19 марта 2024, вторник, 05:54
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

Это не садизм, это любопытство

Мы публикуем стенограмму публичной беседы с режиссером театра и кино Кириллом Серебренниковым, проведенной "Полит.ру" 17 мая 2011 г. в Политехническом музее в рамках проекта "От первого лица". Модератор –Татьяна Малкина.

Татьяна Малкина: Здравствуйте, добрый вечер. Приветствую вас на нашей очередной встрече "Полит.ру" в рамках цикла публичных бесед "От первого лица". Как вы знаете, "Полит.ру" - это один из старейших российских интернет-ресурсов.

Кирилл Серебренников: "Полёт.ру"?

Малкина: "Полит.ру". А я сказала "Полёт.ру"?

Серебренников: Нет, но очень красиво - "Полёт.ру".

Малкина: Благодаря полёту "Полит.ру"…

Серебренников: Ты находишься в постоянном полёте, не в политике, а в полёте.

Малкина: Мы здесь регулярно летаем. Сегодня с нами, вернее сегодня у нас есть возможность полетать с Кириллом Серебренниковым - режиссёром театра и кино, лауреатом национальной премии в области телевидения "Тэфи", неоднократным лауреатом театральных фестивалей, призёром российских и международных кинофестивалей, и вообще, судя по заполненности зала, явно любимцем как минимум московской публики, но известно, что не только московской. Тема нашей встречи -" Жизнь как театр". Летаем с Кириллом Серебренниковым.

Если у вас будут вопросы, у нас есть возможность задать их при помощи микрофона, который в зале есть, а также присылайте записки, что всегда удобно. Кроме того, я должна сказать, что был объявлен конкурс на сайте www.polit.ru на лучший вопрос, который вам (Серебренникову – прим. ред.) придётся определить.

Серебренников: Опять вы сказали "Полёт.ру", поэтому вам придётся переименоваться.

Малкина: Это у меня, видимо, просто дикция такая.

Хорошо, "Полёт.ру". Так вот, "Полёт.ру" не отказывается от своих обязательств завершить конкурс голосованием за лучший вопрос. Голосующим будет Кирилл Серебренников, и, как я понимаю, автору лучшего вопроса кое-что обещано. Администрация нашего "Полёт.ру" ответит за это лично.

Я не знаю, знаете ли вы, Кирилл, о том, что теоретически у нас есть сценарий. Первый блок "Прямая речь" на тему «Жизнь как театр». Или театр как жизнь. Если не хотите, то сразу приступим к кривой речи.

Серебренников: Мне кажется, что лучше к кривой речи сразу.

Малкина: Я почему-то так и подумала.

Серебренников: А в процессе кривой речи вдруг возникнут поводы для прямой.

Малкина: Тогда давайте обратимся...

Серебренников: Я шумно дышу ещё, я думаю, что надо подальше микрофон.

Малкина: Но дышать хорошо. Это лучше, чем когда не дышать.

Серебренников: Но шумно дышать - проблема.

Малкина: Это ассонанс.

Серебренников: Это грязь в уши оператору.

Фото Наташи Четвериковой

Фото Наташи Четвериковой

Малкина: Тогда давайте сразу приступим к делу. Для затравки я узурпирую право и задам первый вопрос, поскольку, безусловно, есть очень свежий, как это принято говорить у нас, информационный повод. Сейчас завершился, если я правильно понимаю - сегодня, цикл премьерных показов.

Серебренников: Вот идёт сейчас в данный момент. Я почему взмыленный немножко - потому что на Винзаводе мы начали в 19:15 спектакль, потому что люди опаздывают. Москва парализована страшным коллапсом из-за пробок, уже мэра поменяли, а пробки те же. Мы начали спектакль с опозданием, мне надо было быть к началу, я после этого поехал сюда. И сегодня последний спектакль в блоке.

Малкина: Спектакль "Отморозки".

Серебренников: Да, по тексту Захара Прилепина.

Малкина: В общем, вся Москва гудит, что случается регулярно после каждой вашей премьеры, но нынче Москва гудит вдвойне, потому что уже практически единогласно "Отморозки" объявлены (по умолчанию или по консенсусу) второй частью диптиха, хотите вы этого или нет.

Серебренников: Это я сказал.

Малкина: Вы вбросили. Понятно, а всякий себе пытается присвоить.

Серебренников: Да, по поводу "Околоноля" и "Отморозков"…

Малкина: Да, по поводу "Околоноля" и "Отморозков", объясните, пожалуйста, раз к тому же это вы и сказали, как и почему это диптих или дилогия? Знали ли вы, что так выйдет, или это так судьба распорядилась?

Серебренников: В отличие от нормальных людей, жизнь людей, связанных с театром, осуществляется сезонно. Вот как есть сезон линьки, сезон спячки…

Малкина: Два раза в год обычно у меня.

Серебренников: …или сезон нереста. Так и у людей, которые занимаются театром, есть понятие сезон. Это значит, что наша жизнь начинается с сентября и заканчивается июнем или июлем в зависимости от того, кто себе сколько позволяет отдыхать. Вот так же и моя жизнь в этом году связана с названиями, которые так или иначе формируют этот самый пресловутый сезон. То есть не календарный год, а год театральный.

И в этом сезоне я сделал два важных для себя спектакля, "Околоноля" и "Отморозки". Они связаны с современной прозой, с современной литературой, и с тем, что происходит сегодня с Россией, в России, и куда же нам плыть - из этих всех вопросов.

Это спектакли-размышления. Я не ожидал, что они окажутся столь провокативными, потому что задача провокации на самом деле не всегда ставится. Она заложена, видимо, в самих романах, в самих текстах. В одном случае это текст Натана Дубовицкого, который вызвал нездоровую ажиотацию в определённых кругах, потому что его приписывали и приписывают перу Владислава Суркова, кремлёвского чиновника.

Малкина: Чиновник есть такой кремлёвский, если кто не знает. Заместитель главы администрации.

Серебренников: Да. Но на самом деле народ не обязан знать имена чиновников.

Малкина: Абсолютно согласна, это тот редкий случай, когда его знают.

Серебренников: Этот человек работает в Кремле и, как говорят, написал этот текст. Второй текст написан человеком, который, наоборот, нечастый гость в Кремле, а допустим, даже редкий, Захар Прилепин, который в отличие от всех многих писателей, и многих людей, связанных с искусством, находится в достаточно резкой, не то что антиправительственной, но какой-то конфронтационной позиции, ситуации.

Малкина: Он просто партийный человек.

Серебренников: Он связан с партией, запрещённой сегодня, как мне кажется. Но, тем не менее, мне кажется, он немного шире стал этой партии. Партию запретили, а его взгляды, судя по тем колонкам, которые я читаю в разных средствах массовой информации, они тоже меняются.

Это текст другой, текст непримиримый, текст очень яростный, рассказывающий, в отличие от "Околоноля", про совсем другую среду, про совсем других людей. "Околоноля" рассказывает о бандитах, ставших бизнесменами, которые пришли во власть. Про 90-е и уже наши 2000-е годы, про то, как складывается власть, из чего она складывается, и как человек, совершивший преступление, совершивший прямое убийство, подвержен распаду, развалу, как его душа исчезает и умирает.

А во втором случае, в случае романа "Санькя" и других текстов Прилепина, по которым сделан спектакль "Отморозки", это, наоборот, про молодых людей, которые, чувствуя острую несправедливость, царящую в обществе, выходят на площадь, практически приносят в жертву свои жизни, умирают во имя этой самой справедливости. То, как они её понимают. То есть это достаточно полярные персонажи, полярные темы, может быть это даже крайние цвета спектра. Но, тем не менее, это истории про то, что...

Я сразу говорю, что и первый, и второй тексты не документальные, они фантасмагорические, там много фантастического, там много придуманного, это не что-то совсем уж буквальное. Это и в том, и другом случае плод фантазии авторов, и, следовательно, плод фантазии людей, которые делали театральный текст, театральный спектакль. Поэтому это такая суггестия, сгущённая краска может быть, и в этом отношении спектакли получились, наверно, провокационные в чём-то. Потому что они кому-то резко нравятся и вызывают правильные размышления о том, в какой ситуации сегодня мы живём, а кому-то резко не нравятся, и вызывают возмущение и желание убить авторов, которые это всё сделали. Что, в общем, на самом деле, прекрасно, потому что если искусство,театр в частности живёт такими контрастными, спорными, противоречивыми чувствами, то, значит, всё это живо. Только на кладбище все согласные и одинаковые, а здесь кипят страсти.

И вдруг в этот сезон стало понятно, что театр способен быть местом яростных споров, конфликтов, столкновений.

Оказывается, в его языке есть возможности говорения и мышления о самом что ни на есть актуальном, современном и остром.

Он является не пыльной какой-то драгоценностью, место которой в музее - политехническом, театральном или каком-нибудь ещё, - а вполне себе живой и вибрирующей тканью. И мне кажется это ценным, потому что концепция театра-музея, театра классического, некого отдаленного от жизни артефакта, мне, мягко говоря, не близка.

