Издательство «Альпина Проза» представляет роман Тани Климовой «Письма к отцу».
Отец двенадцатилетней Тани погибает в теракте в Ростовской области. Через проживание этого горя и рассказ о собственной жизни взрослеющая героиня осмысляет историю своей страны. Изучая литературу русской эмиграции и разбираясь в собственном прошлом на сессиях с психологом, она рассматривает отношения с отцом сквозь призму культуры, обращаясь к чужим историям — к опыту дочери Сталина Светланы Аллилуевой, к восприятию отцов Марины Цветаевой, Бориса Рыжего, Жан-Поля Сартра, Петера Эстерхази и других известных литераторов.
Предлагаем прочитать фрагмент книги.
Младшая дочь
Еще один названный отец не был с ней близок. Он не был близок ни с кем, но многим казался родственной душой.
Так часто бывает в университете с любимыми преподавателями: сначала ты удивляешься встрече с ними, потом вдохновляешься и ждешь каждой лекции, затем боишься, что эти лекции закончатся, после окончания лекций стараешься встретиться с преподавателем на конференции, поговорить в коридоре или перечитываешь конспекты, затем — взрослеешь и иронизируешь над бывшим кумиром: его взгляды кажутся нелепыми в новом мире, ты изменился, а он остался прежним — там, в твоих воспоминаниях.
После получения диплома на конференциях и писательских семинарах она встречалась с разными людьми, окончившими ее институт. Они вспоминали людей из прошлого, сверялись в именах, фамилиях, прозвищах и шутках, часто говорили о ее любимом преподавателе, так она и узнала, что многие девушки были в него влюблены и называли его батей, а неожиданно возникшую страсть к нему связывали с daddy issues. Девушки, смеясь, рассказывали о том, как пытались привлечь его внимание: зазубривали все билеты, чтобы отвечать без подготовки; просиживали часы в библиотеках, чтобы сдать ему идеальную курсовую; загорали в парке всю весну, чтобы на летней защите дипломов, где он был оппонентом, предстать перед ним в лучшем виде; поджидали во дворе института, около его машины, с пачкой его любимых сигарет — вдруг, захочет составить компанию, перед тем как уехать; интересовались старообрядцами, потому что он однажды сказал, что его привлекают люди, интересующиеся старообрядцами; садились за первую парту и цыкали на тех, кто шептался на его лекциях; говорили деканше, что смогут отвезти документы к нему домой самостоятельно, если получат его адрес; просили его читать их прозу или стихи и писать им на почту, после того как прочтет. Она улыбалась, думая о том, что они делали многое, а обращал он внимание только на нее. Переставала улыбаться, осознав, что в этом убеждена каждая — он смотрит только на нее.
После выступлений на научных конференциях и разговоров в кулуарах ей часто писали на почту возрастные литературоведы — кто-то предлагал делать общий проект, кто-то прикреплял ссылки и документы, которые могут пригодиться для ее исследования. Некоторые литературоведы обращались к ней по имени-отчеству, другие — ее всегда это смущало — называли ласкательной формой имени. Тем, кто обращался ласкательно, она старалась не отвечать — они требовали ответа («Жду от тебя весточки») и интересовались ею как очередной молодой аспиранткой, а не человеком, который после их смерти продолжит дело их жизни. Тот преподаватель — названный отец — тоже частенько бывал на таких конференциях и встречал ее с теплым равнодушием, она не могла объяснить себе эту смесь заинтересованности и отстраненности, казалось, что они знают друг друга очень хорошо, сходятся во всем, что связано с литературой, но нет какой-то связи, одной ниточки, которая бывала с другими мужчинами, с другими названными отцами.
Он преподавал советскую литературу. Их деканша — звонкая, работающая в их институте больше сорока лет — рассказывала о том, как он удивлял ее на экзаменах по истории КПСС. Он приходил в костюме, тянул билет и сразу отвечал. Наизусть. Деканша никогда не пыталась определить, правильно он отвечал или нет, просто наслаждалась его приятным голосом и ставила «отлично». «Возможно, он что-то говорил не так, я не знаю. Он статный мужчина, в костюме и в галстуке был. А сейчас молодится, ходит в джинсах».
Он — действительно — ходил в джинсах. Она застала его еще молодым преподавателем (молодыми преподавателями на их кафедре считались те, кому не исполнилось шестидесяти) — когда она впервые увидела его, ему было пятьдесят два. Она не думала о том, сколько ему, — его размеренная речь, остроты, узкие пальцы, сжимающие ключи от машины, которыми он постукивал по столу, желая привлечь внимание аудитории, полуулыбка, нежный взгляд, начитанность, эрудированность, способность в нужном месте сказать слово «фигня» и мастерски орудовать междометиями — все это было молодым.
