29 марта 2024, пятница, 08:46
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

Бахыт Кенжеев: «В каждом Божьем поколении возникают вдруг нормальные люди»

Леонид Костюков.: Более или менее конкретно кто из нынешних поэтов как-то пишущих кажется тебе самым любопытным по ритму?

Бахыт Кенжеев.: Какого поколения?

Л.: Любого.

Б.: Херсонский. Херсонский мне чрезвычайно любопытен и очень нравится.

Л.: Какая-то одна из линий, которые пишет Херсонский, или именно многообразие линий?

Б.: Мне очень нравится Херсонский как явление. Мне очень нравится в нем все. В каком смысле? У него есть очень серьезные недостатки, о которых я могу сказать отдельно. Но Херсонский как явление -это удивительное явление. Если б Херсонского не существовало, его надо было выдумать. Объясняю. Дело в том, что в отличие от поэтов, которых я люблю, так вот совсем люблю, Херсонский откровенно и нагло повествователен. Так? Его поэзия поддается пересказу. А Мандельштам говорил, что где есть пересказ, там поэзия и не ночевала. В случае Херсонского это не работает. Херсонский пересказуем. Но при этом это высокая поэзия.

Л.: Как ты это объяснишь?

Б.: Никак. Волшебство поэзии. Больше ничего. Нет, могу объяснить. Секунду. Я думаю, дело в том, что удовлетворяет главное, после таланта, требование к поэту – совесть надо иметь. Вот.

Л.: А я думаю, кроме этого, конечно, что у Херсонского постоянно есть какой-то легкий сдвиг в стихах.

Б.: И это верно.

Л.: В каждом стихотворении. После которого оно становится поэзией.

Б.: И это верно. Херсонский никогда не тривиален, вот так скажем. Он может рассказывать в рифму, но он не тривиален. Его упрекают в подражании Бродскому. Чушь. Это просто чушь. Он использует отдельные интонационные ходы Бродского. Ну и что? У него наполнение стихов настолько не такое, как у Бродского. И мне было очень-очень прискорбно, когда началась эта травля Херсонского.

Л.: Это понятно. У нас даже шла речь об этом в этих интервью.

Б.: Потому что он чистейший человек. Очень талантливый поэт. Какого черта!

Л.: Не можем ли мы сказать так, ну то есть я уже один раз это сказал, вот как ты на это посмотришь, что там, где Бродский постоянно пишет то, что можно назвать мнимый эпос, ну то есть там как бы мнимый эпос, а на самом деле это лирика, на самом деле о себе, Херсонский пишет подлинный эпос. Можно так сказать или нет?

Б.: Мне нравится, как ты за это взялся. Прямо роешь по-правильному.

Л.: Я просто писал о Боре Херсонском.

Б.: Лягать мертвого льва в виде Бродского я, конечно, совершенно не собираюсь. Это вот не надо. «Не сравнивай: живущий несравним». Мнимый эпос…

Л.: Мнимый эпос - безоценочно, ну то есть что-то спрятанное подо что-то. Это не значит, что это плохо.

Б.: Бродский, при всей моей не скажу любви, но огромном уважении к поэту, лауреату Нобелевской премии, особенно под конец жизни у него стало выхолащиваться что-то главное. И он не был верующим человеком. Вот это тоже очень грустно. Я сам человек верующий. Я признаю право атеиста писать, ради Бога. Например, атеистом был Осип Эмильевич Мандельштам. Но он был настолько гениален, что на его уровне это уже все равно. Понятно, да? Так вот атеизм Бродского меня смущает. И то, что Херсонский с таким, может быть, даже иногда и перебором, такой весь из себя белый и пушистый и христианин православный…

Л.: Это трогательно.

Б.: Это трогательно. Совершенно согласен. Это именно трогательно. Он никогда не агрессивен. Он такой… При том что Херсонский еврей новообращенный, значит христианин, а ведь во времена Христа специально требовалось объяснять, когда Христос уже воскрес, специально объясняли, что мы не только для евреев, мы и чужих пускаем. В некотором плане евреи - это идеальные христиане. Вот таков Херсонский в этом плане. Он воплощает в себе свою библейскую бороду метафорическую плюс безупречное христианство. Безупречное христианство - это христианство,  которое канон, но при этом не чуждо чувству юмора. А у него оно, конечно, есть. И у  меня есть к нему претензии. Я не буду говорить, что Херсонский это наше все, что это… Но меня потрясло само появление Херсонского как человека а) повествовательного поэта и б) человека с абсолютной совестью поэтической. На фоне нашего нынешнего… вот этой молодежи, эти калифы на час…

Л.: Кого имеешь в виду?