Фото Наташи Четвериковой

Фото Наташи Четвериковой

Если возвращаться к теме нашей встречи, очень условной… это не значит, что мы будем говорить только о театре как жизни, и жизни как театре…. Я всё время этот случай упоминаю, меня потрясший, когда я пришёл в Авиньоне в книжную лавку, и увидел там 500 названий книг про театр. Театральный фестиваль в Авиньоне - один из главных в мире, один из крупнейших, активно и щедро дотирующихся государством Франции. Там есть театральная лавка, и там очень много названий. Во Франции выходит порядка 300 изданий о театре. Дискурс театральный, то есть говорение и мышление о театре, настолько объёмно, что приходится издавать такое количество изданий. У нас на данный момент до сих пор имеется один театральный журнал, притом, что в России насколько я помню, 602 театра. Один театральный журнал – журнал «Театр», который только в этом году возродился после огромного перерыва. А ещё недавно не было ни одного журнала. Следовательно, нет говорения о театре, нет театральной философии, следовательно, нет театральной мысли, следовательно, нет театроведения и т.д....

Малкина: Но говорят при этом о некотором расцвете, относительном, конечно, фестивального движения.

Серебренников: Не надо путать фестивальное движение и гастрольную деятельность. Я просто веду к тому, что известно: в театральной Мекке мира - стране Германии - есть замечательный журнал, который называется "Театр и жизнь". И в каждом номере театр рассматривается как часть жизни, а жизнь рассматривается оптикой театра.

Вот эта концепция мне максимально близка, мне кажется, что театр есть прекрасный способ исследования жизни, есть одновременно способ глядения, способ мышления и способ говорения о жизни. В театральном арсенале есть все возможные средства для того, чтобы исследовать и каким-то образом понимать, как устроена реальность вокруг тебя, какая она, подлинная или иллюзорная. Поэтому те вещи, которые меня волнуют, в этом сезоне, в этом году, ввиду того, что мы все чувствуем некие вибрации почвы, на которой сидим… Я говорю не только о землетрясениях физических, а вообще о том, что в стране что-то происходит, все трещит по швам, всё шатается, стулья из-под нас уезжают…

Вот я пытался это своё ощущение выразить этими двумя текстами, которые мне кажутся резкими, провокативными, потому что честные - и тот, и другой. И текст "Околоноля" написан честно и талантливо, и текст "Отморозки", в данном случае - роман "Санькя", написан честно и талантливо. Эти люди, наверно, могут друг с другом соглашаться или нет в плане политических воззрений, пристрастий и ответственности человека, художника за то, что происходит. Но то, что они неравнодушны к тому, что происходит вокруг, это безусловно. Вот такое первое вступление, давайте про это поговорим.

Малкина: Очень интересно, хотя я бы лично ни за что не поставила на одну доску по мере принадлежности к литературе как таковой роман "Околоноля" и, например, "Санькя". Я понимаю, что вам интересно, что в данном случае в вас преобладает некий социальный темперамент.

Серебренников: Да в этом сезоне. Я думаю, что постановкой "Золотого Петушка" это закончится.

Малкина: Вам интересно исследовать жизнь в её социально-политических аспектах, но меня озадачил выбор текста. Как раз про "Санькя" понятно, хотя мне кажется, что тема немножко опоздала….

Серебренников: Вы знаете, она не опоздала, а наоборот, назрела.

Малкина: Но что касается "Околоноля", я как раз хотела спросить… То есть любого можно заподозрить в антипатии к какому-то кремлёвскому чиновнику по имени Сурков. Но в данном случае не в связи с этим, а просто исходя из достоинств и недостатков текста, я как раз хотела спросить: вы его выбрали, потому что вы прочли - и вас задело, вас поддело?

Серебренников: Я просто уже не хочу оправдываться.

Малкина: Нет, я вас не обвиняю.

Серебренников: Мне уже говорили: "Ты взял этот текст - это какая-то коньюнктура".

А я его взял до того, как было известно, что это Сурков. Это чистая правда.

Малкина: Кирилл, это невозможно, потому что сначала было известно, что это Сурков, а потом появился текст.

Серебренников: Нет, дело в том, что мне его принесли в списках, его принесли в электронном виде до издания, до "Русского пионера". Я не знал, что это Сурков, я знал, что это Натан Дубовицкий. Вообще думал, что это другой человек, что под псевдонимом скрывается какой-то другой человек, не знаю - Сурков это или не Сурков, но думал, что скрывается другой человек. И, читая, думал: «Ничего себе этот человек дал жару!»

Малкина: То есть вам дал жару "Околоноля"?

Серебренников: Мне показался этот текст интересным, я всё время искал материал для спектакля такого современного.

Малкина: А почему не Духless, Media Sapiens, например?

Серебренников: А вот… потому. У меня есть история из жизни. Я в своё время был в жюри одной книжной премии. Это всё - открытое голосование - происходило на глазах у людей, и надо было голосовать за авторов. Среди авторов были Дмитрий Быков, Татьяна Москвина и прочие люди. Но там был писатель Михаил Шишкин.

Я просто говорю, что просто бывает литература и… Литература. Но вот нельзя было дать премию ни за тот роман Быкова, ни за текст Москвиной, а можно было дать премию только за потрясающий текст "Венерин волос" великого писателя Михаила Шишкина, и мы были рады, что мы современники этого серьёзнейшего огромного писателя.

Малкина: Я тоже рада.

Серебренников: Всё-таки роман "Околоноля" - это литература. Её обвиняют в чём угодно, но, во всяком случае, это то, что провоцирует театральное фантазирование.

Малкина: Хорошо, давайте на этой формулировке остановимся, что литература - это то, что провоцирует театральное фантазирование, а то мы сейчас заведёмся не на шутку.

Вот есть вопрос от Марины Малышевой, присланный, я так понимаю, участвовать в конкурсе. Я его быстро прочитаю, он длинный: "В русской классической литературе все герои своего времени обречены на смерть: Онегин, Печорин, Базаров, Раскольников, и так далее. Не всегда это смерть физическая, как у Онегина или Раскольникова, но смерть духовная. Как вы думаете, обречены ли герои нашего времени на смерть? В вашем фильме "Юрьев день" есть что-то от перерождения при жизни. Не кажется ли вам, что весь парадокс "героев" заключается в том, что это люди, которые пытаются найти счастье и не находят его. Поскольку вы буддист, вам известно, что счастье вообще нельзя обрести, так как это есть путь. В таком случае, не считаете ли вы, что герой нашего времени - человек, живущий осознанно, управляющий своей реальностью, существующий вне таких концепций, как государство, религия, и прочее, и почему в таком случае вы акцентируете своё внимание в своих работах не на них, а на тех, кто находится на грани, в том числе на грани гибели, и около ноля?"

Серебренников: Слушайте, а можно сразу отдать вопросу приз, вопрос замечательный, и в нём как бы и есть ответ. Просто можно не в вопросительной интонации этот текст прочитать, а в утвердительной.

Фото Наташи Четвериковой

Фото Наташи Четвериковой

Малкина: Зачем на них-то акцентироваться, зачем вам все эти Егоры и Саньки, вам что, заняться больше нечем?

Серебренников: Потому что все те персонажи, которые перерождаются, для которых жизнь и счастье - это путь, которые меняют себя, их крайне мало, их практически нет. А с другой стороны, те герои, которые находятся на грани жизни и смерти, они были традиционно притягательны для всей мировой классики, мировой литературы, мирового искусства.

Люди, стоящие на подоконнике и мечтающие сброситься вниз, нам безумно интересны и по книгам, и по новостям, и по жёлтой прессе.

Малкина: Побольше таких, хороших и разных.

Серебренников: Да, люди, которые выбирают между жизнью и смертью и которые находятся в этом поле выбора, у них повышается адреналин. И, следовательно, адреналин повышается у нас - у людей, которые этим интересуются. Ведь путь - он,честно говоря, очень не кинематографичен, он подробен,он удел идущего, а не наблюдающих…

Малкина: Я хотела сказать, вы же лёгких путей...

Серебренников: Давай не будем про путь… Вот сейчас появилось хорошее тайское и корейское медитативное кино. Вот его снимают режиссёры-буддисты, для которых дуновение ветерка, ящерица на солнце и путь монаха через поле важнее, чем все эти глупые страсти. Смотреть это в принципе невозможно, но это так красиво, так волшебно, и так тебя, конечно, улучшает внутри. Но у меня, видимо, отчасти жанровые мозги, и герой, который оступился на банановой кожуре, упал и сказал: "Чёрт побери", - меня это больше возбуждает. Герой, который выбирает: жизнь или смерть, предательство, долг или честь, -мне традиционно интереснее. В этом смысле я традиционалист, хотя, разумеется, медитация на ящерку на плече буддистского монаха, идущего через поле лотосов, мне важна и я это когда-нибудь обязательно запечатлю.

Малкина: Какое-то лукавство мне слышится в управлении «медитация на», ну ладно. Вот есть вопрос, я с вашего разрешения его задам: "Может ли режиссёр навязать своё субъективное мнение по поводу политики через спектакль или должен оставаться беспристрастным и позволить зрителям самим решать, где правда? Искусство - это зеркало общества или субъективная картина автора?" - спрашивает Екатерина.

