29 марта 2024, пятница, 18:57
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

20 июля 2013, 06:00

У нас было великое кино

Евгений Марголит
Евгений Марголит
Фото: seance.ru

Марголит Е.Я. Живые и мёртвое. Заметки к истории советского кино 1920 – 1960-х годов -СПб.:  Мастерская «Сеанс», 2012.

Эпиграфом к этой рецензии я поставил бы слова человека, не имевшего к кинематографу никакого отношения (уговаривали сниматься, но он не хотел) – поэта Александра Башлачева.

«Люди не отвечают себе на вопрос "зачем?", просто бегут от этого вопроса. Потому что стоит только поставить вопрос - зачем?  - и все.  Может оказаться,  что действительно незачем.  Просто незачем, и пора идти домой и задуматься».

 

А сейчас передо мной объемистый – 550 страниц – том по истории советского кино 1920 – 1960-х годов. Почему с 20-х – понятно. Несколько фильмов, которые успели снять в самые первые годы после революции, еще не составляют самобытного явления мировой художественной культуры, «пора становления советского кино – с 1924 по 1936 год» (с. 258). А вот верхняя рамка – почему история упирается в 70-е годы, где же наши любимые «Гараж», «Кин-дза-дза!», «Агония» – конечно, вызывает недоумение у читателя. К этому вопросу мы еще вернемся. Он принципиально важен для правильного понимания книги. А пока представим автора. Евгений Яковлевич Марголит – киновед весьма известный (лауреат разнообразных профессиональных премий), но нетипичный. Типично – что? Что специалист по истории кино является одновременно кинокритиком, театровед – рецензентом спектаклей текущего репертуара етс. И забавно бывает наблюдать, как профессор, читающий вполне достойные лекции о классической литературе, переключается на ХХ1 век. Что ему нравилось в минувшем - и что в настоящем. Точно по формуле «Гомер, Мильтон и Паниковский».  

Е.Я. Марголит может прямо заявить, что «ненавидит нынешнее кино». С такими взглядами, наверное, труднее обустраивать карьеру, зато намного легче заниматься исследовательской работой. Я не киновед, но догадываюсь, что в книге «Живые и мёртвое» содержится много живого непосредственно по профессии, то есть о выразительных средствах кинематографа. Можно приводить цитаты с первых же страниц:

«революционное советское кино начинается не с открытия монтажной эстетики, но с открытия незагримированного…, живого, подвижного человеческого лица в качестве эстетического объекта… Ломаются границы между экраном и залом: вытесняя «королей»  «королев» экрана с густо набеленными лицами и подведёнными глазами, в это пространство врывается человек с улицы» (с.9, 11).

Впрочем, о специальных вопросах судить не уполномочен, и из 720 советских фильмов, которые фигурируют в книге, мне знакомы далеко не все.  Оцениваю работу Е.Я. Марголита со своей исторической колокольни. Хотя с нее тоже можно разглядеть много интересного.

Ведь кино – не частное самовыражение на кухне, а отрасль с огромным бюджетом, и афоризм В.И. Ленина про «важнейшее из всех искусств» применим не только к СССР, но и к Голливуду, и вообще к любой стране, которая в ХХ столетии претендовала на то, чтобы самой определять свою судьбу. Собственный кинематограф – такой же атрибут суверенитета, как ядерное оружие. Между прочим, у Марголита приводится продолжение ленинской мысли.

«Специально обратить внимание на организацию кинотеатров в деревнях и на Востоке, где они являются новинками и где поэтому наша пропаганда будет особенно успешной» (с. 11)

По мнению автора (с которым трудно не согласиться), опора на массу носителей традиционного общинного сознания предопределила многие характерные черты советского кино.

Хорошо это или плохо?

Для начала, это закономерно.

Казалось бы, именно такой (спокойный и объективный) подход к событиям и героям далекого прошлого должен быть само собою разумеющимся в научной литературе. Но те работы про советское кино, которые мне приходилось читать, выдержаны, как правило, в несколько ином стиле. И логика их такова.  История кино в СССР подаётся через противостояние творческих личностей с «тоталитарным режимом», причём гонимыми оказываются и мэтры, которые принадлежали уже не столько к «прослойке интеллигенции», сколько к номенклатуре, причем высшей (нетрудно сопоставить уровень жизни столичной кинематографической элиты и членов какого-нибудь провинциального обкома партии).

Театр абсурда  сразу по нескольким сюжетным линиям: во-первых, государство почему-то всё время боролось с теми, кого само же вознесло и щедро профинансировало (а ля «борьба царя с боярством» ); во-вторых, в условиях, когда режиссерам постоянно мешали работать, они, тем не менее, создавали выдающиеся произведения, причем в большом количестве; наконец, самое смешное: как только цепи «тоталитаризма» перестали сковывать творческую личность, личность перестала быть творческой и превратилась в «креативную».

