О страданиях и рисках академического письма

Статья социолога Екатерины Губа (Европейский университет в Санкт-Петербурге)  - заметки на полях книги американского социолога Говарда Беккера "Как писать научные тексты. Руководство для социальных ученых".

На первый взгляд название книги Говарда Беккера “Writing for Social Scientists” не вызывает особого энтузиазма. Обычно такие названия характерны для книг, содержание которых носит инструментальный характер по типу, как написать диссертацию за один месяц. Вероятно, книги такого жанра содержат некоторую пользу, но они редко затрагивали те проблемы, с которыми я сталкивалась, когда садилась за новое эссе или статью.

Мои трудности во время обучения в аспирантуре были другого характера: они шли фоном через все написание текстов, превращая его в довольно болезненный процесс. Страдания присутствовали с самого начала, когда нужно было заполнить первую страницу черновика, не заканчивались они и со сдачей работы, когда начинался не менее тяжелый период примирения с текстом. Мысль о том, что текст, который даже у автора вызывает чувства близкие к отвращению, увидят другие социологи, вызывала не самые приятные ощущения.

Собственное недовольство текстом ни в коем случае не было наигранным. Может быть, лишь в той небольшой мере, в какой по правилам этого сообщества не стоит признаваться в том, что собственная работа вызывает приятные чувства. Мне категорически не нравились мои собственные работы, которые еще долго причиняли болезненные уколы, смягчить которые не всегда могли хорошие отзывы или итоговые оценки за курс.

Книга Говарда Беккера  [i] имеет дело как раз с проблемами такого рода, предлагая социологический взгляд на академическое письмо, который связывает трудности в написании академических текстов вовсе не с недостатком собственных усилий или способностей, а с институциональной организацией академической жизни[ii]. Собственно большая часть книги именно об этом.

Эту книгу стоит прочитать уже потому, что она позволяет разделить с другими зачастую травматичный опыт написания академических текстов. В определенной степени это снимает с нас часть ответственности за болезненность этого опыта, которую мы привыкли связывать целиком и полностью с недостатком собственных усилий и\или способностей.

Последнему во многом способствует скрытый характер письменной работы в академическом мире, благодаря которому мы отказываем в таких трудностях другим. Нам всегда кажется, что для них этот процесс проходит менее болезненным, да и итоговый результат получается лучшего качества. Мы думаем, что значимым другим – признанным социологам – не свойственны сомнения, страхи перед рисками или мучительное переживание рождения новых идей. Мы ведь не знаем, как именно они пишут свои тексты и делаем из этого вывод, что они делают это не так, как мы [iii].

Здесь мы поступаем как те самые обычные люди, которые не связывают испытываемые ими трудности с институциональными причинами. Несмотря на все наше социологическое воображение (читай «социологический снобизм»), мы сами чаще всего поступаем также, когда берем на себя всю ответственность за трудности, связанные с написанием академических текстов. В своей книге Беккер открывает этот скрытый процесс, заявляя о том, что работы, которые читают студенты и аспиранты, написаны людьми, которые сталкивались с теми же трудностями. И это ему отлично удается.

Действительно удивляет, как редко практика написания академических текстов становится предметом профессионального интереса со стороны социологов. В большей степени их интересует результат – готовый научный текст, который может стать источником для множества исследований в рамках социологии науки, начиная с жанровых особенностей и заканчивая практиками цитирования. Сами действия или то-как-социологи-пишут-тексты-здесь-и-сейчас[iv] могут заинтересовать разве что этнометодологов, способных снять завесу с производства научного текста, что вряд ли обрадовало бы самих пишущих.

Беккер рассказывает о раздражении своих коллег, когда он специально отвечал на вопрос о том, пишет ли он, следующим образом: «Сегодня я напечатал 6 страниц» (Becker 2007: 151). Ученые не любят, считает он, когда кто-то напоминает им о менее престижной части написания текстов – их физической реальной стороне. Им нравится думать, что, прежде всего, это ментальная активность, включающая работу с идеями, концептами и аргументами. В итоге книги с описаниями деталей повседневности людей, которые пишут академические тексты, выходят вовсе не из пера социологов. Существует больше шансов обнаружить узнать об этом из пособий по типу «Как преодолеть прокрастинацию». Именно там становится известным, как трудно дается написание текста, как часто люди отвлекаются от своей работы, какие они придумывают способы для прерывания, удивительно однообразные по своему характеру. Узнаете ли вы себя во внезапном желании заварить чай или сварить кофе, разобрать папки со статьями, приготовить сложный обед из двух блюд вместо обычных бутербродов?

