28 марта 2024, четверг, 15:45
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

02 апреля 2011, 20:50

Андрей Паршиков: «Такого, как фонд «Современный город», уже наверняка не случится»

Евгения Абрамова, Полит.ру: Какое у Вас образование?

Андрей Паршиков, куратор: Я закончил РГГУ по специальности «искусствовед», специализация «Теория и история искусства 20 века». Диплом у меня был об искусстве послевоенной Европы.

Е.А.: Образование, которое Вы получили, было полезно при последующей работе?

А.П.: Да. РГГУ дает хорошую гуманитарную базу, но оно также учит учиться, учит правильно читать. С классическим искусствоведением, описанием и анализом там вообще все хорошо, с теорией искусства – хуже, потому что там все еще «сидят» на постструктуралистах, и это самые невыносимые лекции. В остальном, мне кажется, оно довольно приличное. У меня была очень сложная специализация, по которой было несколько преподавателей, и то они были не профильные: одна из них вела только американское послевоенное искусство – Нэнси Сарсинг, вторая – искусство XX века, в основном, первой половины – Красимира Лукичева, а третий вел европейскую архитектуру, в том числе, послевоенную – Алексей Карпун.

Е.А.: Почему Вы выбрали искусствоведение?

А.П.: У меня было в детстве две возможности. Я очень увлекался экологией, и в 10-м классе получил грант на бесплатное обучение в Университете природы, общества и человека «Дубна», который действительно является ведущим экологическим ВУЗом Москвы. Он устроен по типу западноевропейских ВУЗов, когда в лесу стоит здание, кампусы. Ты никуда не выезжаешь, там лучшие условия общежития, не как в РГГУ. Там, правда, такие условия пансионата, что ты не всегда можешь оттуда выезжать.

И, наверно, это было назло родителям. Не то, чтобы они были против, они были всегда за то, что «пусть цветут все цветы», но они, конечно, хотели, чтобы я был юристом или экономистом, экологом, потому что экология была очень перспективной профессией. Правда, не знаю, где они все сейчас, эти экологи.

Если бы я не поступил на искусствоведение, я бы пошел на экологию – грант был за мной. На искусствоведение еще был очень большой конкурс, и я подумал, почему бы мне не пройти этот большой конкурс.

Е.А.: Какой это год?

А.П.: 2002. Причем я выбрал еще более сложную специальность – я пошел на «реставрацию». У меня был большой плюс, потому что я закончил гимназию государственного образца с серебряной медалью и сдавал только один экзамен. Учился я, естественно, бесплатно. Платное обучение мои родители не могли себе позволить, к тому же искусствоведение еще один из самых дорогих факультетов РГГУ.

Е.А.: Вам нужно было работать, когда Вы были студентом?

А.П.: Родители меня обеспечивали, когда я был студентом: давали строго определенные деньги, которых мне, естественно, не хватало, и я не собирался просить у родителей больше, поэтому работал.

Начинал на первом курсе промоутером. На втором курсе уже работал в антикварном салоне, довольно респектабельном. Он мне был важен для учебы: у них была хорошая мастерская, где занимались тем, на чем я решил специализироваться изначально – ампирная мебель 19-го века. И там были довольно неплохие деньги, мой гонорар зависел от продаж. В какой-то момент я получил какие-то невероятные проценты за хорошую продажу, и это мне многое позволило дальше в жизни.

Е.А.: Кем Вы работали после антикварного салона?

А.П.: Когда я работал в антикварном салоне, то сходил на выставку в «Айдан галерею». Тогда мне было 19 лет, и это было мое первое столкновение с современным искусством. И там было так невероятно прекрасно, как сейчас помню, была выставка Елены Берг, которую я до сих пор считаю очень хорошим декоративным художником. Вокруг было гигантское количество красивейших, влиятельнейших людей, не таких, что приходили в антикварный салон. И притом, что они все выглядели не так богато, но они выглядели веселее, достойнее.

Потом антикварный салон переезжал в ЦДХ, им нужно было сократить штат сотрудников, снизить заработную плату, и они предлагали мне перейти в антикварную мастерскую, но как раз в этот момент я перевелся на искусствоведение с реставрации. Решил уже больше не заниматься «древесиноведением».

