28 марта 2024, четверг, 14:06
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

22 декабря 2015, 19:28

Академические карьеры профессоров

Михаил Соколов
Михаил Соколов
Фото ЕУСПб

Накануне лекции социолога науки, профессора Европейского университета в Санкт-Петербурге Михаила Соколова мы публикуем введение к книге "Как становятся профессорами: академические карьеры, рынки и власть в пяти странах" (М.: Новое литературное обозрение, 2015). Монография подготовлена Михаилом в соавторстве с Катериной Губа, Татьяной Зименковой, Марией Сафоновой, Софьей Чуйкиной и другими коллегами. Лекция состоится в четверг, 24 декабря 2015 года, в Тургеневской Библиотеке-читальне в 19.00. 

ПРЕДИСЛОВИЕ

Чтобы объяснить, о чем эта книга, нам придется рассказать, как она появилась на свет. Писалась она долго — более четырех лет. Задержки с ее окончанием в основном были связаны с тем, что мы никак не могли окончательно определиться, что же именно хотим получить в итоге. У нас было два замысла, казавшихся нам одинаково привлекательными, и ни от одного из них мы не в силах были отказаться полностью. Планом А было создать путеводитель по «западной» науке для российских аспирантов-социологов, желающих найти в ней свое место, т.е. «сделать карьеру» в традиционном, несколько уничижительном смысле слова. 

Идея вызрела сама собой из бесед, которые авторы, писавшие диссертации и боровшиеся за место под академическим [1] солнцем в Германии, США и Франции, вели друг с другом и с оставшимися в России в извечной попытке выяснить, где это солнце светит ярче. Согласно Плану А, мы должны были получить на выходе книгу хороших советов, своего рода практическое руководство для академического карьериста (ироничный и прекрасный «Университет. Справочник пользователя» Генри Розовского был образцом, на который мы в меру своих сил равнялись). Мы хотели создать путеводитель, который позволил бы нам самим избежать множества ошибок и разочарований, прочитай мы его сразу после университетского выпускного вечера. 

Мы рассчитывали, в частности, ответить на серию практических вопросов, которые являются составными частями одного общего: как добраться до вершин академической иерархии? 

Все ли могут сделать это — открыта ли академическая система для мотивированных и талантливых людей из разных слоев или, чтобы стать большим ученым, надо родиться в правильном месте и в правильной семье (и что значит «правильный» в этом контексте)? Насколько важно попасть в нужный университет уже на самой первой стадии академической карьеры и можно ли потом избавиться от последствий неудачного дебюта? Обязательно ли примыкать к сплоченной сети, своего рода «академической семье», которая заботится о каждом своем члене, или одинокие волки тоже имеют шансы на успех? 

Как следует распределять время и силы между разными составляющими академической роли — преподаванием, исследованиями и административной работой? Как на практике функционирует принцип publish or perish, публикуй или проиграешь, в разных странах и функционирует ли он вообще — можно ли утверждать, что количество и качество публикаций обязательно обеспечат удачную карьеру? Какие формальные критерии будут применены к оценке достижений молодого ученого при решении вопроса о его приеме на работу или продвижении? Какие неформальные или дополнительные критерии будут учитываться — кого коллеги хотели бы видеть рядом с собой? 

Отвечая на эти вопросы, мы предполагали попутно разрушить бытующие в России стереотипы относительно «западной» науки как чего-то цельного и единообразного. Когда мы переходим к детальному изучению академических учреждений, мы видим, что «Запада» как единого целого не существует. Есть несколько вариантов организации академических институций — одна из них российская, — и каждая пара вариантов в чем-то похожа, а в чем-то не похожа между собой. Чем тщательнее мы вглядываемся, тем больше различий замечаем. Глядя с высоты птичьего полета, может показаться, что устройство академических карьер везде более-менее одинаково. 

Преподавательские ранги представляют собой лестницу из трех или четырех ступеней, верхняя из которых называется «профессором». Повсюду высшая степень называется докторской, исследования локализованы в институтах, а преподаватели работают на кафедрах и факультетах под руководством деканов. Но за мнимым единообразием общей картины обнаруживаются почти бесконечные вариации в деталях. Вдруг оказывается, что даже одни и те же слова значат разные вещи. Например, «институт» в России — это самостоятельная исследовательская организация с несколькими десятками штатных сотрудников. 

В других странах такие институты также иногда встречаются (например, система институтов Макса Планка в ФРГ), но слово может означать и совершено иные вещи, например группу из нескольких работающих под руководством старшего профессора ассистентов в университете. Другой пример: когда германский профессор «занимает кафедру», это означает, что он единолично отвечает за преподавание и развитие соответствующей дисциплины. 

Слово «кафедра» встречается нам и в российском контексте, но здесь оно имеет совершенно иной смысл, и «занимать» ее индивидуально невозможно. Исходно кафедры в России создавались по образцу немецких, но после революции 1917 года были реорганизованы в коллегиальные структуры, больше похожие на то, что в США назвали бы department. То, что базовые структурные единицы, организующие учебный процесс, в США и России больше похоже друг на друга, чем на Германию — само по себе характерный пример того, насколько оппозиция «Россия и Запад» часто бывает иллюзорна. 

Следуя плану А, мы хотели охватить все важнейшие национальные академические миры, понимая под «важнейшими» и самые крупные, и те, которые становились глобальными моделями для подражания. Поэтому мы чувствовали необходимость добавить в общее повествование британский случай, пусть даже никто из нас и не имел большого личного опыта соприкосновения с ним. Так появился список из пяти стран, карьерным путеводителем по которым и должна была стать наша книга. 

