29 марта 2024, пятница, 03:18
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

12 июля 2015, 08:56

East- этика? West-этика?

Фрагмент кадра из фильма "Левиафан" Андрея Звягинцева
Фрагмент кадра из фильма "Левиафан" Андрея Звягинцева

«Левиафан», кинокомпания «Нон-стоп продакшн», 2014, режиссер Андрей Звягинцев, авторы сценария Олег Негин, Андрей Звягинцев;

«Дурак», киностудия «Рок», 2014, режиссер и автор сценария Юрий Быков;

«Долгая счастливая жизнь», кинокомпания «Коктебель», 2013, режиссер Борис Хлебников, авторы сценария Александр Родионов, Борис Хлебников.

Производство кино дорогого стоит. Поэтому, вопреки устремлениям кинотворцов, оно редко бывает искусством ради искусства. Создатели зависят от инвесторов и спонсоров, которые обычно рассматривают эстетику как «конверт» для доставки в общественное сознание этики – одобряемых «заказчиками» образцов поведения. «Кинопослания» можно разделить на две категории. В качестве «фабрики грез» кино от общественных проблем отвлекает, прививает лояльность, программирует на обустройство личной жизни. В функции «социального кино», напротив», привлекает внимание к «язвам», воспитывает критическое отношение к действительности, предлагает способы реагирования с точки зрения «общего дела».

Многозначность искусства позволяет обходить условия ангажемента. Даже во времена жесточайшей советской цензуры удавалось посылать критические «месседжи» посредством «неконтролируемого подтекста». Современное российское кино создается в гораздо более благоприятных для социального высказывания условиях. Многие режиссеры торопятся использовать еще не закрывшееся «окно возможностей». Они предлагают различные образцы созидательного ответа на разрушительные вызовы коррупции, и беззакония.

В статье предпринята попытка ответить на вопрос: почему именно «Левиафан» стал, по мнению сторонников «европейского выбора», главным социальным фильмом современной России. Ответ обнаруживается в мифологических структурах кинокартины, созвучных «картине мира» либерального меньшинства. Их сопоставление с «мифо-этикой» «Долгой счастливой жизни» и «Дурака», стушевавшихся в тени «Левиафана», позволяет диагностировать нравственное состояние «нравственной прослойки» русского общества, которая с середины XIX до конца XX века именовалась «интеллигенцией».

Ни один фильм за четверть постсоветского века не вызвал споров, подобных тем, что развернулись вокруг картины Андрея Звягинцева. Рьяные поклонники поторопились объявить «Левиафана» современным «Архипелагом ГУЛАГом»i. Сравнение рискованное. «Опыт художественного исследования» Солженицына не отмечен выдающимися художественными достоинствами. Его «сила – в правде» пристрастной памяти о жертвах «красного колеса», многократно усиленной эффектом «запретного плода». Звягинцев в интервью не скрывает, что тоже желает «пасти народы»: «Я абсолютно убежден, что этот фильм нужен стране»ii. Вместе с тем картина претендует на статус произведения, в котором современный конфликт рассматривается с точки зрения вечности.

На мой взгляд, нет оснований сравнивать вклад Солженицына в крах советского проекта с «подрывом основ» путинского режима, который многие, несмотря на заявление Звягинцева, что «его картина не ставит перед собой задачу бороться с кем бы то ни было»iii, в ней усматривают. «Левиафан», щедро профинансированный Министерством культуры, пытается предстать в общественном мнении жертвой министерства Правды. Эта двусмысленность сближает его с «Покаянием» (1984) Тенгиза Абуладзе. «Антикоммунистический» фильм был снят при покровительстве первого секретаря ЦК КП Грузии Эдуарда Шеварнадзеiv. «Два наших великих», по мнению выдающегося культуролога Ольги Седаковой, фильма объединены не только «дозволенной правдой». Их финальные сцены ведут бахтинский «диалог». Героиня Абуладзе спрашивает: «Какая улица ведет к храму?» Во времена приснопамятной Перестройки ответ на этот вопрос усматривался в возвращении с тупикового «особого пути» построения вавилонской башни коммунизма на торную дорогу христианской по своей природе европейской цивилизации. «Левиафан» призывает оставить надежду горбачевских «общечеловеческих ценностей». Духовные наследники Великого инквизитора вернули Россию на «особый путь». Прикрываясь именем Христа, они опять приносят жертвоприношения вавилонскому верховному богу Мардуку. Неважно, была ли перекличка с Абуладзе предусмотрена Звягинцевым. Она «прочитывается» любым человеком с советским культурным опытомv.

Риторика звягинцевского архиерея целенаправленно пародирует «Легенду о Великом инквизиторе». Объявление языческой природы огосударствленного православия – сильнейший момент социальной критики, предпринятой режиссером. Его фильм – первый, где прямо утверждается, что «духовная скрепа» столь же гнила, как и скрепляемый ею режим.

Критика новой инквизиции «пробивается к российскому зрителю» посредством «мощной суггестии» «тайны-загадки-чуда»vi. Рецензент запамятовал. В тексте Достоевского речь идет об отвергнутых Христом «трех силах»: чуде, тайне, авторитете, – которые, по мнению Великого инквизитора, правят миром.

Авторитет Звягинцева, одного из самых известных в мире российских режиссеров, удостоверен призами самых престижных кинофестивалей. Во многом благодаря этому, именно его фильм стал «знаком беды», поразившей наше общество. Не менее яркие во многих отношениях «Долгая счастливая жизнь» и «Дурак» порождены тем же тлетворным духом путинского времени. Они схожи с «Левиафаном» не только темами тотальной коррупции и осквернения священного права частной собственности, но и сюжетными ходами, и сценами. Драматургические решения Быкова и Хлебникова в ряде отношений, на мой взгляд, изобретательнее ходячих, в духе пьес классицизма, олицетворений зла, представленных мэром и архиереем фильма Звягинцева. Но работы первых двух режиссеров заметили только кинокритики. В общественном сознании они почти не оставили следов.