Серебренников: Да, я исповедую позицию, которую сформулировал очень внятно в своём принципиальном, очень важном тексте "Гамлет-машина" Хайнер Мюллер, который говорит: "Я ни с воюющими, ни с нападающими, ни с обороняющимися, я над ними". То есть художник дистанцирован, он не может влипать ни в тот, ни в другой ряд - тогда он становится либо политиком, либо воином, либо кем-то ещё. Он со стороны, над ситуацией, он сочувствует и тем, и тем, потому что в принципе сочувствует человеку.

Здесь принципиальная для меня позиция. Мне кажется, режиссёр, художник, любой человек, который занимается современным театром, он должен быть с людьми. Он не с политиками, не с партиями, он с людьми. Разными. С заблудившимися, подлыми и не подлыми, с хорошими и плохими. Ему интересно всё, что происходит в человеке, и дерьмо, которое в его душе, и цветки лотоса, которые там расцветают. Поэтому я бы так ответил на вопрос: над, но с людьми.

Малкина: Вы уверены в том, что вам удастся оставаться и не воином, и не политиком, если ваш политический сезон затянется?

Серебренников: Политический сезон - это знаете, такая штука… Это не политический сезон, сезон связанный с современными текстами.

Я не занимаюсь политикой и не состою ни в одной политической партии, я вообще считаю это дело не очень чистоплотным и всеми силами стараюсь быть от него подальше. Меня в неё в своё время активно тащили после 1991-го года, и я мог бы сделать карьеру в этом. Но я как-то, видимо, не очень был рад, не очень хорошие люди попадались, я их как раз подозревал в том самом лукавстве, которое послышалось вам, но там это было совсем уж жирно. Поэтому - нет, не надо про политику, надо про людей.

Малкина: Люди согласились, совсем не возражают. Тут есть вопрос не совсем про это, но отвлечёт вас.

Серебренников: Давайте.

Малкина: "Уважаемый Кирилл Семёнович, после встречи представителей власти с деятелями культуры разворачиваются ожесточённые дискуссии с составлением чуть ли не расстрельных списков, а также списков нерукопожатных деятелей культуры. Как вы реагируете на волну негатива, и как, по-вашему мнению, должны выстраиваться отношения власти и творческого человека?"

Серебренников: Правильный вопрос.

Малкина: Юлия спросила.

Серебренников: Юлия, спасибо вам. Знаете, какая штука, у нас в этой истерике, которая случается каждый раз после встречи "интеллигенции", творческих людей с власть предержащими…

Малкина: Почему вы их в кавычки взяли?

Серебренников: Вы знаете, у нас это тоже списками всё, списки сразу составляют. И действительно составляют расстрельные и прочие списки. Возникает дикий вой, просто волна какого-то воя. При этом, например, я точно знаю, что когда мои коллеги и я сам идут в ЖЭК, воя потом не возникает почему-то. Вот я иду в ЖЭК и говорю: "Знаете, у нас течёт крыша, пожалуйста, придите и почините". Они говорят: "Мы не можем". Я говорю: "Пожалуйста, надо. Это очень важно". Вот после такого визита в ЖЭК на меня никакие-то доносы в прессе не публикуют.

Малкина: Потому что мы в ЖЭКе все равны, как в морге.

Серебренников: И перед властью.

Мы эту власть наняли. Я воспринимаю этих всех людей как ЖЭК. Это ЖЭК, мы их наняли.

Малкина: Я бы хотела разделить с вами свою уверенность в том, что я наняла этих людей.

Серебренников: Вы знаете, пока вы будете не верить или сомневаться, они будут наглеть. Если вы в этом будете уверены… Вот в той опере, которую мы сейчас делаем в Большом театре, "Золотой Петушок" называется, есть хор народа. Народ поёт: "Ваши мы - душа и тело! Если бьют нас, так за дело". Поёт весь хор. И в конце он задаёт вопрос: "Что даст новая заря? как же будем без царя?" То есть эти вечное обожествление и фетишизация русским человеком власти ни к чему хорошему, на мой взгляд, не приведут. Власть - это нанятые нами сотрудники, которые если хорошо выполняют свою работу, давайте их ещё оставим, пускай чуть-чуть поработают, потому что они получают за это очень большие деньги, имеют возможности серьёзные. Если они это делают плохо, выгоняем их и нанимаем других! Всё! Поэтому у меня никакого пиетета перед этими людьми нет. Там есть люди умные, и есть люди глупые, там есть люди честные, и есть люди нечестные, точно так же, как везде, мудаки находятся в самой прекрасной организации, и есть какие-то порядочные и светлые люди в самом тёмном медвежьем углу, где ты не ожидаешь даже встретить человеческое лицо. То же самое и здесь, когда я прихожу в министерство культуры, в администрацию президента, или куда-то ещё...

Фото Наташи Четвериковой

Фото Наташи Четвериковой

Малкина: Это вы сейчас сказали про который из углов?

Серебренников: Это не угол. Когда я туда прихожу, я встречаю вменяемых людей, которые помогают каким-то хорошим начинаниям. Я иногда встречаю идиотов, которые тормозят эти начинания, и я стараюсь меньше общаться с идиотами, а больше общаться с честными, вменяемыми и хорошими людьми, которые помогают культурным инициативам, дают деньги на образовательные программы для молодёжи, дают деньги на фестивали.

И когда они дают деньги на фестивали, то тридцать три раза отвечают на мой вопрос: "Скажите, вот вы нам сейчас дали деньги на фестиваль, нам же не надо вступать в партию "Единая Россия" за это?" Они говорят: "Да пропадите вы пропадом, не надо, конечно. Берите деньги и делайте фестиваль".

Малкина: Я понимаю.

Серебренников: Им не надо, они не просят… Конечно,если ты не хочешь сдать свою кровь, чтобы потом ее что-то подписывать… Если у тебя своя внятная позиция, ты знаешь, чем хочешь заниматься, то никаких писем тебе не принесут на подпись. Мне, к счастью, не приносят письма на подпись, вот эти коллективные позорные могилы. Письма, как братские могилы. Потому что знают, что я скажу: "Ребята, камон, я этот групповой секс не хочу, лучше отвечать самому за себя".

Малкина: Я хотела сказать, что Юля под расстрельными списками имела в виду, как я понимаю, нечто другое - что вы, например, точно уже некоторыми особо интеллигентными интеллигентами внесены в такой расстрельный список.

Серебренников: Я их поздравляю.

Малкина: Потому что вы же коллаборационист, понимаете? Суркова ставите. Конъюнктурный, успешный, в общем, здесь что-то не то.

Серебренников: Что-то не то, они не знают что, потому что по факту надо какие-то претензии предъявить, ведь если я коллаборционист, то у меня должны быть какие-то барыши с этого -деньги, недвижимость, я должен ехать с мигалкой…

Малкина: Нет, по фактам им ничего не надо.

Серебренников: Пускай тогда… Как я часто повторяю: я не отвечаю за чужие сны.

Малкина: А вы умеете?

Серебренников: Я не отвечаю за чужие сны.

Малкина: Вас это не задевает, не обижает?

Серебренников: Я терпимо отношусь к людям, уважаю любых, и самых заблуждающихся. Я их жалею.

Малкина: Полицейский родился. Не знаю, как продолжать-то дальше, тут ещё есть вопросы. Я потрясена. Задам несколько конкретных вопросов. Правда, есть один, смысл которого я вообще не понимаю, по-настоящему не понимаю, поэтому задам его.

Серебренников: Мне просто тут пишут смс, как проходит спектакль "Отморозки": "Сцена с гробом прошла очень хорошо, Фил (актер Филипп Авдеев - прим. ред.) молодец".

Фото Наташи Четвериковой

Фото Наташи Четвериковой

Малкина: Примерно это из этой же серии: "Здравствуйте, – только, к сожалению, не указан автор, - как научиться создавать четвёртую стену на сцене, оставляя связь между зрителем и актёром?"

Серебренников: Мне кажется, надо наоборот, искать способ её разрушить, потому что она и так всегда есть.

Малкина: Это которая между сценой и залом?

Серебренников: Да. Иногда играют так, что вроде есть четвёртая стена, вот мы с вами разговариваем и делаем вид, что там никого нет, вообще там вроде никого нет.

Малкина: Но вопрос, видимо, как создавать эту четвёртую стену.

Серебренников: Лучше иметь в виду, что тут публика, тут люди.

Малкина: Лучше учиться не создавать, в общем, - ответ. И есть ещё совершенно конкретный вопрос: "Уважаемый Кирилл Семёнович, как вы считаете, существует ли в современном театре такое понятие, как театральная маска и маска вообще? Можно ли говорить о слиянии социальной и театральной маски в театре постмодерн? Заранее спасибо". Полина спрашивает.

Серебренников: На самом деле, вопрос достаточно глубокий и требующий в принципе нескольких статей во вновь образовавшемся журнале "Театр". Потому что театральная и социальная маска – вещи, иногда сходящиеся вместе.

Маска карнавальная, маска, возникшая в Венеции, от венецианского карнавала, она иногда совпадала с маской социальной. Вы помните, что есть маска врача - вот с этим носом. Почему такой длинный нос? Потому что там хранилось снадобье, как они считали, против холеры и чумы. То есть в этом уже есть какие-то социальные подходы, и прочее.