Из попыток описать различия неизбежно вытекали сравнения, и вскоре мы поймали себя на том, что пытаемся осмотреть за отдельными контрастами более общие паттерны. Где-то — зафиксировали мы — кульминационной точкой карьеры становится получение пожизненного контракта, а где-то его вовсе не существует, причем легко заметить, что там, где он есть, переходу на пожизненную позицию предшествует период ожесточенной конкуренции, а там, где его нет, конкуренция мягче и в целом академическая жизнь содержит меньше драматичных поворотных моментов. Постепенно поиск этих паттернов захватил нас, и мы поняли, что за карьерным путеводителем проступили контуры чего-то иного. 

План Б был совершенно иного свойства. В момент, когда проект начинался, один из нас (Михаил Соколов) был воодушевлен идеей создания теории равновесия в статусных системах. Эта теория должна была среди всего прочего объяснить, со ссылками на социологию социальной информации Гоффмана и работы по коллективным дилеммам, почему в России происходит девальвация ученых степеней, которая часто преподносится как одна из основных проблем отечественной науки [2].

Вкратце, теория исходила из того, что различительная способность символа принадлежности к определенной социальной категории, т.е. возможность делать на его основании верные предположения о свойствах обладателя этого символа, есть общественное благо. То, что мы можем предполагать наличие у обладателя диплома соответствующих компетенций, позволяет нам сэкономить массу времени, которое иначе ушло бы на проведение тестирования. 

Как обычно и бывает с такими благами, однако, они уязвимы для хищнического использования. Значительные частные выгоды могут быть извлечены тем, кто приобретет степень, не затратив усилий на приобретение атрибутов, на которые она указывает. Далее, тот, в чьей власти присваивать степень, может также извлечь прибыль из безответственного распоряжения ею, если потребует от недостойного получателя разделить с ним часть выгод. Отличие устойчивого символа социального статуса от неустойчивого и подверженного девальвации, думали мы, заключается в том, что дизайн процедуры присвоения неустойчивого символа поощряет подобный сговор между эмитентом и реципиентом. 

Сговор подразумевает сотрудничество, пусть даже и направленное против общества в целом — коррупция всегда предполагает кооперацию. Условия, способствующие возникновению кооперации, много раз описаны в социальных науках. Благодаря Роберту Аксельроду мы знаем, например, что кооперация гораздо вероятнее среди людей, предполагающих, что им предстоит взаимодействовать друг с другом в будущем и поэтому настроенных на обмен услугами, чем среди чужаков, видящихся в первый и последний раз в жизни. Чтобы способствовать возникновению сотрудничества, надо создавать ожидания относительно вероятности повторного взаимодействия. Соответственно, чтобы предотвратить его — наоборот, разрушать эти ожидания. 

Эффективный дизайн процедуры присвоения символа устраняет возможности кооперации, сокращая вероятность, что эмитент и реципиент будут связаны друг с другом в какой либо ситуации, помимо ситуации оценки одного другим — и за счет этого поощряет более добродетельное поведение оценщика. Должен существовать — думали мы — какой-то институциональный механизм предотвращения сговора, просмотренный архитекторами российской системы степеней, который дает «западным» степеням их предполагаемую стабильность, за счет ли сокращения вероятности повторного взаимодействия или как-то иначе. Мы решили, что, раз уж защиты диссертации являются важным элементом всякой академической карьеры, то, продвигаясь согласно Плану А, мы можем ненадолго отвернуть в сторону, сравнить российский и «западные» случаи и обнаружить этот механизм, реализовав заодно и План Б. 

Однако, чем дольше мы искали, тем больше убеждались, что подобного механизма не существует. Наша модель устойчивости статусного символизма прекрасно реконструировала ход мысли ответственных за науку чиновников, которые изобретали все новые и новые способы затруднить вредоносную кооперацию. В результате дизайн присвоения степени в России стал шедевром институционализированного недоверия ко всем участникам этой процедуры, которое как будто должно устранить любую вероятность тайного соглашения между ними. 

В него вовлекается масса участников (члены ученого совета, оппоненты, ведущая организация, эксперты ВАК, добровольные рецензенты), причем большинство из них диссертант выбирает не сам, и подыскать тех, кто уже обязан ему или может ожидать от него благодарности в будущем, сложно. Более того, любой сговор, по идее, противоречит интересам многих из них (например, редакторов журналов, которым надо печатать статьи неизвестного качества). Если бы дело было в организации процесса, то российские степени давали бы меньше всего поводов беспокоиться об их девальвации. 

По сравнению с ними степени во всех остальных четырех описанных нами системах — и это одна из немногих областей, в которой отобранные нами «страны Запада» имеют что-то общее, — практически беззащитны перед лицом возможной манипуляции. Степени там присваивает комиссия из трех-семи человек, собранная самим претендентом или его руководителем. Как правило, нет требований по части публикаций и нет никакого внешнего контроля, наподобие российского ВАК. Ничто не мешает диссертанту собрать то, что во Франции с французским изяществом называется «комитетом плюшевых мишек». Почему тогда «там» девальвация не происходит? 