В исключительном внимании общества к «Левиафану» свою роль сыграла и «великоинквизиторская» тайна. Скандалы, сопровождавшие премиальный путь фильма, по многим признакам выглядят результатом закулисных манипуляций продюсера Александра Роднянскогоvii. Умело спровоцированная критика со всех этажей «вертикали» российской власти увеличивала симпатии членов жюри крупнейших западных кинофорумов.

Факторы внешние творческой составляющей – зарубежное признание и осуждение российскими чиновниками – привлекли внимание. Но этих условий было недостаточно, чтобы увлечь зрителей. Авторитет режиссера и тайна покрытых мраком манипуляций продюсера были умножены чудом катарсиса, которое вошло в резонанс с душами европейской разновидности русского «мыслящего тростника». В чем заключается катарсис очищение духа посредством душевных переживаний «Левиафана»?

Звягинцев принципиально отказался «очищать дух» русских выстрелом чеховского ружья по большим угнетателям маленького человека. Он не последовал фабуле «американской трагедии» Марвина Химейера, ставшей, по словам режиссера, «отправной точкой» замысла «Левиафана». В 2004 Химейер, проиграв шемякин суд штата Колорадо, сел на бульдозер и, прежде чем покончить с собой, нанес тяжелый материальный ущерб своим влиятельным обидчикам. Герой фильма, в отличие от своего прототипа, в бессильном гневе только сжимает ружье. Он безвольно снимает напряжение водкой и стрельбой по портретам советских вождей с просроченным – Сталин в иконостас «кощунников» не включен – сроком сакральности. «Пастырь народов» Звягинцев в интервью уверяет, что катарсис бунта позволит «выпустить пар» безопасным для власти способом, подобным избиению чучел боссов, к которому прибегают служащие японских фирм. Зрители «Левиафана» должны остаться «по ту сторону отчаяния». Только в таком случае они наберутся сил изменить среду, которая «заела»: «Наш финал честнее и страшнее, чем если бы это был финал реальной истории Химейера с его бунтом, самоубийством или, чего доброго, героической смертью в схватке с силами зла»viii.

Трудно судить, верит ли режиссер в предложенный им способ создания «революционной ситуации»? Создается впечатление, что ему неловко объявить подспудный тезис «Левиафана»: в отличие от западного «гражданина» русский «подданный» долготерпелив. Пока он запряжет, будет поздно куда-либо ехать. Даже Владимир Мединский возмутился, что Звягинцев, исходя из «мифа о долготерпении русского народа», отказывает ему в воле к восстаниюix. Вопреки своим «Мифам о России», где все бунты объясняются происками иностранных разведок, культурный министр заявил, что русские многократно восставали против социального угнетения. Символично, что в одном из городов, где проходили съемки «Левиафана» – Кировске Мурманской области, – в 2009 произошла история, сходная с местью «киллдозериста» Химейера. Предприниматель Иван Анкушев, «доведенный до отчаяния городскими чиновниками», застрелил мэра и его заместителя, после чего покончил собойx.

Убежденность в том, что русский народ является заложником своего ордынского, крепостнического и колхозно-лагерного прошлого порождена верой в силу языческого рока. Европейская цивилизация основана на христианском принципе свободы выбора между добром и злом, согласно которому будущее не предопределено. С этой точки зрения социальная функция искусства, которой «нужный стране»xi «социальный фильм» не может пренебрегать, состоит в формировании вдохновляющих образов свободы. Ее частным случаем является узаконенное Декларацией прав человека ООН право народа на восстание против беззаконной власти.

Несомненно, что народный мститель Химейер был воспитан на голливудских фильмах, в которых хорошие парни бросают вызов шерифам, подкупленным мафией. Звягинцев справедливо усматривает в исходе его истории «типичный финал для американского кино»xii. В подтексте бульдозерной «психической атаки» на недвижимость могущественной корпорации, скорее всего, находится классика жанра – «Лихорадка на белой полосе» (1975). В фильме Джонтана Каплана герой, отстаивающий социальную справедливость, направляет тяжелый грузовик на стеклобетонный офис преступной компании и разносит его в дребезги. Когда режиссер «Левиафана» заявляет, что русскому зрителю необходимо другое кино, он незаметно для себя солидаризируется с левиафановской концепцией «особого пути» России-не-Европы.

Какова альтернатива западным образцам сопротивления, намеренно исключенным из «послания» «Левиафана»? Режиссер предлагает вдохновиться примером Иова Многострадального. Именно в сопоставлении несвятого героя фильма с праведником библейской поэмы поклонники Звягинцева усматривают «глубинное эпическое измерение»xiii, прорыв к «вечным» метафизическим смыслам, приводящий к едва ли не религиозному катарсису.

«Христианское» смирение Иова подается, как нравственный ответ на безнравственный вызов «гоббсовского» левиафана государства Российского. Оба архетипа – и Христос, и Гоббс – в данном случае выступают ложными друзьями переводчика современного конфликта на язык вечности.

Почему неуместны сближения реалий фильма с идеями Томаса Гоббса?

Звягинцев признался, что о книге «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского» (1651) узнал от друзей перед самым началом съемокxiv. У него не было времени, чтобы выяснить в какой мере концепция «общественного договора», впервые сформулированная британским мыслителем, соответствует замыслу фильма. Гоббс полагал, что люди ограничивают свои индивидуальные права ради того, чтобы государство взяло на себя обязанности по их защите от насилия «войны всех против всех»: «Безусловность подчинения может быть оправдана только верностью суверена взятым на себя обязательствам»xv.Именуя «аппарат насилия» «левиафаном», современник Шекспира разрывает со средневековой традицией обожествления власти. Всякая власть не от Бога, но от договора между людьми. Нарекая ее символическим именем темных сил, он предупреждает граждан, что меньшее зло в любой момент может претвориться во зло абсолютное. Поэтому нужно бдительно следить за исполнением общественного договора. Правовое государство Гоббса не имеет ничего общего с деспотией, управляемой мэром-бандитом и освящаемой Великим инквизитором районного масштаба. Природа русского левиафана должна быть напрямую соотнесена, как и предусмотрено сценарием, с чудовищем книги Иова. Прибегая задним числом к толкованиям своего произведения в гоббсовском смыслеxvi, Звягинцев неосознанно придает «новорусской» власти старый добрый английский лоск, который против воли автора ее облагораживает: «Левиафана как государства в гоббсовском понимании в фильме нет»xvii.

