Уголовное следствие в России: теория и практика

Мы публикуем текст лекции магистра права Гамбургского университета (LL.M. Universität Hamburg), научного сотрудника Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге Марии Шклярук, прочитанной 21 июня 2012 года в клубе ZaVtra (ПирОГИ на Сретенке) в рамках проекта «Публичные лекции Полит.ру».

«Публичные лекции "Полит.ру"» проводятся при поддержке:

Российская венчурная компания

Текст лекции

Добрый день! Меня достаточно представили, мою научную деятельность. Кратко скажу еще, чем я занималась раньше. Я в 2001-м году закончила университет МВД, после чего работала оперативником в Управлении по борьбе с организованной преступностью, потом работала государственным обвинителем в прокуратуре, потом следователем, старшим следователем в прокуратуре. Потом заместителем руководителя следственного отдела, когда был создан Следственный комитет при Прокуратуре Российской Федерации. И, в целом, все это вместе заняло около 10 лет моей, так сказать, работы, которую я прервала, потом уволилась и поехала учиться в Гамбург. И в настоящее время занимаюсь научной деятельностью в Институте проблем правоприменения. Но еще в прошлом октябре я работала в Следственном комитете.

То, о чем я буду рассказывать, - это то, что, я считаю, достаточно важно для людей, которые пытаются составить себе представление и о том, что происходит у нас в стране, и, скажем так, и те вещи, которые, в общем-то, любой образованный человек должен более или менее себе представлять, если он может, а у нас в стране, в любой другой стране, любой человек может столкнуться со следствием, оказавшись свидетелем, оказавшись понятым, оказавшись, не дай Бог, обвиняемым или потерпевшим.

Очень часто и в статьях журналистов, и просто в мнениях людей, когда они обсуждают какие-то новости, мне приходится сталкиваться с тем, что люди выносят суждения, не зная даже того, как на самом деле должны действовать следователи, и как у нас в стране вообще идет процесс следствия, что вообще такое следствие, чем оно отличается от оперативной деятельности, как это все регулируется. А я считаю очень важным, что прежде, чем делать выводы о том, что хорошо и что плохо, надо вообще понимать как оно есть на самом деле, как оно написано у нас в законе. Сразу скажу, что с моей точки зрения закон, который у нас есть и про который я сегодня буду рассказывать, неплохой. Он не самый худший изо всех существующих в мире и, в общем, для нашей системы и для нашей страны он достаточно интересен, достаточно применим на практике. Другой вопрос, что очень часто люди просто не знают его положений, и именно из-за этого часто возникают какие-то проблемы или недопонимания, в том числе, со следственными органами.

Поэтому о чем именно мы будем сегодня разговаривать?

Когда мы говорим о преступлении, необходимо понимать, что, во-первых, бывает преступление, а бывает правонарушение. Вы видите – оно отчёркнуто у нас такой чертой. Правонарушение – это несерьезное нарушение, скажем так, общественного порядка. Это и мелкое хулиганство, и, скажем, неповиновение законным требованиям сотрудника милиции. Может быть, там, незаконная порубка дерева у себя во дворе или нарушение правил дорожного движения. Это все несерьезные правонарушения, которые обычно заканчиваются или штрафом, или кратковременным арестом. И, как правило, это не оставляет для человека никаких неблагоприятных последствий в будущем. В принципе, это такое достаточно массовое явление.

Куда хуже во всем мире является, признается так называемое преступление. Это то, что, считается, в обществе категорически нельзя делать, за что должно быть суровое наказание государства, влекущее серьезные последствия для человека в любом случае.

Ну, вот, примерно таким разграничением будет, наверное: одно дело - просто не выполнить требования сотрудника милиции, а другое дело – в ответ на это требование ударить сотрудника милиции, еще подняв какую-нибудь палку, и, так сказать, применить… Вот это то, что называется применение насилия. Это будет преступлением в другой стране - и у нас тоже. И будет караться уже как преступление.

Ну, наиболее известный пример преступления - это, конечно же, убийство. Наверное, все это тоже знают, и, наверное, нет такой страны в мире, где убийство не признается преступлением.

С преступлением можно взаимодействовать, и взаимодействуют с ним люди, которые этим занимаются, несколькими способами. Вот здесь вы можете их видеть. Первое, что есть, - это оперативно-розыскная деятельность. Ею занимаются оперативники. И задача оперативно-розыскной деятельности, которой учат в университетах МВД и в Средней школе милиции в основном - это раскрыть преступление, а именно: установить, кто его совершил; это предупредить преступление; это, в том числе, заниматься немного профилактикой преступления. Может быть, зная о лицах, которые склонны к преступной деятельности, не допустить, чтобы они совершали преступление. Это все отнесено к оперативно-розыскной деятельности. Вот есть закон об оперативно-розыскной деятельности. Именно там регламентируется, что такое скрытое наблюдение, например, что такое опрос каких-нибудь очевидцев, что такое тайное прослушивание телефонных переговоров и так далее, что такое оперативный эксперимент. Это все не относится к категории каких-то понятий следствия. Это вот именно так называемая оперативно-розыскная деятельность, ОРД, которая достаточно часто осуществляется негласно, но есть и какая-то гласная ее часть.

Дальше есть криминалистика (как наука очень развитая у нас в стране). Это наука о том, как именно расследовать преступление, если оно произошло. Это именно тот раздел (это тоже наука, тоже учебники, это тоже учебный предмет), где написано, что делать, если труп с ножевым ранением, а что делать, если он с огнестрельным? Какие бывают версии? То есть типичные версии, которые можно выдвинуть на месте происшествия. Как правильно это место происшествия осматривать? Что именно нужно делать со следами, которые обнаружены на месте преступления? Как технически их изъять? Как затем по ним технически правильно провести экспертизу? Как совпадают следы пальцев, вот эти все, например, папиллярные узоры – это все наука криминалистика. Это некое знание, которое мы получаем, работая с преступлением. Как правильно допрашивать? Какие вопросы целесообразно задавать при допросе? Это все делает наука криминалистика.

А дальше мы подходим к тому, что имеет самое главное значение для следователя (и гораздо больше, чем, собственно говоря, криминалистика как наука), – это уголовный процесс. Это категория правовая. Это значит, что занимаются ею юристы. И это, что самое простое, как можно сказать, это правила игры: для следователя, для суда, для адвоката, для всех, кто там участвует. Если сравнивать с футболом, там тоже есть определенные правила, и нарушение этих правил ведет в футболе к наказаниям, а в уголовном процессе ведет к совершенно другим последствиям, о которых я чуть дальше скажу.

Так вот, уголовный процесс требует и устанавливает правила для следователя: как именно он должен действовать, чтобы доказать, что было преступление, что именно обвиняемый его совершил, а также рассказывает о том, как может защищаться обвиняемый, какие у него есть права, что может делать следователь, а что нет.

Кратко о том, что уголовное право у нас есть, условно говоря, двух видов. Первое - это уголовное право , так сказать, материальное право, которое регламентирует, что такое преступление. Регламентируется оно Уголовным кодексом Российской Федерации. Только в Уголовном кодексе в России написано, что является преступлением. Никакой другой нормативный акт, кроме Уголовного кодекса, УК РФ, как это называют, не может это устанавливать. Примерно 250 статей в Уголовном кодексе содержат перечень того, что нельзя делать. Первые из них убийства, а последние – преступления против мира и безопасности всего человечества. То есть там есть все: и геноцид, и незаконная порубка кустарников в больших размерах, и фальсификация доказательств в уголовном процессе как преступление, и кража, и мошенничество, и все, что угодно.

Я всегда советую ради интереса хотя бы прочитать оглавление Уголовного кодекса, начиная со 105-й статьи, и составить представление о том, насколько многообразно все то, что у нас признается преступлением.

Дальше – это область права, которая регулирует, как осуществляется уголовное расследование, если что-то из того, что запрещено Уголовным кодексом, произошло. Регламентируется это Уголовно-процессуальным кодексом Российской Федерации, УПК РФ, и в этом кодексе установлены те самые правила и нормы, которые обязательны для всех следователей, которые у нас есть в стране. Дальше я скажу, сколько их, и какие разные они бывают. Но вот сейчас важно запомнить, что, как говорится, у нас всего два закона, которые имеют к этому отношение, - Уголовный кодекс и Уголовно-процессуальный кодекс.

Отдельно - то, что вы видите внизу, – это то, что в сферу уголовного права не входит. Это та самая оперативно-розыскная деятельность, которой в большей степени у нас занимается полиция - это ее основное как бы направление деятельности. Частично им занимаются оперативники ФСБ и частично занимаются оперативники Госнаркоконтроля.

Оперативно-розыскная деятельность не регулируется Уголовно-процессуальным кодексом. Она регулируется только законом об оперативно-розыскной деятельности. Поэтому большей частью я ее упоминать не буду. И есть маленький кусочек, который интересен, может быть, специалистам, и в рамках одной лекции про это, конечно, рассказать нельзя, - это то, как результаты оперативно-розыскной деятельности все-таки могут оказаться в уголовном деле. Так называемый процесс легализации результатов оперативно-розыскной деятельности. Я просто упомяну, что такая возможность есть, но большая часть результатов ОРД не попадает в уголовное дело.

И вот еще кратенько про то, почему это имеет значение, что такое для юристов правила, которые установлены в УПК. Юрист, а в первую очередь следователь, мыслит (должен мыслить, скажем так) не просто категориями объективной реальности. Вот я вижу, условно говоря, труп на месте происшествия, значит, что-то произошло. Следователь должен понимать - и, как правило, понимает, - что для оценки его работы и вообще для всего, что будет оценено потом прокурором и судом, имеет значение только то, что есть в уголовном деле. Это различные документы, показания и прочее, о чем я дальше скажу, но, главное, это все вместе объединено одним словом «доказательство».

Доказательство – это то, что добывают следователи. И именно они сформируют, условно говоря, картину мира, картину о событии, которое произошло, и именно то, что было и будет оценено.

Самый простой пример, который я приведу. Предположим, есть нож. Нож со следами крови, найденный на месте происшествия, с отпечатками пальцев, которые принадлежат конкретному человеку. И больше ничего, собственно говоря, что свидетельствовало бы, что человек виновен в преступлении, нет.

Рассмотрим два варианта. Первый - вот у нас лежит, условно говоря, этот нож, и к нему есть все документы, которые по УПК должны были быть составлены. Есть протокол осмотра места происшествия, где написано, как именно этот нож был обнаружен, как он был изъят, как он был упакован. Дальше есть правильная сопроводительная о том, куда он был направлен; что с ним дальше произошло; как вскрывали упаковку; как изымали следы с него с пальцев; что делали с кровью; как дальше этот нож был обратно упакован; как он дальше был осмотрен, признан вещественным доказательством; как пришли заключения экспертов о том, что это кровь потерпевшего и пальцы обвиняемого.

И вот теперь, представьте, что все хорошо. То есть все эти документы есть, и нигде при этом правила УПК не были нарушены, этот нож – вот он есть здесь, и он есть - для следователя, для прокурора и для суда.

А теперь представим, что следователь на одном из этих этапов допустил какое-либо нарушение. Неправильно записал, сделал это без присутствия понятых, не разъяснил эксперту, там, права и обязанности, которые должны быть разъяснены. Любое из этих нарушений приведет к тому, что доказательство будет получено с нарушением УПК, а, значит, оно перестает существовать.

Нож никуда не теряется - он по-прежнему лежит. Но в уголовном деле нет ни отпечатков пальцев, принадлежащих обвиняемому, ни крови, принадлежащей потерпевшему, ни этого ножа как такового. После этого вы сами понимаете, какие последствия могут быть. И обвиняемый будет оправдан - или просто он будет отпущен за недоказанностью. Вот это нужно понимать - что для следователя вот эта вот книжка УПК и правила, которые написаны там, определяют все его действия. Каждый следователь за день раз 10-15 может посмотреть эту книжку, которую знает почти наизусть, чтобы проверить, что он все делает правильно. И вот как бы значение, которое имеют эти доказательства.

Я понимаю, что схема большая, но, тем не менее, давайте в ней разбираться. Это схема, которую, наверное, имеет смысл понимать: это о том, кто у нас вообще, условно говоря, относится к правоохранительной системе и имеет дело с преступлениями так или иначе. Слева вы видите следственные органы, которые у нас есть в стране. Вот сосредоточимся сейчас на этой части.

Первое – Следственный комитет Российской Федерации. В настоящее время подчинен президенту. Раньше исторически это была часть прокуратуры. То есть находились следователи в составе прокуратуры. И вот с 2007 года они были разделены. С 2011 года это стала самостоятельная структура. Вот у нас есть Следственный комитет Российской Федерации.

Дальше есть следственные органы Министерства внутренних дел Российской Федерации. Как правило, они называются следственные органы при ОВД, Следственное управление при Управлении внутренних дел и Главное следственное управление в составе МВД.

Дальше есть следователи в Федеральной службе безопасности Российской Федерации и следователи Госнаркоконтроля.

Для всех этих следователей правила УПК одинаковые, напоминаю я. То есть никакой разницы, где работает следователь, для формальных правил - как он должен действовать, нет. Разница есть в том, по каким преступлениям ему разрешено работать. Это так называемая подследственность, которая регулируется в статье 151-й УПК. И вот здесь можно видеть как бы историческое разделение, которое есть у нас в стране. Кто чем занимается?

Следственный комитет Российской Федерации унаследовал подследственность от прокурорского следствия и занимается убийствами, изнасилованиями, преступлениями против конституционных прав граждан, коррупционными преступлениями, а также любыми другими преступлениями, если прокурор посчитает, что дело имело общественный резонанс или просто имеет значение, чтобы оно расследовалось в другом следственном органе, может передать уголовное дело для расследования в Следственный комитет Российской Федерации.

Дальше есть следственные органы МВД России. Они расследуют 80 процентов всех преступлений в стране. Основную часть составляют кражи, мошенничества, разбои – то есть такая, скажем, насильственная или ненасильственная преступность, связанная с хищениями чужого имущества, так или иначе. Насильственные преступления, которые не повлекли смерть, и экономические преступления, традиционно большей частью расследовались следственными органами МВД. Последние несколько лет есть постепенная тенденция, что некоторые экономические преступления передаются в Следственный комитет целыми группами. Это налоговые преступления были отданы в 2011 году, это часть по рейдерству так называемому - тоже были переданы для расследования в Следственный комитет.

Возможно, исторически это связано с тем, что еще следствие при прокуратуре всегда считалось более, скажем так, качественным следствием - в связи с тем, что меньше дел расследуется, соответственно, следователь имеет больше времени работать с каждым конкретным в уголовном делом, в отличие от следственных органов МВД, где очень много дел находится в производстве, и дела часто бывают не очень сложные, и ими, условно говоря, из-за большой нагрузки сами дела расследовались более просто, чем это традиционно требовалось от следователей прокуратуры.

Ну, со следователями ФСБ России, я думаю, здесь понятно. Они занимаются терроризмом и шпионажем. Дел у них не очень много.

Следователи Госнаркоконтроля расследуют дела, связанные с незаконным оборотом наркотиков.

Чтобы еще раз закрепить: следователь руководствуется только УПК, никакие другие законы для него значения не имеют, и, по нашему УПК, так или иначе, считается процессуально-независимой фигурой. То есть следователь, с известными ограничениями в виде начальника и прочими, имеет право расследовать уголовное дело так, как он считает нужным, а если ему даются указания, с которыми он не согласен, он может их дальше обжаловать. При этом он может потребовать письменные указания. То есть известная самостоятельность следователя – она до сих пор осталась.