Когда мы начали собирать данные, которые должны были пролить какой-то свет на эту загадку, нас ждал другой сюрприз. Наши представления о том, что девальвация степеней является специфически российским явлением, оказались сильно искаженными. Время от времени «мишки» действительно собираются. Мы узнали, что девальвация происходит и во многих «западных» случаях — французские или британские респонденты упоминали о равномерном снижении требований к диссертантам как о чем-то общеизвестном, но говорили об этом, на наш взгляд, на удивление спокойно, как о хорошо контролируемой инфляции. 

Случаются и более одиозные скандалы — например, когда политики защищаются в лучших университетах, а потом в их текстах обнаруживается плагиат. Такие истории происходили в последние годы с неприятной регулярностью (венцом был разразившийся уже во время работы над проектом скандал, связанный с защитой диссертации Каддафи младшим во входящей в «Золотой треугольник» британской системы высшего образования Лондонской школе экономики). Различия касаются скорее не самой возможности такого события, а частоты, с которой оно происходит, и ощущаемой катастрофичности его последствий.

Мы поняли постепенно, что острота проблем, связанных с девальвацией степеней, связана не с тем, что где-то порядок их присвоения оставляет больше возможностей для сговора недобросовестных участников этого процесса, а где-то — меньше, а с тем, какое место степени занимают в более широком контексте карьерной мобильности и устройства рынков академического труда. Очень огрубляя, можно сказать, что в России степени служат для легализации принятого решения о найме и для бюрократического обоснования претензий на продвижение, а в других рассмотренных нами случаях — для саморекламы во время пребывания на открытом рынке академического труда. 

Второй (и, к слову сказать, последний найденный нами) однозначный контраст между российской и «западной» наукой, состоит как раз в том, что в России период пребывания на открытом рынке труда с рассылкой резюме и прохождением собеседований вовсе не присутствует как самостоятельное состояние в подавляющем большинстве академических биографий. Индивид не ищет работу, наоборот, работа предлагает себя, обычно устами кого-то из старших коллег, заприметивших способного студента или перспективного сотрудника.

Поскольку в большинстве организаций при этом действуют правила, требующие соответствующей степени от претендентов на должности определенного уровня, обеим сторонам — и приглашаемому, и приглашающему — в этой ситуации степень приглашаемого нужна, чтобы оправдать достигнутое между ними соглашение в глазах вышестоящих инстанций. Получение степени в этих условиях начинает восприниматься как их общая проблема обхода формальных препятствий, которую желательно решить с наименьшими потерями времени и сил. 

В дальнейшем во многих случаях, вся карьера ученого проходит в одном и том же учреждении. Если переход на другую работу все-таки случается, он вновь происходит по личному приглашению, и вся история повторяется. Внутри же организации степени являются основным регулятором продвижения на следующие академические позиции: собранная нами статистика показывает, что получение степени делает переход в следующий ранг более-менее неизбежным. Для организации очень сложно произвести кандидата в профессора или не произвести в них доктора, а произвести в профессора кандидата вперед доктора невозможно вовсе. 

Можно показать исторически, что истоки этой важности степеней в России лежат в стремлении обеспечить централизованный бюрократический контроль над распределением академических должностей. Столичные администраторы, не имея возможности как-либо прямо повлиять на процесс найма на периферии огромной страны, стремятся контролировать допуск в категорию пригодных для каждой должности. Центральный орган в Москве не может проследить за тем, чтобы самый талантливый кандидат был предпочтен всем остальным в Петропавловске-Камчатском, но может проверить аттестационное дело каждого доктора наук в надежде поставить барьер на пути очевидно непригодных [3]

Это дает пусть несовершенный, но хоть какой-то механизм контроля, и его можно модернизировать по необходимости, добавляя в процедуру все новых и новых агентов, и тем самым, предположительно, добиваясь все лучшей и лучшей работы фильтра.

Наш вывод, однако, состоит в том, что именно усилия бюрократов по превращению степеней в универсальный и, по сути, единственный механизм контроля во многом превратили их девальвацию в масштабную проблему. Они одновременно делают последствия защиты диссертации недостойным катастрофическим для академического мира и заставляют каждого недостойного, который все же хотел бы в нем задержаться, концентрировать всю свою изобретательность на обмане диссертационного комплекса. 

Причина, по которой девальвация столь проблематична для России, состоит в том, что она приносит куда больше пользы обманщику и куда больше вреда добросовестным гражданам республики ученых, чем было бы при устройстве, в котором степени играют иную роль. 

Степень является условием получения должности или повышения и в остальных рассматриваемых нами странах, но нигде она не является единственным иди даже основным условием. В некоторых из них между степенью и должностью претендент должен получить дополнительную профессиональную квалификацию (как во Франции или Германии), и везде, кроме России, он должен быть готов провести некоторое время на открытом рынке труда, на котором степень значима лишь как один из атрибутов, что-то говорящих о претенденте. Играя в одном отношении меньшую роль, в другом отношении степени на условном «Западе» играют большую роль. Они служат для нанимателя источником информации о нанимаемом. 

В России примечающий способного аспиранта работодатель не нуждается в степени, чтобы решить, звать ли его на работу. Фактически он часто вначале принимает решение звать, а потом инвестирует ресурсы в то, чтобы помочь младшему коллеге защититься. В этом смысле и для него, и для аспиранта лучшая степень — это та, для получения которой им приходится затратить минимум усилий. Идеально, если им удастся использовать готовый диссертационный конвейер, в котором для любой проблемы есть готовое решение.