Последнее обстоятельство и составляет реальную (вненаучную) основу подобной историографии. Ужасы Советской власти (реальные и мнимые) нужно нагромождать большими кучами именно для того, чтобы прикрыть и оправдать то, что пришло ей на смену. В данном случае -  глубокий упадок кинематографа, не преодоленный до сих пор. Для преодоления нужно осмысления. А его не будет, пока в качестве науки предлагается такое:Глянцевая эстетика” почти безраздельно господствует в голливудской продукции последних десятилетий, независимо от жанра, и становится отличительной чертой качественного дорогостоящего кино. Присоединяясь к этой могучей волне мейнстрима, отечественные авторы нового поколения могут в какой-то степени рассчитывать на интерес той аудитории, которая способна заполнить дорогостоящие столичные кинотеатры.

 
Евгений Марголит

Не будучи сам бенефициарием «могучей волны», Марголит может позволить себе не писать глупостей про глянец как признак качества, и прошлое он реконструирует в соответствии с объективной логикой исторического процесса, как она представлена в источниках своего времени (из которых важнейшим для автора является кино).

«Оба эти явления (кино и государство – И.С.) растут… из одного корня. У них одна задача, она же и предмет – кардинальное преобразование мира на разумных и справедливых началах… И рассматривают друг друга обе стороны как партнеры… В конечном счёте советское кино в этом смысле действительно партийно (здесь и далее - выделено автором монографии – И.С.) – от «Броненосца «Потёмкин» и «Звенигоры» («Моя фильма – большевистская фильма», - гордо заявлял Довженко) до «Обыкновенного фашизма» и «Комиссара» (с. 8, 14).

Напомним современным читателям, что партийность - это осознанная классовость.

Далее приведены слова Г. М. Козинцева: «Соцзаказ» был чем-то вроде клятвы на Воробьёвых горах. Что могло быть более прекрасного, чем трудиться для заказа? Вы скажете: как-то это уж все это слишком прозаично. Но всё зависит от заказа. Перевернуть вселенную!» (с. 29)

Так мы возвращаемся к главному вопросу «зачем?» Ради чего снималась картина? Почему государство (скажем прямо, небогатое) вкладывало в неё деньги? Чем картина привлекала зрителей – и не абстрактных людей вообще, а жителей конкретной страны в конкретную эпоху?

На примере «Чапаева» это хорошо показано в книге. «Организовать можно кассовый успех – восхищенную любовь с перехваченным горлом организовать невозможно. А именно на этом чувстве к «Чапаеву» и вправду объединилась, сроднилась сразу по выходе вся – без преувеличения! – страна, от Первого зрителя до сосланного им в том же 1934 –м опального поэта» (стихотворный отзыв Осипа Мандельштама прилагается (с. 157)

«Практически вся страна… оплакивает смерть Чапаева как личную трагедию» (с. 186).

«Коммунизм», «капитал», «эксплуатация» для этого героя – понятия, смысл которых ему неясен, и потому они для него чистая условность (как произносит он в своей речи: «Супротив ксплотации, супротив капиталу (пауза) разного!») Но абсолютной, безусловной – всеобнимающей и  всеопределяющей – реальностью и для героя, и для авторов является исторический слом-переворот, именуемой революцией. Ибо она открывает для человека новое пространство, преобразующее его, - пространство, в котором возникают и реализуются те возможности, те социальные роли человека, о которых он ранее и не подозревал. Будь то превращение полуграмотного фельдфебеля, недавнего пастуха из чувашской деревни в победоносного полководца – или юношей с географических и социальных окраин бывшей империи в создателей «важнейшего из искусств» нового мира» (с. 158).

«Всеобнимающее» советского кинематографа рассматривается Е.Я. Марголитом как явление религиозное.

Это может показаться странным в контексте «борьбы с духовной сивухой», которой занимались революционеры в прошлые эпохи, и до сих пор забавляются их промотавшиеся наследники (гг. «левенькие»).  Классическое определение религии состоит из двух пунктов: «вера в сверхъестественную силу и культовые действия - неотъемлемые элементы всякой религии, не существующие друг без друга». Однако, применяя его на практике, мы сталкиваемся с некоторыми трудностями. Связаны они, в первую очередь, с толкованием прилагательного «сверхъестественный». Совершенно реальные обстоятельства могут субъективно восприниматься как сверхъестественные и побуждать  к действиям, таким же разумным, как первобытный магический ритуал. Да, в основе того коммунизма, который пытались построить в СССР - вполне рациональный анализ общественных отношений. С авторами можно не соглашаться, но нельзя отрицать, что работали они на уровне передовой науки своего времени. Однако российские (а потом китайские, вьетнамские и пр.) рабочие и крестьяне, участвуя в революции, были, в большинстве своем, безмерно далеки от ее научного обоснования. См. выше: «Супротив ксплотации, супротив капиталу разного!» Они воспринимали происходящее с «религиозным энтузиазмом» (формулировка Марии Спиридоновой).