Столь же безосновательны христианские мотивы, которые автор антиклерикального фильма привносит в книгу Иова.

Русские интеллигенты в большинстве своем знакомы с Библией в пересказе Булгакова, в редких случаях дополненном справками из воспетой Пелевиным энциклопедии «Мифы народов мира». Для понимания ветхозаветного «протосюжета»xviii фильма этого недостаточно.

Религия Моисеева Завета – религия жертвоприношения. В этом смысле она сближается не только с современными мировыми религиями Азии, но и со всеми известными науке религиями прошлого и настоящего, включая пресловутое язычество. Христианство – единственная в истории человечества религия самопожертвования. Неслучайно именно в ее недрах вызрели европейские (западные) представления о свободе, правах человека, гражданском обществе.

Россия, в той мере в какой она является христианской страной, принадлежит Западу (Европе). Различия культа и порожденных ими культур православных, католических, протестантских и т.д. народов, столь важные для их представителей, при взгляде со стороны Востока теряют принципиальное значение. Они носят внутри-цивилизационный характер. Мелкое не видится на расстоянии. Мудрый Григорий Померанц указывал адептам «русской цивилизации», что для индийцев и китайцев Достоевский и Диккенс не русский и английский, а западные (европейские) писатели. Точно так же подавляющему большинству европейцев не ведомы не только различия «символов веры» шиитов и суннитов, но даже распределение представителей этих конфессий по странам и регионам. Попробуйте, не заглядывая в Википедию, вспомнить какая исламская конфессия преобладает, скажем, в Ираке? Для нас цивилизационная мусульманская общность важней внутренних расхождений в мире Ислама. Между тем для верующих в Аллаха эти различия столь значимы, что не раз становились причиной кровопролитных войн.

Все, что покоится на жертвоприношении – это «Восток Ксеркса». «Востока Христа», как и «иудеохристианской цивилизации», быть не может. Очевидно до невероятности: определение культуры через стороны света – это сбивающая с толку условность. Запад – это уникальная христианская по своему происхождению культура самопожертвования. Восток – совокупность культур прошлого и настоящего, основанных на жертвоприношенииxix.

Простота различения Запада и Востока осложняется тем, что язычники жертвоприношения часто именуют себя христианами. Востоку, чтобы оставаться Востоком не требуется душевного труда. Западу, как, в частности, показал опыт нацистской Германии и сталинского СССР, требуются постоянные нравственные усилия, чтобы не быть поглощенным своим внутренним Востоком.

В чем состоит east-этика дохристианской книги Иова, положенной в основу катарсиса «Левиафана»? История многострадального праведника уникальна. Она выпадает из этического канона вполне восточного Ветхого завета. Иудаизм, как и все религии жертвоприношения, основан на меркантильном принципе, который древние римляне сформулировали с присущей им откровенностью: «Даю, чтобы дал». Будешь приносить в установленном Заветом порядке жертвы Богу, – все у тебя будет в молоке и меде. В книге Иова на праведника, Завету вопреки, обрушиваются страдания, превосходящие жестокостью казни египетские. В тексте не отражены реалии заветного периода. Вместе с тем, приметы развитой цивилизации не позволяют отнести историю многострадального страстотерпца к дозаветным временам. Наличие заимствованных слов и литературных мотивов позволяет предположить, что перед нами – переводная поэма, скорее всего, усвоенная в вавилонском плену. В библейский канон она была включена с сохранением грубых монтажных швов. Прозаические начало и конец отличаются от поэтической середины даже именованием Всевышнегоxx. Есть основания полагать, что неотредактированная «мораль» книги Иова – «восточнее» корпуса «пастушеских» библейских текстов. Она отражает деспотическую этику сверхцентрализованных держав Междуречья, основанных на орошаемом земледелии.

Праведник, лишенный в одночасье всех детей и всего имущества, награжденный жесточайшей проказой, подстрекается женой к ропоту: «Похули Бога и умри» (Иов. 2:9). В прозаической «еврейской» части он отказывается от богохульства. В поэтической – «вавилонской» вступает в спор с верными друзьями, которые, как и следователь эпохи сталинских репрессий Глеб Жеглов, уверены, что «наказания без вины не бывает». «Тройка» товарищеского суда – Елифаз Феманитянин, Вилдад Савхеянин и Софар Наамитянин – «шьет статью» вредителю и двурушнику, прикинувшемуся праведником. Кристальный большевик Иов убежден, что ему не в чем каяться. Он обращается к генсеку вавилонского пантеона Мардуку. Требует дать отчет, в чем состоят его прегрешения перед партией? «Податель всего» снисходит до общения с человеческой щепкой с присущим ему палаческим юмором: «А разве вас еще не арестовали, товарищ Иов?» Гений всех времен и народов сурово вопрошает ветхозаветного троцкиста: по силам ли тебе, червь, совершить мои подвиги свержения «левиафана» царизма и уничтожения как класса «бегемота» буржуазии (Иов. 40: 10; 20)? Морально уничтожив перечислением своих персональных заслуг много о себе возомнившего оппозиционера, призывает его к ответу: «Обличающий Бога пусть отвечает Ему» (Иов. 39: 32). Подсудимый кается: «Я ничтожен» (Иов. 39: 34). Клянется, что больше никогда не посмеет возражать, готов искупить вину на любом участке, куда пошлет партия. В отличие от Сталина Мардук милостив. В заключительной, т.е. написанной еврейскими редакторами Библии, прозаической части он не только возвращает раскаявшемуся праведнику все знаки отличия и должности, но даже обращается к нему на официальном приеме с интимным воспоминанием: «А помните, товарищ Иов, как в годы суровых испытаний, мы находили время шутить?»