На противоположном полюсе находится подробно описанный во французской главе пример, в котором основной заботой диссертанта оказывается не просто получение степени, а получение хорошей, говорящей за него степени. Степень служит не для того, чтобы доказывать внешнему контролеру правомерность повышения кандидата, уже взращенного внутри организации, а для того, чтобы дать этому кандидату возможность, подав заявление на открытый конкурс, представить дополнительные аргументы в свою пользу, например пригласив наиболее авторитетных и требовательных критиков в диссертационной комитет. 

Никто не мешает ему собирать «плюшевых мишек» в свое удовольствие, и, по всей видимости, многие люди, не думающие об академической карьере, так и делают. Но поскольку они все равно выбывают в итоге из мира науки, то даже прямая продажа им степени не влечет за собой никаких особенно неприятных последствий для этого мира (если только они не политики, которые могут оказаться в центре публичного скандала). Тот, однако, кто думает о своей академической карьере, должен понимать, что потенциальные работодатели как специалисты в той же дисциплине легко поймут, как именно комитет был собран. А поняв это, они неизбежно зададутся вопросом о том, значит ли именно такая его композиция, что у диссертанта не было шансов заслужить одобрение менее пристрастных судей. 

Образно, российская степень функционирует как водительские права, а «западная» — как сертификат школы экстремального вождения. Права предъявляются сотруднику ГАИ, чтобы оправдать свое нахождение за рулем транспортного средства. Сертификат — потенциальному работодателю, чтобы убедить его, что водителю можно доверить себя, свою семью и иной ценный груз. Всякое подозрение работодателя, что такой сертификат может быть просто куплен, аннулирует его ценность для предъявителя.

В действительности лучше не иметь никакого сертификата, чем иметь сомнительный. Ни один человек в здравом уме не наймет шофера, который пытается отрекомендовать себя за счет заведомо липовой бумажки. Поэтому сам предъявитель будет заинтересован найти школу с безупречной репутацией. И даже если он был бы рад получить от такой школы сертификат, удостоверяющий наличие мастерства, которым он в действительности не обладает, школа вряд ли согласится его продать: одной неприятной истории с ее выпускником хватит, чтобы ей пришлось закрываться. 

Российский государственный бюрократ в некотором роде рассуждает таким же образом, как работодатель в этом примере — он предполагает, что каждый обзаведется лучшим сертификатом из всех, которые в состоянии заполучить. Он думает, что, если уж степень устанавливает какую-то планку, то, вероятно, всякий, кто не справился к определенному возрасту с докторской, несмотря на очевидную заинтересованность в ней, просто не может эту планку осилить. 

В этой перспективе есть два крупных недостатка. Один из них, более очевидный, состоит в том, что она не учитывает нюансов в мотивах, откладывающих защиту. Кто-то не защитился вовремя, потому что начал проект, который по определению принесет результат лишь через много лет интенсивной работы (зато какой это будет результат!), а кто-то — потому что испытывает литературное отвращение к монографическому жанру, зато пишет прекрасные эссе, на которых воспитано уже поколение докторов. 

Второй, менее очевидный, порок заключается в том, что перспектива чиновника не только предполагает, что доктора лучше кандидатов, но и в том, что она не признает вариации среди докторов. То, что для коллег в той же области образует тонкую и многомерную градацию оттенков — степень, свидетельствующая о лояльности преданного ученика; проходная степень осторожного человека; знак отличия подлинного интеллектуального берсерка — здесь превращается в схему из трех дискретных градаций (б/с, к.н., д.н.). Однако поскольку эта схема, в конечном счете, служит для рационализации каждого найма и продвижения, она притупляет зрение организации, самой заставляя и ее различать только эти три оттенка.

Сложно не только пропустить вперед кандидата при повышении вперед доктора, даже если он демонстрирует очевидно больше таланта, но и задержать продвижение одного доктора, если уж другой был повышен в аналогичных условиях. В терминах примера выше, каждый сотрудник производящего найм факультета может вести себя как работодатель, придирчиво рассматривающий предъявленный сертификат, а может — как инспектор дорожной полиции, вынужденный смиряться с тем, что за рулем находится явно опасный для себя и других водитель, если у него в порядке права. Система дискретных рангов, однако, по самой своей внутренней организации превращает организацию из работодателя в инспектора [4]

Это объясняет, почему девальвация степеней является проблемой в России, но не на «Западе». Объяснение, однако, немедленно ставит новые вопросы. Для того чтобы степень работала как сертификат школы экстремального вождения, необходимо, чтобы работодателю вообще было дело до способности нового сотрудника производить научные тексты, примерно как нанимателю жизненно важно знать, может ли он полагаться на навыки шофера в критической ситуации на дороге. Нужно также, чтобы на место было много неизвестных ему претендентов, между которыми нужно выбирать. Мы знаем, что это далеко не всегда так. В каких условиях должна находиться академическая организация, чтобы стараться выявить и принять на работу самого сильного интеллектуально кандидата — и при этом не испытывать недостатка в кандидатах? 

Когда мы подходим к этому пункту в наших рассуждениях, направления движения, заданные нашими Планами А и Б, сближаются друг с другом. И сравнение наших национальных инструкций для карьеристов, и попытка объяснить, почему же самые продуманные, казалось бы, меры, направленные на то, чтобы обеспечить достойное вознаграждение таланта, иногда приводят к следствиям, противоположным желаемым, подталкивают нас к попытке понять логику поведения агентов, отвечающих за академический найм. 

Именно эта логика увязывает вместе макрофакторы, такие как господствующая идеология управления наукой и высшим образованием в данной стране и превратности индивидуальной академической судьбы. Чем дальше развивался наш проект, тем ближе мы подходили к некому обобщающему плану.