Я с моей однокурсницей Лидией Петровой, с которой мы потом делали первый фестиваль «Linoleum», пошли по галереям. Первая галерея, в которую мы зашли, была XL галерея, разумеется. Мы внаглую пришли к Елене Селиной и спросили: «Нам очень нравится современное искусство, мы очень интересуемся, а вам вообще не нужны сотрудники?» Как идиоты, в принципе. То есть, понятно, что обычно так не бывает. Через месяц Лена позвонила и сказала, что они сейчас открывают филиал на Арт-Стрелке, и им действительно нужен сотрудник. Но, говорит, «с девочками я не работаю, хотя, Лида, тебя я тоже знаю, куда можно устроить. Сейчас открывается клуб коллекционеров, и вот им как раз нужна девочка». Так мы ворвались в мир современного искусства.

На тот момент я не понимал, насколько это было почетно – работать в XL галерее, пусть и всего лишь каким-то ассистентом. Потому что тогда и до сих пор XL галерея считается лучшей галереей Москвы. Моментально Лена Селина меня со всем познакомила, ввела в курс дела. Она же решила, что мне было бы неплохо попробовать какие-то кураторские проекты, как-то более творчески реализоваться, поскольку в XL такого шанса не было.

Еще была Ольга Лопухова – самый главный человек современного искусства, который повлиял на мою жизнь. Она делала в 2004 году фестиваль «Рукописи не горят». Я придумал название «Искусство вечно», и на Арт-Стрелке на деньги телеканала «Россия», который промоутировал свой сериал «Мастер и Маргарита», нужно было сделать много современного искусства – тогда это было дико модно, в смысле, тогда это был андеграунд, но уже набиравший вес. Это был тот самый момент, когда современное искусство становилось джентрифицирующим инструментом. Мы сделали этот фестиваль, я там отвечал за видео-программу, когда в Москве показал видео Гарри Хилла. Художники сделали новые работы, им оплатили все производство.

Е.А.: Как у Вас было оформлено сотрудничество с XL галереей?

А.П.: У меня был контракт из трех строчек: сколько я зарабатываю, моя должность, а потом уже, где-то через год, список моих обязанностей.

Е.А.: Что туда входило?

А.П.: Туда входили оклад и проценты, и когда они обязуются их выплачивать. В принципе, Елена Селина говорила, что я могу принести трудовую книжку, и, кажется, я ее приносил.

Е.А.: А проценты в связи с чем? Вы продавали работы?

А.П.: Нет, такой задачи передо мной не стояло, я был слишком маленький, чтобы продавать работы современного искусства. В галерею на Арт-Стрелке Лена с Сергеем Хрипуном приходили только во время монтажа и открытия, все остальное время там сидел я, соответственно, я встречал коллекционеров, должен был им что-то объяснять, и потом они у Лены покупали. Более того, даже был процент какой-то с общих продаж XL галереи, 0,5 процентов, кажется, и он был довольно существенный, скажем так.

Е.А.: Вам зарплата в XL галереи позволяла жить в Москве?

А.П.: Да, но я жил с родителями.

Е.А.: Почему Вы ушли из XL галереи?

А.П.: Когда я там работал, у меня еще была выставка в театре «Практика». Там у меня не было никаких контрактов, но мы могли самовыражаться и делать там выставки. Все это происходили с диким скрежетом. Там были я, Таня Волкова и Наиля Алахвердиева. И у нас был кураторский совет, согласно которому каждый куратор мог сделать по одной выставке.

У меня была самая сложная выставка, которую мог себе представить театр «Практика», и то, что она сработала, это только благодаря эффекту Эдика Боякова, директора театра «Практика». Я предложил очень странный, даже для себя странный проект. За год до этого я ходил на показ в «Синефантом» группы «Ультрафутуро», и решил привезти их в Москву. Потом мне сказали, что я не могу привезти «Ультрафутуро», а могу привезти только Боряну Россу, потому что Олег Мавроматти невъездной. И я делал выставку «The most tricky word» («Самое хитрое слово»), в течение которого Боряна сделала перформанс с кровью, не очень радикальный, но, тем не менее, для Москвы довольно шокирующий.

И были повешены их работы. Выставка нашла очень негативный отклик у служителей театра, которые не могли идти в буфет мимо фотографий зашитой вагины крупным планом, а на время детских утренников их завешивали шариками. Но выставка имела довольно серьезный резонанс. И я решил, что надо бы мне больше заниматься своими проектами и временно не сотрудничать с институциями.

А с XL галереей происходило следующее: они переезжали на «Винзавод», и там стали снижаться гонорары, потому что они делали ремонт, и вкладывали гигантские деньги в новое пространство. И я ушел от Селиной, ушел я не очень легко, но сейчас мы уже помирились, слава богу.

Е.А.: Это был конфликт с Селиной? Она не хотела Вас отпускать?