Есть маска, которая имеет своей функцией в древнегреческом театре, наоборот, усиление голоса артиста. Такой рупор, раструб, который увеличивает громкость. Есть маска в восточном театре, которая обозначает и социальность, и половую принадлежность: маска юной девушки, маска демона, маска кого-нибудь ещё.

Социальная маска на самом деле ничем не отличается. Мы все, так или иначе… Вот на вас самолётик от Солдатовой, а на мне кожаная куртка с заклёпками - всё это часть нашей социальной маски. Это тема большого и интересного исследования, просто я боюсь, что сейчас отвлечёмся. Там пришло письмо.

Малкина: Очень конкретный вопрос, боюсь, придётся вам ответить здесь перед всеми: "Уважаемый Кирилл, а можно всё-таки узнать, был ли мальчик, сын у героини "Юрьева дня", или она его придумала? Если был, то куда делся?"

Серебренников: Вы знаете, отвечу честно абсолютно, как на духу. Сын был, а куда он делся… Исчез. Это правда. Ну как, он был и исчез. Бывают случаи, когда человек, которого вы хорошо знаете, и который был, взял - и больше в вашей жизни, во-первых, не появляется, а во-вторых, просто исчез, растворился, ушёл.

Зритель: А она даже не смогла найти?

Серебренников: Она не смогла найти, вы поймите, это же не документальная история.

Малкина: Ты не делай холодную, блестящую жанровую историю, люди хотят знать, где мальчик.

Серебренников: Да, на самом деле здесь метафора потери сына как метафора глобальной потери самого больного, самого ценного, части себя. Эта самая большая потеря, как правило, приводит к перерождению, к изменению судьбы, к изменению сознания.

Вот сейчас в жёлтой прессе муссируется не вполне деликатно история с убийством 16-тилетней дочери топ-менеджера "Лукойла". С одной стороны, я читаю это как ужасную историю, часть нашего времени, когда человеку, видимо, захотели отомстить, отняв самое ценное – любимого ребёнка. А с другой стороны, как человеку, который всё это исследует, мне безумно и больно, и интересно, как это человек чувствует, что с ним происходит, как эти градации боли в нём устроены. Я сейчас немножко с профессиональным садизмом говорю,простите...

Но это не садизм, это любопытство, потому что мне в фильмах и спектаклях с этим работать, мне это интересно исследовать.

Я понимаю, что все оттенки боли имеют свой цвет, своё ощущение.

Я, например, знаю, что в Японии в десятки раз больше цветов, чем у нас. То есть слов, обозначающих цвета, в десятки раз больше. Потому что они вообще через цвет воспринимают мир, и каждый оттеночек, который есть в природе, который они потом переносят в искусство и в свою жизнь, они называют. Вот зелёный, у нас всего пара слов для этого - ну, салатовый, болотный...

Малкина: Зато у нас других слов много, которые...

Серебренников: У них 150 оттенков зелёного, и каждый обозначается своим словом. Но у нас зато гораздо больше названий для оттенков боли. Потому что Россия прошла - и мы проходим через такое количество боли, что слов, которые обозначают все эти оттенки, в нашем языке гораздо больше, чем у всех.

Малкина: Я не знаю, у японцев оттенков боли тоже не занимать, у них тоже разных оттенков боли, как мы знаем…Такой неожиданный пришёл вопрос, надеюсь, что это шутка: "Мы пришли на лекцию, посвящённую десяти главным причинам вселенной. Кажется, мы ошиблись. Могли бы вы рассказать хотя бы о трёх?"

Серебренников: Причинам образования вселенной, или вообще - десять главных причин вселенной?

Малкина: Может, окончания существования.

Серебренников: Главное, что они поняли, что они ошиблись, спустя где-то минут двадцать.

Малкина: Видите, как мы ввели в заблуждение.

Серебренников: Всё-таки они ждали, что вот сейчас начнётся про вселенную, это такой подход.

Малкина: Так, я запуталась в большом количестве вопросов…

Серебренников: Не надо так усердно готовиться к лекции.

Малкина: Это не я, это люди шлют вопросы, шутите, что ли. Вот, это один из любимых моих вопросов: "Зачем нужно театральное образование, если и без него вполне можно стать успешным и модным режиссёром Кириллом Серебренниковым?"

Серебренников: Вы знаете, какая штука, вот эти примеры людей без специального образования – Станиславский… (аплодисменты) .. и там ещё есть, - они на самом деле могут привести людей в очень ошибочную зону.

Действительно, кажется, что такой путь был - взять и стать. Но я, если бы сегодня меня спросили, я конечно рад своему пути, он свой, мой, и больше ничей, но мне кажется, было бы гораздо интереснее и важнее не то что получить образование, а пройти эту студенческую пору. Вот я сейчас студенческую пору прохожу с моими студентами, которые в школе-студии МХАТ, у нас третий курс, скоро четвёртый.

У меня этой студенческой поры не было, а ведь все главные связи, главные дружбы, главный круг людей формируется именно в это время.

Мне всегда было очень трудно пробиваться в этом театральном, кинематографическом мире, потому что у меня нет никаких своих связей вообще.

Малкина: У вас была своя студенческая молодость, просто внетеатральная?

Серебренников: У меня была своя, но когда я стал заниматься театром, я с ней порвал. Я учился в государственном Университете ростовском, факультет физики, это были прекрасные люди, они все сейчас успешны и счастливы в Силиконовой долине и замечательно живут. И в принципе я там мог быть, но как-то меня угораздило заинтересоваться чем-то совершенно другим, и там, куда я пришёл, у меня никакого круга своего не было. И все эти годы - это попытки понять себя, найти своё, вписаться в какую-то ситуацию, познакомиться с кем-то важным для себя - или, наоборот, найти свою нишу. Короче,постоянный поиск Учителей!

Малкина: Со стороны вы выглядите очень признанным.

Серебренников: А я просто не плачусь.

Малкина: Нет, я сейчас заплачу.

Серебренников: У меня нет несчастного выражения лица, я знаю, что в России любят этих несчастных людей, которые так сидят на краешке стула, и говорят: "Я несчастный, у меня столько проблем, вот если вы не поможете, то вообще у нас ничего не выйдет". Я приучен родителями, во-первых, никогда не плакать. Меня отучали плакать, у меня было спартанское воспитание, мне говорили, что плакать не по-мужски, и никогда не показывать, что тебе плохо, не надо.

Малкина: Вот у вас насморк, вы знаете, что это считается невыплаканными слёзами?

Серебренников: У меня аллергия, у меня столько невыплаканных слёз! Аллергия, вазомоторный ринит, я работаю на аптеку.

Создаётся ощущение такой абсолютной вписанности и успешности. И прекрасно, я очень этому рад. Почему должно быть по-другому?

В замечательном фильме Шеро "Королева Марго", в конце фильма королева Марго едет с отрезанной головой Винсента Переса, она вся в крови, а мальчик говорит: "Красивое такое платье, но в крови". Она ему отвечает: "Была бы улыбка на устах".

Малкина: О вашем переживаемом с другой стороны, о вашем другом студенческом детстве. Ходят слухи, все утверждают, что вас обожают дети, в смысле - студенты ваши, от души вас встречают. Вы не знаете, за что?

Серебренников: Вы знаете, я достаточно строгий руководитель курса. У меня нет концепции «студенты» и «не студенты». Я к ним отношусь как к молодым артистам и предъявляю достаточно высокие, а иногда завышенные требования. Я считаю, что только таким образом люди, которым ставится некая планка всё выше и выше, к ней будут тянуться. Если сюсюкать и говорить: "Ребята, вы же второй, третий курс"…

Они сейчас за месяц играют 28 спектаклей, существуют в таком очень жёстком интенсивном графике. Пять спектаклей "Герой нашего времени" по 4 с половиной часа, пять спектаклей "Отморозки" по два часа. Дальше два спектакля "Феи" в Художественном театре, 4 спектакля "Каин", 6 спектаклей "Красная ветка". Если они выдержат май на Винзаводе, им принципе больше уже ничего не страшно. И они могут научиться играть спектакли, а не только свои роли . Потому что надо играть не свои сцены, не свои кусочки, а играть спектакли. Театр - вещь сугубо практическая, ничего теоретического, никакого теоретически на пальцах полученного образования в театре получить невозможно, это кровавая, тяжёлая, потная работа.

Люди, которые занимаются театром, априори трудяги. Я очень ценю людей труда, они у меня вызывают самое большое уважение, бездельников презираю. Поэтому я сразу сказал: те люди, которые будут работать, с ними, соответственно, я буду дружить, а те люди, которые будут бездельничать, уйдут. Вот те люди, которые остались на курсе - он не самый большой, и не самый маленький, у нас семнадцать человек плюс четыре режиссёра, - это люди, которые очень интенсивно работают и, по-видимому, так будут работать всю жизнь. Потому что они понимают, что профессия актёра, профессия режиссёра требуют ежедневного тяжёлого труда, труда в профессии, труда, обращённого к себе, над собой, и их за это уже хотя бы можно уважать. Что-то получается, что-то не получается, что-то получится обязательно, что-то не получится в силу каких-то причин. Но эти люди работают, и я всеми силами в их пути помогаю.