Дальше те оперативные органы, о которых я говорила. То есть оперативно-розыскная деятельность может осуществляться не только в отношении преступлений, которые готовятся, или для какой-нибудь профилактики преступлений, но и после того, как было возбуждено уголовное дело, на те органы, которые имеют право заниматься ОРД, возлагается обязанность обеспечить так называемое оперативное сопровождение уголовных дел. А это значит - оказать помощь следствию в рамках тех полномочий, которые есть у оперативников, и которых нет у следователя. 

Опять-таки достаточно часто помощь оперативников сводится к тому, что они смогли что-то узнать, но узнали это на условиях анонимности, или просто анонимно кто-то подбросил какие-то данные о том, где было совершено, например, преступление, или где находится нож опять-таки. Тем не менее, оперативники эту информацию имеют право получить, дальше они могут рассказать о ней следователю, а следователь должен придумать, как теперь сделать так, чтобы это появилось в виде доказательства, которое можно оценить. Вот это достаточно сложный этап, но, как правило (я потом расскажу на конкретных примерах), в принципе, достаточно часто оперативники могут разыскать человека, который владеет информацией. А следователь должен допросить его затем как свидетеля, чтобы эту информацию получить именно в том виде, в каком требует УПК.

Оперативное сопровождение, вот эта оперативно-розыскная деятельность, она не разбита по подследственности. То есть фактически там есть внутренняя компетенция, но обычно это выглядит так, что полиция в составе МВД, в первую очередь, понятно, помогает следственным органам МВД, что логично, но в немаловажной степени сопровождает дела Следственного комитета, особенно убийства и изнасилования.

Убийства – тоже их там не одна статья, преступления против жизни, личности и половой неприкосновенности граждан, человека - это большая группа преступлений, которые относятся к особо тяжким преступлениям и оказывают большое влияние на так называемую раскрываемость, которая важна для оперативников, то есть количество убийств, которые были совершены, сколько из них были раскрыты. Поэтому в управлениях есть отдельные отделы, которые занимаются преступлениями такими, как убийства, именно оперативники помогают следователям. Вот, как правило, даже бывает так, что в небольших отделах милиции один и тот же оперативник, может, например, отвечать за то, чтобы помогать расследовать убийства, изнасилования, разбои, кражи и мошенничества. То есть у него не будет никакой специализации, будет он с утра до вечера бегать и пытаться разыскать информацию по всем тяжким преступлениям.

Федеральная служба безопасности. Оперативники традиционно должны, естественно, осуществлять оперативное сопровождение дел, которые есть у следователя ФСБ. Но последнее время достаточно часто оперативники ФСБ оказывают сопровождение тем уголовным делам, которые расследует Следственный комитет. Как правило, это дела, связанные с коррупцией или с должностными преступлениями.

С Госнаркоконтролем все проще всего. Они помогают только своим следователям. И, в общем, это вот такая структура, которая занимается только своими наркотиками и больше никуда особенно не распространяет ни свое влияние, ни свою деятельность.

И, наконец, последний важный игрок на этом поле – это прокуратура. С 2011 года у прокуратуры остались только надзорные функции. Что это значит? Прокуратура вообще – это тот орган, который отвечает за законность, надзирает за тем, чтобы все-все-все в стране, даже не знаю, начиная не от простых граждан, а от государственных органов - и заканчивая следователями МВД, чтобы все соблюдали закон. То есть у нас прокуратура должна стоять на страже законов. В рамках следствия и оперативно-розыскной деятельности что это значит? Это значит, что прокуроры наблюдают за следователями, чтобы следователи не нарушали правила, установленные в УПК.

Что они могут для этого делать? Они проверяют момент возбуждения уголовного дела, они имеют право в течение 24 часов отменить постановление о возбуждении уголовного дела. В ходе предварительного расследования они могут изучать дела и давать указания о том, что нужно сделать следователю, но эти указания следователь может обжаловать.

Но самое главное, что у них есть, – это они согласовывают обвинительное заключение в суде. Но об этом я сейчас еще скажу дальше.

И основная функция, которая у них есть после этого, когда следствие закончено и дело попало в суд, - они обеспечивают поддержание государственного обвинения в суде.

Кроме того, прокуратура надзирает и за тем, чтобы и оперативно-розыскная деятельность была по тем правилам, которые установлены законом об оперативно-розыскной деятельности. В этой части они проверяют деятельность сотрудников полиции, ФСБ и Госнаркоконтроля.

Вот так вот, скажем, выглядит правоохранительная система, которая работает с преступлениями до момента суда, - она выглядит именно так. То есть по каждому делу есть следователь, или следственный отдел, или Следственный комитет, или МВД, или ФСБ, или Госнаркоконтроль. Есть оперативники, которые помогают следователю в этом конкретном уголовном деле, и есть сотрудники прокуратуры, которые смотрят за тем, чтобы и оперативниками, и следователями соблюдался закон.

Как выглядят стадии следствия у нас в стране? Самое первое, что происходит, то есть УПК вступает, как говорится, в игру, только когда у следователя или у оперативников (ну, мы будем рассматривать ситуацию со следователями) появляется повод для возбуждения уголовного дела. Это совершенно не означает, что уголовное дело обязательно будет возбуждено. Примерно, наверное, только 10-20 процентов от того, что является поводом к возбуждению уголовного дела заканчивается тем, что уголовное дело фактически возбуждается.

В УПК РФ, в нашем Уголовно-процессуальном кодексе, предусмотрен исчерпывающий перечень того, что является формальным поводом для возбуждения уголовного дела. Это заявление гражданина, это явка с повинной, это постановление прокурора о направление материалов в следственный орган в связи с тем, что там усматриваются признаки преступления, и это рапорт или следователя, или оперативника об обнаружении признака преступления.

Теоретически как это выглядит. Вот, например, приехали оперативники по вызову граждан и видят опять-таки труп с ножом в груди. То есть явно, абсолютно всем очевидно, - что-то произошло. Похоже, что преступление. Но УПК начнет играть какую-то роль, вообще, следователь, условно говоря, получит право что-то делать только с момента, как или следователь, или оперативник напишет рапорт. Пусть это будет три строчки, но в которых будет написано, что руководителю следственного органа, рапорт в порядке статьи 143-й УПК, докладываю, что я приехал по адресу такому-то и обнаружил труп с ножом в груди. Кажется, здесь совершено убийство, поэтому необходимо дальше начать проверку.

Или, положим, приходит человек и говорит: «Желаю дать явку с повинной. Убил супругу, тело спрятал. Готов раскаяться». Только с момента, как он написал эту явку с повинной, и она появилась на листе бумаги, даже не на листе бумаги, а на специальном протоколе - если просто на листе бумаги, и там не написано, что явка с повинной, а написано про чистосердечное признание, то это не имеет никакого значения. Чистосердечное признание - это просто бумажка, на которой что-то написано. Потому что в УПК нет такого понятия. Поэтому тут должен быть именно бланк явки с повинной.

Вот после этого, условно говоря, как только появился какой-то такой повод, следователь может начать проверять, а было ли преступление. Так называемая проверка материалов, проверка этого сообщения о преступлении у нас, по УПК, занимает от трех до 30 суток. Она может занимать и два часа. Понятно, что если ситуация очевидна, то уголовное дело можно возбудить и через два часа, буквально набросав протокол осмотра места происшествия: что, действительно, тут труп с признаками насильственной смерти. Но, в принципе, до 30 суток можно проводить эту проверку. И на этой стадии достаточно большое количество материалов отсеивается, и по ним выносится решение - так называемое постановление об отказе в возбуждении уголовного дела.

На этой стадии у следователя очень мало полномочий. Фактически все, что можно сделать на этой стадии, - это провести осмотр места происшествия, можно получить объяснения. Но при этом эти объяснения не будут потом играть никакого доказательного значения. Можно назначить ревизию и назначить судебно-медицинское исследование трупа и получить заключение о причине смерти. В общем, это практически все: рассылать запросы – получать на них какие-то ответы. Полномочия в этой стадии очень-очень ограничены, поэтому, конечно, если имеются именно признаки преступления, то доходит до того, что возбуждается уголовное дело. Ну, вот, как говорится, 10-20 процентов материалов, зарегистрированных в следственном отделе и в милиции, доходят до того, что возбуждается уголовное дело.

С момента возбуждения уголовного дела начинается предварительное следствие. Вот с этого момента следователь получает в распоряжение все полномочия, которые есть в УПК, по сбору доказательств. Их достаточно много. Об этом я скажу дальше. По общему правилу, это предварительное следствие может занимать до двух месяцев, но дальше, если дело представляет сложность, то оно может продлеваться. У нас в стране срок продления следствия только связан со сроком давности уголовного преследования. Условно говоря, резонансные, нераскрытые убийства могут 10 и 15 лет расследоваться без того, что оно будет приостановлено. Собственно говоря, по-моему, 25 лет - самый большой срок давности, который у нас есть, по истечении которого уголовное дело дальше уже не может расследоваться. Но очень редко до этого доходит. Обычно все укладывается или в два месяца, или максимум в шесть. Ну, до года – это сложные дела только расследуются больше года. Но у них очень маленький процент в любом следствии. До года, как правило, расследуется всё. Даже, скорее, до шести месяцев.

Всё, собрали доказательства, всё сделали. Следователь передает уголовное дело прокурору. И вот это очень важный момент – направление уголовного дела с обвинительным заключением прокурору. У прокурора есть 10 дней на то, чтобы принять решение о том, считает ли он, что следствие доказало вину конкретного человека. Естественно, с обвинительным заключением направляется только дело, которое раскрыто, и где есть обвиняемые.

10 суток на то, чтобы принять решение о том, хорошо поработало следствие или нет. Если он считает, что преступление не доказано, он возвращает уголовное дело на производство дополнительного расследования. Никаких ограничений здесь в полномочиях у прокурора нет. Ну, как бы, если дело расследовано неполно, он может потребовать, чтобы оно расследовалось дальше полно. Его решение может быть обжаловано следователями вышестоящему прокурору. Окончательной инстанцией в этом вопросе является Генеральный прокурор Российской Федерации. Решение Генерального прокурора о том, что, например, дело не будет направлено в суд, а будет направлено на дополнительное расследование, обжаловать некому. Здесь, если понимать вообще структуру всей нашей системы, решающее слово в том, пойдет дело в суд или нет, имеет Генеральный прокурор.

Если прокурор утвердил обвинительное заключение, соответственно, в эти 10 дней или после дополнительного расследования, уголовное дело направляется в суд, где начинается судебное следствие. С этого момента прокурор встает на сторону обвинения и уже должен поддерживать обвинение до приговора. Регламентацией в УПК предусмотрена возможность отказа государственного обвинителя от поддержания обвинения, от предъявленного обвинения, но это считается достаточно отрицательным, скажем так, даже не показателем, а получается, что прокурор, который смотрел дела, не выявил недостатки следствия на этапе, когда дело было ему представлено. Поэтому случаев отказов в целом от поддержания обвинения – их не очень много. По каким-то статьям могут быть отказы. Но, в целом, прокурор в суде, в общем-то, по закону должен именно представлять добытые следствием доказательства так, чтобы был вынесен обвинительный приговор. Но вы понимаете, что это опять-таки правило нашего УПК, а не какое-то там, скажем, решение прокурора. Он в судебной стадии играет за следователя.

Все это дело заканчивается приговором. Приговор может быть оправдательный или обвинительный.

Вот так выглядит, так сказать, общая процедура. Я предлагаю попробовать это как-то удержать в голове, потому что когда мы будем дальше про это рассказывать, это будет иметь значение.

Кратенько о том, что может быть доказательствами. То есть что может быть в уголовном деле добыто следователем. Вот здесь вы видите перечень. Я, наверное, еще оглашу его, поскольку, к сожалению, видно не очень хорошо. Значит, это показания подозреваемого или обвиняемого, зафиксированные на протокол допроса; показания потерпевшего, свидетеля, заключение показаний эксперта, заключение специалиста, вещественные доказательства, протоколы следственных и судебных действий и иные документы. Иные документы – это могут быть, например, видеозаписи, это могут быть аудиозаписи. Это могут быть бухгалтерские документы по экономическим составам преступлений, которые не содержат никаких признаков подделки, поэтому они не будут вещественным доказательствами, но содержат, например, договор о какой-нибудь сделке, которая является фиктивной. Он будет являться сам по себе – договор – иным документом. Который тоже может быть признан доказательством.

Вот этот перечень. Кажется, что не так много. На самом деле, когда я приводила пример с ножом, по одному ножу может быть примерно 10-15 документов, которые будут в отношении него составлены. И он будет упоминаться в протоколе допроса свидетеля, в протоколе допроса обвиняемого, по нему будет два, три, а то и четыре заключения эксперта. К каждому заключению эксперта будет постановление о назначении этой экспертизы, протоколы ознакомления обвиняемого с этими экспертизами. Потом будет протокол осмотра еще отдельно самого ножа и признание его вещественным доказательством. Поэтому достаточно большой перечень здесь есть. И, конечно, работа следователя, сильно связана с тем, чтобы это правильно оформить. И поэтому дело очень сложно расследовать быстро само по себе. Потому что бумаг по нему, правильных бумаг, должно быть составлено очень много. Что тоже хотелось бы, чтобы поменялось.

Дальше что… У нас есть важный раздел в уголовном процессе – это меры процессуального принуждения и меры пресечения. Отдельно есть задержание подозреваемого. Что это такое - я расскажу дальше. Это так называемое задержание на двое суток, но я лучше расскажу это, как говорится, на конкретном примере - как это выглядит.

Дальше. Какие есть меры пресечения? Это подписка о невыезде, личное поручительство, наблюдение командования воинской части, присмотр за несовершеннолетним обвиняемым, залог, домашний арест и заключение под стражу. Подписка о невыезде и заключение под стражу, я думаю, что это 95 процентов вместе всех тех мер пресечения, которые избираются. Применить другие достаточно сложно.

Домашний арест только последний год вообще начал как-то использоваться, поскольку под него не было никакой инфраструктуры. Как? - если домашний арест, кто-то же должен сидеть и смотреть, чтобы человек не покидал квартиру.

Залог тоже не очень часто используется, потому что тут много есть причин, и, наверное, не стоит их перечислять.

Присмотр за несовершеннолетним обвиняемым очень сложно избрать, потому что, как правило, если несовершеннолетний уже совершил такое преступление, за которое можно к нему применить какую-то меру пресечения, то уже, как правило, у него такие родители, что его нельзя оставить на присмотр этим родителям.

Поэтому, на самом деле, или подписка о невыезде, или заключение под стражу – есть две альтернативные меры, которые можно применить к подозреваемому или обвиняемому.

Дальше есть меры процессуального принуждения – вот они в табличке справа. Это обязательства о явке. Фактически это письменное обязательство о том, что я, такой-то, такой-то, обязуюсь являться по вызовам следователя. Оно может быть применено и к свидетелю, и к потерпевшему. Если его не выполнить, можно наложить штраф. Но нельзя изменить обязательства о явке, если оно, например, применено к обвиняемому. Оно может быть применено к обвиняемому, к которому нет оснований применять меру пресечения, - с постоянным доходом, с хорошим местом работы. По нетяжкому преступлению можно ограничиться обязательством о явке.