В ходе строительства нового общества этот фактор не только не ослабевал, но, наоборот, становился более заметным, хотя бы уже потому, что реальность самым принципиальным образом расходилась с теорией. То есть, становилась непознаваемой, а человек перед ней – беспомощным. Классическая питательная среда для религиозного культа.

Что мы и видим на экране, причем в разные десятилетия и в разных фильмах, снятых разными мастерами. «…Театральная помпезность Большого стиля, чья очевидная знаковость – будь то в выборе актера, драматургической расстановке фигур, жесте персонажа или композиции кадра – восходит, по сути, к ритуально-обрядовому действу» (с. 391).  «Если бы вы верили в своего аллаха, как я верю в революцию!» - в отчаянии кричит своему взбунтовавшемуся и ушедшему к басмачам отряду командир-герой «Седьмой пули» - и возвращает таки соратников силой своей веры» (с. 514). «Избранный ими путь приводит, как правило, на самый верх – в Кремль – на трибуну ли съезда, в кабинет ли Вождя, не важно. Важна сакральность этой конечной точки, осененной присутствием Вождя…, которое приобщает к лику святых и наших героев, делая их воплощением нового совершенства…» (с. 479). «Фактически на экране развертывается новая идеологически выдержанная версия праздника Страшного суда, сулящего праведникам – трудящимся вечное блаженство в масштабах уже не только Советского Союза, но и всего мира. «Эх, посмотреть бы на Советский Союз после хорошей большой войны, республик этак из сорока!» - мечтает с трибуны главный герой классического фильма «Великий гражданин» (1937 – 1939)» (с. 254). И т.д. Используемая терминология: «лики святых», «ритуально – обрядовый», «религия интернационализма» (с. 462)  - на мой взгляд, полностью соответствует предмету описания. В книге показано, как «коллективистская утопия» (с. 17) коммунизма, с одной стороны, уходит корнями в языческую архаику (с. 12, 15, 402), а с другой стороны – сближается с христианством. Автор цитирует старую рецензию Л. Аннинского на фильм «Первороссияне»:  «В фильме нагнетается мысль о мученичестве, подвижничестве, почти Голгофе коммунаров» - и добавляет от себя: «разумеется, мотив Голгофы тут один из важнейших без всякого почти» (с. 516). Получается, что коммунизм, вопреки собственным идеологическим установкам, наследует многое из христианской традиции, которая «лежит в основе европейской гуманистической культуры» (с. 331), и именно по этому признаку он противопоставлен нацизму (с. 332 – 334).

Но «вcему есть срок, есть время всякому делу под небом».

«Пафос революционной идеи» был в конце концов растрачен и обращен бюрократией в анекдот. Вера умерла. В этой новой общественной ситуации «попытки советского кинематографа увидеть в официальном государственном идеале черты «Мы» - безрезультатны… Осознание этого окончательно разводит в разные стороны Советское государство и кинематограф. Теперь становится ясно, что различны не только их цели, но и предметы.  В результате, по крайней мере, с середины 1970-х годов, кинематограф СССР можно рассматривать не как советский, но как постсоветский. И потому данный период уже оказывается за пределами сюжета предлагаемой книги» (с. 18).

Вот эту датировку – середина 1970-х – я бы выделил в тексте изо всех сил. Только не красным, а траурным черным, в рамочку поместил бы соответствующую. Потому что на указанном Е.Я. Марголитом рубеже удивительным образом  сходятся авторы, занимающиеся самыми разными сюжетами советской истории. Именно на 70-е годы приходится водораздел между двумя направлениями неподцензурной и внегосударственной (в отличие от кино) народной «магнитофонной культуры», между бардовской песней и советской рок-музыкой - с принципиальным изменением настроения, от «цельности и определенности даже в трагических ситуациях» к «самоуничижительной иронии»  и глубокому отчаянию (см. в книге автора этих строк: Прекрасный дилетант. М., Леан, 1999, с. 206). Ср. у Марголита про кино 70-х: «привычный мир начинает восприниматься как чужой» (с. 475). Схожие процессы - в литературе, в театральном искусстве (например, эволюция любимовской Таганки). Конечно, всё это – сферы художественные и потому взаимосвязанные. Но аккурат на 1975 г. пришелся окончательный переход ко всеобщему среднему образованию – разрушительная инициатива Л.И. Брежнева, которой образование было  законодательно отделено от реальных потребностей экономики и санкционирована выдача ничем не обеспеченных аттестатов. Движение отрасли под уклон – к Ливанову и Ко - начинается именно отсюда.