«Счастливый» конец книги Иова, скорее всего, объясняется приспособлением звериных обычаев деспотии, живущей «по понятиям» неограниченного права сильного, к относительно гуманной традиции Завета Моисеева – взаимных обязанностей Господа и его верных рабов. Суровый Бог Израиля однажды возопил: «Милости хочу, а не жертвы» (Ос. 6:6). Эти слова предвещают Христа и повторяются Им (Мф. 9:13; 12:7). Сформулированная в аутентичной части поэмы каннибальская этика Мардука требует кровавых жертв и милости не ведает. Легко представить, какой приговор Сталин Месопотамии вынес уклонисту древности в оригинальном тексте книги Иова. Осуществленная еврейскими редакторами божественная реабилитация праведника, репрессированного с собственного божьего беззаконного позволения, не в состоянии вытравить этику произвола, запечатленную в «вавилонской» поэме.

Многовековая интерпретация взаимоотношений Иова с верховным садистом в духе по-христиански подставленной под удар щеки, на мой взгляд, отдает лукавством, если не мазохизмом. Благородный человек находит силы уступить слабому, чтобы не умножать зла. В подобном действии в отношении «ненавидящих вас» (Лк. 6:27) заключается мужество христианской свободы выбора, основанного на любви к ближнему. В ситуации, когда всевластный попирает достоинство беззащитного, метафора «Проповеди на равнине» лишается смысла. Отказ от публичного осуждения насильника не имеет ничего общего со свободой христианского смирения. Об этом свидетельствует поведение самого Спасителя. На допросе «один из служителей <…> ударил Иисуса по щеке, сказав: так отвечаешь Ты первосвященнику? Иисус отвечал ему: если Я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь Меня?» (Ин. 18. 2223).

Нельзя согласиться с Седаковой, что «Господь, творец Левиафана, как мы знаем из истории Иова, любит человеческую правду»xxi. Верховному изуверу человеческая правда не требуется. Объявление рабом своего ничтожного мнения приравнивается к бунту против миропорядка безропотного смирения перед произволом господина. В этом состоит исходный смысл «вавилонской этики» книги Иова – апологии деспотической власти. Иудейская редакция и христианская интерпретация стараются замаскировать этот смысл, но не в состоянии его изменить.

Режиссер «Левиафана» спасовал перед гениями религиозно-философской мысли и удовлетворился цветущей сложностью позднейших «облагораживающих» толкований книги Иова. От него укрылась неслыханная простота «разбойничьего» исходного смысла. Ложное глубокомыслие превратно истолкованной библейской поэмы скрывает, что ее «вавилонский» бог-людоед является богом мэра и архиерея. Они истово исповедуют примитивную «бандитскую веру»xxii, которая заключается в том, что на языке уголовников именуется «беспределом» – в пресмыкательстве перед высшими и в попрании низших. Бог и царь для своих подчиненных – городской голова по-лакейски («Давайте я за Вами поухаживаю») помогает усесться в машину областному начальнику.

«Матрицу»рабской east-этики: «Господь дал, Господь и взял» (Иов. 1:21) – полуграмотный батюшка-лицемер навязывает отчаявшемуся герою, перевирая стихи и смысл библейской истории. Служитель культа, по мнению героя, «гонит хрень». А разве может у обездоленного местными царьками человека сложиться другое впечатление от бестактных упреков (не молился, не причащался, не исповедовался) и фарисейских советов не гневить Бога, смириться? Поп не думает осуждать могущественных притеснителей «представителя народа». Участвуя в радениях слуг Мардука по поводу обретения нового капища, «бессребреник»xxiii, по мнению Звягинцева, «хороший священник», согласно аттестации архиерея, свидетельствует, что «его бог», который «всегда с ним», – всемогущ, но не благ. «Альтернатива», проповедуемая «хорошим священником», оказывается тавтологией веры мэра и архиерея. Она не имеет отношения ко Христу в той же мере в какой бандитская власть не имеет ничего общего с «общественным договором» Гоббса.

Виктор Пелевин давно ощутил «древлевавилонскую» суть новорусской политии. Со страниц его произведений не сходят «шумеро-аккадские» Мардуки Семеновичи и Энлили Маратовичи – вампиры, сосущие черную кровь земли с названьем кратким Русь. Особенно примечателен финал «Generation П». В известном из истории Вавилона ритуале убийства старого царя и венчания на тайное царство невиртуальной русской власти Вавилен Татарский предстает ипостасью верховного бога Мардука, вступающего в брак с богиней Иштар.

Убежденному либералу Звягинцеву недостает, насколько можно судить по привлекаемым им архетипам культуры, художественного чутья. Освободительный пафос его фильма гасится этосом всевластия господина над бесправным рабом. Мнимая альтернатива книги Иова, предлагаемая режиссером, привела к тому, что обличение власти обернулось ее апофеозом в оруэлловском духе: «Свобода – это рабство». Языческий «фатализм»xxiv героя, который выдается за христианское смирение, выступает оборотной стороной «вавилонской этики» его антагонистов. Вавилон Вавилоном попрать нельзя. Ответ Звягинцева на вызов левиафана не делает нас свободными. Следовательно, – не приближает к истине.

Произведения искусства, прежде всего кино и литературы, заменили в современном мире религию в ее «образцовой» социальной функции. Творцы «вторичных моделирующих систем» обществу ничем не обязаны. Но зрители и читатели, ищут в «вопросах эстетики» этические ответы. Кто ищет – всегда найдет. Художники, зачастую помимо воли, внушают обществу образцы поведения в экстремальных ситуациях.

