29 марта 2024, пятница, 15:32
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

20 октября 2014, 16:00

А.Муравьев. «Есть ли Бог? Взгляд современного человека». 13.10

Алексей Муравьев
Алексей Муравьев
Фото: Азим Шахриар/polit.ru

Мы публикуем сокращенную расшифровку первого авторского семинара историка, филолога и религиоведа Алексея Муравьева из цикла «Есть ли Бог? Взгляд современного человека», который прошел 13 октября 2014 года в здании Библиотеки-читальни имени И.С. Тургенева.

В роли соведущего выступил председатель редакционного совета «Полит.ру» Дмитрий Ицкович.

 

Дмитрий Ицкович:

- Здравствуйте. У нас сегодня первый вечер в некотором цикле, название которого повторять не буду, все видели. Для нас это сильно ответственное дело, которое мы делаем как некоторое просветительское мероприятие, вот билеты продаем, при этом экспериментируем и сами не до конца понимаем, что будет следующим в цикле. Нет, у нас, конечно, есть планы, что будет следующим, мы хотим выйти на некое развернутое повествование. Но семинар в том смысле, что, в отличие от лекции, у него неповторяемая структура, он имеет черты некоторого внутреннего творчества, создание внутри себя повествования, и уж точно в последовательности ваши вопросы и ваша беседа будет иметь принципиальное значение. Он будет развиваться в ту сторону, в которой мы будем чувствовать, так скажем, возрастающее понимание. И, если можно, то телефоны переведите в режим «без звука». И мы работаем так: минут 40-45 – это «про что», и потом беседа – «о чем». Сначала – монолог, потом – полилог.

Алексей Муравьев:

- Добрый день. У нас сегодня первый семинар, и он в некотором смысле экспериментальный. У нас всех есть один большой вопрос. И это не обязательно дословно тот вопрос, который мы вынесли в заглавие нашего семинара, он может звучать по-другому. На этот большой вопрос, о котором мы сейчас будем говорить, у нас во многом утратились способы отвечать. Да и ставить его стало непросто.

С прямого ответа на этот вопрос мы начинать не будем, потому что вопрос почти невозможно прямой, и те, кто хотел получить такой же прямой ответ, торопят события. Тех, кто хочет дослушать и договорить, я хочу пригласить размотать целый клубок разных логических, философских и языковых проблем до конца, до основания.

Итак, первое соображение, которое мне приходит в голову при вопросе: «Есть ли Бог?», - это то, что такой вопрос сам по себе важнее, чем ответ на него. Это кажется абсурдным, но смысл таков: невозможно получить правильный ответ, задав неправильный вопрос. Кажется, что существуют простые вопросы: это бутылка или нет, это стакан или нет? Это просто, когда они касаются вещей, а не общих понятий. По этому поводу я хотел бы вам предложить некоторый мысленный ход. Мы будем говорить не о Боге как субъекте или как объекте, а как о пространстве. То, о чем я буду говорить, – это место Бога. Место того, что мы вкладываем в это понятие, что мы можем к нему прицеплять, чем мы можем его окружать, как мы можем его определять.

Мы будем говорить о некотором важном смысловом и жизненном месте, чтобы понять, есть ли такое место у нас, как оно описывается, занято оно или свободно, оно было ли оно или исчезло. И можно ли это место Бога описать при помощи разного рода внешних – по отношению к нему – научных, логических и других моделей и способов? Но сразу возникает вопрос: почему «есть ли» обозначает место?Основание нашей науки – это Аристотель, основные логические процедуры придумал Аристотель, он же сказал, что надо задавать правильные вопросы, но их число ограничено: кто, где, когда, зачем и т.д. Итак, почему «есть ли» - это место (ποῦ)? Тут надо забыть, что место у нас обозначает locus, обозначает некие координаты. Для меня место – это и резон, и объем понятия, и, условно говоря, "место" в ноосфере, и т.д. и т.п. В классической арабской науке о языке, о словах разведены понятия «калима/логос» и «фикр», общее понятие, слово, в более широком смысле. Возникает подозрение, что само слово "Бог", интуитивно нам понятно, и не нуждается в объяснениях.