Чем оно отличается от подписки о невыезде? Если следователь избирает подписку о невыезде, а человек потом покидает место жительства, не предупредив следователя, сразу после этого с 99-процентной вероятностью его можно заключить под стражу. То есть это автоматический фактический переход подписки о невыезде в заключение под стражу.

Обязательство о явке так нельзя использовать. Можно наложить штраф, после этого можно избрать подписку о невыезде и только если нарушить подписку о невыезде, можно, соответственно, уже потом рассматривать вопрос о заключении под стражу.

Привод – вот это то, что нужно, наверное, знать всем, что если вы, так или иначе, оказались свидетелем по уголовному делу, вам вручили повестку о явке к следователю, а вы, вместо того, чтобы прийти к следователю или договориться о каком-то другом времени, уехали в отпуск, то вас можно подвергнуть приводу. Это значит, что можно с отпуска взять человека под белы руки и три дня везти его к следователю. Это может быть применено к свидетелю, потерпевшему, поэтому, если, условно говоря, говорить о правах, которые касаются каждого, и об обязанностях, которые касаются каждого, - если вам вручена повестка, на которой вы расписались, то по ней нужно или явиться, или рассчитывать, что могут быть неприятности, или как-то договориться о том, чтобы, действительно, сделать это до своего отъезда. Или перенести на после отъезда. Но тогда желательно прийти и получить другую повестку, а на этой получить отметку, что ваш допрос перенесен.

Дальше. Что у нас есть в нашей стране, как это регулируется? У нас есть стороны процесса. У нас называется процесс состязательный. С 2002 года в Уголовно-процессуальном кодексе отсутствует обязанность следователя по установлению истины. Раньше было как - следователь обязан был установить истину по уголовному делу. Сейчас такого нет. Вы видите перечень: прокурор, следователь и все что дальше, все вместе с потерпевшим представляют сторону обвинения.

Это, конечно, не значит, что следователь должен игнорировать алиби, если оно заявлено, или закрывать глаза на невиновность человека. Закрывать глаза, конечно, следователь не обязан. Но искать доказательства невиновности человека он не обязан. Поэтому этим должна заниматься сторона защиты. Внутренний смысл состязательности процесса состоит в том, что вот есть перечень, как видите, тех, кто отнесен на сторону защиты, и искать доказательства защиты, защищаться от предъявленного обвинения, опровергать его – это все теперь, с 2002 года, - задача именно противоположной стороны. Что достаточно часто не воспринимается все еще до сих пор ни обществом, не всегда воспринимается адвокатами. Да, прав со стороны защиты до момента направления дела в суд не очень много. Тем не менее, кое-какие есть, и неплохо было бы ими иногда пользоваться.

Кроме того, есть участники судопроизводства, которые не отнесены ни к какой стороне. Это свидетель, эксперт, специалист, переводчик и понятой. Ну, я думаю, что со свидетелем, экспертом, специалистом и переводчиком все понятно. Понятой – это тот, кем тоже может стать любой человек. Есть перечень следственных действий, на которых следователь, проводя их, обязан пригласить к себе, так сказать, представителя общественности – понятых, – которые имеют право присутствовать при проведении следственного действия от его начала до самого конца, делать любые замечания, если им показалось, что следователь сделал что-то не так - или сделал, наоборот, что-нибудь так. Главная обязанность, которая есть у понятого, если он уже подписал протокол и не внес туда никаких замечаний, - то понятой обязан в случае, если возникнут сомнения, явиться в суд - подтвердить ход и результаты следственного действия, которое при нем производилось.

Самая основная функция понятого, по сути, - если возникает вопрос по осмотру места происшествия или по обыску (было изъято, не было изъято), то показания понятого, который в этот момент становится свидетелем и будет допрошен как свидетель, будут свидетельствовать в пользу того, было все правильно сделано, или не было сделано. Уклониться, соответственно, от явки того, что я выступил понятым, подписал и теперь не хочу никуда являться, - нельзя. Поэтому, выступая понятым, гражданин принимает на себя обязанность потом, если потребуется, подтвердить то, что он видел своими глазами; то, что протокол, который он подписал, был составлен правильно.

Это были, так сказать, общие положения того, как уголовно-процессуальный кодекс у нас это регламентирует. Дальше я буду их конкретизировать на примере того, как расследуется, например, убийство, поскольку это самое, на самом деле, простое дело для расследования. Мы возьмем самую простую ситуацию, когда преступление раскрыто в первый же день. И, так сказать, я проиллюстрирую, кто как с кем взаимодействует, и какие документы когда составляются.

Мы на примере одного гипотетического уголовного дела рассмотрим, как выглядит все это действие, конкретно с момента того, как был обнаружен труп, - и до момента того, как был постановлен приговор. То есть немножко с теоретической части спустимся теперь к тому, как это преобразуется в каждом конкретном случае.

Итак, случилось убийство. Предположим, в какой-нибудь квартире соседи обнаружили труп с ножевым ранением. Никого больше в квартире нет. Вызвали милицию, естественно, сначала. Сначала на место происшествия приехали сотрудники полиции. Если повезло, их приехало один-два, если не очень повезло следователю – их могло приехать сразу много. Особенно, если это какое-то, скажем, резонансное дело. В общем, бывают случаи, когда на место происшествия могут приехать до начальника местного отдела включительно. Особенно, если трупов окажется, например, не один, а два.

Соответственно, они все немедленно заглянут в квартиру; посмотрят, что там произошло; натопчут, оставят своих отпечатков пальцев. Это такая, к сожалению, известная история, с которой следователи сталкиваются. Следователь приезжает на место происшествия его осматривать - а там уже побывала до него целая толпа. Тем не менее, соответственно, приехали оперативники. И оперативник какой-нибудь быстренько написал рапорт на эти самые две строчки: обнаружен труп с ножом. Оставил его следователю. И дальше оперативники, на самом деле, могут, даже не дожидаясь следователя, разбежаться, чтобы искать того, кто это совершил.

Как это выглядит? Оперативники начинают обходить квартиры, спрашивать: а кто там жил, а кто к нему ходил, а как это происходило? Они при этом в лучшем случае пишут себе в блокнот или составляют на таком отдельном листочке просто справочку о том, что квартира такая-то – никто не открыл, квартира такая-то – слышали шум вчера ночью, в 2 часа ночи, например. Ну, и вот, в лучшем случае, составляют такой список, в худшем – помечают себе в блокноте, кто что им сказал.

Ну, вот, предположим, им сказали, вот это, там, Миша, к нему очень часто заходил Саша. Ну, вроде как Саша, но, может, и не Саша, но выглядит примерно так. Иногда их видели у такого-то магазина, они там покупали часто спиртное. Ну, оперативники поехали к этому магазину, начинают спрашивать тех, кто там обычно, скажем, «тусуется»: а не видели ли Сашу, а правда ли он ходил к Мише? Но, например, им говорят: Саша… хм-хм… Саша, ну, вот, может быть, он там. В общем, они уехали, если повезло – нашли этого Сашу. Саша говорит: «Да, нет, я-то ничего. А, кстати, вчера… Вчера? Вчера плохо помню. А у нас же был там еще Дима». Какой Дима? Вот начинается. Дима - ну, не знаю, кажется, живет там.

В общем, если повезло, поехали к этому Диме. Заходят к нему оперативники в квартиру или встречают его. Дима весь в состоянии алкогольного опьянения, у него есть порез на руке, у него есть следы крови, например, на брюках. Ну, то есть ситуация очевидна. Кажется, Дима имеет отношение к этому преступлению. Наверное, он его совершил. Оперативники забирают Диму, едут с ним в отдел милиции и начинают с ним разговаривать о том, а где ты был вчера, а что ты делал. Ну, Дима может или разговаривать с ними, или не разговаривать. Все, что происходит, не имеет никакого отношения к тому, что будет в уголовном деле, и, собственно говоря, к уголовному процессу как таковому. Это вот, по сути, оперативно-розыскная деятельность в ее практически гласном варианте.

В то же время, пока все это происходит, и оперативники носятся и ищут какие-то данные, кто это совершил, следователь проводит два, три, четыре, пять, шесть, семь часов – как повезет – на месте происшествия. Вместе с ним на месте происшествия есть понятые, которые были найдены среди соседей, которым, соответственно, придется провести это время вместе со следователем. Там есть криминалист, который, как правило, представляет органы внутренних дел. И есть судебно-медицинский эксперт, который представляет органы Минздрава. Все они являются в данный момент участниками этого следственного действия, и каждый делает свою работу.

Криминалист физически изымает вот эти все следы с порошком; пакует стаканы, чтобы на них остались отпечатки пальцев и не были смазаны; надписывает, где что было изъято. Соответственно, судебно-медицинский эксперт осматривает труп, рассказывает про трупные явления. Это все следователь заносит в протокол осмотра места происшествия. Протокол осмотра места происшествия вообще в таких всех насильственных преступлениях – это самое главное, одно из самых главных доказательств, потому что его никак нельзя потом ни восстановить, ни чем-либо заменить. Поэтому это такое очень муторное, очень сложное занятие, потому что все, что они рассказывают, должно быть записано. Вся обстановка должна быть зафиксирована. При этом следователь еще не знает, что конкретно произошло, и очень часто не знает, собственно говоря, что именно из того, что здесь есть, ему пригодится. С поломанной дверью бывает, что и косяк нужно распилить и забрать с собой, потому что потом вдруг где-нибудь найдется топор, которым вышибли эту дверь? Или еще что-нибудь. По кражам, например, очень важно зафиксировать правильно способ взлома, потому что если это, например, серия, то потом 20-30 одинаковых способов взлома будут свидетельствовать о виновности одного человека, а не тридцати разных.

Тем не менее, всё - закончил следователь осмотр места происшествия. У него есть на руках протокол и рапорт о том, что вот был обнаружен этот труп. Оперативники ждут его и говорят: «Но мы-то все раскрыли! Смотри, у нас есть Дима». А Дима, вот, предположим, конечно, ничего не говорит, но вот у него есть следы, похожие на кровь. Там же ножевое ранение? А у него есть вот порез на руке, такой обычный, стандартный, если кухонный нож, то как раз соскальзывает рука, ну, как бы нет упора, появляется порез. В общем, похоже, что это Дима. И плюс он туда был вхож, в эту квартиру.

Ну, хорошо, говорит следователь, возбуждаем дело. Димы это еще пока никак не касается – нет явки с повинной – поэтому возбуждаем дело по факту. В лучшем случае еще есть какие-нибудь две строчки: может быть, участковый, который приезжал на место происшествия и остался после того, как уехали оперативники, пошел за ними еще раз опрашивать соседей. Вот он, если кто-то слышал шум в квартире, написал коротенькое объяснение о том, что, вот, тот-то слышал шум в квартире.

Все это вместе - так называемый материал проверки. Ну, основной все равно будет протокол осмотра места происшествия, где зафиксировано, что труп не просто так лежал, а с ножом. Поэтому ничего другого, как возбудить уголовное дело по признакам преступления, предусмотренного статьей 105-й, то есть «Убийство», у следователя нет. Возбуждает по факту: то есть еще не знает, так сказать, что произошло.

Но теперь, когда у него есть уголовное дело возбужденное, круг его полномочий становится шире. Но тут у него в деле, предположим, появляется рапорт, что сотрудники милиции в ходе того, как они пытались раскрыть преступление, встретили Диму, который, по описанию, похож на того, про которого рассказал Саша. Ну, вообще на самом деле, в лучшем случае, к этому моменту следователь (уже следователь!) хотя бы в несколько строчек, но этого Сашу, которого, конечно, тоже прихватили и привезли в отдел милиции, допросил на протокол допроса свидетеля. В котором написано, что - да, вот, мы в эту квартиру часто заходили и употребляли спиртные напитки, и, вот, собственно говоря, Дима вчера тоже был там, а потом я ушел, а он остался. Предположим, с Мишей, который потом стал трупом.

Соответственно, у следователя уже появляются основания в деле не просто с чьих-то слов, а вот у него есть протокол допроса, что Дима там бывал. Дальше сотрудник милиции пишет рапорт о том, что у Димы одежда, собственно говоря, вся в чём-то, похожем на кровь. А, если повезло, то еще и освидетельствование успели сделать медицинское. Например, освидетельствовали, что он пьяный / не пьяный, заодно освидетельствовали, что у него порез есть на руке. Протокол этого освидетельствования – какое-никакое, а уже тоже доказательство. Его тоже уже складывают в уголовное дело. И вот теперь уже все вместе - у следователя появляются основания Диму задержать как подозреваемого.

Подозреваемым Дима станет только с того момента, когда следователь составит протокол его задержания. Основания, чтобы задержать человека на 48 часов, придав ему этот вот процессуальный статус подозреваемого, - это если в его жилище или на нем обнаружены следы преступления, если очевидцы указали на него как на лицо, причастное к совершению преступления. Ну, в данном случае у нас есть некоторые следы. Ну, худо-бедно, не очевидцы преступления, но свидетель, который говорит, что он мог иметь к этому отношение. В принципе, доказательств для того, чтобы задержать на двое суток, достаточно.

Следователь составляет протокол задержания, в котором пишет, что такой-то, такой-то был - вот, я принял решение о его задержании - теперь тогда-то, во столько-то часов задержан. Тут уже сразу разъясняются права, самым главным из которых является право на то, что с этого момента вы имеете право пользоваться помощью защитника; имеете право знать, в чем вы подозреваетесь; имеете право рассказывать или не рассказывать, что произошло, и как вы к этому относитесь.

Дальше тут же составляется протокол. Тут же внутри протокола пишется протокол личного досмотра. Условно говоря, это свидетельство о том, что эта вот одежда в крови, которая есть на нем (или предположительно в крови) - она именно в этот момент может быть изъята.

К вопросу о том как важно соблюдать УПК в этом случае. Вот если, например, я, будучи следователем, напишу этот личный досмотр своей рукой, то все эти доказательства можно выбросить. Потому что при личном досмотре должны быть тот, кто досматривает, понятые и тот, кого досматривают, одного пола. Соответственно, в данном случае это будет нарушение положения Уголовно-процессуального кодекса, где написано, что только так, и вся вот эта прекрасная одежда, которая могла бы быть доказательством, будет утрачена. Хотя опять-таки она никуда не делась, вот она лежит, но использовать ее дальше нельзя. Поэтому в этом случае внутри протокола должно быть написано рукой оперативника, например, о том, что вот он, вместе с понятыми мужского пола, досмотрел Диму и забрал у него такую-то, такую-то одежду.

Всё. После этого наш потенциальный подозреваемый, в смысле, наш теперь настоящий подозреваемый отправляется в изолятор временного содержания, и в течение 24 часов ему должны разъяснить, в чём он подозревается, и допросить его - здесь сразу оговорюсь - в присутствии адвоката. По нашему Уголовно-процессуальному кодексу, именно показания подозреваемого или обвиняемого можно использовать в суде, если он от них потом откажется, только если они были даны при наличии защитника, который при этом присутствовал. Это очень важный момент, потому что на самом деле ни один следователь не будет допрашивать обвиняемого или подозреваемого без защитника, хотя бы назначенного за государственные деньги, так называемого «обязательного», защитника по назначению. Потому что, если допросить подозреваемого без защитника, а он что-нибудь расскажет, это можно потом просто выбросить. Эти показания не имеют никакого значения, потому что - как правило, конечно - в суде человек их может не подтвердить или не подтвердить в какой-то части. Поэтому, как правило, к этому допросу в качестве подозреваемого уже появляется защитник.