А.П.: Конфликт был, потому что я был не прав – ушел не вовремя. Им некогда было заниматься тем, чтобы искать человека. А у меня в конце 2006 года был уже фестиваль «Linoleum», я начал делать больше проектов с фестивалем «Пусто». В этот момент мне опять пришлось брать деньги у родителей, хотя я писал много текстов, в том числе, в «Артхронику».

Е.А.: Фестиваль видео-арта «Пусто» – Вы там числились как PR-директор?

А.П.: Да. Это была глупая и приятная должность. Потому что ничего не надо было делать, люди тебе сами звонили. Фестиваль «Пусто» – это потрясающая идея Ксении Перетрухиной, у которого был один большой плюс – время, когда он проводился. Последние выходные августа, когда все приехали, а ничего еще нет. Когда пресса раздирает тебя на части звонками. То есть, тебе нужно было только держать включенным телефон, чтобы быть PR-директором фестиваля «Пусто». Естественно, это никак не оплачивалось. Один раз нам оплатили полиграфию. Это была большая удача.

Вообще фестиваль «Пусто» делался полностью на коленке. Ксения Перетрухина брала у друзей проектор, Ирина Саминская договаривалась с городской администрацией, а когда она забеременела, то я договаривался с ОВД, префектурой, прокуратурой и еще одним органом, который разрешает проведение фестиваля без охраны. Фестиваль «Пусто» – чудесные были времена. Можно посмотреть фильм «Пусто больше не будет», который мы сделали, где рассказываем, чем плох и хорош был фестиваль «Пусто». Там очень много было факторов, из-за которых мы его закрыли.

Е.А.: Вы еще сотрудничали с фондом «Современный город». Это было после «Пусто»?

А.П.: Во время. Это было сразу после «Linoleum». Сотрудничество началось в конце 2006 – начале 2007. Это была моя любимая институция. «Современный город» – это был фонд Клер Саворетти и Диляры Аллахвердовой, который занимался формированием своей коллекции, а также приглашал какого-то молодого куратора и позволяет ему сделать в своем пространстве серию выставок с определенной концепцией. Это была серия выставок, которая заканчивалась проектом в Московском музее современного искусства во время Московской биеннале.

Это была самая благодушная институция, когда-либо существовавшая в Москве, потому что там давалась абсолютная творческая свобода. Там был только один прецедент, из которого фонд вышел, на мой взгляд, с достоинством. Одним из художников моей программы была Елена Ковылина, она предложила видео «Мертвые лебеди». Это была политическая работа, где она поднимает вопрос об убитых журналистах, и многих из них перечисляет. Работа была выставлена в итоге в ГЦСИ.

Но надо понимать, что фонд «Современный город» находился окна в окна с Кремлем, Волхонка, дом 6. Что Никола Саворетти, муж Клер, – был советником президента. Не вспомню, по каким вопросам. Сейчас он ушел с этой должности, и является послом Мальтийского ордена в России, а может, уже и не является. В любом смысле, это такие высокопоставленные люди, которые в принципе могли показать трансвестита с православным крестом, но вот на такую тему – это было уже слишком. Что они сделали? Они оплатили производство этой работы, но попросили в фонде сделать другую работу, и оплатили ее продакшн тоже. То есть, Лена Ковылина в итоге получила две работы, а фонд получил выставку, но не согласился выставить «Мертвых лебедей».

Е.А.: Фонд заключал с Вами как куратором договор? Что входили в Ваши обязанности, и адекватна ли была компенсация?

А.П.: Да. Там был довольно четкий договор: были прописаны обязанности сторон, урегулирование конфликтов. Я был обязан в течение двух лет провести серию из 12-ти выставок, они были расписаны по срокам, каталог-буклет в срок, написать все тексты в срок, и в срок сдать выставку «Сверхновая вещественность» в Ермолаевском.

Е.А.: Что должен был делать фонд?

А.П.: Фонд оплачивал производство работы, платил мне гонорар, брал на себя дополнительные расходы по panel discussions, и так далее: производство работ, монтаж выставок, помещение. Гонораров художникам не было.

Е.А.: Какой размер был Вашего гонорара?