Этот план состоял в том, чтобы показать, как за различиями в оптимальных карьерных стратегиях и контурах, которые карьеры принимают, скрываются контексты — экономические, политические, идеологические, демографические, — к которым приходится приспосабливаться академическим организациям. Эти контексты определяют, будет ли существовать пожизненный найм, можно ли найти приличную работу, не встраиваясь в систему академического патронажа и не пользуясь сетью знакомств, имеет ли смысл получать степень простейшим из доступных путей или сбор «плюшевых мишек» представляет собой верный путь на биржу труда и насколько рыночная ценность индивида зависит от его публикаций. 

Сама книга состоит из двух неравных частей. Первую образуют пять глав, посвященных нашим пяти странам. Долгая работа над книгой позволяет нам считать ее в полной мере коллективным трудом, но тем не менее читатель, изучивший страницы с авторскими биографиями, легко угадает, кто из нас внес наибольший вклад в какую из глав. Персона автора проступает в выборе основной сюжетной линии повествования — некоторые из нас стремились следовать Плану А, а кто-то (несложно догадаться, кто) до последнего цеплялся за План Б. Она угадывается, кроме того, в выборе источников и стиле сбора эмпирического материала.

В главах, посвященных Германии и Франции (основными авторами которых были Татьяна Зименкова и Софья Чуйкина, соответственно), автоэтнография наравне с экспертными интервью была одним из основных источников, а их центральной темой были стратегии академической карьеры, какой та видится глазами самого карьериста. Также использовались биографии и воспоминания, обмен мнениями с листов рассылки или официальные документы, с которыми глубоко погруженные в контекст авторы соприкасались ежедневно. 

В американской главе впервые появляется новый фокус анализа. В ней на первый план выходит не индивидуальный подъем по академической лестнице, а анализ мотивов индивидов и институций, от которых этот подъем зависит. Здесь ситуация найма анализируется из перспективы агентов, предъявляющих спрос на чужую рабочую силу, а не предлагающих свою. 

Основным автором этой главы была Катерина Губа, но в работе над американским случаем мы пользовались поддержкой Натальи Форрат, которая участвовала в обсуждении проекта и провела серию интервью с американскими социологами, являясь в этом смысле полноправным соавтором общего труда. Кроме того, в американском случае мы располагали также исключительно богатым набором вторичных источников — исследований, проведенных американскими социологами. Посвященный США текст в значительной мере представляет собой результат реинтерпретации этих разнообразных свидетельств о том, как устроена американская социологическая карьера, начиная с количественных исследований академических рынков и заканчивая пособиями жанра survival guide или «как-достичь-успеха». 

Британская глава, основным автором которой была Мария Сафонова, похожа на американскую и в смысле характера источников, и в смысле подхода — главным героем в ней становятся организации, не индивид. Никто из нас не сделал академической карьеры в Британии, и всё, чем мы располагали, — это дюжина интервью со старшими университетскими администраторами, собранных во время поездок Марии Сафоновой и Михаила Соколова, а также большое количество документов и исторических данных. Мы сознавали, однако, что в британском случае более, чем в остальных, находились в зависимости от самоописания университетской системы, и имели меньше возможностей проверить истинность этого самоописания в свете каких-то внешних источников. 

Понимая это, мы даже обдумывали возможность полного исключения британского случая, но удержались от этого шага в силу его исключительной важности. Российская глава опирается на результаты нескольких оригинальных исследований, в которых трое из авторов (Катерина Губа, Мария Сафонова и Михаил Соколов) участвовали в разные годы, в первую очередь — большого проекта по микроистории ленинградской/петербургской социологии. 

Российская часть в силу этого обстоятельства получилась самой длинной и содержит меньше обзорных материалов, но больше методических и технических деталей. Михаил Соколов был ее основным автором, и он же ответственен за все те фрагменты, которые, как показали обсуждения текста, кажутся многим читателям особенно скандальными. 

Эти главы и даже их части можно читать отдельно друг от друга. Как мог понять читатель, мы не стремились унифицировать их структуру слишком сильно, оставляя многое — например, включение обзоров истории социологической дисциплины  данной стране — на усмотрение непосредственного автора первого черновика. Там, где это казалось релевантно (например, потому что в зависимости от принадлежности к одному из поколений или одной из школ менялась логика процесса трудоустройства), исторический экскурс включался в текст, в других случаях — нет. Наконец, мы намеренно оставляли в главах, освященных соответствующему случаю, многие жанровые стилистические конвенции национального академического письма (такие, например, как считать ли, что наш обобщенный молодой карьерист «он» или «она»). 

Вторая часть книги состоит из одной-единственной главы — «Заключения» — в которой мы делаем несколько осторожных теоретических обобщений, связывающих две основные темы первых пяти глав: организацию индивидуальных карьер и устройство академического мира, в котором эти карьеры разворачиваются. Мы предлагаем модель, которая является экономически-детерминистской в своей основе, в том смысле что она выводит поведение организации во многом из реакций на внешние экономические стимулы. Эти стимулы, однако, исходят от агентов, действующим в системах координат, заданных их оптическими системами, способами организации институционального (подо)зрения, таким, как те, которые мы видели на примере степеней. 

