Серия публикаций в поддержку спектакля ProScience Театра «Девяностые: взгляд нормального человека» продолжается коротким интервью с Максимом Кронгаузом. Известный лингвист отвечает на 6 вопросов о языке последнего десятилетия XX века и рассказывает, как полюбил Париж.
Какие неологизмы девяностых вам запомнились больше всего, как ученому и обывателю?
Я когда-то писал о трех лексических волнах, которые обрушились на нас в девяностых: бандитская, гламурная и профессиональная. Наверное, самой колоритной из них была бандитская, тем более что часть этой лексики, почти избавившись от криминального налета, вошла в разговорный обиход. Я имею в виду специфические слова или отдельные значения: «крыша», «наехать», «беспредел», «отморозок»…
Эмоциональная оценка отдельных слов – вещь очень интересная и только на первый взгляд субъективная. Есть слова, которые людей одного типа привлекают, а другого – отталкивают. Например, слово «вау» кто-то ненавидит, а кто-то обожает. Я скорее люблю те слова, которые изучаю, что, впрочем, не значит, что я их все использую в своей речи.
Помимо активного изменения словарного состава, начавшегося после падения железного занавеса, какие процессы происходили в русском языке в девяностые годы?
Изменение лексики всегда заметно. Но не менее важно изменение речевого поведения, в частности, речевого этикета. Мы стали иначе здороваться и прощаться, извиняться и благодарить, причем это выражается не только в появлении новых этикетных формул, но и в самом факте речи, пришедшей на смену молчанию. Например, мы теперь здороваемся с кассиром или продавцом в магазине, чего в позднее советское время обычно не делали. Меняются и другие трудноописываемые вещи, например интонация.
Ваши прогнозы — что станет нормой? Смешенье языков: английского с нижегородским? Или же засилье англицизмов сойдет на нет, подобно галлицизмам XVIII–XIX вв., оставив в русском лишь след из прошедших проверку временем заимствований?
Предсказать развитие языка невозможно, поскольку это в большой степени зависит от внешних причин: экономики, политики, развития новых технологий. Мне кажется, что сегодня наступила некоторая стабилизация, по крайней мере, принципиально новых явлений в языке я не вижу. Но заимствование как процесс продолжается, пусть и не в таких масштабах. И английский язык продолжает занимать исключительное место, оказывая давление на другие языки. Пока я не вижу причин для того, чтобы эта ситуация изменилась.
В девяностые вы пришли сложившимся ученым. Повлияла ли изменчивость политической и экономической среды на вашу работу?
Повлияла очень сильно. Я почувствовал, что теперь многое зависит от меня. Как показало будущее, так и было.
Как развивалась лингвистическая наука России девяностых?
Это был расцвет науки во всех возможных формах: книги, конференции, проекты и семинары. Безденежье казалось временным и преодолимым, а открытие границ во всех смыслах (например, доступ к мировой научной литературе) делало нас богаче и свободнее немедленно и навсегда. Вообще, на какое-то время наступило состояние научной эйфории, но эйфория, увы, длится недолго. Думаю, что она закончилась раньше конца девяностых.
Были какие-нибудь смешные случаи, связанные с открытием границ, государственных и научных?
Первые рабочие поездки заграницу в начале девяностых почти всегда сопровождались какими-то забавными случаями, просто потому что все было непонятно и непривычно. В то время я занимался услугами фотографа в Москве. По-моему, в девяносто третьем я получил приглашение на свою первую научную стажировку, и сразу в Париж. Ощущение свободы и духа приключений переполняло, но как-то ничего, кроме науки, не происходило, и появилось легкое разочарование, что та жизнь вообще-то похожа на нашу. В общем, я слегка заскучал. По Парижу я передвигался исключительно пешком, в основном, в целях экономии, но и потому, что любил ходить. И вот ближе к вечеру, идя через весь Париж из университета в студенческий городок, я вдруг краем глаза заметил, что с балкона второго или третьего этажа на чем-то вроде каната спускается девушка, точнее, ее аккуратно спускают веселые парижане. Стараясь глядеть только прямо, я твердо двигался вперед, но встречи избежать не удалось. Можно ли вас поцеловать? – спросила прекрасная незнакомка, которую я толком даже и не разглядел. Полностью опешив, я все же смог выдавить жалкое «уи», был четырежды расцелован, после чего незнакомка была снова унесена своими друзьями куда-то в небеса.
Видимо, вечеринка, видимо, пари, видимо, с первым встречным. Абсолютно не важно. Я после этого случая полюбил Париж.