А.П.: Мой гонорар составлял около 300 долларов за выставку. На этот гонорар нельзя было жить, но для того, что я там делал, эта была довольно прилична сумма. Там было так: куратор не должен был быть менеджером. В фонде был менеджер, монтажник, в фонде были все – ты просто звонил, говорил, что тебе нужно, и это все у тебя было. То есть, ты писал дома, приходил, устраивал экспозиции, говорил монтажнику, что, где, как. Там был гениальный монтажник, который все понимал с первого слова. Единственное, он не разбирался в видеоаппаратуре, тогда фонд нанимал людей, которые занимаются аппаратурой, арендовал видеоаппаратуру, покупал – то есть, делал все по желанию. То есть, 300 долларов ты получал за текст, за свой интеллектуальный продукт – за выставку. Там ничего не делалось на коленке. Там еще была большая работа над каталогом, где я был редактором – она оплачивалась дополнительно.

Е.А.: Фонд «Современный город» прекратил свое существование?

А.П.: К сожалению, да, потому что после кризиса основатель и директор фонда больше не живут в Москве. Коллекция, не знаю, куда делась.

Е.А.: Расскажите про Ваш опыт работы с GMG галереей.

А.П.: Там не было контракта, хотя мне говорили, что возможно его прописать, и нужно было его составить, но я его как-то это просмотрел.

Е.А.: Почему Вы согласились тогда на эту работу?

А.П.: Это была галерея без определенной репутации, с очень хорошим пространством, как я тогда думал, которая искала себе выставочный проект, а я хотел осуществить проект «FQ-test», который давно придумал. И я его немножко переделал под нужды галереи, и решил его там показать.

С галереей все было тоже довольно удобно, хотя и больше менеджерских функций. Там были координаторы, и продакшн-менеджеры, и бюджеты. То есть бюджет на эту выставку был больше, чем на «Сверхновую вещественность». У «FQ-test» гигантские деньги ушли на перевоз работ художников и привоз некоторых художников в Москву.

Е.А.: Но Вы регулярно получали зарплату за свою работу?

А.П.: О гонораре, когда я начинал делать выставку, я даже не разговаривал, и это была абсолютная глупость: «Я сделаю выставку, а потом поговорим о деньгах». Но все время, пока я готовил выставку, меня просили написать какой-либо контракт. А потом я сделал выставку, и мне предложили остаться там на ставку, и, прописав мои обязанности, заниматься рекрутингом молодых художников, текстами, экспозицией, и какими-то мифическим образом для меня звучавшими международными связями.

Е.А.: Что имеется в виду под рекрутингом?

А.П.: Рекрутинг – делать выставки художников в галерее, потому что не все художники любят галереи, не все художники хотят выставляться. У GMG не было репутации, поэтому нужно было предлагать художникам делать выставки. То есть сделать набор художников для галереи. Когда я пришел, у них было три-четыре художника. Соответственно, мне стали платить регулярную зарплату. Сумму озвучивать, наверно, не прилично, но я могу сказать, что ее хватало на жизнь и даже более чем. Я вполне мог себя причислять к under-under middle class. Плюс мои гроши 5 тысяч рублей в месяц от моего rental project.

Е.А.: Rental project?

А.П.: У меня есть квартира в Москве, которую я сдаю, и снимаю другую квартиру напополам. Соответственно, разницу кладу себе в карман. Она сейчас составляет 5 тысяч рублей. Но то, что платила GMG – этого вполне хватало на жизнь. Более того, в конце концов, стал подниматься вопрос о командировочных на ярмарки, которые мне также выплачивались. И в принципе, в GMG с деньгами не было особых проблем. То есть на продакшене художников они не экономили. Что хотите, то и будет.

Они хотели подписывать контракты с художниками, но это было очень сложно, поэтому подписывали договор сдачи-приемки. Иногда договор аренды работы на ярмарку, отвоза-привоза. Договоры о процентах были устные, но они были 50 на 50.

Е.А.: И почему это закончилось, почему Вас уволили?

А.П.: Это загадка, в принципе, для всех. Марина Гончаренко сказала, что галерея каким-то образом будет продолжать свою деятельность. Сейчас у галереи нет ни куратора, ни координатора, ни PR-директора. Есть директор и владелец.

Мы были недовольны ситуацией, у нас было свое представление о том, как могла бы развиваться галерея, у директора было совершенно другое представление, а владельца никогда нет в Москве. Это увольнение было очень предсказуемым, с одной стороны, с другой стороны, довольно неожиданным. Галерея повела себя корректно, выплатив нам по две компенсации, но так как у нас не было договоров, то мы не получили три компенсации, как по Трудовому кодексу. Но расставание до сих пор не произошло, потому что у галереи много обязательств перед художниками, которых я рекрутировал, по выпуску каталога, и время от времени я что-то делаю для этой галереи на хороших условиях.

Е.А.: Вас интересует Ваше пенсионное обеспечение, что Вы думаете про пенсию?

