Клуб «Поэзия» (часть 2)

Начало          

Всё-таки, это были настоящие салоны. Не похожие на нынешние демократичные ОГИ или более чопорную Чеховку. Это был узкий круг приглашённых, «избранных». Это чтения и беседы, совсем необязательно выпивка до отключки (как в Зверевском). Сюда можно было придти, например, в красивом платье… Что, кстати, немаловажно для женщины. Да и для мужчин тоже. J Олег Дарк, шея обмотана белым шарфом. Демонстративно готов к скандалу.

Нина недолюбливала Олега Дарка, жаловалась: «И чего он вечно задирает нос! Всегда – поза, нервный, дерзкий. А зачем, почему, для кого – непонятно».

В двухтысячных примером истинного салона стал салон Наталии Азаровой с её оригинальным проектом концептуальной кулинарии.

 

Павел Митюшёв – акция «Поэтические клады Москвы». Сам Павел не пришёл, но передал со мной свои маленькие книжечки из Белой библиотеки. Я раздала их участникам. У Нины был план поиска клада (маршрут, составленный Павлом Митюшёвым). Мы отправились. Пока шли, останавливались у различных объектов, Нина как ведущая решала, где кто будет читать своё стихотворение. Я читала у «Салона красоты», кто-то у забора итд. У меня с собой был «Капитанский джин». В результате клад мы не нашли. Лежал нужный кирпич у фонаря, но под ним ничего не оказалось.

 

Лирическое отступление: культурный миф, не выходя из маргинальности.

           Калейдоскоп, карнавальный мир, страна грёз, творческий поиск.

Складывался имидж. Девочка не от мира сего, экстравагантного поведения, с сильной поэтической заявкой, богема,  может быть, наркоманка(!), кое-кто подозревал меня в распущенности. Так же ко мне относились в художественном училище. Это что-то вроде несоответствия имиджа отвязного пацана – социально благопристойному подмосковному бытованию Андрея Родионова (семья, примерный отец троих детей, разве что позволил себе любовницу). Мало кто знал, что я с великим трудом ращу двух очаровательных погодков (дочь и сын), имея при этом психически нездорового мужа, который время от времени пишет на меня доносы в милицию и другие инстанции, жалуется на то, что я его избиваю, что я опять же наркоманка и алкоголичка. Относит найденные у меня стихи и фотографии картин, а также фото с бритой наголо головой в судебные органы, желая, чтобы я была признана тунеядкой и лишена родительских прав. Я перманентно пребываю в ужасе за своих малюток, недосыпаю, едва успеваю справляться с домашней рутиной и выкраиваю минуты и изредка час-другой для картин и стихов. Чувствую абсолютную социальную незащищённость и бессилие перед грозной советской системой.

Underground стейшн

АКЦИЯ АНДЕГРАУНД СТЕЙШН или КЛУБ “ПОЭЗИЯ” — ПРОТИВ ЧАСОВОЙ СТРЕЛКИ состоялась 14 мая 1992 года в Московском метрополитене им. В.И.Ленина (автор — Владимир Аристов).

 «Участники акции располагались на всех станциях кольцевой линии у последнего вагона (против часовой стрелки): А.Воркунов (Белорусская), Евг.Бунимович (Краснопресненская), Д.Томилин (Киевская), И.Иртеньев (Парк Культуры), С. Литвак (Октябрьская), П. Митюшев (Добрынинская), Бонифаций (Павелецкая), М.Шатуновский (Таганская), В. Тучков (Курская), Д. Хай (Комсомольская), Н. Искренко (Проспект Мира), В.Аристов (Новослободская) — каждый из участников проезжал ровно одну остановку, передавая следующему свой текст и текст-экспликацию автора акции В. Аристова» (из описания акции).

