть. Император исправлял положение нехитрым способом v повышением прежних и введением новых налогов, облагая поборами едва ли не воздух, которым дышали его подданные.
Промышленность создавалась варварскими методами - так строили только египетские фараоны и Сталин. Ни о каком подобии свободного рынка в петровской России не могло быть и речи. Иностранные купцы не допускались на внутренний российский рынок и имели право торговать лишь в портовых городах. Протекционистские таможенные пошлины неуклонно повышались. Русских торговцев Петру так и не удалось направить через прорубленное окно на Запад. Он не смог заставить их объединиться, по примеру европейских предпринимателей, в компании. Не привилась на русской почве цеховая структура промышленности, повсеместная в Европе. Полностью отсутствовала банковская система, из-за чего иностранные купцы везли в Россию мешки наличной серебряной монеты, те самые «ефимки». Предпринимательская деятельность высших государственных чиновников не только не возбранялась, но и поощрялась v царь предоставлял своим фаворитам неслыханные льготы. Впрочем, льготы могли получить и отдельные иностранцы вопреки всем установлениям. Неудивительно, что коррупция и казнокрадство процветали в огромных масштабах. Об азиатчине методов, посредством которых Петр европеизировал страну, знает любой школьник. Для полноты картины добавим лишь, что в знаменитый университет приходилось выписывать из Европы не только профессоров, но и студентов.
Наконец, ни в коей мере не соответствует действительности заявление о равноправном участии петровской России в европейских делах. Императорский титул Петра не был признан крупнейшими державами (империя в Европе была лишь одна v Священная Римская). Породниться ему удалось лишь со второстепенными герцогскими дворами, что по тем временам и было показателем статуса страны.
Великой европейской державой Россия стала значительно позже, в годы царствования Александра I. Войдя 19 марта 1814 года победителем в восторженный Париж, Александр I сказал Ермолову: «Ну что, Алексей Петрович, теперь скажут в Петербурге? Ведь было время, когда у нас, величая Наполеона, меня считали простачком». Ошарашенный Ермолов только и смог вымолвить: «Слова, которые я удостоился слышать от Вашего Величества, никогда еще не были сказаны монархом своему подданному».
Фраза Александра звучит мелковато v то ли привыкли мы читать в исторических преданиях. И вместе с тем как по-человечески она звучит! В ней слышится итог извилистой истории личных отношений русского царя с Наполеоном, моральная компенсация за обольщение в Тильзите и последовавшие за ним унижения и вероломства. В свое время Павел предлагал Наполеону решить спорные вопросы личным поединком. Александр, впервые в истории европейских войн, решил, как писал он в одном из писем, «скорее погрести себя под развалинами империи, чем войти в соглашение с новым Аттилой». Впервые в жизни Наполеон, войдя в чужую столицу, «обнял призрак». Никто не поспешил к нему с мирными предложениями. Тогда он написал царю сам v ответом было гробовое молчание. Наполеон еще не верил, что русская армия будет преследовать его и в Европе. Он заявил Меттерниху, что не может вернуться в Париж побежденным v «мне нужны честь и слава». Пражский конгресс, на который он в конце концов согласился, провалился, и провалился исключительно благодаря Александру.
Русский царь недолго купался в лучах славы. Европа с тревогой взирала на победителя. К 1 ноября, дню открытия Венского конгресса, потенциал взаимной подозрительности достиг критического уровня. Претензии России следует признать минимальными, однако и они не были удовлетворены в полной мере. Редкие по драматизму переговоры были близки к тупику и полному разрыву (Александр говорил, что готов воевать за Польшу), если бы Наполеон парадоксальным образом не помог своему победителю, высадившись в Канне.
«Сто дней» заново сплотили европейские дворы. Декларация, с которой 13 марта выступили участники конгресса, не оставили Наполеону ни малейшей надежды на компромисс: по настоянию России державы объявили его «вне законов гражданских и общественных». Это был никогда прежде не слыханный вердикт, первый случай, когда победитель низлагал монарха (ссылая Наполеона на Эльбу, ему оставили титул императора).