Б.: Я не буду называть имя. Но… секундочку, секундочку…

Л.:  Мое дело - спрашивать конкретно.

Б.: Каждый Божий год, как ты прекрасно знаешь, находясь в центре литературной жизни Москвы, появляется какой-то человек сравнительно молодой, может быть, 28-30 лет, может быть, и за 40, не буду называть имен, но ты догадываешься, и он провозглашается королем поэтов, при этом пинаются все остальные поэты. Злорадство у меня вызывает то, что через год назначают нового короля поэтов, а эти имена совершенно забываются немедленно, и даже их неприлично произносить в компании. И не конкретизируя, я надеюсь, что ты понимаешь, о чем я говорю.

Л.: Ну я, честно сказать, понимаю, но не очень понимаю. Все-таки…

Б.: Я тебе скажу.

Л.: Скажи, да.

Б.: Вот Емелин…

Л.: А, Емелин.

Б.: Секундочку, секундочку. Емелин…

Л.: Понятно.

Б.: Я его почитал, когда его начал там Топоров очень сильно пропагандировать. Емелин, по мнению Топорова, у нас сейчас первый поэт русский. Так?  Просто первый.

Л.: Топоров не является экспертом.

Б.: Нет, Топоров, при всех моих претензиях к нему, он человек не бездарный отнюдь. Он злой,  но не бездарный. Так вот я пошел, почитал Емелина. Это, прямо скажем, очень мило. Это очень мило, и это очень интересно.

Л.: Но все-таки это вторично. Как ты считаешь?

Б.: Нет, это не вторично. Это свой голос. Но я на свете прожил уже не первый десяток лет. Я читал юного Стратановского. Я читал юного вот этого питерского поэта, который был еще и живописцем, как это… забыл фамилию. Я читал «Молодые организмы залезают в механизмы». Ну, пардон, ты, наверное, прав. Это действительно вторично. Я это все уже читал. Я, в конце концов, был первым человеком, одним из первых представителей подпольной, но тем не менее мейнстримовской российской поэзии в 75 году, который встретил Пригова и братски его обнял, как и он меня. Так что я был у истоков Пригова, когда он был совсем не знаменит. Я пришел в абсолютный восторг. Ну, мне не надо говорить о Емелине после этого.

Л.: Нет, о Емелине в принципе я не говорю. Дело в том, что когда ты сказал про этих калифов на час, у меня возникли, ну, скажем так, две пары имен, сразу скажу, что к этим поэтам я в принципе отношусь очень хорошо.

Б.: И я тоже. И я тоже. Я тоже ко всем отношусь хорошо.

Л.: Да. Одна пара имен это Сваровский – Родионов, но я не могу сказать, что…

Б.: Сваровский. И кто второй?

Л.: Родионов Андрей. Но я не могу сказать, что они вот… ну они, можно сказать, были на пике моды, но потом они не вполне выпали, то есть их все равно помнят, они…

Б.: Выпадут еще.

Л.: Да. И возникло у меня два имени, которые тоже были очень модны, а потом они действительно очень здорово ушли в тень, это Кирилл Медведев и Гронас. Вот. Но здесь, мне кажется, что здесь как бы вина не истеблишмента, не общества, не социума, а в каком-то смысле «вина» самих поэтов, что на них падал этот луч света, фокус внимания, от них очень многого ждали, и вдруг они как-то ушли в сторону, вдруг они пошли чего-то не в ту сторону.

Б.: И это тоже.

Л.: И это тоже.

Б.: И дело еще в дыхательном ресурсе. Вот есть поэты с длинным ресурсом, есть поэты с совсем коротким ресурсом, запас дыхания, если проще сказать. И примеры очевидные. Рембо все свои стихи написал в три года, в четыре года, да? Наш замечательный Кибиров свои абсолютно лучшие стихи все-таки написал…

Л.: В начале.

Б.: Да. Теперь - Венечка Ерофеев, Саша Соколов, да? Вот как кометы беззаконные прогремели - и как-то все. Да? Вот я думаю, что с поэтами то же самое. Появляется яркий молодой поэт, чем-то необычный, чем-то интересный и…

Л.: Ему очень рады.