Циничный Сергей Михалков рассказывал анекдот времен интернациональной помощи, оказанной «ограниченным контингентом» братскому венгерскому народу в 1956 году. Едет машина с советскими военными по Будапешту. С крыши дома в них стреляют. Обозленные солдаты взбегают на чердак и выводят оттуда «снайперов» – девочку лет тринадцати и ее десятилетнего брата. В ходе допроса брат начинает плакать. Девочка ободряет: «Мы сейчас умрем, как герои Молодой Гвардии, как Олег Кошевой и Любовь Шевцова».

Вряд ли венгерская школьница читала культовый роман Александра Фадеева. Скорее, ее впечатлил блокбастер Сергея Герасимова. Киноиндустрия – это влиятельнейший в современном мире генератор образов, согласно которым люди строят свою деятельность. Фильм, претендующий на звание «социального», а «Левиафан», судя по заявлениям Звягинцева, на это претендует, не может удовлетвориться констатацией: «Шеф, усе пропало». Какой «образ будущего» преподносит зрителям пропаганда «вавилонской этики» – сочувственное переложение на киноязык родных осин библейской притчи, где у повелителя отсутствуют какие-либо обязательства, а у подданного нет никаких прав? Пышное слово «теодицея» не может скрыть гнусный смысл «примирения с гнусной российской действительностью» (В.Г. Белинский).

Каким образом европейски мыслящее меньшинство русских людей умудрилось воспринять подсознательную прокламацию покорности в качестве символа сознательного протеста? Почему они идентифицируют себя с униженными, но не оскорбившимися героями «Левиафана»?

Для ответа необходимо обратиться к мифологическим структурам, определяющим наше сознание и поведение. «Нулевым этажом» души является пропповская волшебная сказка. В ней можно выделить две основные стадии. Первая – добывание, кульминацией которой является бой с чудовищем за добычу. В ходе смертного поединка жертвоприношение врага осуществляется ценой самопожертвования. Жертвоприношение – цель. Самопожертвование – средство. Последующая стадия – выживание, чреватое многими опасностями и мучениями возвращение с добычей домой. Один из ведущих религиоведов современности – Вальтер Буркерт считает, что единая структура волшебных сказок во всем ином чрезвычайно отличных народов мира объясняется биологическим субстратом культуры. Поведение крысы, отправляющейся из норы на поиски добычи, повторяет основные ходы, сказочного сюжета, впервые описанного Владимиром Проппом. Этика волшебной сказки состоит в возвращении с добычей домой. На ней основана вся крысиная «народная мудрость», простодушное следование которой столько раз шокировало народолюбивую русскую интеллигенцию, воспитанную на мифе о народе-«богоносце», носителе высших нравственных начал.

По мнению Гоббса, разрушительная крысиная этика может быть усмирена только крупным хищником государства. Власть имущие понимают, что сказочная мораль, подстегивающая эгоизм индивидов, вредит выживанию вида подданных, которыми кормят левиафана. Угроза государственной безопасности устраняется редакцией волшебной сказки. От нее отсекается все лишнее. Остается только поединок подданных «чудовища морского»xxv с «чудищем заморским». Воспитывая у низов патриотическую готовность жертвовать собой, циничные верхи получают возможность распоряжаться добычей, завоеванной ценой массового жертвоприношения. Слуги левиафана пропагандируют героический миф о «защите Отечества». При этом они тщательно искореняют социальную версию героического мифа, в котором народные мстители отбирают награбленное у богатых и раздают добро бедным.

Альтернативой основанному на ненависти мифу жертвоприношения ценой самопожертвования является христианская редакция героического мифа. В мифе самопожертвования ради любви к ближнему, зверство жертвоприношения запрещено. Самопожертвование – трудом, имуществом, свободой, жизнью – из средства становится целью и смыслом. Начало истинно человеческого мифа явлено примерами Прометея и Сократа. Расцвет его связан с Христом, ценой собственной жизни искупившим грехи людей. Самоотверженный подвиг Сына человеческого, с точки зрения прагматичных адептов жертвоприношения, выглядит нелепо. Как выжить в жестоком мире без крепких клыков и когтей? Но заложенный в христианстве беспримесный альтруизм – даю, чтобы дать – обладает обаянием, способным брать верх, как над откровенным эгоизмом волшебной сказки, так и над лицемерием внешнеполитической версии героического мифа.

Получается, что героический миф – это волшебная сказка минус мотив выживания. А христианское самопожертвование – это героический миф минус жертвоприношение. Перед нами три ступени нравственной «пирамиды»: от «частнособственнической» крысиной этики волшебной сказки, через этику хищного «государственника» героического мифа, к истинно человеческой этике христианского самопожертвования. Каждая верхняя ступень образуется из нижележащей путем удаления звериных звеньев этической ДНК.

Иерархия нравственных «ступеней» подобна знаменитой «пирамиде потребностей» Абрахама Маслоу. «Восхождение» идет за счет превозмогания природных слабостей силой духа. На этом подобие не заканчивается. «База» пирамиды Маслоу – физиологические потребности – удовлетворяются на основе этики волшебной сказки. Вторая «ступень» – потребность безопасности – реализуется посредством этики героического мифа. Высшие уровни – потребности самореализации – в оптимальном виде обеспечиваются христианской этикой самопожертвования ради любви к ближнему.

Если сравнить фильмы Быкова, Звягинцева и Хлебникова, то легко заметить, что во всех трех – «вавилонская этика» всевластия «верхов» основана на бесправии «низов». Архетип такой картины мира освящен в книге Иова. Низовые «ответы» в фильмах основаны на различных культурных образцах.