После Ватерлоо европейский саммит возобновился. Венский конгресс стал звездным часом европейской дипломатии: единственный раз за всю свою историю Европа оказалась способна установить принципы коллективной безопасности, на долгое время избавившие ее от больших войн.
В этом смысле и Версальский договор, и ялтинско-потсдамские соглашения, да и Хельсинкское совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе были лишь ухудшенными редакциями Венского конгресса. Для Александра следующим логическим шагом был Священный Союз, объединивший монархов на началах легитимности и христианства. Идею погубил партикуляризм национальных интересов. «Юные забавы» Александра обратились в «сон» и «утренний туман». Священный Союз распался, но конференциальная дипломатия, это чисто российское изобретение, выжила и доказала свою действенность. В начале прошлого века последний русский император стал инициатором Гаагских конвенций о законах и обычаях войны.
Европа имела все основания опасаться России. В отличие от своих союзников, Александр и не думал о демобилизации и к концу 1816 года располагал грозной по тем временам армией в 640 тыс. человек, готовых в любую минуту выступить в поход. Пушкин, подчас чересчур сурово судивший Александра, был совершенно прав, говоря, что его замыслы «миру тихую неволю в дар несли».
Нелепо думать, будто водораздел на континенте появился лишь после Второй мировой войны. Безопасность в Европе может быть только коллективной v это поняли политики уже позапрошлого века. Нарушение баланса неминуемо ведет к расколу на противостоящие группировки. Россия, сверхдержава XIX века, постоянно внушала опасения Западу. Европа постоянно искала противовес. Это противостояние в конце концов привело к Крымской войне, которая была отнюдь не нарушением, а восстановлением международного порядка, основанного на равновесии сил. Восточный вопрос Европа решает по сей день: Балканы v обломок Османской империи, в развале которой Россия сыграла столь значительную роль.
Нынешним адептам славяно-православного братства следовало бы задать вопрос: неужели же они верят, что для русских императоров славянский фактор был причиной, а не предлогом; целью, а не средством политики? Неужели всерьез полагают, что и последнюю русско-турецкую войну царь начал из непреодолимой симпатии к болгарам, а не из надежды сокрушить султана и пробиться к проливам? Психоз славяно-православного братства, вынудивший Александра вступить в войну, сродни недавней истерической сербофилии, но как сейчас, так и 120 лет назад, никакого блага России он не принес. Ответственные, вдумчивые представители русского общества прекрасно сознавали спекулятивный характер пропагандистской кампании. Резко выступил против «новейших обскурантов» Владимир Соловьев. Константин Леонтьев написал статью под красноречивым заголовком «Болгаробесие». Эти двое критиковали идеи «всеславянства» с диаметрально противоположных позиций, потому что к тому времени понимание великой исторической миссии России окончательно опошлилось.
При большевиках Россия вернулась к допетровскому маргинальному статусу страны варваров. Но какую незаменимую службу сослужила Ленину "Декларация прав народов России", отпустившая национальные окраины на все четыре стороны!
Этого блестящего замысла не поняли белые генералы, воевавшие под знаменем единой и неделимой России и тем самым лишившие себя поддержки национальных лидеров. Достаточно вспомнить двойной отказ Пилсудского от сотрудничества сначала с Деникиным, а затем и с Врангелем. Осенью 1919 года судьба большевистской революции висела на волоске, угрозу Москве и Петрограду Ленин определял как "смертельную", но нейтралитет социалиста Пилсудского, не желавшего оказать поддержку русским "реакционерам и империалистам", позволил советской России снять с польского фронта практически все силы и тем поправить свое отчаянное положение. В октябре 1920 года, разгромив на подступах к Варшаве дивизии Тухачевского (лозунг которого был «Через труп Польши v к мировой революции!»), Пилсудский подписывает с Россией перемирие, развязывая большевикам руки для контрнаступления на Крым.