Б.: Ему очень рады.

Л.: Что хорошо, опять же, да?

Б.: Что очень хорошо.

Л.: Потому что если бы он вынужден был десять лет стучать в какие-то ворота…

Б.: Но потом надо мужать. И еще мне очень не нравится в молодой поэзии ее агрессивность. Я объясню, что я имею в виду. Поэзия – занятие целомудренное, мне кажется. Ты должен понимать, что перед лицом Бога ты  какашка полная. Вот наша молодежь, она этого не понимает. 

Л.: Но понимая это, писать довольно сложно, да? то есть хотя бы в момент письма хорошо бы этого не понимать. Или все равно надо понимать?

Б.: Все равно надо понимать. Перед лицом Господа Бога…

Л.: То есть пишущий какашка, да?

Б.: …перед лицом смерти, перед лицом старости, перед лицом черт знает чего мы все какашки. Мы все умрем в конце концов. Сначала состаримся, потом у нас наступит ослабление межножной функции, потом мы умрем. Это понятно. И доблесть поэта состоит в том, чтобы все это понимать и учитывать в стихах.

Л.: И все-таки писать.

Б.: И все-таки писать. Вот в этом доблесть поэта. А иначе какой ты поэт на фиг?

Л.: Ну, такая высокая доблесть.

Б.: Какой ты поэт? Тогда ты молодой Маяковский, извините. Вот, конечно, ты обижаешься на Бога, который там «Вселенная спит, положив на лапу с клещами звезд огромное ухо». И это очень мило и трогательно. Если б мне было сейчас пятнадцать лет, мне бы очень нравились эти стихи.

Л.: Ну, в пятнадцать лет они мне нравились, кстати.

Б,: «Я думал, что ты Бог, а ты крохотный божик… я достаю сапожный ножик…» Ребят, ребят, успокойтесь, успокойтесь. Это несерьезно. Серьезно вот Осип Эмильевич, пардон, всегда это повторяю, лучший поэт ХХ века, а может, вообще лучший русский поэт после Пушкина. «Я и садовник, я же и цветок // В темнице мира я не одинок // На стекла вечности уже легло // Мое дыханье, мое тепло…» Какое в этом великолепное смирение чувствуется. Настоящее христианское или даже просто человеческое смирение перед всем. И не мудрено, что он с таким началом потом все рос и рос по экспоненте в своих стихах. Понятно.

Л.: Скажи несколько слов буквально про Ходасевича и Иванова. Просто мне это важно.

Б.: Обожаю. Обожаю. Обожаю обоих. Иногда больше обожаю Ходасевича, иногда больше обожаю Иванова. Но как? Это какая-то эта самая поэзия такого сухого почти мертвеца во фраке в обоих случаях. Так красиво, так благородно, что просто офонареть можно. Как это:

Эмалевый крестик в петлице

И серой тужурки сукно...

Какие печальные лица

И как это было давно.

Какие прекрасные лица

И как безнадежно бледны -

Наследник, императрица,

Четыре великих княжны...

После этих стихов употреблять слово «минимализм» неприлично. Потому что Иванов его  не употреблял, а от восьми строчек плакать-то хочется. Хочется.

Л.: У него и в пяти строчках: «Закат в полнеба занесен, Уходит в пурпур и виссон…» Да? Помнишь это?

Б,: Читай, читай.

Л.: Закат в полнеба занесен,

     Уходит в пурпур и виссон

     Лазурно-кружевная Ницца...

     ...Леноре снится страшный сон -

     Леноре ничего не снится.

Б.: Кстати, заслуга Иванова, если на то пошло, она ровно в том, что он ухитрился невероятно почувствовать трагедию России и   собственную экзистенциальную драму. «Хорошо, что Бога нет. Хорошо, что нет России…»

Л.: «Хорошо, что нет царя…».  «…Хорошо, что Бога нет».

Б.: Да-да. Но страшно. К сожалению… Кстати, ты знаешь, у меня ощущение, что мы как культурно- историческая единица, народ русский, мы до сих пор не понимаем по-настоящему, что с нами произошло. А с нами произошло нечто гораздо хуже Холокоста. Хуже. Хуже. Евреи носятся со своим Холокостом – я их понимаю. Но у них истребили столько людей, но то ли потому что древняя нация, то ли почему, я не знаю, но они умудрились воспрять. А мы нет. А мы вот, как нам перебили голени, как Христу на кресте, так мы до сих пор с этим сломанными голенями и живем.