Это был день моего рожденья. На Октябрьской Игорь Иртеньев передал мне текст-доклад Владимира Аристова, я в ответ сунула ему свою довольно тяжёлую картину под стеклом: коллаж «Вход в Севастопольскую бухту» (вместо стихотворения). Иртеньев, вздохнув, вынужден был носить её по метро вплоть до окончания акции. Интерес к моей картине проявила, как обычно, прежде всего Нина. Текст Аристова я передала Паше Митюшёву на Добрынинской. Встретились все «12 апостолов» в 22.30 на станции «Маяковская». Читали стихи. Помню, что я влезла на стремянку и читала оттуда (стих. «Правила игры») под грохот удаляющихся-приближающихся поездов. (Есть фото и описание акции – в газете «Гуманитарный фонд», №31 (134), 1992 г.). Подарки. Акция любви. Взаимной.

           «Этой акцией клуб “Поэзия” переходил из андеграунда социально-литературного (ибо его уже нет) в андеграунд реальный, то бишь в метро, осуществляя таким образом деметафоризацию пространства. Выступление поэтов на станции “Маяковская” у подземного бюста поэта перекликалось? отзывалось? пародировало? знаменитые выступления поэтов в 60-х годах у Маяковского-наземного, а шум проходящих поездов осуществлял функцию сгинувшей цензуры, неумолимо заглушая абсолютно произвольные куски читавшихся текстов» (из уставных документов клуба «Поэзия»).

 

           Возвращаясь к акции Павла Митюшёва «Поэтические клады Москвы»… На самом деле это была гораздо более развёрнутая во времени акция. Уже безотносительно к клубу «Поэзия», Митюшёв проводил некую таинственную работу. Он обращался к поэтам (по составленному им и ему одному известному списку) с просьбой передать ему одно из стихотворений (напечатанное на машинке или написанное от руки) для последующего тайного захоронения на территории Москвы. Как он это делал, я не знаю. Павел иногда проговаривался насчёт каких-то запаянных колб, опускаемых в котлован строящегося дома. Но каждому стихотворению, видимо, было отведено своё особое место на карте Москвы. И способ заКЛАДывания.

 

           Помню собрания в ДК МГУ. Одно из мероприятий в названии имело что-то связанное с «Танцами». И впрямь в конце вечера кто-то с кем-то танцевал. Не помню точно, кажется, я танцевала с Герой медленный танец. В этот вечер очень хорошо выступал Андрей Воркунов. Я заметила, как Нина им залюбовалась. Одна Нина была заинтересована в новых талантах, в том, кто, как и что пишет. Остальные члены всю эту «клубность, общность» вроде как переросли. Взрослые стали, солидные, заинтересованные только в собственных серьёзных публикациях и прочих презентациях. Я не говорю о творчестве, – тут у каждого были свои пути.

Андрей Воркунов, кажется, поддерживал дружеские отношения с Марком Шатуновским. После распада Клуба Андрей был приглашаем только на вечера, организованные мной. Его книга, принесённая нами в журнал «Знамя», была принята Ольгой Ермолаевой благосклонно, она попросила принести новые стихи для возможной публикации. Но Андрей, пофигист по натуре, затянул это дело - да так и не появился в редакции. Когда Байтов стал одним из редакторов сайта poezia.ru, я попросила его сделать там публикацию Андрея. И через некоторое время это сработало – когда сам Андрей начал лениво интересоваться, что там происходит. И неожиданно быстро приобрёл сверхпопулярность в сетевом сообществе. Нынче он мэтр в этой среде. А в «актуальной» поэзии мэйнстрима совершенно неизвестен (ОГИ, Чеховка, Вавилон). Д.Кузьмин, конечно, знал о нём, но явно не принимал эстетически. Остальные вообще не знают.

 

           1992 г. Выходит моя первая книга способом самиздата – за счёт автора, методом ксерокопии, «Разноцветные проказники», обложка «ненавязчиво розового цвета», как иронизировала Нина Искренко. Книга – это статус. Это уже немного другое отношение к автору. Но это ещё не настоящая книжка. Без лейбла издательства, просто дешёвый типографский заказ, 100 экз. В каждой книжке на внутренней стороне обложки мои дети что-нибудь рисовали. Это делало каждый экземпляр неповторимым.