Оказывается, это не совсем так. Дело в том, что мы не рефлексируем, мы не смотрим на свой язык снаружи. Мы в нем живем. И поэтому многие базовые понятия - «земля», «небо», «вода» и т.д. - понятны для нас без объяснений. Но любая наука начинается с того, что мы на самом деле, простое - это очень сложное. Или это вообще не так. Сомнение.

 В философии языка существует так называемая «корреспондентская теория истины»: если что-то как-то называется, то оно существует. Если мы называем кошку кошкой, то "автоматически" она существует. Возникает вопрос, как же тогда быть с драконами и прочими чудеснымип персонажами. Они объясняются через мифолого-символическую теорию и пропповскую "волшебную сказку". Поэтому идея Бога в смысле корреспондентской теории истины – если мы что-то называем, то оно есть, и поэтому мы должны мыслить в рамках «либо есть, либо нет», на мой взгляд, бессмысленна. Потому что, как известно, корреспондентская теория истины в логике науки о языке сейчас уступила место теории Патнэма, которая говорит, что существуют речевые акты, в которых реализуется наше внутреннее некоторое знание. Но это знание само по себе возникает не из-за того, что понятие обязательно связано с корреспондентом. Семантическим вкладом имени в высказывание является его референт, объект без какой-либо информации о его свойствах. Единственная функция имени – это обозначить место объекта, о котором что-либо утверждается.

Тогда почему бы нам не поставить вопрос о том, существует ли Бог? Ведь выключить его из культуры мы не можем. В культуре все, что существует, существует либо само по себе, либо в каком-то отношении к нам. Это то, что Кант называл различием между «вещами в себе» и «вещами для нас». И если мы говорим, что Бог существует как «вещь в себе», т.е. как вещь, абсолютно для нас закрытая, которая нам не понятна и к которой мы не можем иметь никакого отношения, то тогда никакой разницы – существует или нет – нет. Потому что он для нас закрыт, и эта тема имеет чисто схоластический смысл в духе парадокс Рассела («Зевс не существует»). Витгенштейн как-то написал, что для человека иметь в виду некоторый объект означает лишь быть помещенным в контекст, который связал бы его с объектом его интенции. Понять место Бога значит стать в контекст этого места.

Если же оказывается, что этот вопрос обозначает, что что-то есть «для», в том числе для нас, то это и есть определение места через нас. И тут надо сразу в сторону сказать, что, с одной стороны, у всех нас есть интуитивное знание о том, что называется в платонической традиции Вышним. И у всех нас оно присутствует в виде базовых рефлексов, внутренних основаниий нашей психики, это чувство Большого, Непонятного и особый вид страха. В свое время Поль Рикёр, французский философ, критикуя Карла Ясперса, говорил, что «определить существование Бога невозможно, доказывать его – бессмысленно, потому что доказанный Бог уже не Бог». Действительно, как только мы начинаем что-то доказывать, а с другой стороны – пытаться обосновать, сразу возникает ложное представление, что мы доказываем объект или внешнюю закономерность. На самом деле, Бог - не объект и не закономерность, по крайней мере, в европейской и в восточной культуре он так не выглядит. Но, как я сказал, за столь сложным словом нужно лезть в какой-то «смысловой карман», поэтому нужно сперва представить себе, как выглядит это слово, это понятие, в нашей культуре и в мировой культуре близкого нам круга.

Бертран Рассел писал, что имена – это сокращенные описания, то есть это такие зашифрованные кусочки кода. Иначе говоря, мы должны расшифровать имя, чтобы понять, что оно обозначает. Но, когда мы пытаемся обратиться к слову «Бог» в нашей культуре, и понять его, возникает два смысловых вектора. Надо помнить, что в логике науки о языке есть два движения от слова к смыслу: экстенсионал и интенсионал.