Л.: То есть это вот «вставание с колен»…

Б.: Нет русского народа. Русского народа нет больше. Все. Он кончился. Существуют отдельные уроды, которые вот сидят и разговаривают об этом, но в принципе русского народа нет. Я говорю это выстрадано и с очень большой болью, потому что, будучи казахом, я русский писатель. Его нет. Нет - и все. Отдельные уроды есть, да. Русский народ - это народ, который в семь вечера садится смотреть ТВ по-американски. А после этого рыгает, пьет водку и ругает Америку. I am sorry. И который ничего не производит. Ничего. Что я могу сказать? Мне не хочется говорить такие… потом скажут, что вот Кенжеев русофоб. Я не русофоб. Я пишу по-русски. Я русский человек. Я казах, но я русский писатель, повторяюсь. Я очень люблю Россию и русский народ, но I am fucking sorry, извини. Вот так вот сейчас получилось. У меня был период, когда я гордился своим российским паспортом. Это было во времена Ельцина. Но это было давно.

Л.: Понял. Спасибо. Вопрос такой, чтобы не оканчивать, действительно, на грустной ноте: что дает надежду?

Б.: Ну? я могу ответить торжественно, поскольку сегодня Пасха. Христос дает надежду.

Л.: Христос дает надежду. Тогда, значит, у Всеволода Некрасова, покойного ныне, было такое стихотворение, насколько я помню,

Причина смерти 

что мы жили на свете

и непосредственная причина смерти

это что мы жили в Москве

Значит, в целом дает надежду Иисус, Пасха, да? А что дает надежду конкретно, непосредственно в 2010 году?

Б.: Ну маленькую надежду мне дает то, что граница России все-таки до сих пор открыта, и что люди туда-сюда ездят, и настанет время, как я люблю говорить, когда детки олигархов, которые воспитываются в Гарварде и Кембридже, вернутся домой, а они вернутся, потому что перспектив заработать в России больше, и когда они вернутся немножко больше просвещенные, ну как во времена Петра…

Л.: Понятно, это такая грань надежды, касающаяся социологии, политологии. Теперь такая грань надежды, которая касается культуры, поэзии.

Б.: Которая касается культуры и поэзии, надежда моя связана вот с чем… большая… она связана с тем, что велик Господь. Он устроил так, что мы умираем, но на наше место приходят новые люди, рождаются. И с невероятной закономерностью в каждом Божьем поколении возникают вдруг нормальные люди, которые глубоко плевать хотели… Вот мы сейчас с тобой в Нью-Йорке сидим, да? И конечно, это, так сказать, страна желтого дьявола, которая погрязла там в этих самых долларах…

Л.: По колено в долларах.

Б.: По колено в долларах, да. А наверху, вот на втором этаже этой замечательной квартиры, сидит молодой русско-американский поэт Саша Стесин, который практически родился и вырос здесь, пишет русские стихи и т.д. Ну как? Вот он пошел учиться на доктора. Он американец, он несомненный американец. Он очень любит Россию, но он американец. Пошел учиться на доктора. Ну что люди говорят, когда люди идут учиться на доктора? 200 000 долларов в год, между прочим, зарабатывает. А чтобы зарабатывать 200 000 долларов в год, нужно десять лет оттрубить «на галерах» в Америке. На галерах! Реально! Семь лет обучения, а потом три года это самой…

Л.: Интерном?

Б.: Да. Как это по-русски называется? Не адъюнктура, а… Ну, забыл.

Л.: По-нашему это уже интерны. У нас столько фильмов про американских врачей…

Б.: Вот три года ты работаешь по 80 часов в неделю за копейки. После этого ты выходишь на свободу и начинаешь зарабатывать свои вожделенные 200 000 долларов. Вот Саша Стесин, русский американец, заканчивает эту самую инициацию, эту жуткую пытку. У него наверняка очень много возникло долгов, пока он учился. И, казалось бы, вот он должен сейчас спать и просыпаться среди ночи от радостного ощущения, что он послезавтра начнет зарабатывать 200 000 долларов в год. Вместо этого он уезжает на год в Гану, где ему дадут хижину и 200 долларов в месяц зарплаты. Он там год проживет, будет ганцев лечить бесплатно. Вот Америка.