 

публикация стихов, газета «Знамя труда», Ковров, 25 июля 1992;

 

II Фестиваль в Смоленске АРТ БДЕНИЯ 92 с 29 сентября по 8 октября 1992 (описание в ГФ, №49 (152)).  Я взяла с собой свою подругу Шахи. В первый же день я выбрила себе виски, на плече у меня сидел белый крысёнок, спал он в капюшоне. Перед отъездом из Смоленска его забрали Н.Абалакова, А.Жигалов и Ева, назвали Пи-Пи.

ФЕСТИВАЛЬНЫЕ АКЦИИ:

            Акция «Воскрешение Озириса». П. Митюшёв. Паша Митюшёв исполнил некий ритуальный танец с длинным толстым белым кабачком в руках. Как оказалось, кабачок олицетворял собой тело Озириса. При вскрытии тела, кабачок оказался таким извращённой формы арбузом, за что и был съеден присутствовавшими с удовольствием. Каждый участник должен был принести (в стихотворении) какую-либо часть тела или орган. И из этих частей в результате надо было сложить новое тело – «воскресить Озириса». Как и следовало ожидать, читалось очень много стихов о фаллосе. Нина с отвращением гримасничала: «Сколько можно!» Я читала о подбородке. В начале стихотворения можно было подумать, что я тоже описываю фаллос. Поэтому последние  ехидные слова стиха: «Подбородок! Подбородок!» - вызвали бурную реакцию зала. Нина вполголоса: «Отлично!».

После прочтения очередного стихотворения к поэту прикладывали квадратную рамочку в том месте, где находилась воспетая им часть тела, и фотографировали. Кроме многочисленных фаллосов воскрешённый Озирис обладал всё-таки лицом: глаза (В.Земских и И.Лёвшин), нос (Тиль), губы (В.Друк), подбородок (С.Литвак) и уши (А.Мирзаев). Вероника Бодэ добавила жопу. Павел Митюшёв – женский пол. орган. Гера Лукомников – в триптихе сонетов – все три злачных места. По-моему, Озириса в таком виде кто-то пытался нарисовать на ватмане в глубине сцены. Ну и воссоздали Озириса финальным совместным одновременным чтением всех поэтов на сцене.

           В фестивальной выставке участвовала моя работа «Открытие Новой Зеландии», кураторы занавесили её тяжёлой фиолетовой шторой так, чтобы зрителям приходилось её «Открывать», к великому неудовольствию Саши Голубева, посчитавшего этот акт вандализмом и ханжеством. Но я не возражала. В этом был свой прикол, хотя большинство зрителей картину так и не видели, не догадываясь, что она там вообще есть. Когда кураторы показали картину Осмоловскому, он бросил высокомерно: «Бесперспективно». И правда. Кто знает обо мне как о художнике? Речь идёт о той самой картине, которая ушла с «аукциона» на «Приятных излишествах» к подруге Джона Хая. Впоследствии, от Гали картина ушла к Е.Катышеву, сотрудничавшему с ГФ. От него – к одной из его подруг, гражданке Украины. Далее её судьба не прослеживается.

           акция П.Митюшёва «абонентное обслуживание». Поэты, каждый в своё время, должны были дежурить у телефона в своём номере. Желающие могли выбрать по списку наиболее им импонирующее и позвонить. Поэт обязан прочесть стихотворение. Мой код был – /импортное/.

Телефоны абонентного обслуживания:

9-98-87      /скользкое, золотистое/

9 98-55   /прохладительное/

9 98-03   /высоко духовное/

9 98-02   /веселящее/

9 98-74   /почвенное/

9 98-31   /печатно-пряничное/

9-95-47   /лунко-воробьиное/

9 98-86   /слащавое/

9 98-65   /с изюмом/

9 98-60   /импортное/  11.30-11.45

9-98-99   /   ?   /

9 98-73   /  ??  /

9 98-40   /минута молчания/

 

Мне звонили два или три раза.

Конечно, большей частью поэты забывали, что им должны позвонить и тупо спрашивали в трубку: Алё, кто это? Абоненты молчали, ждали стихов.