«Долгая счастливая жизнь» представляет ироническую версию героического мифа. Молодой горожанин с символическим именем Александр Сергеевич «идет в народ». Создает сельхозпредприятие в духе трудовых артелей из романа Чернышевского. Агробизнес не приносит ни морального удовлетворения, ни денег. Когда местные власти «наезжают» на Сашу, он сопротивляется лишь «для порядка». Его тошнит от «идиотизма деревенской жизни» (К. Маркс). Тем более что рейдеры обещают «списать» кредит и даже выдать компенсацию. Но народ сельскохозяйственных тружеников молит «хозяина» не бросать их. Они как один клянутся с оружием в руках противостоять угнетателям. Александр Сергеевич, видимо, вдохновленный примером «Дубровского», бросает вызов чудовищу сельской администрации. Ради святой борьбы он даже отказывается от любви к Маше Троекуровой, которая является сотрудником «вертикали власти». Непостоянные народные массы быстро устают бороться и начинают рассасываться. Мотив индивидуального выживания берет верх над общим делом. Когда трехглавый (мент-чиновник-местный «авторитет») Змей Горыныч выходит на нечестный бой, Илья Муромец обнаруживает, что верная дружина испарилась. Александр Сергеевич поднимает по-пушкински бессмысленный и беспощадный индивидуальный бунт. Отрубает все три головы. В ужасе от содеянного возвращается в свою избушку. В этот момент чиновная Маша, разъезжающая по родному бездорожью на веселеньком автомобильчике, решает, что с милым и в шалаше рай. Приезжает к любимому, не ведая, что он сотворил. Но Саша, только что доказавший себе, что он – не тварь дрожащая, понимает – жертвы были напрасны.

«Дурак» – комбинация «Ревизора» и Евангелия. В названии содержится ироническая отсылка к великому роману Достоевского о пришествии, по словам писателя, «князя Христа» в Россию. Герой – сантехник-интеллигент заочно учится в строительном институте. Современный князь Мышкин, столь же блаженный как его предшественник, воспитан трудягой-отцом в духе: «Не укради». Три поколения одной семьи ютятся в «хрущобе». Отец и сын вместе выступают за общее дело – разгоняют юных хулиганов, изнывающих от безделья у подъезда, и в очередной раз ремонтируют сломанную ими скамейку. Мать и жена героя считают своих мужчин дураками, не умеющими «жить как все»: подворовывать на службе, давать взятки ради повышения в должности и т.д. Поздно вечером герой отправляется устранять «протечку». Обнаруживает, что в «человейнике» семейного общежития треснула несущая стена, и многоэтажное здание может рухнуть в любую минуту. Он бросается в ресторан, где чиновничья верхушка отмечает день рождения дамы-мэра. Первое побуждение городской «мамы» – спасать общежитских «детей». Вскоре она осознает, что расселить их некуда. Средства на ремонт и жилищное строительство успешно «освоены» чиновными владельцами особняков. Если начать спасательные работы, поднимется шум. Нагрянут ревизоры, проверки, следствие, суд, Сибирь. По совету бывалого эфэсбэшника «мэрская» Иштар приказывает спрятать концы в воду: убрать свидетелей – сантехника и двух чиновников, выезжавших с ним на «экспертизу». Христа и разбойников везут на Голгофу, которая символически располагается под мостом. На берегу Леты у одного из матерых ворюг просыпается совесть. Он просит палачей отпустить «парнишку». Русские «легионеры» не столь исполнительны, как их римские предшественники. Проявляют милосердие. Герой в панике бежит домой. Садится с женой и малолетним сыном в ветхий «жигуленок», чтобы срочно покинуть ненавидимый прокуратором город. Мать проклинает его за неследование принципу: моя хата с краю. Отец просит прощения, что неправильно воспитал. В ходе бегства в Египет жена поднимает экзистенциальный вопрос: кому следует жертвовать – своей семье или чужим людям? Герой отвечает по-христиански. Выходит из машины, сопровождаемый проклятьями жены. Взбирается по этажам общежития, выгоняя обитателей на улицу. Обойдя все круги коммунального ада, является народу. У входа в аварийное здание его ждет замерзшая, спросонья ничего не понимающая толпа. Хронические алкоголики, матерые рецидивисты и прочие невежливые русские люди, в отличие от древних иудеев, умывших руки вместе с прокуратором, обходятся без посредничества легионеров и рас-пинают Спасителя.

Трагикомедии Хлебникова и Быкова целенаправленно снимают народнический комплекс русской интеллигенции. Реальный народ – никакой не богоносец. Это эгоисты, озабоченные исключительно личным выживанием. В лучшем случае – выживанием своей семьи. Они безразличны к общим интересам. Их мораль – крысиная этика волшебной сказки. Из признания этого деморализующего факта не вытекает справедливость звериных принципов социал-дарвинизма. Несмотря на все разочарования и ужасы, вызванные коммунистической революцией и антикоммунистической Перестройкой, образованный слой обязан жертвенно служить тем самым «ширнармассам», которых безнравственная власть натравливает на «страшно далеких от народа» либералов. Необходимо приложить все силы, чтобы как можно больше «представителей народа» стали людьми. Иначе катастрофа физического небытия нашей страны неминуема.

Интеллигентные герои самопожертвования «Долгой счастливой жизни» и «Дурака» отнюдь не представляются рыцарями без страха и упрека. Однако интерпретация их поведения через west-этику – нехолопские мифологические модели жертвенного служения «общему делу» – вселяет надежду. Подобно герою американской киноклассики, протагонисты картин Хлебникова и Быкова имеют право сказать зрителям: «Я хотя бы попытался».

Фильм Звягинцева не имеет ничего общего с рыцарским поединком героического мифа. Чужд он и христианскому самопожертвованию. Седакова прозорливо отметила, что «низы» «Левиафана» действуют по шаблонам волшебной сказки. Действительно, главный герой вместе со сказочным «помощником» – своим армейским другом, столичным адвокатом – не собираются отстаивать общее дело. Им безразличны интересы жителей северного городка. Товарищи по оружию не вступают в честный бой публичного разоблачения коррумпированного мэра. Путем банального шантажа, решается задача индивидуального выживанияxxvi. Напрасно поклонники Звягинцева усматривают в сюжете картины «борьбу хорошего человека с порочной государственной системой»xxvii. Борьба идет не с «системой», а за свою добычу.