 В монографии Г.М. Ивановой «На пороге "государства всеобщего благосостояния". Социальная политика в СССР (середина 1950-х - начало 1970-х годов)» (М.: ИРИ РАН, 2011) показано, как к концу этого периода ресурсы для повышения благосостояния оказались исчерпаны: неуклонный рост товаров и услуг, розничные цены на которые дотировались из бюджета, как по ассортименту, так и по размерам дотаций привел к тому, что «дотационное финансирование из средства реализации целенаправленной политики превращалось в средство компенсации недостатков хозяйственного расчета'', а экономика начала разваливаться под бременем социальных программ, слишком обширных и не слишком рациональных в исполнении.

Что за несущая конструкции сломалась тогда – та, на которую опирались одновременно торговля, школа и искусство?

 
Евгений Марголит

Работа Е.Я. Марголита намечает еще целый ряд перспективных направлений для исследования. Характер героя, которому для народной любви, по мнению автора, необходимы  «неправильные» черты, «эксцентрическая многомерность» (с. 192).  Возрастной фактор в кино: «в революционные периоды ребенок притязает на право выстраивать мир по своим законам, стать в центре его» (с. 33), «ребенок-герой как основная ипостась нового, тотально социализованного человека» (с. 408), «ни у кого из героев-идеалистов в этих фильмах нет детей… Единственное исключение – «Комиссар» - нагляднейшим образом подтверждает общее правило» (с. 509). Полагаю, эти комментарии на полях советского кинематографа представляют не только архивный интерес – в свете нарочитой  инфантилизации голливудской продукции (главный жанр – детская сказка про волшебников и чудовищ).  Наконец, в книге не раскрыта и выпадающая за ее хронологические рамки проблема «постсоветского» кино конца 70-х – 80-х годов – что это за явление, какие силы поддерживали в нем творческую жизнь и способность создавать шедевры в течение довольно долгого «периода дожития»?

Заявленная периодизация требует внятного ответа на этот вопрос.

К сожалению, многое в книге только намечено. Главный ее недостаток – тот же, что у подавляющего большинства современных гуманитарных публикаций. Сдавая книгу в печать, люди так спешат, как будто их подгоняет воздушная тревога. Не буду воспроизводить отдельные фразы, которые должен был бы исправить редактор (ведь сама эта профессия – такой же пережиток «тоталитаризма», как благородный герой на экране). Но есть недостатки структурные и методологические. Трудно понять, почему одним фильмам уделено значительно (несопоставимо) больше внимания, чем другим, ничуть не менее (а то и намного более) знаменитым. То есть, понимать-то я понимаю: книга, как водится, собрана из статей. Но в результате аргументация оказывается уязвимой. Автора всегда можно обвинить в субъективном подходе и на этом основании отвергнуть его выводы. Даже там, где он прав.

В порядке конструктивной критики – с прицелом на то, что работа будет продолжена – позволю себе обратить внимание на двух исследователей, столкнувшихся со схожими проблемами – доказательного искусствоведения (по аналогии с доказательной медициной). Можно ли обеспечить строгую объективность при рассмотрении такой субъективной материи, как художественное творчество? Одна монография имеет прямое отношение к кино: “Трансформация образа России на западном экране” А.В. Федорова, который от рецензирования конкретных фильмов сразу переходит к отраслевой статистике: 830 картин, в которых выделяются стереотипы, типичные черты характера персонажей, их образа жизни, даже пейзажа.

Вторая книга написана вообще археологом. Специалисту по доколумбовой Америке Ю.Е. Березкину пришла в голову плодотворная идея – дополнить данные археологии, лингвистики и генетики  источниками, по сути, филологическими – мифологией и фольклором тех народов, происхождение которых надо проследить. Но подход его ближе к естественнонаучному: классификация строится на основе компьютерной обработки «распределения 1020 мотивов по 154 ареалам Америки». Возможно, этот опыт пригодится в дальнейшей работе над историей кино, которое мы потеряли.

А пока честно признаюсь: рад тому, что есть. О киноискусстве СССР и запечатленной в нём великой мечте вдруг вышла книга, которую можно читать с интересом и обсуждать всерьез (а не в жанре фельетона). Может быть, появится и кино, сопоставимое с советским.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.