 

акция «я – памятник себе» Н. Искренко – просто тематические чтения. Сопровождаемые уничижительными репликами Осмоловского. У него такой был имидж.

 

Что, пожалуй, характерно для того состава клуба «Поэзия», с которым свела меня литжизнь, – можно это назвать манерой «победного чтения» (за исключением В.Аристова). То есть - читать стихи очень убедительно, сверхуверенно, громко, нагло – с победным видом. Это уже было отчасти присуще мне, и было усилено влиянием.

Маленький фестивальный эпизод. Только из таких эпизодов и состоят мои воспоминания.

Изнурённая бесконечными чтениями, в ожидании своей очереди я пролезла в боковую кулису сцены и села на пол, расставив ноги так, что сзади выступавшего в это время Сида (тогда ещё Сидоренко) высунулась моя нога в массивном коричневом ботинке. Это почему-то рассмешило приуставший истомлённый зал. Появились шушуканья, смешки. Сид нервно оглянулся: я мешала ему выступать. Когда он покинул сцену, Нина вызвала меня: «Это та самая Света Литвак, ботинок которой вы только что имели удовольствие созерцать», – с интонацией явного одобрения. Я вышла - встреченная с повышенным интересом - и бойко и нагло прочла свои стихи. Вот это было в духе клуба «Поэзия». За что их прочие недолюбливали, хотя втайне мечтали попасть в обойму. Не все, не все, конечно. Но многие.

 

           К поэтам клуба «Поэзия» позднее приклеилось словечко «иронисты». Я встречала его в статьях Влада Кулакова, ещё много где. Поэты разделялись на: конкретистов, концептуалистов, метаметафористов, минималистов,  – но есть ещё иронисты! Минималисты и конкретисты не любили «иронистов». Совершенно дурацкий термин, колпак. Скажем, в стихах Ивана Ахметьева весьма сильна ироническая составляющая, так же, как в стихах Германа Лукомникова. С чувством юмора всё в порядке. Иронисты? Да и Всеволод Некрасов не чужд иронии. Чего нельзя сказать о таких серьёзных поэтах, как Д.Веденяпин, М.Айзенберг, А.Кубрик итп.

Клуб

Клуб "Поэзия"

Что мне очень импонировало в той компании, с которой свела меня судьба, так это замечательное остроумие. Мгновенная реакция, убийственные насмешки, точные попадания, блестящая игра смыслами, что говорило скорее о незаурядном уме, чем о фельетонном пересмешничанье. Наверное, за это-то их многие и невзлюбили. Заносчивые и насмешливые? возможно. Но при чём тут их стихи? Каждый из них – своеобразный поэт в своей стихии. Евгений Бунимович, так и вовсе – лирический лирик. Арабов, Шатуновский – куда как серьёзны. Пожалуй, поэзия Игоря Иртеньева дала повод объединить их в эту «категорию». Его великолепный, точный, мастерский стих стал образцом жанра.

 

           Пожалуй, ещё одно клише ассоциируется у меня с клубом: «классно свёрстано», кажется, тоже из лексикона Марка Шатуновского. Да, именно так хотелось сказать о стихах Ерёменко, Искренко, Шатуновского, Иртеньева, Кибирова…

 

Фестиваль в Смоленске. 6-9 января 1993 г. на Рождество. «Поэзия тишины и покоя». Снова Саша Голубев зовёт нас к себе.  Поселились на турбазе «Хвойная». Здесь Нина впервые предложила мне сделать совместный перформанс «Женские прелести в 3-х частях (вожделения-страхи-яблоки)». Идея Нины была рассчитана на трёх дам, но Лена Кацюба не смогла поехать. Делали вдвоём. Репетировали в номере Нины, она приехала с сыном Сашкой. Мы, одетые как-то очень женственно и изящно, выходили в полумраке в маленький холл, где был фестивальный пиршественный стол. 6-е января, Рождество. На голове у нас подносы, на подносе у каждой – яблоко и горящая свеча. Сняли подносы, поставили на стол. Моя свеча всё-таки свалилась. Затем мы с Ниной по очереди читали свои стихи: одна из нас читала, другая какими-то действиями сопровождала чтение. Я отбивала ритм в процессе нининой декламации, она тоже что-то производила, когда я с завязанными глазами читала стихи.  В конце моего заключительного стихотворения «…и памятником это назовут» мы с Ниной медленно вошли в позу рабочего и колхозницы, причём моя полупрозрачная блузка поползла за поднятой рукой вверх - и раздался брутальный командный рёв Эдуарда Кулёмина: На стол!! – и бурные аплодисменты.