Фото Наташи Четвериковой

Фото Наташи Четвериковой

Малкина: Вы не ответили, за что они вас любят.

Серебренников: А откуда я знаю! За глаза…

Малкина: А как вы с ними работаете? Я кстати, хочу выразить вам своё восхищение. Я в воскресенье была на "Отморозках", спасибо вам. А дети действительно замечательные и работают потрясающе. Хотя надо сказать, что так называемые «взрослые» актёры – роскошные. Я не знаю, где вы их взяли, но просто роскошные.

Серебренников: Есть хорошие артисты.

Малкина: Как вы с ними работаете в качестве режиссёра, как вы работаете с актёрами, которые ваши студенты по большей части, как вы им объясняете, как вы достигаете того, что и вы, и они понимают одинаково концепцию всего спектакля?

Серебренников: На этот вопрос невозможно ответить, потому что опыт связан с очень личными, персональными практиками. Более того, я вам скажу, у меня есть четыре режиссёра, которые постигают азы профессии. Я точно понимаю, что научить их, передать какие-то слова, знания про то, как работать с артистами, по сути дела невозможно. Они должны сами научиться находить способы общения с артистом, работы с его физическим и психическим состоянием.

Я очень рад, что в этом году Саша Сазонов, молодой режиссёр, сделал уже спектакль по Вуди Аллену, и он там как-то идёт с американскими артистами на английском языке. Женя Беркович сейчас выпускает в рамках нашего фестиваля на Винзаводе спектакль "Геронтофобия" по пьесе Вадима Леванова. Там, в основном, участвуют артисты очень даже пожилого возраста. Оксана Мысина есть, не из такого, не пожилого возраста, но там есть артист Рогволд Суховерко - потрясающий, легендарный артист театра "Современник", уникальная актриса Галина Морычева. То есть очень взрослые артисты. И только в живом общении с профессионалами, мне кажется, может сформироваться режиссер.

У меня так получилось, что в 23 года я вынужден был - не то что бы вынужден, а так повернулась судьба, мне надо было поставить спектакль на большой сцене академического театра в городе Ростове-на-Дону. И там ситуация - либо ты выживешь, либо не выживешь, третьего не дано. Пришлось выживать,

и я считаю, что эти игры на выживание - это и есть суть постижения профессии.

Она достаточно экстремальная, и мне очень нравится, что она экстремальная, что она всё время находится в повышенной зоне адреналина. В общем, я пытался ответить на ваш вопрос.

Малкина: По поводу ответов на вопросы, тут Шнур поставил рекорд, он в течение двух часов не ответил ни на один вопрос.

Серебренников: Вы же знали, на что шли.

Малкина: Вот очень короткий вопрос: "Кто на кого влияет в большей степени - зритель на театр, или театр на зрителя?"

Серебренников: На самом деле это достаточно глубокий вопрос, хороший. И ответить трудно, я попытаюсь как-то поразмышлять на этот счёт.

Вот та ситуация, которая сейчас сложилась в театре. Все понимают, что с ней что-то надо делать, потому что те люди, которые занимаются театром поисковым, экспериментальным, авторским и прочим, они стонут и плачут.

Запросы публики, которая приходит и платит достаточно большие деньги за билеты, состоят в развлекательности.

Зритель приходит в театр, чтобы отдохнуть. Те люди, которые занимаются авторским, экспериментальным, поисковым и прочим театром, хотят через театр, наоборот, размышлять и ставить, может быть, не всегда приятные вопросы, чтобы получить не всегда приятные ответы. А в результате возникает такой диссонанс: массовая публика хочет развлечений, если их не предоставляют, то она находится в полном недоумении, а художник,режиссер в театре хотел бы решать свои,часто не вполне интересные публике и не развлекательные проблемы. Он считает, что не нанимался развлекать эту публику, а призван служить Театру, искусству… Есть прекрасная присказка: "Да мы всё знаем про вашу ужасную жизнь, в театр приходим отдохнуть, пляшите и пойте". Это огромное количество людей так думает. И я в них не могу бросить камень, у них действительно тяжёлая жизнь.И они хотят в театре только отдохнуть!

Малкина: Сейчас я вижу, только на "Отморозков" люди не идут отдохнуть.

Серебренников: На "Отморозков" - нет, но в Художественный театр ходят...

Малкина: Культурно отдохнуть?

Серебренников: Да, культурно отдохнуть. И дальше ты ставишь себя перед выбором: а каким образом это сделать ? Ммм...Приличная форма есть у этой присказки, которая «и это, и то»? Чтобы и рыбку съесть….

Малкина: Нет.

Серебренников: Короче говоря, как сделать так, чтобы и публику эту удовлетворить, и себя не потерять?

Малкина: Перед вами действительно стоит такой выбор, скажите мне, или вы просто едите свою рыбку?

Серебренников: Если ты должен поставить спектакль в большом зале Художественного театра - это тысяча мест, - ты вполне себе представляешь, что в этой тысяче будет двадцать садомазохистов, которые с удовольствием посмотрят про тяжёлую судьбу мальчика из Бибирево, а вполне себе масса остальных захочет отдохнуть.

А как же сделать так, чтобы и тебе стыдно не было? Потому что деньги кончатся, а позор останется, как Раневская сказала. Вот сегодня практика такова, и это печальная практика: Олег Павлович Табаков говорит, что на большой сцене спектакли по классике не очень хорошо продаются. В отличие от Рея Куни или как там его...Значит, спектакли "Обрыв", "Лес", что там ещё, "Крейцерова соната", "Васса Железнова", что-то ещё, "Белая гвардия" из знаменитых звёзд - они идут с недостачей билетов, то есть не все билеты продаются, и в лучшем случае идут раз в месяц.

Малкина: А ваш "Лес" поэтому вы поместили в несколько иной контекст?

Серебренников: Нет, я это сделал по совершенно другим причинам. Я просто рассказываю ситуацию со зрителями. Зрители сегодня не хотят смотреть даже классические истории. Даже в нашей классической литературе, в классических пьесах в тексте есть грусть, есть рефлексия, там есть какие-то сложности. Для них "Васса Железнова" - сложноватый спектакль. Хотим только развлечений.

Это опасный симптом, причём симптом, опасный для театра и для культуры, но увы, это так. Вот и приходится...

А кто на кого влияет, конечно, хотелось бы, чтобы театр повлиял на людей, я уверен, что театр способен это делать. Театр - это такая практика, которая работает персонально с каждым человеком в зале, в отличие от шоу-бизнеса, который работает с толпой. Здесь работа идёт персональная, с каждым, очень штучная, поэтому театр - влияет. Другое дело, что цифры влияния театра невелики. То есть театр не может повлиять на миллионы людей сразу, что выводит его из сферы Пропаганды,

но зато театр по сей день является неподцензурной зоной, зоной абсолютно свободной.

Малкина: Про это, кстати, очень много вопросов, я их стала кучковать на полу, все они вкратце сводятся так или иначе к тому, есть ли свобода в политическом смысле этого слова в театре?

Серебренников: Да, есть.

Малкина: Сталкивались ли вы с политической цензурой в театре?

Серебренников: Нет, видимо, для власти он неинтересен. Потому что он носитель мысли и идеи для очень узкого круга людей, то он и не является зоной приложения внимания власти, которая свои пропагандистские машины запускает на телевидении, в кино, где-нибудь ещё, в интернете расставляет какие-то сети. А театр - ну что там эти 100-1000 человек, ладно. Поэтому нет цензуры. И это очень здорово, это очень хорошая новость, хорошее известие. В этом отношении русский театр является абсолютно свободным и может говорить всё что угодно, в принципе.

Малкина: Да, это как неуловимый Джо.

Серебренников: Да, кому он нужен?

Малкина: Ещё есть серия вопросов, которые я надеюсь задать.

Серебренников: А можно я у вас отолью воды?

Малкина: Да конечно… На которые сложно ответить. "Зачем такие безысходные все ваши произведения? "

Давайте я даже попробую прочитать: "В пьесе Пресняковых в самом юморе уже есть надежда. Можно ли надеяться увидеть свет в конце туннеля в ваших произведениях?"

Так, тут очень сложный почерк. "Вчера смотрела "Отморозки", очень жалко героев, но ведь у них полное отсутствие интеллектуальной и духовной жизни, которая проходила впроголодь у личности ХIХ века под зелёной лампой, а здесь у экрана ТВ с торшером. Поразило отсутствие их собственных личностных интересов к собственному самосовершенствованию. Конечно, это не доктор Дымов».

Серебренников: Конечно, это не доктор Дымов, но "Отморозки" - это всё-таки не про интеллигенцию, это про мальчиков из социально проблемных семей, из предместья, не из Москвы даже. Которые живут в ближних городках к Москве, у которых нет никаких социальных лифтов, никаких шансов изменить свою судьбу, кроме как не сбиться хотя бы в банду, а пойти на площадь и требовать каких-то прав, требовать изменения ситуации для себя, требовать изменения своей судьбы, перемены участи. Потому что никаких других вариантов у них нет в своём маленьком городке, в котором они в лучшем случае могут спиться, пойти на какую-то низкооплачиваемую работу и превратиться в полный безысход. Да, они совсем резки, грубы, они, наверно, не читали всю русскую литературу...