На что имеют право на этой стадии подозреваемый и его защитник? Защитник имеет право участвовать в допросе. Подозреваемый имеет право на конфиденциальный разговор с защитником до начала допроса и в любой момент допроса. Если, например, так получается, что он начал давать показания, а потом засомневался, он в любой момент может остановиться, попросить, чтоб следователь, условно говоря, вышел, - и поговорить с защитником, посоветоваться, как вести себя дальше. Это очень важно, про это как бы часто забывают. Тем не менее, на этой стадии это практически единственное хорошее право, которое есть у подозреваемого – это в любой момент посоветоваться с адвокатом, как лучше себя вести. Опять давать показания в этот момент никто не обязан, но именно сейчас человек официально узнаёт, в чём он подозревается.

Но, пока до 24 часов, пока не будет первого допроса, обычно, если, например, там, убийство было вечером - задержали утром, то, в общем, только к вечеру придут допрашивать. До этого времени очень много следователю нужно успеть сделать. А именно, в общем, в этот момент он собирает те доказательства, которые помогут ему убедить суд в том, что человека нужно оставить под стражей до рассмотрения дела в суде - или хотя бы, условно говоря, на ближайшие два месяца. Это решение принимает суд.

Документы в суд должны быть поданы за восемь часов до истечения 48 часов с момента задержания. То есть вы понимаете - если, например, в 8 утра задержали человека, есть ровно двое суток на то, чтобы его арестовать. При этом минус 8 часов, то есть до 12 часов ночи надо сдать документы. То есть считайте, что, условно говоря, меньше суток. Ну, сутки, может быть, условно говоря, 30 часов есть на то, чтобы собрать доказательства, которые будут свидетельствовать о том, что он может скрыться, или может воспрепятствовать производству по уголовному делу, или может снова продолжить заниматься преступной деятельностью. Вот эти три формулировки есть в УПК, которые позволяют избрать меру пресечения. Они не расшифрованы. Ну, то есть, если со «скрыться» все понятно, то что такое воспрепятствовать по производству по уголовному делу – это такое достаточно оценочное понятие. То есть должны быть предъявлены какие-то доказательства, что он, например, может угрожать свидетелям или спрятать какие-то доказательства, которые неизвестны следствию. Если в группе лиц совершено преступление, то это гораздо проще. Можно говорить, что он может предупредить соучастников и вместе с ними скрыть какие-то доказательства.

На самом деле времени очень мало. Поэтому после совершения крупного…

 Вопрос из зала: Важно ли наличие загранпаспорта? Это значит, что он может скрыться за границей.

Мария Шклярук: Были случаи, когда, например, суды, в том числе, суды областные, на уровне субъектов, наоборот, говорили о том, что само по себе наличие загранпаспорта не свидетельствует о намерении человека скрыться. И что так это расценивать нельзя. По сути, из разряда - ну, так заберите у человека загранпаспорт. Изымите - и все. На самом деле даже проще: в принципе, если избирается мера пресечения, следствие имеет возможность выставить в информационный центр соответствующую статистическую, условно говоря, карточку о том, что человеку избрана мера пресечения. И, там, через какой-то короткий период, это появляется в общей базе, в том числе, пограничников - и его не выпустят за границу. То есть его и так уже не выпустят. Но это надо просто составить карточку и отдать. Она обычно составляется, по практике, в конце расследования. Ну, то есть сам по себе загранпаспорт ни о чем, на самом деле, не свидетельствует. И по судебной практике не всегда свидетельствует.

Борис Долгин: То есть это, строго говоря, нигде не отрегулировано?

Мария Шклярук: Да. Ну, например, в моей практике сейчас были случаи, когда мы, например, то, что человек может скрыться, доказывали тем, что у человека работа связана с тем, что он все время ездит по всей стране и за границу в том числе. То есть, условно говоря, в Санкт-Петербурге проводит три дня из месяца. Ну, у него работа такая. Поэтому, например, он может воспрепятствовать следствию тем, что он дальше будет разъезжать по своей работе, а нам, например, там, каждые три дня нужно проводить с ним следственные действия. Ну, условно говоря, я так утрирую немножко ситуацию. Ну, в этом случае, если у него хорошая работа, может залог быть рассмотрен - что, давайте, там, миллион на счет, депозит. Это, если вы один раз не явитесь к следователю, то до свидания, ваш, условно говоря, миллион.

Но, по сути, это каждый раз очень оценочное понятие. Потому что - ладно, в ходе распития спиртных напитков и драки случилось убийство. А вот представьте ситуацию - например, можно даже из практики, наверное, привести. Пожилая женщина убила своего мужа, который 20 лет ее избивал. Она на пенсии. Какая у нее общественная опасность? Вот он ее 20 лет терроризировал - она в итоге не выдержала и его убила. Она может скрыться? Она никуда не скроется. У нее ничего нет, кроме этой квартиры, где она живет. Она будет заниматься дальше преступной деятельностью? Да не будет. В общем, понятно, что она совершила то единственное преступление в жизни, которое могла бы совершить. Она как-то воспрепятствует следователю? Она все признаёт, она все рассказывает. Здесь нет ни одного основания, чтобы заключить ее под стражу. Вообще ни одного. Кроме того, что это убийство, за которое положено, условно говоря, до 15 лет сидеть в тюрьме. Но, на самом деле, в этой ситуации, кроме тяжести самого обвинения, и то, что человек потом будет отбывать наказание, например, в виде лишения свободы, нет никаких оснований для заключения под стражу.

Причем сам обвиняемый, например, говорит: да, конечно же, я в тюрьму хочу. Даже пусть не бабушка, а в другом случае. Человек понимает, что ему потом придется отбывать наказание. И ему гораздо проще начать его отбывать сразу, потому что срок содержания под стражей засчитывается потом в период. Если, например, речь идет о пяти-шести годах, а следствие, например, может идти шесть месяцев, а потом еще шесть месяцев это будет, например, рассматриваться в суде, – это год, который можно провести на свободе, а потом еще пять лет провести в тюрьме, а можно сейчас год провести, условно говоря, в тюрьме, а потом провести всего четыре. А если по УДО, по условно досрочному, то еще меньше.

Но тут есть некоторый момент, который несколько осложняет дело, что даже в ситуации, когда мы имеем убийство, не всегда легко обосновать причины, которые требуют заключения под стражу. Как правило, стандартной формулировкой, достаточно частой, является, что, осознавая, что ему грозит реальное наказание в виде лишения свободы, обвиняемый может скрыться - не желая в тюрьму, условно говоря. Но нужно придумывать еще что-то.

Вопрос из зала: Находят ли какое-нибудь техническое решение проблемы задержания в пятницу, когда в воскресенье суд не работает?

Мария Шклярук: Выходит судья на работу. Это вообще никак…

Из зала: У нас не выходили.

Мария Шклярук: У нас выходили. Ну, в смысле, я работала в не очень большом городе. Да и в суде на уровне субъекта всегда есть дежурный судья, в любом суде. У нас были случаи, например, когда убийство в пятницу, и судья говорил: «Как хотите, но давайте до вечера субботы рассматривать». Ну, значит, мы просто не спали те два часа, которые могли бы, наверное, поспать и собирали эти доказательства. Ну, на самом деле, когда работаешь в таком режиме, уже все примерно ориентируются, что на самом деле нужно все собрать за сутки. Потому что может еще что-нибудь случиться. Ну, насколько я помню, мы и в воскресенье рассматривали, но редко. В основном все-таки есть возможность. Если все достаточно очевидно, ну, просто не два допроса свидетеля сделали, а один, приложили справку о судимости. Ну, то есть если человек на условном сроке находится, это вот как раз свидетельство о том, что у него был испытательный срок, а он его нарушил. Ну, в смысле, во время испытательного срока мы подозреваем его в совершении нового преступления. У нас есть достаточные основания полагать, что он может продолжить заниматься преступной деятельностью.

Но технически есть дежурный судья, который обязан выйти и рассмотреть это наше ходатайство.

Вопрос из зала: Судя по этой схеме и по тому, как вы рассказываете, получается, что обращение в суд для заключения под стражу – это общее правило. И следователь изначально стремится заключить лицо под стражу.

Мария Шклярук: Я рассматривала вопрос с убийством. Я считаю, что, если совершено убийство, то, конечно, в 99 процентах случаев следователь обязан подумать над тем, что человека, наверное, нужно заключить под стражу. Общественная опасность для общества все-таки существует. Сейчас я подумаю, как сформулировать.

Все-таки, будучи следователем, человек должен думать о том, что если есть достаточные основания полагать, что человек совершил убийство, особенно, если оно недостаточно мотивированное, то есть шансы, что он совершит второе убийство.

 

Из зала: Обвиняемый не является виновным, пока суд не признает. Почему мы должны его наказывать за убийство…

 

Борис Долгин: Стоп-стоп, речь не идет о наказании.

Мария Шклярук: Подождите, его никто не наказывает. Вот это тоже очень интересно…

Из зала: «Это свидетельствует о том, что он может совершить еще одно такое преступление».

Мария Шклярук: Но это не наказание. Это мера ограждения общества от человека, который заподозрен в совершении тяжкого преступления. Собственно говоря, все меры пресечения, которые существуют, они вообще, в теории…

Из зала: Почему сразу начинается разговор с заключения под стражу? Разве не наоборот говорит УПК? Что заключение под стражу должно избираться, если только невозможно другие избрать меры пресечения?

Мария Шклярук: Я говорю не о том… Я рассматриваю вопрос с убийством. Я считаю, что следователь, если он расследует убийство и задержал человека, уже имеет основания полагать, что он причастен к совершению преступления. За сутки фактически собираются доказательства, которые говорят о том, что у следователя есть достаточно оснований предъявить, условно говоря, первое обвинение, сделать его обвиняемому. Обвинение не говорит о том, что человек виноват. Обвинение говорит, что у следователя сейчас есть достаточно доказательств, свидетельствующих о том, что вот этот человек, возможно, по мнению следствия, совершил убийство.

Дальше выступает вопрос, что меры пресечения – они не только для того, чтобы обеспечить производство по уголовному делу. Фактически это же и в том числе мера, чтобы не допустить новых преступлений. Почему одним из оснований является, что он может продолжить заниматься преступной деятельностью? Если он совершил одну кражу, а потом он может совершить вторую кражу – это менее, так сказать, опасно, чем если он совершил убийство, и есть основания полагать, что он совершит второе убийство. Я не думаю, что вы хотели бы оказаться на месте родственника того человека, который окажется убитым из-за того, что следователь не заключил под стражу человека.

По Закону о полиции, если есть основания полагать, что лицо может быть причастно к преступлению, еще не сказано какому, его можно доставить в отдел. У них есть, как дверь можно сломать по Закону о полиции. В отличие от УПК. Можно, например, выломать двери в квартиру без судебного решения. С УПК это будет гораздо сложнее. Если у меня нет уголовного дела на руках, то есть нет возбужденного уголовного дела, полномочия следователя сильно ограничены.

Представим себе гипотетическую ситуацию, да? Мы стоим в подъезде дома, там лежит труп. От этого трупа явно следы крови ведут к конкретной квартире, дверь в квартиру закрыта. У следователя, пока он не возбудит уголовное дело, нет вообще никаких оснований, полномочий нету вынести постановление об обыске. Условно говоря, выломать дверь, зайти в квартиру и посмотреть, что там находится.

А у сотрудников полиции есть такие основания - по Закону о полиции. Они имеют право беспрепятственно заходить в помещение, где совершено или, возможно, совершается преступление. Для них следы крови достаточны, чтобы в рамках своих полномочий, преследуя лицо, - вот они постучали, услышали, что кто-то есть в квартире, есть основания полагать, что там находится человек, который совершил преступление, логически рассуждая… Они не обязательно правы. В этом случае и Закон о полиции, да и УПК во многих случаях предусматривают, что следователи и оперативники могут ошибаться. Но где, никто не говорит. Весь УПК построен на том, что имеются основания полагать. Это совсем другая формулировка, чем «находится», «виноват». «Есть основания полагать». Можно ошибиться – и там ничего не будет.

Вопрос из зала: Получается, есть еще одна процедура в Законе о полиции, помимо УПК, регулирующая производство по уголовному делу?

Мария Шклярук: Это не производство по уголовному делу.

Из зала: Хорошо, регулирующая взаимодействие с преступлением.

Мария Шклярук: Так ОРД и взаимодействует…

Борис Долгин: Ну, мы же говорили об ОРД.

Мария Шклярук: Да, это просто полномочия в сфере охраны общественного порядка.

Из зала: То есть Законом о полиции регулируется оперативно-розыскная деятельность.

Мария Шклярук: Нет. Закон о полиции – это просто полномочия, которые есть у полиции. Это вот, наверное, единственный пример, который можно привести. Просто, условно говоря, не заход в эту квартиру, не то, что Диму остановили, привезли в рамках исполнения Закона о полиции в отдел милиции – это, по сути, не имеет значения для уголовного дела, для уголовного процесса.

Вот Дима скажет на допросе: меня задержали так-то и так-то на улице. Следователь это отразит в допросе при необходимости. Но даже он возьмет, приобщит рапорта сотрудников милиции, которые лежат в дежурной части уже в этот момент, что мы ехали, увидели, был похож на ориентировку. Вот, доставили. Это будет свидетельствовать о том, как человек доставлен в отдел милиции. Но процессуальный статус у него при этом вообще никакой. То есть все, что он говорит, например, сотрудникам полиции в этот момент, но не пишет при этом явку с повинной, не может быть использовано в уголовном деле и не будет использовано.

Ну, статья 51-я Конституции есть всегда. Она не имеет никакого отношения к УПК, а в УПК это написано еще отдельно. Право молчать, не свидетельствовать, отказаться от дачи показаний - у подозреваемого оно вообще, как только человек становится, условно говоря, подозреваемым, у него это право абсолютное, он не обязан ничего объяснять. Не обязан ни за кого делать ничью работу. Можно молчать и ничего не говорить.

Из зала: А можно сопротивляться при задержании?

Мария Шклярук: Я работала, пока был закон не о полиции, а о милиции. По Закону о милиции было бы оправданным в данном случае применение физической силы для доставления его. Они потребовали бы от него проехать, потому что «вы похожи на лицо, подозреваемое в совершении преступления». Ну, в худшем случае, у нас был один момент, когда мы опасались за судьбу, как сказать, хотелось все сделать, чтоб вообще было не придраться. Например, в таком случае оперативник звонит следователю и говорит: так и так, у меня есть человек, который похож. У следователя, конечно, в этот момент должно быть, условно говоря, уже дело возбуждено. В крайнем случае, можно посмотреть на часы и считать, что в этот момент уголовное дело возбуждено, его можно написать на листочке. Тут даже бланка, по сути дела, не нужно.