«Положительными» героями движет крысиная этика волшебной сказки. Ее структура, вопреки утверждению Седаковой: «Перед нами антисказка, но при этом соблюдающая структуру волшебной сказки»xxviii, – нарушена. Нарушена в центральном эпизоде стадии добывания – поединке с чудищем обло-озорной городской власти. Герои нашего безжертвенного времени не способны жертвовать собой даже в «шкурном» «сказочном» смысле. Седакова чувствует, что волшебная сказка без готовности отдать жизнь за добычу – это другой фольклорный жанр. Поэтому именует «Левиафан» «антисказкой».

Этика антисказки заключается в том, что добыча должна быть доставлена в нору блочной квартиры ценой чужой жизни. Из структуры волшебной сказки удаляется готовность к самопожертвованию. Остаются жертвоприношение и выживание. Антисказка – это ступень, ведущая с «нулевого» уровня волшебной сказки, в противоположном героическому и христианским мифам направлении – в преисподнюю энтропии.

Это этика уже не крысы, но овцы. Буркерт приводит пример поведения антилоп в африканской саванне. Они мирно пасутся рядом с отдыхающими львами. Проголодавшиеся цари зверей бросаются в погоню за улепетывающим бифштексом. Антилопы бегут до тех пор, пока львы не настигнут неловкую жертву. Стадо тут же останавливается и начинает преспокойно пастись. Жертва принесена. Можно насладиться добычей. В данном случае – временем переваривания львиной пищи, отведенным природой на безопасное пощипывание травки.

Афористичная формулировка травоядной антисказочной этики принадлежит сталинским зэка: «Умри ты сегодня, а я – завтра». Парии ГУЛАГа акцентируют жертвенное средство выживания. Современный чиновный фольклор сосредоточен на заветной цели добычи за чужой счет: «Чтобы у нас все было, и нам за это ничего не было». Вспоминается рука бунюэлевского обаятельного буржуа, скромно тянущаяся за ветчиной во время теракта в ресторане.

Овечий эгоизм антисказки – обратная сторона хищной «вавилонской этики» самовластного Бога книги Иова. Роли господина и раба относительны ступеней социальной лестницы. «Сверху донизу – все рабы» (Н.Г. Чернышевский).

На мой взгляд, «антисказочная» (минус самопожертвование) редакция волшебной сказки, главная причина сопереживания, которое фильм Звягинцева вызывает у высоколобых. Образованный слой эпохи «неисполнения времен» отрекся от жертвенного этоса «служения народу», всегда отличавшего русскую интеллигенцию. В эгоистичных индивидуалистах «Левиафана» сливки «креативного класса» узнают себя. Соревнуясь друг с другом в оригинальных интерпретациях фильма-лауреата, они сдают стандартный «тест Роршаха». Проецируя свое безжертвенное бессознательное, обнаруживают в бесформенных кляксах «антисказочного» сюжета откровения, о которых режиссер не подозревал.

По этой же причине жертвенные «Долгая счастливая жизнь» и «Дурак» вызвали психологическое отторжение. Они удостоились преимущественно снисходительных откликов, причем от тех же рецензентов, которые взахлеб писали о «Левиафане»: «Между “Дураком” и “Левиафаном” разница примерно такая же, как между детской песочницей <…> и космодромом Байконур»xxix. Самопожертвование, по прагматичному мнению безжертвенной постинтеллигенции, – удел исключительно дураков.

Русские либералы возмущаются формально третьим «конституционным» сроком Путина. При этом помалкивают по поводу откровенно нарушающего университетский устав четвертого-пятого-десятого срока своего ректора, декана, завкафедрой. Европейская демократия началась с демократии в европейских университетах. Нашему «европейскому» слою удивительным образом не приходит в голову, что соблюдение прав человека в стране начнется с протеста против «вавилонской этики», царящей внутри ученой корпорации. Ни одна из хитроумных «извилин» мозга нации не дала ответа, почему добиться «честных выборов» во всея Руси «колорадов» и «ватников» проще, чем в отдельно взятом либеральном профессорском коллективе? Профессора мямлят, что тотально антидемократический «режим» не допустит локальной демократии. Подозреваю, что отказ от построения ученой республики «снизу» объясняется иными причинами. Выходить на санкционированный митинг против Путина – страшно, но не опасно. Он, в отличие от ректора, никогда не узнает о твоей борьбе. Поединок же с левиафанствующим академическим начальством чреват жертвой увольнения с работы. Наш образованный класс не в силах принести личную жертву ради общего дела. Мы безответственно уповаем на чудо явления либерального царя, который именным указом установит университетскую автономию в каждом отдельно взятом вузе, уволит «плохих» и назначит «хороших» ученоначальников. Стратегия индивидуального выживания подавляющего числа «премудрых пескарей», именующих себя «русскими европейцами», оставляет нас всех в дураках русского левиафана.

Невиданный успех «социального» фильма Звягинцева – это своеобразный социологический опрос. Он показывает, что покорность «вавилонской» власти, изъявляемая пресловутыми воcемьюдесятью с лишним процентами, во многом порождена этической катастрофой нашего, когда-то интеллигентного, «неагрессивно-послушного» меньшинства.