Аналогичным образом ведут себя и прочие бывшие национальные окраины Российской империи. Финляндия, отказавшаяся поддержать Юденича в самый критический момент наступления на Петроград. Эстония, первой из иностранных государств подписавшая мир с Россией и тем лишившая антибольшевистский санитарный кордон важного звена (Ленин называл договор с Эстонией новым "окном в Европу"!). Литва, в расчете на решение в свою пользу спора о принадлежности Вильны пропустившая к польской границе войска Тухачевского... Из украинских лидеров один лишь Петлюра до конца остался на антибольшевистских позициях. Вот когда Россия училась вбивать клинья в «европейский концерт». Полезно также вспомнить события на Северном Кавказе. Начав поход на Москву, Деникин треть своих сил был вынужден оставить в Чечено-Ингушетии, превратившейся, по его словам, в "бурлящий вулкан". Вулкан этот он тушил, дотла сжигая чеченские и ингушские аулы.
Нет, Ленин отлично знал, что делал. Для него ведь просто не существовало национальных границ. Этого не понимали правительства сопредельных стран, стран Антанты, видевшие в советской России традиционное государство с традиционным набором национальных интересов. Эстонцы по сей день апеллируют к Тартускому миру 1920 года, тогда как Ленин любой договор заключал ради передышки, а отнюдь не с целью урегулировать двусторонние отношения. "Урегулировать" их, по Ленину, возможно было единственным путем - установлением в сопредельной стране режима, аналогичного большевистскому. Что история не имеет сослагательного наклонения, знает сегодня любой двоечник. Но недаром же Пастернак, сославшись на Гегеля, назвал историка "пророком, предсказывающим назад". Если не говорить об упущенных возможностях, то кого и чему может научить история? Не так уж жестко детерминирован ее ход.
Вряд ли Запад, наблюдая распад СССР, алчно потирал руки, как это, видимо, представляют себе российские неонационалисты. Дестабилизация бывшего СССР всерьез пугала свободный мир. Поначалу это был страх наплыва "экономических беженцев". Еще правительство Горбачева, отчаянно сопротивляясь либерализации режима выезда из страны и желая увеличить объемы безвозмездной гуманитарной помощи, спасавшей режим от окончательного банкротства, распространяло устрашающие сценарии поголовной эмиграции оголодавшего населения в благополучные страны Западной Европы. Некоторые из них поспешили возвести собственные иммиграционные барьеры, и въехать к ним стало труднее, чем выехать из СССР.
С распадом СССР количество и качество угроз, исходящих отсюда, многократно увеличилось. Европейцы прекрасно понимали, что волна нестабильности неизбежно докатится и до них. Тлевшие десятилетиями, но не разгоравшиеся в полномасштабный пожар противоречия на востоке Европы лишились теперь сдерживающего начала в виде ялтинско-потсдамской системы и способны были сдетонировать, оживляя, в свою очередь, сепаратистские движения Западной Европы. Осколки советской империи и ее бывшие сателлиты испытывали на прочность хрупкое европейское единство, возрождая традиционные, исторически сложившиеся связи с Европой, а с ними и традиционные противоречия европейских держав, угрожая обрушить с таким трудом возводимый каркас интегрированной Европы.
Тем не менее Запад в полной мере проявил добрую волю. Еще в июле 1990 года главы стран-членов НАТО на своем саммите в Лондоне приняли декларацию, в которой официально отказались от идеи конфронтации между Востоком и Западом и предложили СССР и странам Центральной и Восточной Европы установить дипломатические отношения с альянсом. В ноябре того же года одновременно с Договором об обычных вооруженных силах в Европе была подписана парижская "Хартия для новой Европы", провозгласившая отказ от применения силы и угрозы ее применения. Год спустя состоялся римский саммит НАТО, принявший новую Стратегическую концепцию. "Одна организация не сможет полностью решить те проблемы, с которыми мы столнемся в этой новой Европе, - гласит Римская декларация. - Решать их следует лишь в рамках взаимосвязанных организаций, объединяющих между собой страны Европы и Северной Америки. Поэтому мы работаем над созданием новой европейской структуры безопасности, в которой НАТО, СБСЕ, Европейское сообщество, ЗЕС и Совет Европы будут дополнять друг друга". Позже появились Совет Североатлантического сотрудничества и Партнерство ради мира, задуманное как паллиатив полноценному членству.