Тогда следователь, принимает, условно говоря, решение о том, что человек должен быть задержан по 91-й. Оперативники его хватают, везут (в данном случае хоть наручники могут сразу одеть) в отдел к следователю. Но в этом случае в протоколе задержания, чтобы все было на самом деле правильно и нельзя было придраться, должно стоять время фактического задержания. То есть, что, например, в 7 часов 45 минут утра он был задержан у магазина, не знаю, «Иртыш», а протокол составлен в 9 часов 15 минут. В течение трех часов с момента фактического задержания должен быть составлен протокол по 91-й. То есть, когда вот это время расходится, в этом нет ничего страшного для следователя, ничего. Просто многие почему-то этого боятся. Я, например, если имела фактическое расхождение - ну вот, например, его реально доставили, а я приехала через час, - я писала эту разницу, чтобы просто вообще избежать вот этих вот всех вопросов, на каком основании он был в отделе милиции, почему он сидел в КПЗ. Потому что, к сожалению, в Законе о милиции, в Законе о полиции, в Кодексе об административных правонарушениях это все не всегда хорошо урегулировано. Поэтому если, например, речь идет об убийстве, всегда проще прямо сразу написать, что решение было принято следователем тогда-то, оформлено через три часа. Никаких нарушений в этом нет.

Наоборот, это лучше даже для уголовного дела. Вообще тут такой есть момент, что не все следователи всегда почему-то готовы писать… Ну, как бы есть некий шаблон. Все приходят работать - и начинают учиться работать на месте. На любой работе почти говорят: все, что вы знали в университете, забудьте. Вот образец, сделайте по образцу.

Очень редко, я не могу сказать за всех следователей, которые нормально к этому относятся, которые, наоборот, понимают, что лучше не пытаться что-то искусственно подогнать. Надо писать все, как было на самом деле. И ничего страшного в этом нет.

У меня был, например, случай из практики, когда мои действия потом обжаловались в суде. Было, кстати, в Москве. Мы проводили обыск в Москве. Потом его обжаловали у нас в городе, где я работала, в суде. Читают жалобу, в суде прямо. Ну, меня вызвали, понятно: мои действия обжалуются. Адвокат с той стороны, прокуратура, я (все, как и положено). Судья рассматривает жалобу на мои действия и говорит: «Вот в жалобе написано, что вот…». И дальше зачитывает жалобу о том, что в 10 часов вечера люди, не представляясь, выломали дверь бензопилой, ворвались, надели на нас всех наручники. Что можете сказать по этому поводу? Я говорю: вы знаете, я хотела бы сначала уточнить, что не бензопилой, а кувалдой, и что мы, конечно, представлялись. А теперь вот переверните, пожалуйста, жалобу, посмотрите протокол и зачитайте протокол обыска, который мной составлен. А в обыске написано все то же самое. Только не с 10 вечера, а с 8. Как мы приехали, как мы два раза представлялись под видеозапись камеры, которая у нас была с собой; как нам отказывались открывать дверь, несмотря на то, что мы демонстрировали решение суда; как к нам прибежали люди снизу со словами «вы тут стучите в дверь, а там из окна выбрасывают документы». Как другой следователь, который со мной был, как он под окном бегал и ловил эти документы, составляя другой протокол осмотра места происшествия, собственно говоря, с другими понятыми. Под проливным дождем, между прочим. Как мы складывали их между полиэтиленовыми пакетами, чтобы они не промокли. Как запаковали эти листы, и потом они сыграли очень важную роль у нас для уголовного дела. Как, в конце концов, так как «сами мы не местные», поэтому ничего с собой у нас не было, как мы вызывали Службу спасения. Как приехала Служба спасения. Как три раза под свою видеозапись предупредила, что, давайте, вы все-таки откроете дверь, это уже Служба спасения, мы ее все равно сломаем.

И как только, уже после всего этого, уже к 10 вечера, когда отступать нам было некуда, кувалдой вышибли дверь, потому что ничем другим (дверь была такая хорошая), ее было не вышибить. Там такие распорочки стояли.

Как после всего этого, когда мы уже не знали, чего там ожидать, когда мы зайдем, зашли - и в полном соответствии с законом приняли меры обеспечения своей собственной физической безопасности. После чего провели обыск, но ничего. Конечно, все, что надо было, мы изъяли под дождем, то, что выкидывалось. В самой квартире мы уже ничего не нашли.

Вот, согласитесь, все написано в протоколе, и сразу никаких вопросов у судьи, у суда не возникает. Действительно, всё. А вот если бы этого не было? Фактически это не было обязательным, учитывая, что обыск начинается с момента, как зашли в квартиру. Вот, представьте, как бы я смотрелась в суде, если бы у меня этого не было записано. То есть - да, у них есть фотография этой выломанной двери, понятно, приложенная к жалобе. Но у меня тоже есть в протоколе обыска. Не нужно пытаться сделать вид, надо писать, как есть на самом деле. Как правило, это проще всем сторонам.

Ну, вот так и с Димой. Что, если уж задержали, уже зная, что будут его, конечно, задерживать и по 91-й, то проще ставить время фактического задержания. Два часа, на самом деле, уже никого не спасут в этой ситуации.

Борис Долгин: А почему ваш стиль поведения - исключение, а не правило?

Мария Шклярук: Не знаю. Меня так учили работать. Ну, в этом много лишней работы. Не знаю… В прокурорском следствии в 2000-х годах это было скорее нормой. То есть это было нормально. Всех так учили. Но в протоколах следователей милиции я редко это встречала, например. В протоколах сейчас тоже проще. Мне кажется, что сейчас это общая тенденция. Больше стала нагрузка, с другой стороны. Больше дел. У всех больше дел расследуется. Если раньше следователь имел в производстве пять-шесть дел в месяц – сейчас, может быть, 10-15. Чем больше дел, тем проще действовать по стандарту. Но хотя мне кажется, что протокол задержания - это все-таки не исключение. Там уж если фактически, мне кажется, в общем, все ставят. Это, действительно, не та проблема, которая серьезно бы свидетельствовала против чего-нибудь.

Борис Долгин: Давайте продолжим, а дальше уже, может быть, в самом конце вопросы, потому что иначе у нас будет бардак.

Мария Шклярук: Соответственно, вот, прошли эти сутки, которые у нас были на все про все. Были собраны документы, которые свидетельствуют о том, что человека надо заключать под стражу, потому что никакая иная мера пресечения… Опять-таки, подписка о невыезде по убийству совсем как-то странно звучит, а все остальное все равно не работает.

Следователь обращается в суд для решения вопроса о заключении под стражу. Мне хотелось бы, чтобы все понимали, как это технически происходит. Вот примерно такой материал, такой толщины – это документы, которые подтверждают, что было возбуждено дело, он был задержан, есть такие-то показания, произошло то-то и то-то. Он может скрыться от следствия, или у него была раньше судимость, или еще что-то. Вот такая пачечка документов.

Ее копируют для суда. Два экземпляра для прокуратуры и два экземпляра, которые остаются в следственном отделе. То есть технической работы очень много. Это ужасно, конечно, выматывает, потому что еще нужно все это успеть. А когда, например, трех человек нужно арестовывать за один день, то, вообще, конечно, просто кошмар.

Вот это все передается в суд. В суд привозят обвиняемого, защитника. Приходит следователь, приходит прокурор. Следователь зачитывает ходатайство, которое подается с согласия руководителя следственного отдела, что по таким-то и таким-то причинам мы считаем, что его нужно арестовать, соответственно, заключить под стражу.

Обвиняемый высказывает свое мнение, прокурор высказывает свое мнение. Теперь, так как прокурор не дает согласия на это ходатайство, это все решается только в суде. Прокурор может поддержать это ходатайство, может не поддержать. Суд может прокурора послушать, может не послушать. То есть здесь три стороны у нас есть в этом маленьком коротком процессе.

На самом деле, еще очень интересным является то, что очень многие обвиняемые, которые относятся к простым, скажем так, гражданам, которые подозреваются в совершении убийства и оказываются через сутки задержаны, особенно, которые признают, - вот они написали явку с повинной, они признали все, когда их допрашивали, они пребывают в полной уверенности, что это уже суд. Да, я убил, вот я, да, пожалуйста, только не очень много. Ему начинают все со всех сторон объяснять, что это только вопрос о том, где ты будешь до следствия, что еще шесть месяцев будет следствие. Просто очень многие люди этого не понимают. То есть, на самом деле, если ситуация очевидна, всем кажется, что можно было бы сейчас и рассмотреть. Ну, а чего тут дальше-то делать? Все ж ясно. Но, тем не менее, это только вопрос о том, где человек будет находиться до суда.

Я еще тут хотела отметить, что оперативники в этом случае, вот сейчас, когда вступил в действие УПК, с этого момента они вообще никак не должны участвовать в уголовном процессе - за исключением случаев, когда им что-нибудь поручает следователь. Если, например, у следователей много допросов, а нужно еще съездить на обыск, следователь может отдельно написать поручение, в котором написано, что «поручаю вам съездить провести обыск там-то и там-то и изъятое потом с протоколом обыска нам доставить».

Оперативники не должны участвовать в допросе. Ничто не запрещает им поговорить с обвиняемым или с подозреваемым, пока он находится в ИВС. О чем-то поговорить. Но обвиняемый, во-первых, при этом вообще ничего не обязан говорить. А, во-вторых, все, что он им расскажет, если он не повторит это следователю, не будет иметь никакого значения.

Если оперативник все-таки присутствует при допросе – у меня такое было по экономическим делам, когда оперативник очень многие вещи знает лучше следователя, поскольку в этом специализируется, – самым разумным было писать просто то, что он участвует в допросе, и его вопросы тоже записывать. То есть может быть такое, что в протоколе допроса написано, что, кроме адвоката, участвовал оперативник такой-то. И это снимает все вопросы о том, был ли оперативник при допросе, повлиял он, не повлиял как-то на показания. Ну, если это есть, или если, например, вас допрашивают в качестве свидетеля, и там есть, кроме следователя, еще кто-то - фактически относительно всех, кто присутствуют, сидят за вашим столом и слушают, что вы отвечаете, вы имеете полное право требовать, чтобы они были записаны в протокол. Вот было пять человек, которые слушали, как вы отвечаете, - значит, все пятеро должны быть туда записаны.

Борис Долгин: А ответ на вопрос не следователя в присутствии следователя имеет тот же статус, что и ответ на вопрос следователя?

Мария Шклярук: Да, если он зафиксирован в протоколе. То есть если оперативник задаст вопрос уточняющий, по сути, он, конечно же, должен быть занесен отдельно в протокол. Но, как правило, когда достаточно длинные допросы и в более или менее нормальной обстановке, конкретно вопросы никто не фиксирует. Фиксируется в свободной речи ответ. Но это по согласию сторон, которые в этом участвуют.

У меня был случай, когда адвокату, назначенному за государственные деньги, настолько было интересно дело, что он меня шесть раз заставил протокол перепечатать. Просидел. Даром, что ему потом в Санкт-Петербург надо было ехать. Но вот шесть раз мы перепечатывали протокол, потому что вот здесь мой подзащитный сказал немножко не так, здесь не так, пока мы не пришли к консенсусу, как должно быть это записано, чтобы всех устраивало.

Зато потом этот допрос устоял просто во всех инстанциях. Потому что 11 листов текста. Адвокат даже приехал потом и сказал: «Да я ж сам требовал три раза переписать». Говорит, все абсолютно было законно. Хотя вот человек участвовал за 200 рублей в этом деле.

Бывают на самом деле, что адвокаты, даже будучи назначенными, относятся к своей работе правильно. Это был допрос обвиняемого, и он обеспечил прекращение дела в суде за деятельным раскаянием. То есть мог бы быть и приговор – в общем, не получилось.

Дальше идет долгий арест, заключение под стражу, первые какие-то действия – они произошли в первые двое суток. Дальше начинается долгая-долгая история по сбору доказательств. В течение двух, трех, четырех месяцев – сколько потребуется – следователь допрашивает всех свидетелей и оформляет протоколы. Проводит обыски, о чем тоже составляются протоколы. Проводит осмотры, которые тоже фиксируются в протоколах. Назначает экспертизы. По каждой экспертизе должно быть постановление о назначении экспертизы, которая предъявляется обвиняемому. Потом есть заключение экспертов, в котором есть ответы на эти вопросы, с которыми тоже обвиняемый знакомится до момента окончания дела.

То есть вообще, по сути, должны, конечно, работать так: вынесли постановление – в течение недели надо ознакомить с ним обвиняемого, чтобы он имел возможность задать какие-то другие вопросы. Вот в данном случае права какие есть у обвиняемого и защитника – могут просить, чтобы еще какие-то вопросы поставили на экспертизу, провели в каком-нибудь другом экспертном учреждении. Ну, тут, с другой стороны, их право попросить, право следователя – отказать. Здесь УПК в большей степени, на этапе следствия, играет в сторону следователя, в сторону обвинения.

Обычно спрашивают, что может сделать адвокат на этом этапе. Если есть какие-то свидетели, которые могут свидетельствовать в пользу обвиняемого, именно на этой стадии надо добиваться, чтобы их допросили. Писать ходатайства, чтобы были их данные. Приводить за руку, условно говоря. На самом деле, если следователь откажется это делать, а бумаги о том, что эти ходатайства были, будут в деле, у прокурора на этапе, когда дело попадет к прокурору, могут возникнуть сомнения. А вот тут были пара свидетелей, вдруг они дадут алиби, например? Прокурор еще имеет полное право вернуть и сказать: нет-нет-нет, допросите. Просил адвокат допросить – выполните.

Борис Долгин: То есть способа вынудить допросить свидетелей как бы от защиты не существует?

Мария Шклярук: Не существует.

Борис Долгин: Но существует способ дать возможность заподозрить…

Мария Шклярук: Ну, не заподозрить…

Борис Долгин: …что их надо было допросить.

Мария Шклярук: Надо допросить. Да.

Ну, как правило, опять-таки, если следователь переживает за уголовное дело и хочет расследовать его хорошо, если человека привели в согласованное время и говорят: вот он готов дать показания, допросите, пожалуйста, мы все равно будем добиваться, чтобы его допросили в суде… Логично, например, вот, я всегда, сколько работала, я всегда предпочитала допросить на следствии, потому что пока еще у меня куча возможностей все это проверить. А если он в суд придет, и в суде его допросят, и он расскажет что-нибудь вопиющее, в суде-то уже ничего не сделать.

Борис Долгин: Но судья-то тоже может не согласиться вызвать.

Мария Шклярук: Ну, тут все-таки такая ситуация, что вот сколько я видела…

Борис Долгин: И мы знаем много процессов, где судьи отказывались.

Мария Шклярук: Ну, вот, может быть, это как раз тот момент в УПК, который следовало бы как-то в сторону защиты еще доработать. В конце концов, вот было с ознакомлением дела, когда сначала дали возможность знакомиться, сколько хотят, а потом ограничили это право через суд, чтобы не злоупотребляли этим правом защитники, когда год знакомятся с двумя томами дела. В принципе, лично мое мнение, что, конечно бы, механизм, который бы обязывал допросить…

А! Я вам сейчас скажу, какой есть механизм. Всегда про это забываю. Я обычно допрашивала на следствии, поэтому я никогда про него не думала.

Борис Долгин: То есть интересует, первое - механизм, вынуждающий допросить. Второе – механизм, вынуждающий приобщить к делу материалы.

Мария Шклярук: Есть, на самом деле, только какой вариант? На стадии окончания следствия, уже когда люди знакомятся с уголовным делом, там есть такая графа «Ходатайство». Речь идет о том, что после того, как следователь будет составлять обвинительное заключение, кроме самого обвинительного заключения, к нему есть приложение. В приложении есть список лиц, подлежащих вызову в суд.

Следователь обязан составить только список свидетелей обвинения, обвиняемого и защитника. А защитник может потребовать, и обвиняемый, на этом этапе, что вот туда, в этот список, должны быть включены те, кого вы нам отказались допросить. Они будут свидетельствовать в нашу защиту. Вы их не допросили на следствии, значит, мы их допросим в суде. Единственное, что там должны быть чётко написаны полные данные: фамилия, имя, отчество, адрес, все способы связи и прочее.