Автор — доктор исторических наук, директор издательства «Нестор-История»

Примечания

iСедакова О.«Покаяние» и «Левиафан». Интервью для «Гефтера» (вопросы Александра Маркова и Ирины Чечель) // Гефтер. 2015. 28 января.URL: http://gefter.ru/archive/14108.

iiАндрей Звягинцев – Ксении Собчак о победе «Левиафана»: «Никто из официальных лиц не дозвонился до меня и не поздравил» // Дождь. 2015. 15 января. URL: http://tvrain.ru/articles/andrej_zvjagintsev_ksenii_sobchak_o_pobede_leviafana_nikto_iz_ofitsialnyh_lits_ne_dozvonilsja_do_menja_i_ne_pozdravil-380593/.

iiiНиколаев И.Владимир Мединский раскритиковал «Левиафан» Звягинцева за пьянство // Вечерняя Москва. 2014. 24 мая. URL: http://vm.ru/news/2014/05/24/vladimir-medinskij-raskritikoval-leviafan-zvyagintseva-za-pyanstvo-250040.html.

ivОболенский И.«Покаяние» за всех нас // Московский комсомолец. 2014. 30 января.URL: http://www.mk.ru/social/article/2014/01/30/978117-pokayanie-za-vseh-nas.html.

vСедакова О. «Покаяние» и «Левиафан». Интервью для «Гефтера» (вопросы Александра Маркова и Ирины Чечель) // Гефтер. 2015. 28 января.URL: http://gefter.ru/archive/14108.

viСтишова Е. Декалог от Андрея Звягинцева // Искусство кино. 2014. № 7.URL: http://kinoart.ru/archive/2014/07/dekalog-ot-andreya-zvyagintseva.

viiЮсев А.Уда для Медиалевиафана // Рабкор. 2015. 20 января.URL: http://rabkor.ru/culture/movies/2015/01/20/leviathan/.

viiiМатизен В. Андрей Звягинцев: «Что за жизнь...» // Искусство кино. 2014. № 8. URL:http://kinoart.ru/archive/2014/08/andrej-zvyagintsev-chto-za-zhizn.

ixВладимир Мединский о фильме Левиафан. 2014. 10 июня.URL: https://www.youtube.com/watch?v=yvTy-JTpy0E.

xПушкарев И.В городе, где снимали «Левиафан», бизнесмен застрелил мэра, его зама и покончил с собой // Znak.com. 2015. 16 января. URL: http://www.znak.com/moscow/articles/16-01-12-00/103433.html.

xiАндрей Звягинцев – Ксении Собчак о победе «Левиафана»: «Никто из официальных лиц не дозвонился до меня и не поздравил» // Дождь. 2015. 15 января. URL: http://tvrain.ru/articles/andrej_zvjagintsev_ksenii_sobchak_o_pobede_leviafana_nikto_iz_ofitsialnyh_lits_ne_dozvonilsja_do_menja_i_ne_pozdravil-380593/.

xiiСоколова К. Андрей Звягинцев: Сильнейшая реакция ненависти к «Левиафану» — просто нежелание смотреть в зеркало // Сноб. 2015. 17января.URL: http://snob.ru/selected/entry/87969.

xiii Общество раскололось гораздо раньше «Левиафана». Интервью Романа Богословского с Львом Наумовым // Свободная пресса. 2015. 31 января. URL: http://svpressa.ru/culture/article/111323/.

xiv Андрей Звягинцев – Ксении Собчак о победе «Левиафана»: «Никто из официальных лиц не дозвонился до меня и не поздравил» // Дождь. 2015. 15 января. URL: http://tvrain.ru/articles/andrej_zvjagintsev_ksenii_sobchak_o_pobede_leviafana_nikto_iz_ofitsialnyh_lits_ne_dozvonilsja_do_menja_i_ne_pozdravil-380593/.

xv Гоббс // Философия. Энциклопедическимйц словарь. М.: Гардарики, 2004. URL: http://dic.academic.ru/dic.nsf/enc_philosophy/270/%D0%93%D0%9E%D0%91%D0%91%D0%A1

xviКичин В. Звягинцев // Российская газета. 2014. 29 сентября. URL: http://www.rg.ru/2014/09/29/zvyagincev.html.

xviiХорохордин О.Звягинцев как зеркало русской эволюции // Ведомости. 2015. 11 февраля.URL:http://www.vedomosti.ru/opinion/news/39265411/nastoyaschij-leviafan?fullcut.

 

xviiiМатизен В. Андрей Звягинцев: «Что за жизнь...» // Искусство кино. 2014. № 8. URL:http://kinoart.ru/archive/2014/08/andrej-zvyagintsev-chto-za-zhizn.

 

xixЭрлих С. Своевременность жертвы // Новый мир. 2011. № 12. http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2011/12/er12.html.

xx Иов // Электронная еврейская энциклопедия. URL: http://www.eleven.co.il/article/11800.

xxiСедакова О.«Покаяние» и «Левиафан». Интервью для «Гефтера» (вопросы Александра Маркова и Ирины Чечель) // Гефтер. 2015. 28 января.URL: http://gefter.ru/archive/14108.

xxiiВолкова Е.Левиафаниана // Портал Credo.ru. 2015. 23 ноября. URL: http://www.portal-credo.ru/site/?act=news&id=111632&cf.

xxiii Эксклюзивное интервью Андрея Звягинцева // РБК-ТВ. 2015. 17 января. URL: http://rbctv.rbc.ru/archive/ekskluziv/562949993697682.shtml.

xxiv Рондарев А.В поисках утраченной гениальности // Спутник и погром. 2015. 8 февраля. URL: http://sputnikipogrom.com/society/29257/the-genius-lost/.VNZdH_msXHU.

xxv Одно из библейских определений левиафана (Ис. 27:1).

xxviАндрей Портнов о «Левиафане» Звягинцева и деполитизации посредством культуры // Ab Imperio. Блоги. 2015. 21 января. URL: http://net.abimperio.net/node/3358.

xxviiСоколова К. Андрей Звягинцев: Сильнейшая реакция ненависти к «Левиафану» — просто нежелание смотреть в зеркало // Сноб. 2015. 17января.URL: http://snob.ru/selected/entry/87969.

xxviiiСедакова О.«Покаяние» и «Левиафан». Интервью для «Гефтера» (вопросы Александра Маркова и Ирины Чечель) // Гефтер. 2015. 28 января.URL: http://gefter.ru/archive/14108.

xxix Общество раскололось гораздо раньше «Левиафана». Интервью Романа Богословского с Львом Наумовым // Свободная пресса. 2015. 31 января. URL: http://svpressa.ru/culture/article/111323/.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.