          На турбазе «Хвойная» была организована почта. На каждую дверь прикололи конверт – почтовый ящик. Саша, сын Нины, был почтальоном. Он совершал обход, собирая записки, а потом разносил их по адресатам. Я решила послать привет и почтальону. Опрометчиво бросила в ящик бумажку с отпечатком напомаженных алых губ: «С добрым утром, милый мальчик!». Гораздо-гораздо позже, когда Саша уже был взрослым молодым человеком, я узнала, что тогда он был в меня влюблён.

          На фестиваль приезжает Николай Байтов, его привёз Игорь Лёвшин. Первое впечатление в поезде – мельком, неприятное: какой-то надутый, мрачный, шея замотана шарфом, всех сторонится. Я, Андрей Воркунов и ещё кто-то выпиваем в купе.

          В Смоленске НБ производит неизгладимое впечатление на всех, в том числе и на меня, чтением своего рассказа «Леночка». Я возбуждаюсь и стараюсь всячески привлечь к себе его внимание. Что мне, в конце концов, весьма удаётся. Начало романа.

          Я привезла с собой коллаж из фантиков «Народная газета». Им очень интересовались Нина и Бонифаций.

Народная газета

Фрагмент отчёта о фестивале Нины Искренко: «После ужина – час религиозной поэзии с участием Бонифация, Тиля, Байтова, Капкина, Лёвшина, Искренко, Тучкова, Ткаченко, Воркунова, а также Голубева и Кулёмина (Смоленск) и С.Литвак, демонстрировавшей картину в жанре новой иконографии. По сообщению автора, эта картина, содержащая множество надписей несистематизированного характера, была ранее подвергнута целованию Бонифацием в правый верхний угол (где и расположено слово «Бонифаций»)».

 

Картина была подписана Sveta Litfuck. Через неделю на Патриарших у Бунимовича (старый Новый год) Нина за столом громко произносит моё имя (чтобы поддеть): Sveta Litfuck! Игорь Иртеньев неожиданно хвалит «нинину» шутку: «А это хорошо!» Я смеюсь над ними про себя.

 

13 января 1993, Старый новый год на Патриарших у Бунимовича.

Нина заранее готовилась, предложила мне повторить Смоленский перформанс, что-то мы даже для этого принесли. Но мужской состав клуба был не расположен к акционности, к чтениям по кругу и прочей «литературности» происходящего. Все встречи стали сводиться к банальному застолью и застольной болтовне о том о сём. Чувствовалась усталость от литературных вечеров, от стихов друг друга. Кризис жанра. Нина унывала, переживала, что мужикам ничего не нужно. Ей так было неинтересно. Она всё-таки спровоцировала непродолжительные чтения. Сама прочла, я прочла, ещё кто-то. Помню мученическое выражение лица Марка Шатуновского. На Нину смотрели, как на заигравшуюся девочку. Все такие взрослые, искушённые, пресытившиеся. Зачем им это ребячество?

Почему-то меня нет на общем фото этого вечера, наверное, разговаривала, как всегда, по телефону. А именно, первый раз после Смоленска позвонила Байтову. Николай долго не отпускал меня, я узнала, что мне уже отправлено письмо, которое я и получила на следующий день, мы договаривались о первом свидании. Точно, кто-то (Бунимович) звал меня в комнату фотографироваться, но махнул рукой: Бесполезно!

Вероника Боде впервые попала на это мероприятие, ей было любопытно. Оказалась разочарована: скучно как-то.