Борис Долгин: И следователь будет обязан их вписать.

Мария Шклярук: Да, включить. Это доказательство, на которое ссылается защита.

Борис Долгин: И если они окажутся в этом списке, то судья обязан их вызвать.

Мария Шклярук: Да. И допросить.

Борис Долгин: А есть ли такая же возможность вынудить следователя приобщить материалы к делу - те или иные? Экспертизу, еще что-то?

Мария Шклярук: Нет. То есть можно заявить ходатайство. Следователь может отказать в этом ходатайстве, но, по крайней мере, в деле останется ходатайство.

Борис Долгин: Но вынудить приобщить нельзя?

Мария Шклярук: Нет. Приобщить нельзя.

Борис Долгин: А почему? Почему не предусмотрен механизм вынуждения приобщить?

Мария Шклярук: Это к законодателю. Не знаю… Честно говоря, у меня никогда не возникало такой проблемы, потому что мне всегда было проще приобщить и допросить. Потому что, наоборот, с точки зрения тактики расследования, гораздо лучше, когда все это видно на следствии. Потому что здесь есть, что опровергать, есть, с чем работать. И, если, не дай Бог, выяснится, что мы неправы, то лучше выяснить на следствии, чем рисковать в суде.

Борис Долгин: Но и суд имеет право не приобщить. Правда?

Мария Шклярук: Да, суд имеет право не приобщить.

Борис Долгин: То есть, строго говоря, в ситуации злой воли можно не приобщить материалы ни на каком этапе.

Мария Шклярук: Вынудить нельзя. Если мы говорим о состязательности, это, конечно, та состязательность, которой у нас меньше. Но, опять-таки, я с этим не сталкивалась – проще было все делать.

Дальше. Прошли, соответственно, все эти допросы. Все протоколы, осмотры - все это собрано. Следователь готов написать окончательное обвинение. То есть до этого какое-то обвинение было коротенькое. В нашем случае, что там собраны доказательства, что Дима тогда-то, тогда-то, по такому-то адресу, нанес один удар ножом, отчего Миша умер. То есть совершил убийство, оно было вот такое.

Под конец следствия, когда приходит заключение судебно-медицинской экспертизы, становятся известны какие-то обстоятельства, это становится вот такое (показывает толщину дела). Там должны быть перечислены все повреждения, которые были. Если это экономическое дело, это вообще может быть заключение вот такое (показывает толщину дела), потому что там перечисляются все сделки, все документы. Фактически все: что когда было, к чему это привело, номера счетов, суммы проводок.

У меня было обвинение, по-моему, на 25 листов - и то я его очень кратенько написала.

Предъявлено обвинение. Обвиняемый читает текст этого обвинения. Может дать по нему показания, может не дать показания. До этого он знакомился с экспертизами. При нем присутствует защитник, который все это тоже читает, тоже знакомится.

Было предъявлено обвинение – это уже завершающий этап следствия. Собственно говоря, мы переходим к последней стадии досудебного разбирательства. Следователь считает, что он сделал все, что нужно было сделать. И передает уголовное дело для ознакомления обвиняемому и защитнику. Это момент, когда сторона обвинения раскрывает все свои козыри. Если до этого не было известно, соответственно, обвиняемому про показания, кто что говорит, кто о чем свидетельствует, обычно в групповых каких-то преступлениях он не знает, что сказали другие обвиняемые, пошел ли кто-то на досудебное сотрудничество со следствием, – это все является тайной до момента окончания следствия.

Всё. Обвиняемый с защитником получают абсолютно полные материалы уголовного дела. Могут их копировать, могут делать выписки.

Есть тоже спор про то (обычно часто он возникает), как можно копировать уголовное дело. Потому что следователь не обязан предоставлять ни ксерокса, ничего. Это решается по-разному, потому что, если, например, они приходят со своим ксероксом и снимают материалы уголовного дела, вообще по-хорошему нужно при этом следователю записать в протокол ознакомления, с каких именно листов были сняты копии. Потому что этими копиями потом адвокат будет размахивать в суде, особенно если что-то где-то изменится или еще что-нибудь случится. Это такой достаточно важный момент. Это нигде не задокументировано, но было бы логично, например, это все записывать. Опять-таки, если нет какого-то конфликта между адвокатом и следователем, это решается тем, что адвокаты просто фотографируют уголовное дело. Но тут такой вопрос, что фотографировать – им остаются материалы, с которыми можно работать, но предъявить их в суде – они не могут на них ссылаться. По сути - да, это цифровая копия. Цифровая копия не защищена ни от изменений, ни от подделки. То есть, по сути, чтобы получить заверенные копии с уголовного дела (это вот мое мнение как правоприменителя, то есть пока я работала правоприменителем), я сразу говорила, что если вы хотите копии, которыми вы хотите оперировать в суде, то делайте ксерокопию, мы запишем листы дела. Давайте даже прошьем нашей печатью и распишемся, что это именно наши копии. Потому что это обоюдоострое оружие. Потому что я как сторона обвинения могу предположить, что адвокат или обвиняемый у себя там на компьютере красиво все подделает, сделает ксерокопию, не отличимую от настоящей и покажет в суде, что там, например, написано что-то другое.

Борис Долгин: Но с таким же успехом можно отсканировать, распечатать и предъявить для заверения следователю. Не правда ли?

Мария Шклярук: Ну, вот мы именно так выходили, например, из ситуации, когда конкретные листы, которые имеют сильное значение, они распечатывали, приносили, мы сверяли и ставили нашу подпись. В смысле, я ставила свою подпись. Но это, опять-таки, никак не регламентировано. Это, знаете, на чувстве того, что это может быть использовано в обе стороны, поэтому лучше знать четко, что есть на руках у стороны защиты. Что если они сняли копии, пусть лучше они будут с моей подписью. Я буду спокойна за то, что мы оперируем одинаковыми документами в суде. Но это момент из правоприменительной практики, который не всегда используется. Но меня в свое время учили, что это как раз хороший вариант. У каждого тут своя школа.

Хорошо. Обвиняемый и защитник ознакомились с материалами уголовного дела – составляется протокол ознакомления. Это вот момент, про который я говорила, где все ходатайства, которые есть, нужно записать хотя бы здесь. Как правило, ходатайства о назначении какой-либо экспертизы еще на этом этапе будут отклонены. Потому что, логичным образом скажет следователь, вы знакомились с экспертизой два месяца назад, вы могли заявить тогда. У меня было бы два месяца - я бы, может, еще это и рассмотрел.

Фактически ведь надо понимать, что когда следователь предъявляет дело для ознакомления, он делает это в момент, когда он считает, что его работа закончена. Все, что можно сделать следственным путем, сделано. На самом деле делать что-то еще на этой стадии мало кто хочет. Ну, только иногда бывает, что неожиданно вдруг говорят: вот у нас есть еще один свидетель… Тут есть тоже такой момент, что вот допросите - и это сильно все поменяет. Можно допросить, не прерывая ознакомления с делом. И, например, если пятеро обвиняемых, просто с этим отдельным протоколом еще доознакомить. То есть не то, чтоб уж там совсем ничего нельзя было сделать. Но одно дело - допросить свидетеля, для которого два часа надо, другое дело, конечно, - назначить экспертизу, которую будут три месяца делать. Сроки предварительного расследования. Суд требует, УПК требует от следователя, что расследование должно осуществляться в разумные сроки. Тут по тенденции Европейского суда по правам человека нельзя продлевать следствие для выполнения одних и тех же следственных действий. Есть случай – не скажем, что это практика, но есть случай, – когда суды не продлевают содержание под стражей, даже по тяжким делам, на основании того, что следствие третий раз приходит с ходатайством для одних и тех же следственных действий. То есть суд говорит: извините, вы третий месяц просите одно и то же. У вас было два месяца – что вы сделали за это время? Ничего! Не обязаны мы теперь держать человека под стражей, если вы плохо работаете. Такие случаи были. С аргументацией, что это превышает разумные сроки, поэтому человек не должен сидеть под стражей. Такая тенденция есть. Не во всех делах, но есть.

Борис Долгин: Я правильно понял, что если среди ходатайств будет требование вызвать свидетеля, то это будет обязательно для суда, но не обязательно для следствия? И если будет ходатайство об экспертизе – это будет не обязательно вообще ни для кого?

 

Мария Шклярук: Да. Причем не о вызове следователем и допросе его сейчас на следствии. Именно вот по процедуре… И тут тоже еще такой момент есть, который адвокаты часто забывают. О том, что там есть не только графа «свидетели защиты», есть еще такое понятие - «доказательство», на которое ссылаются обвиняемый и его защитник. И там должно быть перечислено то, что есть в деле, на что бы они хотели сослаться. То есть даже вот если что-то приобщили, это нужнооговорить. Суды, конечно, идут достаточно часто на то, что они закрывают глаза на то, что защитник не попросил это внести в обвинительное заключение. Потому что, по сути процесса, оцениваться в суде должны только те доказательства, которые внесены в обвинительное заключение. Дело может иметь 50 томов, а иметь значение будут два тома. На один том сослалось обвинение, на один том – защита. Вот суть процесса в его идеальном варианте. Вот суд рассмотрел этот том и этот том. А что там в остальных 48, суд волновать не должно, если этого нет вот в этом вот обвинительном заключении, которое, по сути, должно фиксировать действия обеих сторон. Просто его пишет следователь, и там есть кусочек, который вносится по требованию адвоката. Но вот это как-то совершенно не прижилось. И, мне кажется, во многом не прижилось потому, что адвокаты как-то мало пользовались этим правом. То есть, когда забыл адвокат про это, следователь радостно улыбается – вот вам состязательность процесса. Это же не работа следователя - делать за адвоката его работу. Забыл? Отлично! Козырем меньше.

Хорошо. Составляется обвинительное заключение. Это краткое описание всех доказательств. По первости, когда только ввели УПК, было правило, что нужно составлять обвинительное заключение просто с перечнем. То есть там протокол допроса Иванова, протокол допроса Петрова, протокол осмотра места происшествия. И в скобочках – листы дела.

Однако достаточно быстро суды начали требовать, что краткое содержание доказательств должно быть изложено в обвинительном заключении. То есть показания Петрова о том, что он тогда-то и тогда-то был там-то и там-то и видел то-то и то-то. Протокол осмотра места происшествия по адресу такому-то, в котором зафиксировано, что там была такая-то обстановка и было что-то изъято. Потребовали суды – следователи опять начали это формулировать.

По сути, обвинительное заключение – это краткий конспект уголовного дела. При этом в очень частых случаях он может сыграть большую роль, потому что, если оно сформулировано хорошо, логически стройно, можно позволить себе определенный анализ доказательный, он может сыграть роль убедительного документа, потому что и прокурор, и судья будут читать, в первую очередь, обвинительное заключение. Чтобы сориентироваться - что там, в уголовном деле.

Но у меня были противоположные случаи, когда люди, с адвокатами вместе, подзащитные, долго ничего не признают, потом берут обвинительное заключение… Потому что дело они не читают, говорят: вы напишете обвинительное заключение – мы прочитаем, чего тут ваши 50 томов читать? И еще там у вас три комнаты вещдоков… У меня были случаи, когда забрали обвинительное заключение, приехали через неделю и сказали: ну, ладно, чего уж, давайте особый порядок. То есть судебное разбирательство - мы все признаем. То есть надо было год расследовать уголовное дело и биться с тремя обвиняемыми, чтобы потом дело было рассмотрено за 15 минут. Но, с другой стороны, значит, обвинительное заключение было такое, которое убедило их, что шансов отстоять в суде какое-то другое решение нет.

Дальше уголовное дело вместе с обвинительным заключением передается прокурору. Прокурор изучает уголовное дело - согласовывает обвинительное заключение. Или не согласовывает. Вот – и, опять-таки, это тот момент, на котором еще можно от прокурора получить дело на дополнительное расследование.

И, соответственно, защитник может, если он хорошо аргументировал разногласия, которые есть в уголовном деле, какие-то недоработки… Фактически, то, что пишет адвокат, на этой стадии не следователю адресовано. Оно адресовано прокурору.

Если все-таки раньше прокуроры больше смотрели за ходом уголовного расследования, то сейчас все-таки, так или иначе, все преобразования ушли на то, что прокуратура стоит в стороне. Они за следствие не отвечают. Поэтому теперь, получая дело, они оценивают все в совокупности.

И вот позиция обвинения, вот позиция защиты, а теперь надо подумать, какие у нас шансы с этим в суде. В принципе, такую определенную роль прокуратура стала играть и, может быть, от следствия они чуть больше теперь дистанцированы, чем раньше. Поэтому памфлет защитника о том, как все плохо в уголовном деле, должен быть более убедителен, чем обвинительное заключение, чтобы дело вернулось на дополнительное расследование. Или в какой-то ситуации, как я сказала, прокурор может это делать до бесконечности.

Вопрос из зала: Вы сказали, что с 2002 года у следствия нет задачи поиска истины. Что это такое, и почему это произошло?

Мария Шклярук: Наверное, потому, что законодатель хотел состязательности сторон. Лично мое мнение как юриста - я не работала по другому УПК. Я пришла в момент, когда он только появился, этот новый. Для меня это вообще единственные правила игры, которые я всегда знала. Мне они очень нравились. А очень многие следователи, кто работали по старому, жаловались, как сложно стало работать по новому: столько прав у обвиняемого! Из разряда - он сложнее для следователей. Я никогда не знала, как было раньше – для меня всегда удобно было работать по этому. Он позволяет очень много. Просто надо творчески этим пользоваться. Учить эти правила, смотреть за судебной практикой. Конечно, вот эта концепция поиска истины – она все-таки свойственна романо-германскому процессу, к которому относится и наша вся система. Мы все-таки очень принимали континентальное право, где задача уголовной юстиции – это поиск истины. Всегда так было. И это осталось в системах романо-германских, в уголовном процессе это осталось.

А в 2002 году такое ощущение, что была попытка взять часть английской системы, англо-саксонской, добавить нашу, типа усовершенствовать систему до состязательной. С моей точки зрения, это вообще попытка совершенно чуждый институт насадить в условия, которые для этого не предназначены.

Борис Долгин: А что стало результатом?

Мария Шклярук: Мне кажется, результатом стало то, что обязанность от следствия искать истину убрали, а прав защите эту истину хорошо доказывать не дали.

Борис Долгин: То есть это полшага через пропасть.

Мария Шклярук: Да. И при этом нужно понимать, что англо-саксонский процесс, в целом, вообще вот эта американская и английская юстиция – она вообще не ставит задачи поиска истины. Это сделка и вопрос дешевизны процесса. Там вообще не идет вопрос: виноват – не виноват. Суть его совсем другая. Это вопрос: есть спор, надо его максимально эффективно разрешить. Эти говорят: совершил преступление, эти говорят: не совершил. Решили по справедливости, но при этом кто лучше представил доказательства – так и произошло.

А романо-германская система стояла на том, что именно задача государства установить, что было на самом деле, и наказать только виновного. Поэтому надо понимать, что суть у этих процессов разная. А у нас получилось, что у нас каждый должен продолжать делать свою работу, суд должен установить истину – от суда-то это не забрали – суд все-таки должен рассмотреть вопрос «виноват – не виноват»…

Борис Долгин: … но баланса нет в состязательности.