Мы показываем, как контуры карьеры (набор позиций с их правами и обязанностями, квалификаций, необходимых, чтобы занять каждую из них, процедуры селекции или продвижения) и оптимальные карьерные стратегии определяются желанием разных групп интересов утвердить свой контроль над происходящим в академическом мире, целями этих групп и тем, какие сигналы, исходящие из этого мира, они распознают. Их взаимодействие часто приводит к парадоксальным, непредвиденным последствиям, и «Заключение» представляет собой попытку разобраться в этом хитросплетении. 

Как уже говорилось, большая часть нашего труда посвящена карьерам в приземленном, экономическом смысле. Это книга должна научить читателя выживать в науке, а не любить ее. Соответственно, академические организации предстают в ней политическими и экономическим машинами, не слишком отличными от бизнес-корпораций или правительств. Этот образ подразумевает известную десакрализацию университета. Мы поняли, как она сильна, уже во время первых обсуждений черновиков, вызвавших возмущение у многих наших коллег. 

Социологи, претендующие на то, чтобы лишать других людей благообразных иллюзий и раскрывать отношения власти, скрывающиеся повсюду, часто оказываются не слишком рады, когда кто-то производит аналогичные операции с ними самими. Никого из наших критиков, наверное, не смутило бы, если в книге о карьере менеджеров или политиков «карьера» была бы синонимична перемещению с более низких должностей на более высокие и ни слова не было бы сказано о служении потребителям или избирателям. 

Упоминания об этом служении в интервью, особенно со стороны представителей мира бизнеса, были бы отброшены как лицемерная риторика: ну кто же не знает, что бизнес лишь прикрывается красивыми словами для бесчеловечного извлечения прибылей? Но описание академического мира, в котором нет «служения науке» и не фигурирует никаких мотивов, кроме чисто экономических, воспринимается как эпатаж. Даже когда они отрицают это, ученые в глубине души верят в свое внутреннее моральное превосходство над представителями более приземленных занятий. Мы не планируем ниспровергать эту веру (в глубине души мы сами ее разделяем). 

Однако вера, которая сохраняется лишь потому, что верующий закрывает глаза на все, что не укладывается в его картину мира, по меньшей мере, лицемерна. Другие читатели высказывали подозрения, что аспиранты-гуманитарии получат от нас столько полезной информации об испытаниях, которые ждут их на тропах академической славы, что предпочтут стать офисными работниками или домохозяйками. Мы можем ответить на это примерно то же самое. 

Один из американских информантов в беседе с авторами книги сказал, что сегодня молодые люди, которые выбрали академическую карьеру, должны быть очень храбрыми. Настоящая храбрость, однако, предполагает некоторое представление об опасностях, которые нужно преодолеть, иначе она является лишь разновидностью невежества. Храбрость восхитительна, невежество — нет. Тем не менее, даже когда мы планировали о нем забыть и сосредоточиться на сугубо меркантильной стороне дела, на горизонте для нас всегда маячил большой мертонианский вопрос социологии науки — какое из устройств академического мира наиболее благоприятно для таланта, искреннего любопытства и интеллектуальной честности? 

В «Заключении» мы переформулируем этот вопрос следующим образом. Научные дисциплины повсеместно обладают правом подбирать и растить собственное пополнение. Везде основную роль в этом процессе играет истеблишмент, состоящий из старших профессоров, контролирующих ключевые позиции (главы кафедр и департаментов, редакторы журналов, руководители профессиональных ассоциаций) и оценивающих, кто достоин, а кто не достоин присоединиться к корпорации. Везде кооптация в этот мир представляет собой серию испытаний, во многих своих проявлениях не так уж непохожих на армейскую дедовщину [5]

Где-то, однако, испытания принимают форму изощренных тестов интеллектуальных способностей. В других случаях критерии изменяются, и на место пригодности приходит лояльность (в лучшем случае — слепая интеллектуальная лояльность учению патрона, в худшем — лояльность самому патрону безотносительно к наличию у него какого-либо учения), политическая солидарность, классовый снобизм или кровное родство. Чисто организационная задача — отобрать из многих претендентов небольшое число тех, кто наследует рычаги академической власти, — решается в каждом из этих случаев, но с совершенно разными последствиями для науки. 

Мы, естественно, не можем похвастаться тем, что можем дать на Большой Вопрос окончательный ответ. Многие элементы этого ответа и вовсе выводят нас за пределы институциональной социологии и переадресуют к историкам или культурологам. «Дух времени», безусловно, имеет свое значение. 

В эпоху, когда представители какой-то дисциплины следят за новостями в своей области, как болельщики следят за футбольными матчами, от отборочных комитетов с большей вероятностью можно ожидать, что они предпочтут кандидатов, основываясь на их способности производить новые захватывающие открытия. Если, напротив, в дисциплине преобладает апатия и безразличие, то мы можем подозревать, что иные критерии с большими шансами выйдут на первый план. 

Наш выбор именно социологии как предмета изучения [6] неизбежно следовал из Плана А — написать путеводитель по своей дисциплине, которым мы сами хотели бы воспользоваться. Он был оправдан, однако, и с точки зрения плана Б — анализировать истоки девальвации символов признания. С этой точки зрения, явно желательнее было взять для изучения дисциплину с минимальным уровнем консенсуса по поводу того, что такое «хорошая работа» и каким стандартам необходимо следовать. 

Выбор социологии, однако, был удачным и с точки зрения ответа на Большой Вопрос. Социология идеально соответствует образцу дисциплины, в которой не происходит ничего интересного. Будет небольшим преувеличением сказать, что она ощущает себя старой, усталой наукой, чувствующей, что давно пережила свой золотой век, и впереди не брезжит нового. 