Малкина: И Прилепина в частности.

Серебренников: Да, и Прилепина в частности, у них есть жёстко выраженное протестное мышление, но оно оправдано тем, что им очень нехорошо живётся.

Малкина: Я хорошо помню текст "Санькя", и всякого вокруг "Санькя". Я делилась, мне показалось, что в вашем спектакле больше нажима на эту социально-политическую составляющую, нежели в самом тексте. Потому что текст, как мне тогда казалось, во всяком случае, он такой совершенно про транснациональное, универсальное, про экзистенциальное одиночество, даже гормоны местами. Про место человека в мире вне зависимости от того, в какой стране он имел честь или несчастье родиться, - это могло быть в Бельвиле, так же как в Питере.

Серебренников: А мне казалось, наоборот, что мы стёрли все черты, и говорили об одиночестве, и эта партия, которая в "Санькя" имеет вполне конкретные и узнаваемые черты в нашем случае…

Малкина: Да ладно, вы лимонами закидали всю сцену.

Серебренников: Ну и что, это только вы знаете.

Малкина: В каком смысле? Кстати, все кто ещё не смотрел, все идите смотреть "Отморозков".

Серебренников: Будет четыре спектакля в июне - с 22 по 25.

Малкина: Идите, абсолютно волшебная игра. Вот где прорыв происходит - сцена похорон, это знаменитое таскание гроба. И самые запоминающиеся, органичные обаятельные образы - это три негодяя чекиста, но они, правда, все взрослые актёры.

Серебренников: Нет, не все.

Малкина: Там есть студенты?

Серебренников: Да. Первый раз в своей жизни из всех отзывов я вижу отзыв человека, которому понравились эти...

Малкина: Это самые ценные, самые органичные, самые вызывающие доверие, безусловно, образы. Один садист. Другой, с бородой, тоже садист. Самое достоверное - они и мама несчастная, которая непонятно как живёт ещё.

Серебренников: Не знаю.

Малкина: Вот вам такой вопрос: почему у вас такие достоверные чекисты?

Серебренников: Видимо, у вас какой-то внутренний чекист вылез. Это как Ларс фон Триер предлагал выпустить внутреннего идиота. Так у нашего человека есть свой внутренний чекист.

Малкина: Может, оно так и есть, просто у нас он так давно укоренился…

Вот тут вопрос: "Расскажите, - я не знаю, тут о чём-то тайном идёт речь, может быть, вы поймёте, - какая идея заставляет вас продолжать жить и работать, несмотря на неудачи?" Просто я не в курсе, я не знала, что у вас были неудачи.

Серебренников: Да, у меня бывают неудачи.

Малкина: Что вы считаете своей неудачей?

Серебренников: Не хочу говорить, но те спектакли...

Малкина: Но мы знаем о них?

Серебренников: Нет, те спектакли, которые считаются удачными, на мой взгляд, являются неудачами.

Поэтому у меня свой рейтинг удачных и неудачных фильмов и спектаклей, и он не совпадает с общепринятым суждением.

Но что позволяет жить… Я стараюсь быть более толстокожим, потому что, конечно, от походя брошенного мнения, от чтения соображений в блогах тебя может заколбасить.

Малкина: Надо аккуратнее.

Серебренников: Да, надо с этим аккуратненько, поэтому стараюсь как-то к этому не касаться, во-первых. Во-вторых, необходимость дело делать. Работать надо. Меня приучили к труду родители, и я в работе вижу некий смысл своего существования.

Малкина: То есть вы самозанятый?

Серебренников: Наверно, да.

Малкина: Про вас известно, что вы один из желанных женихов города.

Серебренников: Да?

Малкина: Не женаты, у вас нет даже детей от прошлых браков.

Серебренников: Вот это кто вам сказал?

Малкина: Так написано в блогах.

Серебренников: А-ааа….

Малкина: Так, не верить. Хорошо.

Серебренников: Одно неловкое движение – и ты отец, и не надо об этом забывать. Но смысл просто в том, что для меня главнейшим является работа.

Малкина: Из искусств.

Серебренников: Поэтому я в чём-то невыносим, и, собственно, я не знаю, кто тот несчастный человек...

Малкина: От этого тоже не зарекаются, как от сумы и от тюрьмы.

Серебренников: Ну хорошо.

Малкина: Есть опять же вопрос про театр: "Во времена СССР театр служил инструментом идеологизации. С другой стороны, существовали художники, которые с ней боролись (видимо, с советской властью). Оба противодействия были целью театрального искусства, - считает автор записки, - и механизмом его развития в России. Какова цель театра здесь сегодня?"

Серебренников: Вы знаете, какая интересная штука, действительно, во время Советского Союза театр бился, существовал в рамках пропаганды, а художники показывали фиги в кармане, чтобы зрителям дать знак: это неправда, это не так, мы по-другому думаем.

Сейчас театр, я считаю, должен остаться полем битвы за человека, за человеческое в человеке. Извините, может, это пафосно звучит, но, тем не менее, это так. Потому что других способов и других мест, где это делать, практически не осталось.

Телевидение - вещь бесчеловечная, бессмысленная, и для меня в чём-то печальная, интернет вообще не про это. Искусство - единственное, что остаётся нам как технология развития и укрепления души, формирования её. Мне кажется, что только через искусство - через театр, через умное кино, через современное искусство, через музыку - человек может пройти этот путь и улучшить свою карму, свою душу. И не превратиться в животное, потому что путь обратно очень лёгок и прост - превратиться в исчадие, вредоносное существо, - и делается это всё очень легко и быстро. Сохраниться человеком непросто. Надо применять какие-то специальные технологии, одна из них - это искусство. Это требует вложений, это требует усилий. Вся культура придумана цивилизацией именно для того, чтобы эти усилия предпринимались.

Малкина: Вы так уж говорите, давайте мы все поувольняемся, и давайте "Король Лир".

Серебренников: Вы знаете, их же в каждом театре по королю.

Малкина: У вас-то будет другой.

Серебренников: Видите, какая штука, я стараюсь не ставить известные тексты известных авторов.

Малкина: Это очень хороший текст, лучше текста романа "Околоноля".

Серебренников: Я с этим не буду спорить. Но сегодня Что я должен сделать, чтобы зритель понял страдания Глостера, которого лишают глаз? Что надо сделать? Я просто вижу, как эти тексты стёрлись от частоты употребления.

Малкина: Может быть, стёрлись маски зрителя, и надо их менять?

Серебренников Я знаю, что эти тексты уже совсем б/у. Но почему же надо ставить одни и те же тексты? Мне не нравится эта коцепция, этот договор о ненападении, потому что когда я ставлю текст, который зритель хорошо знает, это типа: "Ребята, мы немножко ослепим человека, но не волнуйтесь, всё будет хорошо, вы в принципе знаете сюжет, вы же в курсе". Вот мне хочется, чтобы эмоции, которые были в зале, были такими же, как на первом представлении трагедии "Король Лир". И люди не знали, чем это закончится, сейчас все знают. А сегодня люди, которые придут на "Короля Лира", 500 раз смотрели 500 королей Лиров, и бегут сравнивать 367-го с 428-м.

Малкина: Я боюсь, что вы станете драматургом так, и мы потеряем режиссёра. Кирилл, очень острый вопрос. И вы смотрите - слово не воробей. "Представьте, что вам дают один день, за который вы имеете право из 602-х театров закрыть сколько угодно, какие оставите в живых?" Это Татьяна. Можете не отвечать.

Серебренников: Нет почему, я отвечу, потому что я бы оставил все, а открыл бы ещё несколько.

Но вы знаете, какая штука. В России нелады с культурой, это понятно, страна огромная, городов много. И в этих городах во многих театрах какой-то даже полулюбительский…. Вот вы представляете, мы ежегодно распределяем гранты, нас государство попросило распределять гранты: я, Миронов, Роман Должанский, это такая премия как поддержка театральных инициатив. Неважно, мы даём деньги государственные, распределяя их подвижникам, которые в провинции и в Москве делают какое-то благое театральное дело. Вы не представляете, что иногда есть люди, которые организовали театр в городке, где заканчиваются рельсы – там нет ничего, кроме этого самого любительского театра. И вот там есть человек, который закончил какое-нибудь театральное училище в Ярославле. Вот его занесла судьба в этот далёкий городок. Он там организовал театр, и это единственное учреждение культуры. У них в городке есть только телевизор - один канал, и вот этот самый театр. И это святые люди. Это люди, которые всем тем, кто в этих городках живёт, дают огромную надежду, дают огромную подпитку душевную. Ну как это всё закрыть?! Этому делу надо помогать.

Я бы сделал так, если бы мне дали какие-то полномочия или какую-то палочку Гарри Поттера, чтобы эти все 602 театра работали эффективно, проблема ведь в том, что государство тратит огромные деньги на всё это театральное хозяйство, а оно неэффективно работает. Потому что

организация театрального дела в России не изменилась с советских времён. Вот всё изменилось, уже капитализм с получеловеческим лицом, власть поменялась пять раз, какие-то партии образуются, 21 век. А вот театр как был советским, так и остался.