Мария Шклярук: Да.

Вопрос из зала: Правильно ли я понял, что это значит, что теперь следствие может никак не отвечать в том случае, если, по злой воле, оно решит посадить человека, даже если он не виноват?

Мария Шклярук: Нет, вы совершенно неправильно это трактуете. Я говорила об этом, что есть ограничения. Есть то, что должно быть указано по уголовному делу. По уголовному делу должно быть доказано событие преступления, то есть, что преступление имело место быть. Например, что это было убийство, а не несчастный случай. Должна быть доказана виновность лица со стороны следствия. То есть следователь должен доказать, что именно этот человек был на этом месте, что он по таким-то и таким-то мотивам нанес этим ножом один удар, в результате чего… Это совершенно не значит, что следователь должен доказать, что человек, которого там не было, там был. Есть какая-то разница в формулировках.

Борис Долгин: Видимо, вопрос заключался в том, значит ли это, что теперь следователь оказывается неподсуден?

Мария Шклярук: Нет, если человека там не было, как можно доказать, что он там был? У нас, по УПК, признание вины вообще не может быть положено в обвинение. Значит, должно быть что-то: нож с его отпечатками пальцев. Если он был, взял нож и ударил, соответственно, вот, они есть. А если кто-то взял его отпечатки пальцев и перенес их на этот нож, то этот кто-то фальсифицировал доказательства. Это уголовное преступление.

Борис Долгин: То есть фальсификация доказательства – это уголовное преступление, а недостаточное доказательство – это просто поражение в суде? И в этом смысле – ответственность следователя.

Мария Шклярук: Но с недостаточными доказательствами дело, как правило, все-таки не уйдет в суд. Меня все спрашивают, видели ли вы заказные дела. Для меня есть фильтр, который у нас в стране, мы говорим об идеальном варианте, по структуре нашего УПК… У нас сторона обвинения, у нас нет доказываний истин. У нас есть фильтр из двух ступеней, который должен отсеивать дела до поступления в суд, где вина человека не доказана. Первое – это руководитель следственного отдела. Сначала, во-первых, сам следователь. Он должен доказать виновность лица и принять для себя решение, что собранных у него доказательств достаточно, чтобы точно говорить, что вот этот человек совершил убийство по таким-то мотивам. Или незаконный возврат НДС из бюджета, похитил 12 миллионов.

Дальше это уголовное дело читает руководитель следственного отдела, который читает обвинительное заключение и читает протокол ознакомления, то, что написал адвокат. И вообще проверяет все уголовное дело и смотрит, не было ли нарушений в процедуре. Потому что от нарушения в процедуре – нет какого-то доказательства – доказательств недостаточно. Фактически на этом этапе руководитель следственного отдела прикидывает, а будет ли судом на этом материале постановлен обвинительный приговор? Если он для себя говорит «нет», то он возвращает это уголовное дело следователю дальше дорабатывать.

И потом то же самое происходит с прокурором. Согласился руководитель следственного отдела – это было передано прокурору. Прокурор смотрит, что если он подпишет сейчас обвинительное заключение, он на себя берет ответственность, что он согласился со следователем, что человек виновен в этом преступлении. И дальше он будет стоять на этом в суде.

Это вот ответ на вопрос, почему у нас так мало оправдательных приговоров. Потому что там, где оправдательный приговор возможен, дело не должно доходить до суда просто. Оно должно быть остановлено на предыдущей стадии и, по сути, должно быть прекращено за недоказанностью в отношении конкретного лица.

На это есть исследование института, в котором я работаю. Там можно прочитать, как это происходит. Я не со всем согласна там, но как раз основной для меня вывод в ситуации: когда спрашивают, почему мало оправдательных приговоров, я говорю: потому что то, где должен быть оправдательный приговор, не дойдет до суда. У нас отсеивается это раньше. И это особенность нашей системы. Поэтому оправдательный приговор в суде часто воспринимается как плохая работа следователя, прокурора и руководителя, потому что они должны были выявить это раньше и не допустить направления этого в суд.

И это, опять-таки, отличие от англосаксонской системы и даже частью от романо-германской, где суд является основной инстанцией, где все это рассматривается. Поэтому в той же Германии, например, вопрос оправдательного приговора – он никого не волнует. Ну, суд, ну, оправдал. Прокуратура может попросить совершенно спокойно оправдательный приговор, потому что только в суде доказательства первый раз звучат в полный рост, только там они всеми сторонами изучаются.

А у нас есть достаточно большая, с советского времени сформированная, процедура следствия, которое всегда направлено именно на это – направить в суд, только там, где будет обвинительный приговор. Я не знаю, насколько мне удачно удается это формулировать, но, надеюсь, что это понятно.

Борис Долгин: Да, но тут, конечно, возникает очень большая проблема, связанная с тем, что возникает, таким образом, ведомственный интерес. Желание защитить ведомственную честь, если уже материал дошел до суда.

Мария Шклярук: В Институте проблем правоприменения этим вопросом как раз занимаются. Есть отдельное исследование на эту тему. Но, с моей точки зрения, я наблюдала, что в ситуации, когда есть сомнения в виновности человека, дело не уходит в суд.

Борис Долгин: Это если предположить идеальный случай.

Мария Шклярук: Да. То есть надо понимать, что для того, чтобы невиновный был осужден (за пределами статистической погрешности, когда, бывает, ошиблись), и все доказательства были, в этой ситуации следователь должен закрыть на это глаза, руководитель следственного отдела, прокурор и потом суд. Четыре инстанции, которые должны не выполнить возложенную на них законом задачу.

Кратенько про уголовный процесс в суде.

Следователь с момента, как прокурор подписал обвинительное заключение, больше никакой роли не играет. Теперь главным лицом на стороне обвинения становится прокурор, а обвиняемый с защитником остаются на стороне защиты. Уголовное дело физически находится у суда.

В суде еще раз вызывают всех свидетелей, свидетели дают показания, изучаются экспертизы, протоколы обыска, осмотра, вещественные доказательства. Первыми представляет доказательства сторона обвинения, потом сторона защиты. Обвиняемый может дать показания в любой момент. Неважно в какой.

Затем, когда всех заслушали, всё дело еще раз огласили, прочитали, посмотрели, прокурор выступает в прениях. Говорит о доказательствах, о том, доказана ли вина, по каким именно составам, и сколько необходимо назначить наказание - по мнению прокуратуры.

Затем выступают защитник, обвиняемый. Они говорят тоже свое мнение, могут говорить о том, что вот там-то и там-то свидетели, например, дали другие показания или вот это можно оценить по-другому. И говорят о том, признают они вину или не признают. И если не признают, просят оправдать. Если признают, то, например, говорят: дайте не шесть лет, а пять - у нас есть положительные характеристики.

Судья выносит приговор. Если в суде выясняется, что какие-то доказательства были получены с нарушением правил, о которых говорили, которые закреплены в УПК, то суд признает их недопустимыми и не может ссылаться на них в приговоре. То есть их не существует. В приговоре суда могут быть отражены только доказательства, признанные допустимыми, рассмотренные в судебном заседании и оглашенные. Что было получено с нарушениями – того для суда не существует.

Есть так называемый особый порядок, в котором рассматривается сейчас очень много дел в России. Это когда на стадии передачи уголовного дела в суд, на стадии знакомства с уголовным делом и окончания следствия обвиняемый признает вину, или до этого уже признавал вину, и максимальное наказание за совершенное преступление не превышает 10 лет. Он может попросить особый порядок, посоветовавшись с адвокатом. Это значит, что вот этот весь этап - свидетели, допросы и прочее – будет пропущен.

Выступит прокурор, скажет, что мы считаем, что он совершил то-то и то-то, просим такое-то наказание. В этом случае оно не должно превышать две трети от максимального срока. Обвиняемый скажет, что, да, я признаю, но дайте все равно поменьше.

Суд удаляется, читает уголовное дело, и, если считает, что в деле все нормально, выносит обвинительный приговор, в котором просто пишет, что тот-то, тот-то совершил то-то, то-то, что, соответственно, признал. Доказательства, в целом, подтверждают; мотивировочной части нет никакой. Суд решил назначить такое-то наказание.

Если судья, читая даже такое дело, видит, что для обвинительного приговора, с его точки зрения, здесь недостаточно данных (но это теоретически), то в этой ситуации он отменяет это решение о рассмотрении дела в особом порядке и рассматривает его в общем. То есть в этом случае все доказательства должны быть рассмотрены, и дальше уже – в обычном порядке.

Вот так вот, в целом, это выглядит. По крайней мере, так это должно выглядеть.

Теперь, если у вас есть вопросы…

Обсуждение лекции

Борис Долгин: Да, вопросы, несомненно, есть. Жаль, на них не очень много времени. Я начну с двух коротких, но на них можно будет ответить последними. Первое – а как соотносятся нормативное с дескриптивным видением. А второе – вы все время говорили «вот меня так учили». И это очень хорошо. То есть вас ведь кто-то определенный учил. Вы выходец из какой-то определенной школы.

Мария Шклярук: Прокуратура.

Борис Долгин: Я понимаю. Какие есть еще подходы? Явно, исходя из того, что и как вы излагали, это не единственный вариант того, как готовят следователей. Вот каково место того, как вас готовили, в общей картине этой подготовки, и в общей картине - как устроены эти группы, кланы, не знаю, сообщества следователей?

Оба вопроса понятны?

Мария Шклярук: Ну, да. Можно, я сразу отвечу, что когда я говорю «учили», это имеется в виду, что я пришла работать - и вот здесь «забудь все, что было в университете, теперь учитесь думать и работать». Мне очень повезло с руководителями, которые у меня были.

Поэтому на самом деле я не могу сказать, как у других, потому что я общалась, в основном, только с теми следователями, которые так или иначе работали в этой же структуре, и общая идеология, которая была в Ленинградской области в это время в прокуратуре, в следствии – она была единой. О том, что нужно делать так и так. Что дела надо расследовать хорошо, чтоб за них не было стыдно. Что это такая творческая работа. Что есть правила УПК, его нужно соблюдать в полном объеме, и не надо бояться его соблюдать. Нужно, наоборот, просто учиться работать в этих условиях.

Борис Долгин: Вы же явно сталкивались и с другой практикой. И сейчас как исследователь неизбежно сталкиваетесь. Как выглядит «поляна»?

Мария Шклярук: Мне кажется, что просто есть вопрос… Это то, о чем вы говорили, а не о чем могла бы говорить я. Это о том, когда те вещи, которые, по духу закона, должны были бы соблюдаться, например, право защитников предоставлять доказательства, что оно просто кем-то не выполняется - и при этом нельзя сказать, что люди действуют незаконно. А ситуация, когда следователь расследует дело, будучи уверенным, что человек не виноват, и при этом он все равно расследует его, как будто человек виноват, – это преступление, с моей точки зрения. То есть это не школа. Люди, которые так делают, – это люди, которые совершают преступление, предусмотренное УК: или заведомое привлечение невиновного к ответственности, или фальсификация доказательств. И то, и то должно караться в любой ситуации.

Другой вопрос - нельзя забывать о том, что следователь осуществляет государственное принуждение. Общество делегирует государству право привлекать к уголовной ответственности, потому что преступления – это опасно. Они вредят всему обществу.

Следователь может ошибаться как человек, не злонамеренно. В ситуации, которую я привожу, вы приезжаете на место происшествия, у вас труп с одним ножевым ранением и три человека в алкогольном опьянении, которые валят друг на друга. Что должен делать следователь в такой ситуации? Если подумать? Из того, чему учили, из того, что дает УПК? Есть основания всех троих задержать? Да. Есть основания, предположим, если это изнасилование, и единственный ответ даст что? Экспертиза по сперме. Ничего другого 100-процентно не свидетельствует. Это 30 суток в лучшем случае. Можно, если очень повезет, уговорить раньше. Хорошо, а если это, например, сопряжено с убийством? Есть основания всех троих держать под стражей? До момента, когда выяснится, кто из них. Как вы думаете?

Борис Долгин: Какие-то есть.

Мария Шклярук: Какие-то есть. Все правильно. Я тоже считаю, что в этой ситуации можно законно задержать трех человек. Мы не говорим, что из них все виноваты, мы говорим, что у нас есть достаточно оснований полагать, что кто-то из них троих.

Потом придет результат. Один из них виновен останется, двое других должны быть отпущены. Им должны быть принесены извинения. Они имеют право на компенсацию морального и материального вреда, всевозможные заглаживания государством своей вины в том, что им пришлось претерпеть такие неудобства, пока государство выясняло, кто виноват.

Но нельзя говорить, что при этом следователь нарушил закон, что он злонамеренно поступил, что он еще что-то. А вот эта тенденция – она существует. О том, что невозможно законно задержать, законно арестовать и законно отпустить. И это одна из проблем, которая есть, потому что тут много дальше разных есть вариантов, как поступать.

А можно никого не задержать в этой ситуации. Например, исходя из защиты прав человека, сказать, что мало данных, кого из них нужно задержать. А нужно задержать только одного. А кто-то из них – один - пойдет, совершит еще одно убийство. Вот как потом себя чувствовать в этой ситуации? Что можно же было по закону… Это то, о чем говорили. Если есть основания, мера пресечения – она для этого и создана. Просто у нас и в обществе нет этого понимания, и в самой структуре. Просто государство, с моей точки зрения, должно четко позиционировать, что если такая ошибка произошла, то должны быть четкие механизмы компенсации. Да, извинения. Если потребуется, публичные извинения, но это не должно расцениваться как злонамеренное…

Борис Долгин: Вы говорите о том, что есть «серая зона». Есть зона «белая» - заведомо гарантированно необходимых действий. Есть зона «черная» - заведомых преступлений. Есть некая «серая зона», где все, в общем, по закону, хотя понятно, что есть свои сложные коллизии. И вы же при этом четко говорите, что - да, для этой «серой зоны» должны быть правила, чуть более четко сформулированные. Масштаб размеров «черной зоны», по вашей оценке?

Мария Шклярук: Я не знаю. Я думаю, что это как раз те исследования, которые должны делаться. Когда-то они будут (или не будут) сделаны.

Борис Долгин: У меня еще остался вопрос, но я все-таки хочу, чтобы люди имели возможность задать. Андрей!

 

Андрей Летаров: У меня несколько философский вопрос. Вопрос следующий. Собственно, вся система, с первого взгляда, выгладит как набор различных подстраховок от гиперреакции органов против, например, драк. Но если послушать вашу лекцию, то оказывается, что эта система, с другой стороны, дисбалансирована в противоположную сторону. У защиты достаточно мало прав и достаточно мало возможностей, особенно если у обвиняемого нет денег, чтобы оплатить адвоката, частного детектива, чтобы собирать доказательства в свою пользу. И следователь на самом деле не заинтересован это делать. И, в целом, совершенно непонятно, как же все-таки, с вашей точки зрения, видится законодателю или автору этой системы техническое задание. Понятно, что ничего идеального не бывает. Каковы параметры, которые вы пытались достичь? Уже становится совершенно непонятно.