Расширение НАТО v ответ, а не вызов. Всем колебаниям положили конец в декабре 1993 года парламентские выборы в России. Вот когда расцвел тот самый патриотизм, который «последнее прибежище негодяя». Сокрушительный провал на парламентских выборах партии власти и сенсационная победа "либерал-демократов" повергли Кремль в глубокий шок. Мир ахнул. Комментаторы, еще полтора года назад называвшие Россию "веймарской", обрели второе дыхание и с мазохистским злорадством объявили свой прогноз сбывшимся. Эти сивиллы забыли, что показывали пальцем совсем в другую сторону. Главной опасностью они полагали коммунистический реванш, а националистов держали за пугало.
Итоги выборов в России повлекли за собой необратимые и стремительные перемены. Бывшие сателлиты СССР получили неотразимый аргумент в пользу расширения НАТО. Радужные надежды Москвы на концепцию единой Европы "от Ванкувера до Владивостока" рухнули в мгновение ока. Призрак общеевропейской НАТО без России, который Козырев, как ему казалось, "похоронил" месяц назад, сделался явью.
Накануне январского саммита НАТО восточноевропейские лидеры предприняли последний штурм. Литва направила Вернеру официальную заявку о приеме. Латвия заявила о намерении сделать то же самое через полгода, когда из страны будут окончательно выведены российские войска.
Сейчас легко говорить о том, что российские политики не нашли в себе сил взглянуть в лицо реальности. Но многие ли тогда понимали, что Россия оказалась на обочине глобальных процессов, что она попросту вычеркнута из списка ответственных и авторитетных партнеров? Напротив: господствовало мнение, что с волей России нельзя не считаться, что она по-прежнему способна навязать ее Европе и миру. Ни карибский кризис, ни вторжение в Чехословакию, ни афганская война ничему не научили хозяев Кремля. Они так и не поняли и не понимают по сей день, что грубая сила и шантаж приносят лишь иллюзию выигрыша, ядерное же оружие - не преимущество, а обуза, тяжкий крест нации.
Впоследствии Москва не раз пыталась консолидировать Европу на почве антиамериканизма. Босния, Ирак, Иран... Слышали мы и про «европейский концерт», и про то, что «европейцам своя рубашка ближе к телу», и что «мы под НАТО воевать не будем». Нет никакой возможности припомнить и расставить в хронологическом порядке все эти «ни пяди русской земли» применительно то к Японии, то к Эстонии. Иногда на короткое время у Москвы появлялась политическая воля к реальному взаимодействию, а не к сколачиванию эфемерных тактических союзов. В этих случаях консолидация приносила свои плоды v например, Милошевич снимал блокаду с Сараево, потому что из Москвы ему объяснили, что НАТО не шутит, Россия ложиться костьми не собирается, и ультиматум придется выполнить. Но насколько же чаще в Европе слышали исходящие из Москвы угрозы! И ведь не пустой звук они были, в высоких кабинетах читались и визировались совершенно параноидальные стратегические концепции, а вскоре в кабинеты уселись сами авторы концепций. Всерьез напугал Европу Ельцин в декабре 1994 года, заявив о наступлении «холодного мира». Ровно через четыре дня после этих слов началась первая чеченская война.
Наши новые начальники снова дают Европе гарантии «стопроцентной» безопасности (кавычки - не ирония, а знак цитаты из Путина). Но и теперь не могут удержаться от шантажа. Мол, если посыпятся договоры ПРО, СНВ-2, СНВ-1, настанет черед и договора РСМД (ракеты средней и меньшей дальности). Возвращение «евроракет» v мог ли кто представить еще полгода назад, что это возможно? Вот и весь сказ про «страну святых чудес» (Хомяков), «второе Отечество» (Достоевский) и нелегкие судьбы западничества в России (Черномырдин).
Когда-то Константин Леонтьев, споря с Достоевским о пресловутой мировой гармонии, грозно цитировал 1-е послание Павла к Фессалоникийцам: «Ибо, когда будут говорить: мир и безопасность, тогда внезапно постигнет их пагуба... и не избегнут». Две новые ядерные державы v это не шутка, «многополярный мир» явил нам свой страшный лик, а мы продолжаем твердить «мир и безопасность».