Малкина: Вы имеете в виду экономику театра?

Серебренников: Подход к организации театрального дела. Он очень рутинный в большинстве случаев. Поэтому часто всё, что показывается в больших театрах на площадях в разных городах, не соответствует сколь-нибудь мыслимому мировому или европейскому качеству. Ведь в области потребления мы продвинулись - и продукты получше, и одежда получше. А вот в области духовной - нет,здесь все тот же совковый ГОСТ...

Но бывает такая ситуация, что приезжает хороший режиссёр - и до неузнаваемости меняет лицо коллектива, вкладывает какие-то силы, цепляет крылья. В ярославский театр - а это старейший театр, театр имени Волкова, первый театр в России, с огромной историей, с огромным зданием, с большими традициями - пришёл сейчас режиссёр, который сделал один интересный спектакль, не соответствующий вроде бы эстетике сложившейся, помпезно советской. Я говорю о режиссёре Марчелли. Сделал интересный поисковый спектакль, такой европейский, провокативный в чем-то… Пошла публика, пошли премии, пошёл интерес и зрителей, и профессионалов, и критиков. Театр зажил.

Театру всегда нужно внимание аудитории. И понимаете, какая штука. Мне периодически… ну очень редко, но было два случая, когда предлагали подумать о том, чтобы пойти в какой-то московский театр.

Малкина: Ясно, вы слишком умный для этого.

Серебренников: Нет, вы понимаете, какая штука, я говорю: "Ребята, мне бы какую-нибудь мотивацию, хотя бы одну назовите. Это театр, в котором я никогда не был, я должен потратить 5 или 6 лет своей личной жизни, чтобы выветрить запах борща. Я сталкиваюсь с труппой, которая растренирована, в которой из 100 человек хочет работать 10 человек. И почему я должен потратить на это свою жизнь?"

Малкина: Нет, обычно аргумент такой – «своя площадка». Магический.

Серебренников: Это смешно.

Малкина: Почему?

Серебренников: Что, я должен потратить 5-10 лет свой жизни (которые я могу потратить совершенно по-другому), на то, чтобы это всё выветрить, эти авгиевы конюшни разгрести, и все - ради площадки? Помните у Воланда: "Квартирный вопрос испортил их"! Мотиваций нет.

Малкина: И вообще собственность отягощает человека, это мы знаем. Хотите, я быстро вам прочту, вы почувствуете себя счастливым, какие у вас зрители: "Скажите, пожалуйста, вопреки вашей неприязни к известным текстам известных авторов, в «Изображая жертву" вкладывалась идея современного Гамлета изначально, или это ощущение и просто индивидуальное зрительское восприятие? "

Серебренников: Да, изначально. Там правда есть очень много реминисценций на это, игры с этой пьесой.

Малкина: А вот такое: "Я вчера была на "Отморозках" - нет слов. Спасибо". Второй: "Я бедная студентка, - и написано, - у меня тоже постоянная аллергия, и, следовательно, я не могу себе позволить удовольствие посетить "Околоноля"". Вопрос: когда фиксировались цены на билеты, молодых людей, жаждущих пищи для ума, вообще не рассматривали как зрителей?

Серебренников: Да. Я сразу говорю, что к такой политике театра не имею отношения, цены на спектакль "Околоноля" - для меня вообще загадочное явление, так интересно, чем это всё кончится. И когда кончатся эти люди, которые могут покупать билеты по 5-10 тысяч?

Пока не кончаются.

Я надеюсь, что когда они все уже посмотрят, дальше нормальные люди, для которых спектакль этот и делался… Причем, я не хочу никого обижать. И среди людей, которые покупают за 5 тысяч, тоже есть нормальные,умные,любители театра. Но иногда бывают и казусы, потому что человек сидит, там нельзя выйти из зала, там специально так сделали, чтобы люди вошли - и почувствовали себя в такой ловушке как бы. Но эти ребята, которые по 5-10 тысяч заплатили за билет, они себя не чувствую в ловушке. Они сидят, смотрят. Потом он встаёт и идёт через сцену, где артисты играют. Артисты обалдевают. А он выходит в проём и говорит: "А туалет где?" Его отвели и он потом так же вернулся.

У этих людей нет концепции театра, у них есть концепция "я купил",

та же самая, как в "Вишнёвом саде". Кто купил? Я купил.

Малкина: А мне казалось, наоборот, что они должны были чувствовать себя в ловушке: захотят уйти, а 10 тысяч?

Серебренников: Запросто, Таня, это не последние 10 тысяч.

Малкина: Я надеюсь.

Серебренников: Поэтому легко - возьмут, и так... Был такой момент, девушки сидели с сумками " Louis Vuitton", прям им всё это так не нравилось, страшно, их пугали клоуны Кравченко и Лавров. Значит, они сидели, сидели и не выдержали. И вот на таких ногах так цок-цок-цок через сцену.

Малкина: Если бы вы были девушкой, я бы заподозрила, что вы позавидовали.

Серебренников: И они пошли так, что весь зал на эти ноги смотрел. Как они себя внесли, так они себя и вынесли. Они не выдержали, и даже непонятно, чего пришли, они с первой секунды сидели, им уже не нравилось. Бывают какие-то трудные люди.

Хороший зритель - это такая же редкость, как хороший спектакль.

Вы понимаете, вы приходите в театр, говорите: "Вчера не повезло, а сегодня повезло, хороший спектакль". Театр точно так же относится к зрителю. Если сегодня в зале большинство, 50-60% умных, тонких, хорошо слушающих людей, то спектакль получается.

Малкина: Можно как-то на это влиять?

Серебренников: Нет, это как погода.

Малкина: А вы сразу это понимаете?

Серебренников: Это реакция на энергию зрителей. Артисты выходят на сцену - ну как там, ну что там? «Ну, чего-то они сегодня тугие какие-то сидят…" А иногда бывает ситуация, когда кажется, что спектакль идет чудовищно, ужасно, и нет никаких реакций, а в конце они встают, устраивают овации и долго не отпускают. Поэтому здесь все зависит от количества преобладающих в зале внимательных собеседников или случайных людей. Есть люди, которые шли на одно, а попали на другое. Шли на лекцию про Вселенную, а тут про театр...Шли на одно, а тут какие-то "Отморозки"..или все в чёрном. Чего это они все в чёрном, а розовое где? Такое бывает, людям нельзя отказать в праве отдохнуть во всем розовом.

Малкина: Я давно хотела спросить, мне кажется, что вы не соврёте. Есть какое-нибудь слово, которым вы нас, зрителей, называете? Потому что, как выяснилось, стюардессы называют нас организмы, пассажиров называют организмы.

Серебренников: Нет, во всяком случае, те люди, с которыми я работаю, те артисты этого театра к публике относятся...

Малкина: А в зале люди.

Серебренников: Публика, зрители… Никак. Я самое жуткое слово слышал у музыкантов, ужасное: мясо. «Мясо сядет, акустика ухудшится».

Малкина: «Организмы» отдыхают… Когда можно ждать новых киноработ?

Серебренников: Вы знаете, есть предложения новые, есть даже возможности, что не всегда у всех бывает, я благодарен пространству, что оно эти возможности посылает. Но какой-то сейчас тупик в нашем кино, и я этот тупик как-то ощущаю. Развал проката, недоверие аудитории.

Русское кино отучило аудиторию ему доверять,

к сожалению, и это доверие надо туда возвращать. И совершенно понятно, что какие-то фильмы будут бросаться в эту печку возвращения доверия обратно. Для кого работать не очень понятно.


Малкина: Подождите, мы же уже признали, что вы человек самозанятый, вы видите смысл жизни в работе, и я уверена, что если бы вам захотелось снять кино... Вы ведь, наверное, не задумывались, когда снимали «Изображая жертву»?

Серебренников: Я сейчас не лукавлю, а я говорю чистую правду. Я просто уверен, что я могу какую-то историю, которая меня очень волнует, рассказать через театр. Да, её посмотрят меньше людей, но я ее смогу рассказать, у меня есть возможность. Ту историю, которую я хочу рассказать через кино и для большего количества людей, она либо не возникла… Кстати, сейчас может быть возникнет одна история. Но вот с другой стороны, я рассказываю через театр, и я трачу гораздо меньше государственных денег.

Малкина: Вы экономите?

Серебренников: Я как кинорежиссёр более разорителен для государственного бюджета, чем как театральный режиссер.

Малкина: Не надо, у нас есть поразорительнее режиссёры.

Серебренников: Глядя на этих разорительных режиссёров, гиперразорительных режиссёров, невозвратных практически … Не хочется вот так же. Потому что это страшный ужас, понимать, что на твой фильм не пришли. Я вас призываю не иронизировать над этими людьми. Я им ужасно сочувствую, потому что нет ничего страшнее для режиссёра, чем понимать, что твоё кино туфта оказалось, и на него не пошёл зритель.

Малкина: И что самое ужасное, ладно бы на свои, а тут ты весь как-то...

Серебренников: Ещё ты весь на виду, и тебе надо делать хорошую мину при всём этом: мы так и планировали, что не должны прийти. Так было задумано по сценарию - пустой зал, зажигается экран…

Малкина: Теперь есть вопрос, у меня просто глаза на лоб вылезли: "Правда ли, что Алексей Воробьёв был вашим учеником, и что вы можете сказать о нём?"