Л.: Вот надежда.

Б.: Вот надежда, да. И он не один такой. Я тут немножко встречаюсь мельком, редко, но, тем не менее, я встречаюсь иногда с американскими поэтами моего возраста, моего круга и прочее. Ну, они абсолютно такие же, как он. Ну совсем. Совсем. И почему я, не любя сегодняшней Москвы, все-таки очень люблю туда ездить? Потому что у меня всегда там найдется маленький кружок людей, которые абсолютно разделяют мои идеалы, мои ценности, и которые не идут, как я люблю говорить, продавать мелодии для сотового телефона. Понятно, да? Они просто сидят и тупо ну…

Л.: И то, что есть эти люди моложе нас и еще моложе…

Б.: Есть такие люди моложе нас…

Л.: И это дает надежду.

Б.: Есть такие люди даже там двадцати пяти лет и двадцати трех, они есть. им абсолютно плевать на то, что… на пилинг и откатинг. Они реально живут своей жизнью. Моя молодая подруга в Москве, Леночка… Я познакомился с ней года четыре назад. Она взяла и прислала мне свои стихи. Не слышал о ней? Понятно. Девушка работала в какой-то фирме на какой-то фирменной должности, ну, бумажки перекладывала, как все. Оказывается, она стихи писала. Взяла, прислала их мне. Я сочувственно ей ответил, познакомил ее с  «Рукомосом», которое одно из самых живых и милых объединений в Москве. Теперь она там первый человек. Она со всеми ними дружит и т.д. А при этом она как-то так работает и прочее. Есть, есть такие люди. И это очень здорово. Дима Легеза, пожалуйста, хорошо оплачиваемый врач, который каждые свободные три копейки тратит на свой фестиваль в Питере, ты знаешь, «Петербургские мосты». Володя Костельман, который…

Л.: Из Киева.

Б.: …олигарх, владелец сети универсамов. Каждый Божий год тратит страшно сказать, сколько денег, чтобы 60-80 поэтов нищих созвать в Киев, поить там их и кормить в течение недели, чтобы они стихи читали. Есть, есть. Вот Володя Костельман, между прочим, он вызывает у меня очень большую надежду. Кабанов. Кабанов, который для меня вообще был, как просто разряд молнии с небес. Я узнал о нем с легкой руки «Рукомоса» лет пять назад, может быть, семь.

Л.: Как поэт или как человек, организатор?..

Б.: Как поэт.

Л.: Как поэт?

Б.: Конечно.

Л.: Тебе нравится, да?

Б.: Очень.

Л.: Мне-то не очень, но…

Б.: А почему тебе не очень? Давай поговорим.

Л.: Почему мне не очень нравится? Потому что мне кажется, что у него в каждом стихотворении буквально, я, может быть, не все, конечно, видел его стихи, в каждом стихотворении из тех, которые я видел, это как самолет, который идет на взлет – и сам себя одергивает. Идет на взлет – и сам себя одергивает. Вот то, что Гандлевский называет у Ходасевича заземлением, но Ходасевич уже как бы вышел в воздух, идет очень высоко, и там есть связь эта, неба с землей…

Б.: Кабанов  - человек безумно ироничный.

Л.: Да, слишком ироничный, на мой взгляд.

Б.: Да, у него бывает перебор в этом плане.

Л.: Да.  

Б.: Но повторю то, что я сказал раньше о Херсонском: после таланта это главный критерий -  у него есть совесть. И очень большая. «…Где яростно живется на Хлебникове и воде». Вот эти две строчки, которые мне очень нравятся.

Л.: Отдельные строчки есть, конечно.

Б.: Нет, это большое стихотворение. Нет, ну не помню я его наизусть. Но он очень живой, свежий, с чувством юмора человек, и при этом у него такие ценности, как у нас всех. Мандельштам, какой-нибудь там… я не знаю…

Л.: Иванов.

Б.: Вот, кстати, то же самое. Да-да-да.

Л.: Замечательно.

Б.: Организатор? Ну, не знаю.Я знавал поэтов, которые ничего организовывать не умели, и однако любил их…

Л.: Не меньше, чем если бы они организовывали.