Экстенсионал – это его контекст, множество также именуемых предметов, а интенсионал – содержание понятия, совокупность признаков. Если мы пытаемся взять слово "бог" само по себе и вытащить каким-то образом его смысл из его этимологии, из его внутренней формы, то мы оказываемся перед очень сложной историей, потому что славянское слово «Бог» восходит к праиндоевропейской основе со значением «даяние чего-то» и «наделение чего-то чем-то» (*bogъ, праиндоевр. *bhag- «наделять»; др.-инд. bhájati, bhájatē «наделяет, делит»). Не случайно в русском языке однокоренное слово – «богатство». С точки зрения интенсионала, "Бог" - это что-то, что мы получаем. Но откуда?

Это важно очень для следующего: если обратиться к другим традициям, то у греческого θεός (теос), которое обычно переводится словоми «Бог» в нашей славяно-греческой традиции, корень, родственный слову «день», «свет». А в семитской традиции – «элохим» или «ил-ум», «ила», «аллаха» - это понятие, связанное с высотой. Как считает Мирча Элиаде, это с небом связано, и суть три понятия места Бога в языковой памяти:

  • наделение чего-то чем-то,
  • идея света дня,
  • идея высоты.

Дальше поиски места я предложу нам продолжить в сторону души человека. В свое время религиовед Рудольф Отто придумал такое понятие, которое назвал «нуминозностью». Что это такое? В своей книге, которая называется «Святое» (Das Heilige) «нуминозностью» Отто назвал некоторый предикат, который обозначает нечто одновременно страшное, возвышенное, непонятное, mysterium tremendum, который вызывает моментальный, импакт, действие, на нашу душу, сердце, наш ум, и который заставляет нас понять, что вот это «что-то» ЕСТЬ и есть куда реальнее, чем эмпирическое пространство. И с точки зрения Отто я хочу предложить нам на этом месте зафиксировать следующий шаг: место Бога – это то, что называется Das Heilige, «святое».

Когда мы говорим «нечто святое», мы обозначаем место Бога. Есть такое выражение: «Нет ничего святого». Или: «Это не троньте, это святое!» Латинские sanctum, sacrum - это понятия, обозначающие нечто страшное, что тронешь, и потом тебе будет плохо. Святое связано со страшным, с тем, что оно каким-то образом включает очень важный механизм воздействия на душу. Это трепетное ощущение знакомо всем, поэтому Отто считал, что оно универсальное, и лично я вполне с ним согласен. Но дальше возникает следующее искушение: представить, что речь идет только о психологии, что нуминозность – это некий комплекс психических реакций. Как я сказал, внутри этого есть страх, из страха, как считал Отто, происходит то, что называется «благоговение», т.е. некое отношение признания величия.  «Благоговение» - термин слишком славянизированный, имеющий слишком много институализированных оттенков: нужно поклониться определенным образом, еще что-то. Но, на самом деле, «благоговение» означает просто «восторг, сопряженный с величайшим уважением». Но сейчас этологи, занимающиеся изучением страхов у животных и у людей, обнаружили такую интересную вещь: страх у людей существует для того, чтобы защищать их от разных бед. Например, человек боится темноты не потому, что сама темнота страшная, а потому, что в темноте на него легче могут напасть разные дикие звери, враги, поэтому примитивный человек боится темноты. Скажем, человек боится каких-то цветов, потому что они сопряжены с разными зверями, которые представляют ему угрозу. Но у высших приматов, и у человека тоже, страх имеет еще один очень важный смысл. Страх существует для его преодоления. Иначе говоря, страх - это тренирующий механизм человека. Человек испытывает страх и учится его преодолевать. Когда он научится его преодолевать, он начинает двигаться дальше, вверх к пониманию. И след преодоленного страха Бога - благоговение.  И поэтому я бы предложил говорить о том, что нуминозность есть преодоление, "разрешение" страха в понятие, которые мы называем благоговением.