Да. Стало обыкновенно, просто тусовка с застольем.

 

          Студия Ковальджи посещается мною всё реже. Помню, что в то время там появился «Алконост», всё это казалось детскими играми. Ан вон оно что из этого вышло…

 

          Март 1993, наше с Байтовым выступление в выставочном зале «Богородское», где Руслан Элинин начал проводить литературные вечера. Первый наш совместный перформанс с НБ «Кротовая нора». Байтов читал свой рассказ с одноимённым названием, а я должна была как-то вести себя, находясь рядом с ним. «Как – не знаю, но ты должна кончить, пока я читаю рассказ», – заявил НБ. Я очень волновалась пред выступлением, выпила таблетку циклодола, который ввёл меня в психологический ступор. В результате, я сидела на полу рядом с НБ и, страшно смущаясь, совершала какие-то незначительные действия («дамские»): копалась в сумочке, доставала помаду, шуршала фольгой от шоколадки, смотрелась в зеркальце – и прочие незатейливости. В следующий раз я придумала уже другой вариант театрализованного представления «Кротовой норы», более радикальный, который мы с успехом демонстрировали неоднократно.

 

Публикация в газете «Родник» №3, 1993

 

Ещё некая акция была вроде бы в одном из зальчиков ЦДЛ. Длинный стол. Требование: придти обязательно в каком-нибудь головном уборе. Народ не слишком был склонен к театрализации, большинство были с непокрытыми головами. Паша Митюшёв с женой весь вечер сидели в торжественных позах, имея на головах некие подобия царственных уборов. А перед ними на столе стояли вычурные серебряные бокалы. В чём была Нина, к сожалению, не помню. Я надела узбекскую тюбетейку и платье с национальным молдавским орнаментом, которое я носила когда-то во время беременности. Оно было устроено таким образом, что имитировало животик, так было присборено и торчало впереди. Многие присутствующие на это купились, шушукаясь о пикантном положении Светы. Байтов читал свой рассказ «Фиксатор буквы». Я в кульминационный момент сюжета делаю ход пешкой вбок на шахматной доске с воспроизведённой партией, о которой в рассказе идёт речь. Это моё вторжение воспринимается как аналогия моему «положению», которое также может истолковываться как ход пешки вбок. Я веселюсь.

 

в Палеонтологическом музее среди птеродактилических скелетов, какая-то скучная акция. Просто почитали стишки в какой-то скучной комнатке музея. Причём почему-то о насекомых. Я, кажется, - о мотыльке, Ткаченко - о муравье. Строчков, Левин, конечно, – это их тема. Но, в общем, акция не особо удалась как акция. Пожалуй, это был всё-таки тематический вечер, проведённый в необычном месте. А насекомые – наверное, потому что о них у всех есть стихи. Многим интересно было посетить сам музей. Но я-то жила рядом и уже водила туда своих деток.

 

Дома у Нины была ещё проведена акция-домашнее задание. Участникам заранее была роздана Ниной распечатка текста с купюрами, которые надо было заполнить, наполнив и текст своим смыслом. Я этот прозаический текст умудрилась как-то по мере возможности зарифмовать, используя купюры. Когда подошла моя очередь читать, я объявила, что буду читать стихотворение. Нина сразу поникла: часто поэты пользовались возможностью выступить, не обращая внимания на заданные условия игры – просто прочесть чё-нить своё. Но когда я забацала прозу-стих, Нина воссияла.

 

«Завтрак на траве». 12 июня 1993-го в Ботаническом саду. Помню, что был Туркин, Лёвшин, Дарк, кто-то из Смоленска, остальных не помню. Нина просила принести что-нибудь из посуды красивое. Я захватила маленькие блестящие подносы. Нина обрадовалась, потому что о посуде позаботилась только она. Стоило мне положить поднос на траву, как на него тут же поставили бутылки (чтобы не опрокинулись). Было много вина. Нина ворчала: всё своим вином заставили! Заниматься убранством «завтрака» Нине помогал один Байтов.

Туркин быстро напился, вскоре его уже выворачивало наизнанку.