А.П.: Я вношу деньги в частный пенсионный фонд каждый месяц. Небольшую сумму, когда как получается, это может быть 100 рублей, может быть 5 тысяч рублей.

Е.А.: Вы доверяете такой системе – частных пенсионных фондов?

А.П.: Да, я просто отношу деньги в банк, и, согласно договору, я могу забрать эти деньги в любой момент. И мне кажется, что проценты там в десятки раз больше, чем в фонде государственного пенсионного страхования.

Е.А.: Важно ли для Вас то, что Вы платите налоги?

А.П.: Важно, да. Я не хочу получать «черную зарплату», мне это уже надоело, соответственно, социальные гарантии мне очень важны. Я думаю, что оплата моего труда должна позволять мне покупать медицинскую страховку. В GMG у меня была возможность ее купить.

Е.А.: Как Вы себе представляете свое дальнейшее профессиональное развитие?

А.П.: Я хочу быть куратором, хотя я понимаю, что там есть обязанности менеджера, но я не хочу быть только менеджером всю жизнь. Могу себя назвать арт-критиком, но вот теоретиком и философом не могу себя позиционировать. Мне хотелось бы иметь достаточно свободного времени, чтобы заниматься какой-то активностью, помимо той, которая приносит доход. Потому что мы понимаем, что за Майский конгресс платить никто не будет.

Но при этом мне нужна постоянная занятость, потому что мне тяжело себя дисциплинировать, мне не нравится быть фрилансером. Я согласен вполне с фордистской системой, и постоял бы немного у станка определенное количество часов в день. Просто хотелось бы, чтобы это совпадало каким-то образом с моими карьерными интересами.

Естественно, у меня есть планы на обучение за границей, но я не придерживаюсь позиции, что на Западе все лучше, что там интереснейшая культурная ситуация, что ты там расцветешь и так далее. У меня нет такого мифа. Учиться на Западе нужно для того, чтобы налаживать там какие-то контакты, скорее. Так как мы живем в России, то нам нужно встраиваться, и это сильно меня раздражает, это постоянное унижение, и просто не хочется тратить на это время, но это вынужденная необходимость. Соответственно, мне нужно учиться за рубежом.

Е.А.: Вы не хотели бы там остаться, после того, как получите МА?

А.П.: Наверно, хотел бы. По субъективным причинам – безопасности, социальной защищенности, а не потому что там лучше искусство. Как раз мне кажется, что интересно работать здесь, но, наверно, удобнее работать там, потому что ты имеешь больше возможности на более выгодный образ жизни. За границу есть мечты иммигрировать, но это все на уровне мигранта, а не на уровне профессиональной карьеры.

Е.А.: Почему?

А.П.: Потому что у меня сейчас нет работы, все закрывается в Москве в культурных институциях. Я не жалуюсь совсем на здешнюю культурную ситуацию, скорее всего, здесь все еще будет, я не требую многого, я не требую какой-то интеллектуальной институции, которая придет и выдаст много денег. Но такого, как фонд «Современный город», уже наверняка не случится.

Но, тем не менее, куда я здесь могу пойти? На работу, связанную скорее с менеджментом, чем с какой-то творческой самореализацией, авторским мета-высказыванием. Это не очень интересно. Но и чисто интеллектуальная работа меня тоже не очень интересует. Экспертные советы, интеллектуальные коммьюнити и talks – это, конечно, все очень хорошо, но я предпочитаю создавать продукт, который является выставкой или каталогом. Потому что я это умею и знаю, и не прочу себе пути философа и чистого теоретика.

Е.А.: У Вас есть сайт в интернете?

А.П.: Нет. Я не считаю, что куратору нужен сайт.

Е.А.: Вы пользуетесь социальными сетями?

А.П.: Да, и активно. Facebook, конечно.

Е.А.: У Вас есть ЖЖ?

А.П.: Есть, но я туда не пишу, а только читаю ленту.

Е.А.: А Facebook Вам зачем?

А.П.: Facebook сейчас занимает все поле анонсирующих периодических изданий. Если ты куда-то идешь, то это все на Facebook. Это новостной сайт тусовки, и не только.

Андрей Паршиков – куратор, арт-критик. Родился в 1985 году в Подольск-13. Окончил РГГУ в 2007 году по специальности «искусствовед». Сотрудничал с XL галереей, фондом «Современный город» и GMG галереей. Принимал участие в фестивалях «Linoleum» и «Пусто».

Описание проекта Полит.ру «Условия труда творческих работников» . Все материалы проекта.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.