***

Итак, место Бога – как я считаю показанным– это то, что мы называем «святое», и у нас есть один к нему подход – через осознание того, что это нечто неприкосновенное, вызывающее благоговение, и поэтому дальше возникает следующий вопрос: если мы выяснили, что мы "останавливаемся" в рефлексии места Бога на благоговении и страхе, потому что страх останавливает и заставляет человека испытывать благоговение, можно ли как-то это святое вообще найти, можно ли эту вещь как-то определить? И вот здесь очень важным является подход Аристотеля, который предложил следующее соображение: для общих понятий мы должны пользоваться разделением на сущность понятия и на его действия. По-гречески сущность или потенция называется «динамис», а действие – это «энергия».

Иначе говоря, в любом предмете мы выделяем то, что он есть вообще, но нас не касается, потому что этот предмет на нас не воздействует, и то, как (и когда) он воздействует. Движение от нас в отношении этого «святого» - это рациональный акт, т.е. наша рациональность, исполнение нашего разума, наших способностей мыслить. И с точки зрения традиционных религий, она есть специально придуманная самим Богом вещь, которая сделана в нас для того, чтобы мы этот путь проделали. Собственно рациональность уже и есть действие, но тут я напомню Декарта, который считал, что сам факт того, что человек мыслит, что он способен обратить свою мысль, является доказательством его существования.

В свое время Эдмунд Гуссерль, основатель феноменологии, писал, что «Бессмысленным видится вопрос о происхождении религии, ибо безрелигиозных народов не обнаружено, то есть человек не бывает «без религии», задачей является выявить некоторую структуру, инвариантную для всех религиозных явлений, их общий смысл, независимо от их положения во времени и в пространстве». И, как писал Гуссерль, для феноменологии сознание человека не отражает мир, а полагает его и придает ему смысл. Смысл мира, независимого от нашего сознания. И вот здесь новый смысл обнаруживает анализ различных эмоционально-душевных форм обращения к этой области, к понятию святого, и неверующий Гуссерль тоже этим заинтересовался. Сюда относится, прежде всего, пресловутое чувство религиозной жажды.

Дело в том, что этой вещи как будто нет, точнее, есть люди, у которых она не выражена. Однако комплексы понятий, связанных с восприятием места Бога тем не менее, есть. Поэтому и «религиозная жажда» в определенной степени вполне объективная вещь, она меряется. Затем есть еще такая важная психологическая и психосоциальная вещь, как чувство недостаточности. Большинство людей осознает, что те действия, структуры, формы, при помощи которых они взаимодействуют с миром, недостаточны как для объяснения, так для оперативного воздействия на окружающее. Поэтому это чувство недостаточности тоже является опознанием гуссерлевской инвариантной структуры.

А второй путь – двунаправленный, это иррациональная встреча. Это путь, который связан с восприятием действия этого «святого», этого поля, на нас. Прежде всего, это такие вещи, как поэзия, мистика, музыка, в том числе к этому частично относится «психическое», в том смысле, в каком мы говорим про интроспекцию, про наше «глядение» внутрь себя. Это тоже подходы к сущности, к ТОМУ, что есть нечто, которое мы называем святым, непонятным, в определенном смысле можем называть его и Богом, и притом оно существует совершенно реально, также реально, как наши мысли и чувства. Но можно ли через иррациональные способы выйти за пределы чувств , что-то как-то определить? Если вы помните, в «Апологии» Сократа есть такой эпизод: Сократ ищет тех, кто бы ему объяснил истину. Грубо говоря, Сократ практически ищет ответ на вопрос: «Есть ли Бог?» И он говорит, что в видит многих прекрасных поэтов, которые в своих сочинениях описали божественные вещи. Захватывает дух, перехватывает горло, и он пошел к ним в надежде получить от них ответ на вопрос, как же все устроено. И выяснил с удивлением, что поэты писать-пишут, но сами ничего про это не понимают. Они говорят, что им в голову приходит, то они и записывают, но объяснить ничего не могут, как оракулы. Поэзия - это встреча, но она слабо рационализируется. С музыкой – то же, что и с поэзией, Бах, например, или знаменное пение попадает в "место Бога", но как и почему – непонятно.