Б.: Кабановых два. Так сказать, у меня есть знакомый Кабанов - редактор замечательного журнала «Шо»  и организатор киевских фестивалей. И есть поэт Кабанов. Я к ним отношусь по-разному, естественно.

Л.: Вот так вот.

Б.: К поэту Кабанову я отношусь как к родному брату. А тут - ну что? Ну, милый человек, там чего-то организует…

Л.: Понятно, понятно.

Б.: Очень все хорошо. Я ему очень благодарен.

Л.: Понятно.

Б.: А вообще плохо. Не плохо, а жуликов очень много. Очень много жуликов.

Л.: Ну как бы нам окончить на высокой ноте?

Б.: А на высокой ноте окончим так, что…

Л.: Жулики уйдут, а поэзия останется?

Б.: Жулики уйдут, а поэзия останется. И все время кто-то появляется. Появляются новые. Да и старики, между прочим… Я совершено… Пожалуйста, вот такой Цветков-то наш семнадцать лет молчал и вдруг записал. У меня много претензий к новому Цветкову. Чистить надо. Но ежели хорошо почистить – извините, ничуть не хуже, чем гениальный Цветков двадцатилетней давности. Ничуть не хуже.

Л.: Согласен абсолютно, на все сто.

Б.: Согласен, согласен, да-да-да. Потому что это такая поэтическая и человеческая мощь невероятная.

Л.: Безусловно.

Б.: Хорошо, что его здесь нет.

Л.: Он бы с нами поспорил.

Б.: Нет-нет-нет, я не хочу его портить. Нет, ну Цветков, конечно, я думаю, что он тянет на первого поэта сегодня. Тянет, тянет. Он, правда, сам так считает, но это на его совести пусть останется.

Л.: Ты не считаешь, что есть ниша великого поэта, и пока ее никто не занимает, давайте я ее займу. Ну, такая какая-то позиция.

Б.: Нишу великого поэта Лешка не займет.

Л.: Ну он вроде как занял.

Б.: Нет, не занял. Он не займет. И вот почему. Потому что он слишком хороший поэт. Чтение Цветкова требует очень большой поэтической культуры. И в результате у него есть большой круг поклонников, включая меня и Гандлевского и кого угодно, но мы понимаем, что простой народ, простой читатель стихов, ему нужно что-то ну гораздо понятнее. Ему Вероника Долина нужна.

Л.: Бахыт, значит, чтобы нам окончить на высокой красивой конкретной ноте, можешь ли ты сказать, из позднего Цветкова какое стихотворение, может быть, одно, два, три нравится тебе больше всего?

Б.: Я, к сожалению, Лешка пишет сейчас не так, как раньше.

Л.: Да, ты помнил все его стихи, я помню.

Б.: Нет-нет-нет, объясняю. Не так, как раньше, вот в каком смысле: он пишет на уровне книги. Его отдельные стихи хуже запоминаются.

Л.: Я имею в виду первую строчку, не то чтобы все декламировать, а вспомнить просто…

Б.: Но тем не менее, если говорить о новом Цветкове, его верлибр, который посвящен… это не верлибр, вру, вру, вру, это рифмованные были стихи, посвященные девушке ужасно некрасивой, девушке из Миннесоты. Это абсолютный шедевр русской поэзии XXI века.

Л.: Да, согласен.

Б.: «Боже мой, как была некрасива…» - и как они кончаются, они должны были уехать в Камерун, и как мы поэты «скитаемся по всем камерунам мира». Это гениальные стихи. Совсем гениальные.

Л.: Согласен.

Б.: Но я не хочу ругать других стихов.

Л.: Нет-нет-нет, конечно.

Б.: Просто они меньше запоминаются.

Л.: Безусловно.

Б.: Конечно, если бы Цветкова не было, его надо было выдумать, потому что это такой пример рыцаря русской поэзии, который…

Л.: Верности себе.

Б.: …который со своей хромой ногой вообще уже сколько лет, сорок лет или сколько-то, вот так вот сражается, как Дон Кихот, на этой ниве, плюет на всех вообще. Он вызывает у меня, не говоря о том, что он мой, конечно, очень хороший друг, но я говорю сейчас не о друге моем Алеше Цветкове, я его и ругнуть могу, я говорю сейчас о Цветкове как о поэтическом явлении. Это, конечно, фантастическое явление. Фантастическое.