Мария Шклярук: Мне кажется, достаточно сложно что-то про это сказать. На самом деле, на систему ругаются и сами правоохранители. Нельзя сказать, что она всех устраивает. Тоже кажется, что слишком сложно. Что гораздо проще было бы все перенести. Процесс судебного разбирательства… Вот наши доказательства, мы их собрали, а защита пусть у себя их держит. И пусть суд потом рассудит. Здесь много разных вариантов, как можно сделать. Мне кажется, что проблема в том, что как раз, с одной стороны, вроде как хотели эту состязательность создать, с другой стороны, вроде и фильтр остался – следователь, руководитель следственного отдела, прокурор. С третьей стороны, механизмов реальной состязательности сторон не предусмотрели. У нас это не единственный закон, который так странно сформулирован. Это, скорее, вопрос какого-то переходного периода, но переходный период длится уже давно.

Из зала: Переходного - куда?

Мария Шклярук: Это, наверное, самый главный вопрос, на который я не знаю ответа. Я читала очень много разных исследований. И думаю, что мы еще и сами будем сейчас делать, думать и писать, но сказать однозначно, что у меня есть какое-то позитивное видение того, как должно это происходить, мне пока сложно. Я не знаю, чего именно хотели достигнуть.

С другой стороны, мне кажется, что адвокаты мало пользуются даже тем небольшим, что есть. И если бы они с самого начала, с 2000-го года пользовались бы этим активней, больше бы тыкали бы следователей в недоработки следствия, то, может быть, это было бы более сбалансированно. В какой-то момент, может быть, и законодатель бы обратил внимание. А, может, не обратил бы. Тут дело такое – 50 на 50.

Но, сколько я сталкивалась, мне всегда казалось, что можно было бы активней сопротивляться.

Борис Долгин: Спасибо. Еще.

Студент: У меня вопрос по СИЗО. Как долго может человек находиться в СИЗО? Есть ли какие-нибудь ограничения по этому поводу? Могут ли 3-5 лет просто переносить судебное заседание?

Мария Шклярук: Я поняла. Для этого надо открывать УПК и смотреть. Потому что для следствия общее правило: больше года - это уже сложно, больше полутора – нельзя. Только для ознакомления с делом. Это на следствии есть ограничение. Я никогда не отвечаю наизусть на такие вопросы. Я открываю УПК, ищу нужную статью и смотрю. Но, насколько я помню, до шести месяцев можно продлевать, если до пяти лет лишения свободы. По-моему, для суда там год, что ли, есть. То есть на следствие четкие ограничения: не больше полутора, только если дальше по другому делу, например, держат. Или за судом человек числится, или уже отбывает наказание.

У суда тоже есть ограничение, не скажу сейчас, но не очень большое. Вопрос в том, что за последние годы, за последние 10 лет, сроки рассмотрения дела очень уменьшились. Когда я пришла, нормальная была ситуация, что люди сидят реально четыре года, пять. Ждут приговор. Реально сейчас расследование дел и рассмотрение в судах быстрее.

Борис Долгин: Это что, воздействие ЕСПЧ?

Мария Шклярук: Я думаю, что да. Общее требование к судам и к следствию – быстро расследовать, быстро рассматривать, - в общем и целом, оно существует. Когда я пришла, у суда на остатке были дела 96-го года, 97-го нерассмотренные. Это были сотни дел. 200, может быть.

Сейчас на конец года остаток, может быть, 50-60 дел, и все они вот этого года. Максимум предыдущего, и то это уже ЧП.

Борис Долгин: А как это отразилось на качестве?

Мария Шклярук: Сложно сказать. Ну, во-первых компьютеризация возросла. Методика копи-паста никуда не делась. Типа - так как людям проще работать, поэтому с них требуют больше и лучше оформлять. В принципе, дел больше в производстве. Чем больше в производстве дел, тем сложнее расследовать конкретное дело хорошо.

Борис Долгин: А почему дел больше в производстве?

Мария Шклярук: Дел стало больше.

Борис Долгин: У вас есть интерпретация, какая-то гипотеза?

Мария Шклярук: Нет, я как раз хочу это посчитать через какое-то время, но пока я не готова. По ощущениям - стало больше дел. Может быть, еще потому, что стало больше материала. Больше следователь занимается предварительной проверкой. Очень много того, что, например, мне кажется, можно было бы упростить.

Борис Долгин: То есть не дел больше, а материалов больше?

Мария Шклярук: Смотрите, когда много материалов, на них уходит время. Если на них уходит время, не успеваешь быстро расследовать даже простое дело. Не успеваешь расследовать простое дело – оно у тебя лежит. То есть можно сдать его через месяц…

Борис Долгин: То есть больше одновременно «висящих», а не больше дел новопоявляющихся?

Мария Шклярук: Да, больше дел в производстве, и это, конечно, сказывается так или иначе на следствии, но по качеству мне судить сложно. Всегда кажется, что трава зеленее была раньше. Нужны какие-то объективные данные, но пока я их не видела.

Борис Долгин: Время, к сожалению, истекло. Вот последние очень коротко… Так, три вопроса, четыре. Так, понятно…

Мария, Институт микробиологии: Я про фразу, что основанием для задержания человека под стражу является показание очевидца. Хочется спросить, что это за удивительная фигура? Потому что, если в той гипотетической ситуации, например, какой-то очевидец говорил, что убил Дима, и нет ничего, что опровергало или подтверждало бы слова этого очевидца, верификация слов очевидца – это проблема адвоката Димы или все-таки следствия?

Мария Шклярук: Это вообще очень интересный вопрос, потому что очевидец – это единственное место в УПК, где это встречается. То есть основанием для задержания может быть показание очевидца. Мы, например, интерпретировали так, что если человек пишет явку с повинной, то он очевидец преступления. Он же его совершил. Нету расшифровки понятия «очевидец» в уголовном процессе.

В ситуации, когда есть свидетель, который говорит на протокол допроса, что «я видел, как Дима убил», на данный момент мы изначально должны доверять свидетелю. Потому что свидетель предупреждается об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу ложных показаний. Следователь работает именно с тем, что у него есть. То есть если у меня есть пять показаний о том, что Дима совершил убийство при таких-то и таких-то обстоятельствах, и там все говорят, что они видели, дальше моя задача, скорее, подтвердить, что люди там были действительно, что они его где-то видели. Следователь должен доверять этим показаниям. С известной долей скептичности - должен что-то проверять, особенно, если Дима говорит, что их там никого не было. То есть когда есть противоречие – противоречие нужно устранять. Очную ставку провести. Но тут тоже такой момент, что надо понимать, что следователь работает с формальным миром. То есть ситуация, когда приходит человек, совершает заведомо ложный донос на кого-то, то есть говорит о том, что тот-то, тот-то совершил в отношении меня разбой, а на самом деле этого не было…

Не следователь виноват в том, что он возбудил дело, на показаниях очевидца задержал человека и дальше начал разбираться, а человек, который совершил преступление, оговорив невиновного. Откуда, какие мотивы у него были – это уже следующий вопрос.

Борис Долгин: То есть следователь увидит проблему только тогда, когда появится противоречие.

Мария Шклярук: Да, и это в полном соответствии с законом.

Борис Долгин: Так, еще? Только быстро-быстро!

Мария, Российская правовая академия: То есть получается, когда дело дошло до суда, то у стороны защиты есть только возможность снизить как-то наказание?

Мария Шклярук: Но есть же оправдательные приговоры

Мария, Российская правовая академия: Ну, вы же говорили, что оправдательных приговоров практически не бывает.

Мария Шклярук: Мало, да. Но они бывают. Но чаще бывают в суде присяжных.

Борис Долгин: Дальше. Все. Мысль понятна.

Васильев Николай: Вы наверняка сталкивались с ведомственными показателями следователя. Это не только количество дел, находящееся в производстве, но и наверняка это дела, возвращенные прокурором, дела, возвращенные из суда когда-то (я не знаю, застали вы этот период или нет, когда возвращали дела на доследование)…

Мария Шклярук: Да, 237-я.

Васильев Николай: … прекращенные дела по реабилитированию…

Борис Долгин: В чем вопрос?

Васильев Николай: Вы бы что-нибудь изменили в этой статистике? Как вы считаете, какие из них влияют отрицательно на работу следователя, какие – положительно? И еще один вопрос: Диму оправдали или нет?

Мария Шклярук: Это был гипотетический пример.

Борис Долгин: То есть как построить правильную мотивацию, исходя из показателей?

Мария Шклярук: Я думала про это. Это, наверное, тот проект, который я сейчас буду делать в Институте проблем правоприменения. А пока просто собираю данные. У меня их недостаточно. Есть многое, что я знаю самостоятельно, но я не уверена, что это не мое восприятие. Я думаю, что, если мы этот проект напишем, он будет опубликован. То есть на данный момент однозначно я не готова сказать. Это в планах.

Дмитрий Скугаревский, студент: Вы говорили, что вас учили, чтобы вам не было стыдно за дело на стадии судебного расследования. Что такое стыд следователя в условиях неизбежной профессиональной деформации? И, во-вторых, различается ли стыд следователя для дел с очевидной жертвой и для дел victimlesscrimes, где жертва неочевидна. Вопрос связан с тем, что большинство резонансных дел, где общество указывает на ошибку следствия, – это victimlesscrimes. Например, дело Магнитского. Спасибо.

Мария Шклярук: По делу Магнитского нет приговора. Тут тоже, понимаете, когда говорят про дело Магнитского, у меня есть только одно мнение, что никто, кроме тех, кто читал уголовное дело, не имеет право вообще никак это комментировать. Тот юрист, который вам на основании статей, которые он прочитал, говорит о том, что он виноват или не виноват, плохой юрист. Что есть в уголовном деле – мы не знаем. Нету дела Магнитского отсканированного и выложенного полностью в интернете для всех, кто хочет почитать. Мы не знаем, там может быть разница в две даты, которые очень сильно… То есть я, условно говоря, могу представить и ту, и другую ситуацию – и виноват, и не виноват. Если отрешусь от эмоциональной составляющей, которая есть в этом деле, то факты могут быть и так, и так. И одна дата, когда там печать или еще что-то были переданы, она может повлиять на вариант: было хищение, или не было хищения. Поэтому плохая идея - комментировать это, не читая уголовное дело.

Я, опять-таки, считаю, что дело, где человек не виноват, не должно уходить в суд. Но бывают оценочные категории. Я ходила, например, в суды и смотрела, как рассматриваются мои дела или важные для меня, или еще какие-то. Когда видишь, как дело рассматривается в суде, – вообще очень дисциплинирует. Но почему-то мало где принято… У нас просто был прокурор, который заставлял следователя, особенно, когда в деле начинались какие-нибудь проблемы, вот иди в суд и смотри, как это происходит. Вот ты здесь недоработал, а мы теперь сидим и…

Борис Долгин: То есть обеспечивал нормальную обратную связь.

Мария Шклярук: Да, потому что это очень важно. Мне кажется, что это был очень положительный опыт. Я сама в свое время поддерживала гособвинение, поэтому я помнила, как это все в суде выглядит немножко по-другому, и стараешься всегда работать лучше. Стыдно бывает, когда плохо расследовал. Вдруг вылезает в суде то, что не было доработано на следствии. И вот думаешь, чёрт, можно ж было потратить два часа и не краснеть сейчас.

У меня был оправдательный приговор по моему уголовному делу в суде - общем, без присяжных, без всего. Главу органа опеки и попечительства оправдали за то, что она в квартиру сироты, без ее разрешения, поселила своего сына. Мы вменяли превышение должностных полномочий. Суд посчитал, что сирота четыре года не могла распоряжаться квартирой до совершеннолетия по своему усмотрению, не получала никакой выгоды, не посчитал это существенным ущербом. Оправдал. Мне должно быть стыдно за то, что я направила это дело в суд? Мне - нет.

Я стояла на своей позиции до конца. Мне никто не мог сказать, что я его плохо расследовала. Оно было расследовано хорошо. Я посчитала - это существенный ущерб, суд посчитал - несущественный ущерб.

Борис Долгин: А вот упоминались какие-то неизбежные профессиональные деформации. Это что такое? В вопросе были упомянуты.

Мария Шклярук: Не знаю. Наверное, это вопрос психологу, а не юристу. Понятно, что многое, что я говорю, я вижу это со стороны как следователь. Или вот была ситуация, когда у меня на лекции был адвокат. Мы с ним в нескольких моментах «зацепились» с противоположных точек зрения. Но это как раз хорошо, потому что позицию адвоката услышать легче, чем позицию следователя.

Вопрос из зала: Маша, а можно короткий комментарий по делу Магнитского, грубо говоря, с противоположной точки зрения? Из тех фактов, которые однозначно доступны, на мой взгляд, можно сделать вывод о конфликте интересов. Вообще, насколько такое понятие присутствует в деле следователя? Я поясню для тех, кто не понимает. Речь идет о том, что сначала Магнитский заявил о преступлении следователя, а потом этот следователь расследовал дело в отношении Магнитского. Это факты, которые четко зафиксированы в хронологии. Насколько вообще учитывается понятие конфликт интересов, когда следователь расследует дело в отношении человека, который на него заявил как на преступника?

Мария Шклярук: Эта ситуация достаточно простая. Дело в том, что - да, в УПК есть исчерпывающий перечень того, когда человек подлежит отводу. То, что на человека заявляли о совершении преступления, отводом не является, потому что там было вынесено постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Сразу скажу, что если бы такое основание было, то никакой бы следователь не мог расследовать дело. Потому что вот я начинаю расследовать дело, у меня четыре следователя в отделе. Человек идет и на всех четверых пишет какое-нибудь заявление о каком-нибудь преступлении, которое не подтверждается. Просто можно написать так, чтобы под заведомо ложный донос не попасть, но все равно написать. А если бы такое основание было, то считайте - это был бы способ отстранить всех следователей от расследования.

Вопрос из зала: А если каждый человек в России заранее напишет заявление на всех следователей?

Мария Шклярук: Да. Понятно, что я сразу гипертрофирую, но именно так это бы и выглядело, если бы это было.

Борис Долгин: Да, то есть тут надо очень аккуратно проектировать.

Мария Шклярук: То есть если бы было возбуждено дело в отношении следователя, понятно, что он бы не мог ничего расследовать. Но если вынесено постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, то с процессуальной точки зрения вообще никаких препятствий нет - и не может быть, с моей точки зрения.

Борис Долгин: Последний вопрос. На него частично ответ прозвучал, но, может быть, в какой-то части не прозвучал. А чем вы, собственно, занимаетесь как исследователь уже? То есть какова ваша научная задача?

Мария Шклярук: На данный момент у нас в институте есть несколько проектов. Это очень интересный проект о судебной системе, о траектории уголовного дела. Я думаю, что как раз после этой лекции многим будет интересно, потому что там я не со всеми вещами согласна среди опубликованных, но, тем не менее, у нас атмосфера дискуссии. Вот есть ссылочка, можете по ней потом сходить. Там есть все аналитические записки. Очень многое проясняет по фактическому тому, как это тоже выглядит, как это соотносится с тем, что я вам рассказала. Наверное, один из проектов, которым я буду заниматься, – я хочу разобраться с системой оценки. Потому что у нас есть разработки по системе оценки в полиции, как она влияет на то, как работает полиция. По следствию таких разработок нет, а система статистики следствия – открытая достаточно. Я думаю, что мы попробуем проанализировать и посмотреть ее. Пока так.

Борис Долгин: Спасибо большое. По-моему, очень ценный прецедент.

Мария Шклярук: Спасибо!

Post Scriptum

За время, прошедшее с момента проведения лекции Институт проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге завершил исследование механизмов работы российской правоохранительной системы. См. отчет о нем, подготовленный при поддержке Комитета гражданских инициатив (фонда Кудрина).