В этой книге читатель найдет много оформленных таким образом отступлений от основного повествования, как правило, сообщающих какую-то дополнительную информацию или приводящих доказательства спорного тезиса. В данном случае будет иметь место доказательство Иллюстрацию последнего утверждения можно получить, проглядывая оглавления учебников по социологической теории для аспирантов. Легко заметить, что темы параграфов — перечень школ и течений, признанных достойными стать пищей для пытливых юных умов — быстро меняются с конца 1960-х до начала 1980-х годов, причем героями их становятся также сравнительно молодые люди, некоторым из которых нет еще и сорока. В середине 1980-х годов, однако, канон застывает и сохраняется в неизменности уже около трех десятилетий; на смену кумирам бунтующей молодежи 60-х никто не приходит. 

Единственные обновления представляют собой импорт из других дисциплин или традиций, такие, как экономический империализм или постструктуралистский феминизм, представители которых никогда не ассоциировали себя с социологией. Картина этой стагнации интересным образом накладывается на другой факт: открыв Google Ngram Viewer, читатель может с интересом увидеть, что относительная частотность появления словосочетания crisisofsociologyили crisisinsociologyв англоязычной литературе внезапно возрастает примерно со второй половины 1960-х годов, достигает пика к середине 70-х, затем так же внезапно идет на спад к середине 80-х, и продолжает сокращаться, хотя и медленнее, с этого момента и до сих пор [7]

Это может быть объяснено динамикой популярности книги Гоулднера о «Наступающем кризисе западной социологии», но скорее сама популярность книги вытекает из остроты переживания кризиса. И отсутствие революционных переворотов, и отсутствие ощущения кризисности можно трактовать как начало «нормальной науки» (не считая того, что ни одному другому критерию куновской нормальной науки социология не удовлетворяет), но это лишь в очередной раз подтверждает, что интересные времена для нее миновали. 

Если социологи проявляют какую-то добросовестность, то не в силу захваченности духом момента, а на каком-то совершено другом основании, которое мы и старались обнаружить. Читатель найдет результаты наших теоретических исканий в «Заключении». 

Сейчас же мы хотели бы перейти к самой приятной части работы. Эта книга, как уже говорилось, писалась долго — куда дольше, чем следовало бы. Единственной светлой стороной было то, что, пока она рождалась, наша сеть академических контактов расширилась (отчасти она расширялась благодаря самому этому проекту). Мы могли, таким образом, воспользоваться помощью и советами многих людей, которые нам их бескорыстно предоставляли. В первую очередь мы хотели бы поблагодарить Наталью Форрат, которая по праву должна была бы числиться одним из соавторов этой книги, и Александра Кондакова, сыгравшего роль ее редактора. Елена Паршина-Штайн собрала большую часть германских интервью. 

Помимо соавторов этой книги Тимур Бочаров, Екатерина Бороздина, Владимир Волохонский, Дарья Димке, Анастасия Кинчарова, Тамара Ковалева, Алексей Кнорре, Екатерина Моисеева, Кирилл Титаев и Лев Шилов принимали участие в исследованиях, оригинальные данные которых вошли в российскую главу, и предложили многие из вошедших в нее соображений. Екатерина Бороздина принимала участие и в исследованиях, и в редактировании книги. Мы благодарны многим людям, благодаря которым эмпирическая часть проекта стала возможной. Мы в особенности обязаны Алистеру и Мэри Маколи за помощь в работе над британским случаем, и Николаю Генриховичу Скворцову — за помощь с российским. 

Данный и предшествующие тексты стали значительно лучше благодаря комментариям со стороны слишком многих людей, чтобы мы могли назвать их поименно. Мы не можем, однако, удержаться от удовольствия поблагодарить Даниила Александрова, Виктора Вахштайна, Бориса Винера, Елену Вишленкову, Виктора Воронкова, Владимира Гельмана, Александра Дмитриева, Бориса Докторова, Дмитрия Иванова, Чарльза Камика, Оксану Карпенко, Олесю Кирчик, Михаила Крома, Александра Либмана, Андрея Полетаева, Вадима Радаева, Ирину Савельеву, Бориса Степанова, Артура Стинчкомба, Юргена Фельдхоффа и Марию Юдкевич и всех участников обсуждения отдельных глав в ИГИТИ Высшей школы экономики и на семинаре Санкт-Петербургской ассоциации социологов в сентябре 2014 года. Слушатели факультета ПНиС — Екатерина Дьяченко, Алексей Кнорре, Даниил Кузнецов, Владимир Кудрявцев, Ксения Оваденко и другие — были первыми читателями этого текста, и мы многим обязаны их критическому, но доброжелательному интересу. 

Мы отдельно хотели бы поблагодарить наших информантов, и в особенности тех, кто продолжал сотрудничать с нами, не одобряя наших замыслов. Они были для нас примером интеллектуальной честности, которому мы стремились соответствовать. Наконец — но, возможно, в первую очередь — мы обязаны Борису Максимовичу Фирсову — и как нашему проводнику в историю советской социологии, и как критику, и как образцу, на который мы равнялись. Излишне говорить, что все перечисленные многое прибавили к возможным достоинствам книги, но не несут никакой ответственности за ее безусловные недостатки. 

Основное исследование, результаты которого представляет эта книга, было проведено в 2010–2011 годах и поддержано Программой фундаментальных исследований Национального исследовательского университета — Высшей школы экономики. Оно носило официальное название «Системы статусного символизма в науке: Сравнительно-исторической анализ и оценка эффективности», и в нем участвовали все авторы настоящего текста, а также Наталья Форрат. Этот отдельный проект, однако, был продолжением сразу нескольких более ранних.