Еще Нейтральная Территория Позиция 201:

  • "Человеческое Я не в состоянии представить свое отсутствие. А.Василевский.

  • "Поэт, даже когда и врет как сивый мерин, имеет все шансы стать пророком и провидцем". Ю.Гуголев.

  • "Обычно о нефтяной отрасли говорят, как о чем-то примитивном и тянущем Россию назад". Владимир Дребенцов.

  • "Предстоят достаточно тяжелые времена в Европе". Алексей Новиков.

  • "У меня нет такого ощущения, что литература – мои штаны". Дмитрий Веденяпин.

  • Что такое жизнь, спрашивает Костюков у Логвиновой. Здравствуйте, говорит Логвинова

  • "Если не было бы Фиделя, Куба бы отдавалась всем подряд". Сергей Марков

  • "Люди специально доводят себя до истерики, это в природе поэта". Ната Сучкова.

  • "Мы немножко стали бессмертными". Александр Переверзин.

  • "В Америке люди живут, чтобы работать, а в Латинской Америке работают, чтобы жить". Алексей Пименов.

  • "Свобода является условием подлинного творчества". Михаил Кукин.

  • "Если мы граждане той страны, которая совершает преступления, мы несем ответственность за это". Владимир Гандельсман.

  • "Поэзия - это что-то вроде однокомнатной квартиры, пространство на одного". Александр Беляев.

  • "Мастер знает больше, чем может. А гений может больше, чем знает". Сергей Шабуцкий.

  • "Поэзия в Интернете относится собственно к поэзии, как прогноз погоды к погоде". Алексей Алехин.

  • "К пришедшему слову притягивается потом все стихотворение, слово им обрастает". Надежда Делаланд.

  • "Меня называют главным концептуалистом советского рока, я не знаю почему". Василий Шумов.

  • "Я не пишу, потому что оно молчит". Михаил Кукин.

  • "Читающая публика и поэты говорят на абсолютно разных языках". Мария Галина.

  • "Советская литература признавала всегда только один-единственный ствол, одну-единственную верхушку, и это многое калечило". Ирина Ермакова.

  • "К поэзии всегда необходима странная химическая добавка, которая сделает поэта любимым". Екатерина Капович.

  • "Нет ничего хорошего и нет ничего плохого в принадлежности к той или иной расе". Леонид Яблонский и Юрий Плюснин.

  • "Проблема добровольной миграции сейчас более актуальна, чем в прежние времена". Иван Кривушин.

  • "Мы уже очень давно живем в очень открытой экономике". Андрей Яковлев.

  • "Я не могу сказать о себе, что я тянулась за Пушкиным". Екатерина Соколова.

  • "Это общество должно просто рухнуть, чтобы Бетховен стал опять Бетховеном". Владимир Мартынов.

  • "Что такое критика, как не дело вкуса?". Михаил Эдельштейн.

  • "Если бы поэт сжег квартиру, это было бы любопытно". Борис Херсонский.

  • "И на фоне этого «никак» ты начинаешь понимать, где начинается «как»". Дмитрий Кузьмин.

  • "Культура возникает из желания заполнить пустоту". Константин Кравцов.

  • "В 60-е годы, по-моему, была надежда". Дмитрий Веденяпин.

  • "Изначально начинают заниматься поэзией мерзавцы". Виталий Пуханов.

  • "Поэзия – что-то вроде мешка с таблетками". Мария Степанова

  • «Я не люблю, когда актер свой профессиональный навык переносит в обыденную жизнь». Даниил Спиваковский

  • "О своем влиянии на умы я никогда не думал". Лев Рубинштейн

  • "Мы живем в мире, который мы вычитали". Тимур Кибиров

  • "Как-то легко жить, не занимаясь режиссурой". Ираклий Квирикадзе

  • "Сказать про поэта, что он поэт на уровне, - это, в общем, оплеуха". Сергей Гандлевский

  • "Я пишу мифы". Всеволод Емелин

  • Украинские поэты в Москве. Владимир Костельман и Роман Чигирь 

  • Здесь Дмитрий Озерский читает стихи и танцует яблочко

  • Редакция

    Электронная почта: polit@polit.ru
    VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
    Свидетельство о регистрации средства массовой информации
    Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
    Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
    средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
    При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
    При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
    Все права защищены и охраняются законом.
    © Полит.ру, 1998–2024.