Он любил советскую литературу, которую преподавал. Ему нравилось часами говорить о Платонове, Бабеле, Зощенко, Мандельштаме, пролетарских поэтах, производственных романах, разгроме, молодой гвардии, городах и годах, городе Эн, Павке Корчагине, РАППе и напостовцах, Маяковском и Есенине, Волынском и Авербахе, Булгакове и Горьком, Твардовском и Шолохове, Троцком и Сталине… Он не был коммунистом, как ее биологический отец, он даже хотел сбежать из Советского Союза в эмиграцию, когда проживал собственную юность в чтении запрещенных книг. После распада СССР он выходил на митинги в защиту СССР, потому что был рассеян и растерян — он не знал, на чью сторону вставать и к какому миру примкнуть. «Это был последний раз, когда я интересовался политикой. Больше я на выборы не ходил», — признавался он ей с сардонической ухмылкой, которая — с одной стороны — призывала одобрить его аполитичность, с другой — должна была сымитировать полнейшее равнодушие к тому, что думает о его политических взглядах какая-то студентка. Она ничего не думала о его политических взглядах, только вслушивалась в интонации его голоса, ими наслаждаясь.
Она никогда не могла понять, шутит он или говорит серьезно. Особенно это касалось Сталина — он видит в Сталине гения или чудовище? Она не могла понять, но чувствовала, что ей срочно нужно это узнать. «Все неоднозначно», — ответил он с полуулыбкой. Она впервые задумалась о том, какой он видит ее, вспоминает ли о ней, когда приходит домой после работы, или все студентки за все годы преподавания слились у него в одну, бесконечную? Она после каждой пары подходила к нему с вопросами, потому что стеснялась задавать их при одногруппниках. Она знала, что в эти моменты за ней наблюдает мальчик, в которого она была влюблена, что он ревнует ее к названному отцу, но ничего не могла сделать: подходить к этому преподавателю после пары и задавать нелепые и странные вопросы стало ее ритуалом.
Он зачитывает отрывки из газет тридцатых годов, стоя около кафедры. На моментах, которые ему хотелось бы подчеркнуть, отрывает взгляд от ноутбука и с усмешкой оглядывает аудиторию. «Он пишет — “гений современного человечества”, это — понятное дело — о Сталине. А вот реклама фильма, который тоже представляет Сталина, тут его называют “любимый учитель и друг советских киноработников”.
Любимый! Учитель! А как вам стихотворение некого Льва Длигача? Называется “Речь Ленина”. С вашего позволения я его продекламирую:
Нашу землю движет и колышет
Сталина отцовское тепло —
Он ей улыбается светло,
И она его дыханьем дышит.
Отцовское! Сталин ведь у нас — как вы знаете — “отец народов”».
«Твардовский… Твардовский — человек из народа. Он и есть народ. Как Василий Теркин. Представляете, человек из народа становится главным редактором “Нового мира”. И что ему делать прикажете? Пастернака публиковать?»
Он читает вслух «Страну Муравию». Перед тем как прочесть отрывок — смеется, не может сдержать смеха. Она думает о том, что он читает этот курс больше десяти лет — неужели смеется каждый год?
Он женат на бывшей студентке — это знают все. У него от бывшей студентки дочь. А еще есть дети от первого брака. Он на тридцать лет старше бывшей студентки. Его младшая дочь бывает на их парах, когда ее не с кем оставить: молодая жена работает в школе и иногда ходит с классом в театр по вечерам. Младшая дочь сидит за последней партой и рисует. Она часто поворачивается и наблюдает за его младшей дочерью.
Иногда — в усталости от институтского дня границы реальности размываются, и она видит на задней парте не его вежливую и улыбчивую малышку, а себя десять лет назад. Папа забрал ее из школы, скоро он закончит лекции, возьмет ее за руку, они зайдут в магазин, перед тем как прийти домой, будут готовить ужин, потом она сядет за уроки, а он за проверку рефератов. После программы «Время» он придет к ней в комнату и спросит, как прошел ее день. Потом она уснет — при нем или без него.
Она посмотрела на преподавателя. Он, рассказывая о чем-то, наблюдал за ней. Их взгляды встретились. Они оба смутились и отвернулись.
Он еще жив, но умрет, когда его дочь будет совсем юной. Он, внимательный к смерти, знает об этом. Он дает ей больше, чем требуется — знаний, заботы, участия. Его дочери очень повезло, но она пока этого не понимает.
Хочется подойти к дочери и сказать, что она — это его дочь из будущего, хочется дать ей много советов, как делают авторы дурацких книжек, предназначенных двадцатилетним и тридцатилетним, написанных теми, кому за сорок: «что нужно сделать до тридцати», «чего я не знал в свои двадцать, но хотел бы знать». Ее всегда раздражали эти «путеводители по жизни», уравнивающие жизненный опыт, делающие его универсальным.