Что касается мистики – здесь сильно сложнее, мистика для нас как подключение к иррациональному закрыта просто потому, что, во-первых, не все имеют мистический доступ, в христианстве, в исламе существует специфическая идея, что, если определенным образом давить и прессинговать свою собственную душевную жизнь, то можно ее додавить до некоего уровня, при котором можно получать мистическое откровение. В буддизме тоже такое есть, но там сложнее. Это так называемая «операционная мистика». В исламе есть такое понятие «зикр» (памятование), которое практикуется у суфийских дервишей, т.е. люди определенным образом ведут свою жизнь, определенным образом мистически танцуют, и у них появляется "подключение" к месту Бога. И, наконец, с психической интроспекцией – это вещь, которая предполагает, что мы можем свою собственную психичность каким-то образом с чем-то связать, т.е. она не на пустом месте возникает. Это связано с тем, что психическое не является продуктом биологии, оно устроено сложнее. И вот это «сильно сложнее» вроде бы и есть связь с "местом", необъяснимым, большим и святым. Эти иррациональные способы не могут объяснить, как устроена связь их связь с местом, как музыка подключается к нему, как поэзия подключается. Они предлагают способ эмпатического погружения.

Исходя из вышесказанного, можно заметить следующее: вне внутренней перспективы Бога определять бессмысленно. Иначе говоря, чтобы искать святое, нам нужно искать его не где-то, а обращаться внутрь.

Дальше идет соображение, которое для меня является очень важным, но оно, очевидно: это "святое", непонятное, загадочное, объясняется только из обращения на себя, на себя и на свою индивидуальность, личность. Это нечто, как сказал бы Кант, «превосходящее личность», являющееся общим для нас всех, но изнутри. Проще говоря, Бог, как абсолютно внешний субъект, есть проекция подмены обращения внутрь обращением вовне, на феномены. Для современного человека все делится на «Я» и «что-то». Субъект и объект. Я и стол, Я и он, Я и они. А для человека архаического "Я" само по себе не так важно, потому что есть нечто большое, частью чего я являюсь. Гражданина античного полиса можно спросить: «Ты кто?». Он ответит: «Я – афинянин»... Чувство внутренней принадлежности, внутренняя сопричастность оказывается единственным способом достичь, понять то искомое нами поле, место.

Европейская философия довольно долго пыталась это место рационализировать. Определить его как некий «икс», который мы можем поставить в одной части уравнения, чтобы выразить другой частью. Многие пытались задавать вопрос: «Можно ли считать, что Бог, Аллах – это нечто, икс, τι, شي?» Но вот, оказывается, что в рамках нашего вопроса это не «нечто», это не объект, это – взаимодействие.

Я обещал вернуться к кантовскому разделению вещей «в себе» и вещей «для чего-то». Совершенно очевидно, что в рамках того, о чем мы говорили, понятие «Бог» нужно определять не как вещь, которая является абсолютно трансцендентной, не вещь, которая закрыта от нас, а как вещь, являющаяся имманентной, т.е. находящуюся внутри, для которой и мы тоже можем определяться как "внутри". В этом смысле можно вспомнить, что говорил Христос о том, что «царствие Божие внутри вас есть», это довольно важная мысль, что вещи, внутри нас находящиеся, и есть путь к пониманию места.

Классическая формулировка восточного христианского мистика Исаака Сирина звучит так: «Спустись к себе в сердце, и там ты найдешь те ступени, по которым ты можешь подняться вверх». Это очень важная мистическая парадигма, зафиксирую ее в следующем соображении: святое, в котором мы ищем понятие «Бог», находится как бы внутри нас. Путь к этому мы получаем через внутренность, и это «как бы» обозначает, что оно не локализовано в нас. Но через себя, через внутреннюю жизнь, мы можем получить доступ к этому понятию.

Далее, средневековые богословы, философы придумали такую дуальность, двойственность: что о Боге можно говорить либо, давая определение, либо, отказываясь определять. Давая определение, значит, объясняя, что Бог – добрый, он – творец, благой, милосердный, хороший, любит людей, мы не понимаем, откуда берутся эти понятия, добрый, хороший, благой и т.д.? И с некоторым ужасом они поняли, что это – проекция человеческой, нашей собственной, социальности, этичности. Если кто-то добрый, то и Бог должен быть добрый, самый добрый. Или кого-то побили, а он в ответ подставляет другую щеку…

Дмитрий Ицкович:

- А злой?