Серебренников: Могу сказать, что сегодня у меня был звонок из "Комсомольской правды", я так не доверяю этой газете, мне кажется, она желтоватой стала, мягко говоря.

Короче говоря, они спрашивали про Лёшу. Видимо, в связи с этим конкурсом, он два года учился в моей мастерской, а потом ушёл по причине того, что его график не совпадает с нашими нуждами, потому что для того, чтобы стать артистом, надо очень много работать. У него большой концертный график, у него клубы, фестивали, конкурсы, концерты. Приходить просто так, что-то там левой пяткой делать и улыбаться обаятельно я не допускаю. Поэтому мы как-то полюбовно очень расстались. Он талантливый парень, он природно талантливый, одарённый человек. Его главные деньги лежат в банке под названием шоу-бизнес. Это выбор человека, это нормально, и пускай у него всё получится. Просто театр - это другая вещь, требующая труда ежедневного и концентрации. И, наверно, просто не очень его.

Малкина: Татьяна, которая спрашивала, какие театры вы закроете, недовольна ответом и говорит: "Так вы не готовы пять лет личной жизни потратить на изменение запаха борща, почему зрители должны дышать, вы всё-таки ответьте?"

Серебренников: Вы знаете, какая штука, у зрителей есть очень хороший способ быть несогласными – не ходить в эти театры. Если зрители не будут в этот театр ходить, то тогда с ним что-то произойдёт. Власть тоже не совсем сумасшедшая, она поймёт, что этот театр уж совсем никуда, туда никто не ходит, давайте с ним что-то делать. Но пока ни шатко, ни валко всё идёт. Но поймите, я не хочу быть кровожадным, потому что за этими всеми 602-я театрами стоят судьбы, жизни, труд, это всё люди. Понятно, что зритель не виноват, чтобы этим всем дышать и это всё смотреть. Вот раньше мне легко было это делать, простые ответы на сложные вопросы. Сейчас… вот что значит возраст!

Возраст - это понимание того, что простых ответов всё меньше и меньше.

Малкина: Их вообще нет.

Серебренников: Их практически нет.

Малкина: За что мы вас и любим. Слушайте, нас страшно поджимает время, но, тем не менее, я буду очень быстро читать вопросы. Здесь девушка Елена, если вкратце: "Не поглотят ли театр новые технологии, все эти 3D?"

Серебренников: Вы знаете, не поглотят, потому что ничего нет лучше живой энергии. Мы все немножко вампиры, мы все немножко хотим настоящего присутствия. Театр - это уникальная вещь, которая происходит на ваших глазах здесь и сейчас. Никакие современные звукозаписывающие устройства не заменят живого музыканта, который сидит перед вами и играет на скрипке. Потому что эти вибрации попадают в вас в момент сопричастности, в момент сиюминутности происходящего акта, а искусство вас, в том числе, и возбуждает к жизни. То же самое - театр, когда перед вами в метре или в десяти метрах живые люди проживают по-настоящему какие-то чужие или свои жизни, это впечатляет, это цепляет и заставляет вас к этому подключаться. А вы с этой помощью, в чем и есть театральные технологии, с помощью артистов, с помощью театральных текстов проживаете те жизни, которые, может быть, не смогли бы прожить в реальности. Таким образом, вы компенсируете недостачу какого-то адреналина, крови, иногда даже гадости.

Мне очень нравится одна концепция того, как возникла профессия артиста. Оказывается первые артисты - это те рабы в древнем Риме, которых напаивали до свинского состояния, чтобы патриции, люди других слоёв- могли привести своих детей и сказать: "Посмотри, как низко может пасть человек".

Малкина: И так же будешь себя вести, будешь кривляться...

Серебренников: Вот первые рабы, которых напаивали, чтобы они потеряли чувство контроля, это были такие первые актёры… перформеры.

Потому что актёры берут на себя труд опуститься очень низко или подняться очень высоко, и таким образом показать вам амплитуду, диапазон существования человеческой природы.

Потому что мы все, к счастью или несчастью, находимся в среднем, очень ограниченном диапазоне существования. Вы не можете, и не дай Бог, чтобы вам никаких страстей, мучений, и терзающих душу эмоций не пришлось переживать. Мы находимся в определённом узком эмоциональном спектре, и это прекрасно, потому что иначе не хватило бы сердца, не хватило бы клапанов, не хватило бы жизненных сил. А актёр театра даёт более крайние стороны спектра, он даёт больше эмоций, больше адреналина, больше страстей, больше запретного, неизвестного, странного, того, чего вы, может, в жизни никогда бы не попробовали, даже за закрытыми дверями и при выключенном свете. Это театр может вам сделать, и вы дистанционно проживёте это, и вам станет легче и лучше.

Малкина: А какие есть у вас страхи, чего вы боитесь?

Серебренников: Я ничего не боюсь.

Малкина: Да, буддист. Есть вопрос, который я считаю лично абсолютным чемпионом, потому что более двусмысленного не знаю, я даже не поняла, как его читать: "Кирилл, вы свободны, что для вас свобода?"

Серебренников: Да, очень хороший вопрос.

Малкина: Да, он оказался лучше, чем я о нём подумала.

Серебренников: Вы знаете, я к этому стремлюсь, для меня это очень важные вещи, и так получилось, что моё поколение, и я себя к нему отношу точно, тех людей, которые сформировались перестройкой, когда было ощущение... Сейчас, может быть, ощущение хаоса от этого времени, а тогда, когда мы были внутри и были молоды, не было ощущения такого хаоса, а было ощущение свободы, счастья, полёта, открытых всех дверей, и то, что этим ветром снесло этот мерзкий совок, этих унылых людей в серых костюмах, ЧК, КГБ. Всё это выветрилось, и казалось, что мы будем жить в свободной, счастливой стране, которую какие-то порядочные люди построят с нуля. Ты в это верил, и ничего лучше этого ощущения я не помню.

Я даже счастлив и благодарен судьбе за то, что у меня была возможность сказать Горбачёву спасибо за это. Потому что для меня это не человек, который развалил Советский Союз, а для меня это человек, который дал свободу.

Который дал свободу мне, другим странам Европы, который дал возможность прочитать запрещённые книги, посмотреть запрещённые фильмы, поломал эти все дурацкие берлинские стены, и открыл вообще мне мир. Поэтому я ему безумно благодарен, и вот то ощущение свободы, которое у меня было в этот небольшой оттепельный период, я его стараюсь сохранять. Я себе завидую, что оно у меня есть, - в отличие от тех ребят, моих студентов, которые его не имеют, а имеют, наверно, что-то другое. И когда-нибудь они сформулируют, к какому поколению, к какому времени они относятся, что для них важно, что их сформировало - "Гари Поттер", "Аватар" или что-нибудь ещё, Путин или Медведев, или Сурков, или кто-нибудь ещё. А меня сформировало то ощущение свободы, которое возникло после крушения Советского Союза.

Малкина: А у вас есть с ними общий язык, какие-то то культурные коды?

Серебренников: Да. Но я теряю культурные коды, когда они начинают мне рассказывать о компьютерных играх, которые они купили. Я не понимаю ни слова, я чувствую себя 78-летним человеком, которого подвели к Фейсбуку.

Малкина: Ну что же, спасибо большое, но я задам, тем не менее, самый часто встречающийся вопрос.

Серебренников: Про творческие планы?

Малкина: Нет, ваши творческие планы потом. Гораздо более конкретный вопрос: "Как можно записаться к вам на курс, и будете ли вы набирать таковой в ближайшее время?"

Серебренников: Я не знаю, к сожалению, сам ответа на этот вопрос, это оказалось делом сложным, трудо-деньго-время и сило- затратным.

Малкина: Вы платите, или вам платят?

Серебренников: Я плачу.

Малкина: А кому?

Серебренников: Мне надо найти деньги на педагогов, потому что у меня своя программа, мне надо найти деньги на спектакли, потому что мы отдельно живём там. То есть это всё трудо- и денежнозатратное дело. Но если я решусь, у меня есть ещё год на размышление, решусь ли я на эксперимент вторично.

Малкина: В общем, есть ещё год, если заинтересованы.

Серебренников: Спасибо вам большое, мне очень нравятся вопросы, мне очень нравится аудитория, которая здесь была, и если можно назвать лучший вопрос, то я считаю, что первый вопрос, тот самый.

Малкина: Хочу сказать, что 31-го мая состоится последняя в этом сезоне встреча из цикла публичных бесед "От первого лица", нашим гостем будет Никита Белых, с которым мы будем говорить, сами понимаете о чём. Опять же благодарим наш волшебный дизайнерский магазин "Design-Boom" за удобные кресла. Видеозапись и расшифровку встречи ищите на сайте www.polit.ru, читайте "Полит.ру", оставайтесь с нами. Победителю конкурса на лучший вопрос, как я понимаю, будет вручён обещанный приз. Спасибо большое, всего доброго.

Репортаж об этом Маши Федоренко  "Я не отвечаю за чужие сны"

Видеозапись трансляции

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.