Из прочитанного помню только наш с Байтовым проект, в который мы заранее пригласили и Нину – написание анагрифов: стихов, состоящих из слов, состоящих из букв имени и фамилии поэта. После окончания акции Нина предложила мне и Коле сделать совместную публикацию анагрифов в «Гуманитарном фонде». Попросила наши тексты. Но мне в голову пришла идея послать их в журнал «Черновик», надоело публиковаться только в ГФ. Нина отдала нам свои тексты, хотя была явно огорчена, что не будет публикации в ГФ, – быстро и наверняка. И оказалась права. Я отослала наш проект в «Черновик», но никакой реакции не последовало. И Нининых текстов у меня не осталось, чтобы опубликовать хотя бы после её смерти. Помню, что у неё был анагриф на Мандельштама и на Бунимовича, а какие ещё – не помню. Возможно, это были неточные анагрифы.

 

У Нины должны сохраниться описания этих акций и материалы, отданные авторами. Я, конечно, многое забыла и описала слишком поверхностно.

 

1 августа 1993 г. – «Праздник железной дороги» на даче И.П. Стефановой в Кратово у Николая Байтова. Это презентация моей картины «Железная дорога» (коллаж). Участвовали: СЛ, НБ, Павел Митюшёв, Игорь Лёвшин, Олег Дарк, Бонифаций, Ира Семёнова, Артём Баденков.

Нина Искренко, Джон Хай и его жена Катя заблудились и не нашли дачу. Мобильных тогда не было.

 

24-26 декабря 1993 - фестиваль поэзии "Чибиряшечка" в Костроме. Помню Пашу Митюшёва, Володю Тучкова, Юлю Скородумову, Сергея Бирюкова, Ивана Ахметьева, Руслана Элинина, Веронику Боде, Сергея Летова, Александра Левина. Я была, конечно, с Байтовым. Видимо, Нина уже была не в состоянии ехать, она голодала, необходимы были процедуры и режим, трудновыполнимые вне дома.

Паша устраивал вечер матерных стихов. Заставлял меня читать мои первые нецензурные вирши, а я стеснялась. Прочла только "От Чёрного моря до Балты".

Со мной случились первые приступы "звёздной болезни", которая, к счастью, дальше не развилась. Ибо вскоре литературной тусовке удалось-таки выкинуть меня надолго в литературное небытие.

 

Подборка стихов №3 (3) 1994 г., ГФ - Новая литературная газета.

 

Два стихотворения в газете «Знамя труда», Ковров, 29.04.1994

 

Андрей Белашкин издаёт мою книгу стихов «Песни ученика».

Разгромная рецензия на неё Вячеслава Курицина под псевдонимом Глеб Жеглов и Володя Шарапов в газете «Сегодня» 7.02.95.

Эту же книгу высоко оценил Лев Рубинштейн, но не публично, а в личной беседе.

 

24 ноября 1994 г. – знакомство с Юрием Мамлеевым в мастерской Льва Кропивницкого.

Публикация в журнале «Сельская молодёжь» №3, 1995

 

Перформанс «Метаморфозы». У меня сохранился листочек, распечатанный Ниной на пишущей машинке с текстом «Метаморфоз», датированный 21.01.1994 г. Стало быть, вскоре после этого мы с Ниной репетировали его у неё дома. Нашим первым зрителем был Сашка. Он покатывался со смеху в кульминационных местах. Нина настаивала, чтобы текст во время нашего действа зачитывал Николай Байтов. Затем мы осуществили задуманное на очередном сборище у Нины на квартире. Помню, что перформанс не возымел особого успеха. Как-то тесно было, народ, как обычно, был ориентирован только на: выпить, побазарить, прочесть свой стишок. В общем, Нине было трудно в такой профанирующей обстановке. Что со старой командой, что с новым контингентом. Она всё больше рассчитывала на креативную поддержку Байтова и Литвак. И я знала, что она это очень ценила.

 

Нина Искренко умерла 14 февраля 1995 года.

 

Окончание следует.