Алексей Муравьев:

- А злой – наоборот. Там с недостатком связано, посложнее, но так же в принципе - проекция. Милосердный – это тот, кто любит всех, жалеет всех. Вот есть человек добрый, любит всех – милосердный. И вот мы проецируем, и оказывается, что все эти понятия, отражают, описывают наши проекции. Тогда эти философы, главные из которых – псевдо-Дионисий, автор знаменитых средневековых Ареопагитских трактатов, сказал: «А давайте, мы будем описывать Бога не через то, что он есть, а через то, что он не есть».

Идея очень простая. Вот у нас здесь есть круг. Чем больше мы описываем поверхность круга, чем больше в нем точек, тем больше мы его расширяем и, расширяя внутреннюю поверхность положительных определений, мы автоматически увеличиваем количество того, что в эти определения не вписывается. То, что находится за границами круга. И тогда они предложили подойти не изнутри круга, а снаружи. Описывать то, чем Бог не является. Бог не является человеком – это простая вещь. Для Средневековых людей очень важным было понятие «сотворенный» - «не сотворенный». Бог не является возникающим. И так далее – Бог не является тем, тем, тем, и, в конце концов, исчерпав логические возможности греческого языка, на котором был написан этот трактат, они пришли к выводу, что Бог не является ничем из того, что мы называем, что мы можем себе представить.

Но, как ни странно, именно это движение по отрицанию, как считал автор трактатов, вводит человека в некий таинственный сумрак, в котором он начинает понимать, получать сверхрациональный доступ к предмету. Отказываясь от определения, человек движется к пониманию. Это очень важный момент, но тут я хотел бы вернуться к моему любимому Аристотелю. Как вы помните, я говорил, что он делит все предметы философского рассуждения на рассуждения о потенции, о том, что они могут, что они представляют собой сами по себе, и об их энергии. Способ, при котором мы двигаемся через себя, есть способ энергийный, способ понимания действия, а не способ описания атрибутов, который оказывается логически дефектным. Он недостаточен. Поэтому место Бога – это не только святость, если говорить философским языком – это энергия. Не определение, не вещь, это – энергия.

Возникает вопрос: каким же образом можно разделить то, что Он, может быть, есть и то, что есть отдельный эффект. Я бы здесь напомнил знаменитый парадокс Чеширского кота, который Бертран Рассел приводит, звучит он примерно так: квантовая система при определенных условиях может повести себя так, как если бы частицы и свойства были бы разделены в пространстве. Другими словами, объект может быть отделен от своих собственных свойств. Для квантового наблюдателя это понятно, мы наблюдаем свойства и на основании их мы заключаем об объекте. В отношении энергий, о которых я говорю, это примерно та же логика. Мы видим энергии, мы по энергиям заключаем об их источнике.

Итак, свойства этого поля, этого места, суть его действия, они должны где-то иметь некую точку приложения. Это точка приложения, есть внутренняя природа человека, его душа, его сердце, именно там место Бога, и любое определение Бога как какого-то места всегда будет иметь некую точку приложения человека.

И под конец я расскажу мою любимую историю. У одного христианского писателя II века, епископа Феофила Антиохийского, был друг. Некий языческий деятель Автолик, Αὐτόλυκος. И этот Автолик спрашивал: «Объясни, пожалуйста, что это за ваш христианский бог, это же пустая идея-то, покажи мне его. Вот у нас есть Зевс, Афина – это статуи. Мы к ним относимся особым образом и т.д., но мы можем их показать. Покажи мне своего бога, чтобы я в него поверил». На это письмо Феофил отвечает: «Я с удовольствием выполню твою просьбу. Но сначала покажи мне своего человека, и я покажу тебе своего бога».

Спасибо.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.