Ему предшествовало, в частности, исследование микроистории социологии в Петербурге (официально озаглавленное «Институциональная динамика, экономическая адаптация и точки интеллектуального роста в локальном академическом сообществе: Петербургская социология после 1985 года»), в котором участвовали Катерина Губа, Мария Сафонова и Михаил Соколов (профинансировано из того же источника, 2009 год). 

Мы хотели бы также с благодарностью вспомнить, что Михаил Соколов получал в 2010–2011 годах грант от Научного фонда НИУ-ВШЭ на просопографическое изучение российского социологического истеблишмента и в 2009–2010 годах — от American Council of Learned Societies на изучение контактов советских социологов с западными коллегами. 

Октябрь 2014 года

Дортмунд—Лейден—Париж—Санкт-Петербург—Томск



[1] В России слово «академический» ассоциируется с Академией наук. В англо-американском словоупотреблении academic, наоборот, исходно относится к сфере высшего образования, хотя и может быть употреблено расширительно для обозначения любых организаций, в которых работают ученые. В этой книге мы следуем последнему максимально расширительному словоупотреблению. «Академической карьерой» мы называем любую карьеру, для построения которой надо быть ученым, и, наоборот, затруднительно быть признанным ученым, не пройдя по меньшей мере некоторых ее фаз. 

[2] Желающие могут обнаружить теорию здесь: Соколов М. М. (2009) Несколько замечаний о девальвации ученых степеней: Экономико-социологический анализ динамики символов академического статуса // Экономическая социология. 10(4): 14–30.

[3] В меньших по размеру и лучше связанных транспортной сетью странах, например во Франции или Италии, в аналогичных целях централизовали как раз проведение конкурсов. Мы увидим далее, с какими последствиями. 

[4] Это, разумеется, не единственные непредвиденные последствия внедрения сверхпродуманной процедуры защиты. Мы увидим в российской главе, что она ставит всякого претендента — включая самого что ни на есть добросовестного — в зависимость от развернутой сети академического патронажа. Сеть аккумулирует опыт и связи, необходимые, чтобы найти выход из диссертационного лабиринта. Она подсказывает, где взять образцы автореферата и шаблоны отзывов, подыскивает оппонентов и рецензентов, оказывает психологическую помощь диссертанту, когда он готов опустить руки в отчаянии. Взятие диссертационного барьера гораздо проще для того, кто вовремя стал частью сплоченной академической семьи, и, соответственно, каждое усложнение, придуманное Рособрнадзором, увеличивает число желающих быть усыновленным или удочеренным. Очевидная сложность в том, что, хотя сеть не обязательно подразумевает злокачественный сговор, она явным образом создает для него благодатную почву. 

[5] В расшифровках наших записей, совершенно независимо друг от друга, русский и германский профессор дали практически слово в слово совпадающее объяснение того, почему высшая квалификация — степень доктора в России и хабилитация в Германии — продолжает присуждаться, несмотря на все сомнения в ее целесообразности: «любой старший профессор рассуждает так:

“Я совершенно бесполезно перестрадал, так теперь и ты будь добр”». Тысячи старослужащих говорят себе то же самое, созерцая шеренги новобранцев.

[6] Среди наших информантов были также политологи, историки и многие другие; тем не менее генерализация на любые дисциплины кроме социологии возможна лишь с большой долей осторожности. 

[7] Заинтересованный читатель может сравнить эти графики с графиками, отражающими частоту появления словосочетаний crisis of philosophy (непрерывно растет с 1940 года до 1990-х годов, после чего идет на спад), crisis of mathematics (делает пик около 1940 года, затем возвращается на практически нулевой уровень, затем делает пик около 1980 года, затем опять возвращается к нулю, потом опять растет) и так далее.

 

О книге: 

Как становятся профессорами: академические карьеры, рынки и власть в пяти странах. — М.: Новое литературное обозрение, 2015. — 832 с. 

ISBN 978-5-4448-0283-0 

Как устроены академические карьеры в разных странах? Что надо и чего не надо делать, чтобы успешно взойти по их ступеням? Этот вопрос волнует три разные аудитории. Ответ на него интересует всех, кто стоит у подножья академической лестницы и оценивает свои шансы подняться по ней. Он занимает также администраторов, которые ломают голову над тем, как правильно перестроить эту лестницу, чтобы восхождение был легким делом для достойного и трудным для недостойного и чтобы профессорами становились только те, кто внес надлежащий вклад в науку и высшее образование. Интересен он и социологам, для которых действия первых двух групп — желающих занять свое место в академическом мире и его архитекторов — является благодатным предметом для изучения. Как разные игроки с зачастую конфликтующими мотивами договариваются о том, что считать вкладом в науку и высшее образование? Как претенденты выстраивают карьерную стратегию, чтобы в нужный момент доказать, что этот вклад фактически внесен ими, а другие оценивают достоверность их претензий? Какова человеческая и интеллектуальная цена каждого из возможных устройств академической лестницы? Основываясь на сравнительном исследовании карьер социологов в Великобритании, Германии, России, США и Франции, авторы проанализировали выигрышные и проигрышные варианты академической судьбы в каждой из этих стран и попробовали объяснить, какие институциональные и культурные факторы отличают жизнь ученых в каждом из миров.

ББК 71.04

УДК 930.85

 

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.