Эти и другие любопытные особенности написания текстов оказываются скрытыми и в лучшем случае становятся предметом живого доверительного обсуждения среди близких людей, которым можно рассказать, как трудно идет работа, или как ты считаешь каждые сто слов, отделяющих от необходимого объема. Всё это вместо того, чтобы закончить текст, разумеется.

Близким людям можно доверить подробности, подрывающие обычный образ профессионала, который с уверенностью говорит и пишет, а не привычно проверяет статистику «word count» каждые несколько предложений. Однако редко кто делает из них предмет публичного обсуждения, примерно так, как я этим сейчас занимаюсь, когда пишу о том, что в профессиональных беседах мы предпочитаем не затрагивать, но что составляет фон большой части нашей академической жизни.

В первую очередь толчком для написания этого, во многом, личностного текста стало осознание того, что мой опыт ни в коей мере не единичен. Мои первые впечатления после чтение книги “Writing for Social Scientists” походили на отклики студентов, которые получал Говард Беккер после ее публикации. Многие из них с удивлением узнавали себя, читая о трудностях, возникающих при написании академических текстов. Это дает любопытный эффект, когда физическое присутствие на бумаге твоих переживаний легитимирует право их открытого обсуждения.

Всё это способствовало моему решению присоединиться к блестящей книге Беккера, написав эти заметки личного характера. И, несмотря на то, что социологическое описание Беккера трудностей академического письма будто взято из моей собственной жизни, я позволила добавить несколько деталей из своего опыта социологического текстообразования.

Писать или не писать?

Один из самых значительных институциональных мифов [v] академического мира скрывается в известном завете “Publish or Perish”, смысл которого заключается в необходимости постоянно публиковаться: «Именно через публикации ученые получают профессиональное признание и уважение, также как продвижение и финансирование для будущих исследований» (Fox 1983: 285). В этом случае и тем, кто жаждет значительной интеллектуальной репутации, и тем, кто сосредотачивается на продвижении внутри академической организации, приходится писать тексты. Нормативный взгляд на науку при этом приписывает ученым в первую очередь стремление получить признание своих работ, природа этого желания кроится вовсе не в особом тщеславии ученых, а в институциональной организации науки (Merton, 1957).

Развитие этой идеи состоит в том, что профессиональный успех ученого должен быть пропорционален той доли признания, которое его фигура и его тексты способны заполучить: чем больше внимания получает работа ученого, тем более значимой она является для развития науки. Дальнейшая логика предусматривает тогда следующее поведение для ученого: пройдя сложный путь до публикации нового текста, ему следует приложить все усилия [vi] для распространения информации об этом событии, тем самым поспособствовав большей видимости своих идей. В этом смысле и публичные лекции или выступления на конференциях завязаны на необходимости распространения своих научных результатов. Добавив один элемент в известную фразу Сократа, мы получим принцип академической жизни «Заговори или напиши так, чтобы я увидел тебя».

            Вместе с тем меня нисколько не удивляет максима, недавно появившаяся в одном из блогов, к которой в самые тяжелые моменты я сама мысленно готова присоединится:

Можешь не писать – не пиши;

Написал – не публикуйся;

Опубликовался – нигде не упоминай;

Упомянул – не обижайся [vii].

Одновременное существование двух таких разных ориентиров, один из которых направляет должное академическое поведение, тогда как другой прекрасно описывает эмоциональное отношение к должному принципу “Publish or Perish”, проясняет социологическую подоплеку трудности написания академического текста. Этот процесс связан с определенными рисками, угрожающими внутреннему смыслу занятия социологией.

Именно об этом одна из самых важных глав книги Говарда Беккера – глава, посвященная риску академического текстообразования. Хотя, на первый взгляд, казалось бы, какой здесь существует риск? Разве мы не пишем, чтобы кто-то прочитал наши тексты? Разве это не составляет часть смысла нашей деятельности? Описание переживаний Памелы Ричардс, студентки Г. Беккера, показывают, как написание текста сопровождается волной сомнений в себе как социологе, когда появляется ощущение мошенничества и обмана. Каждый ее новый текст сопровождался уверенностью в том, что она делает социологию не так, как это необходимо. И даже более того, она не хочет делать ее так: «по мере написания текста, становилось все тяжелее – почти две недели, которые привели меня к осознанию того, что я ленивый паразит, который вообще не занимается никакой работой» (Becker 2007: 115).

Мне сложно вслед за Беккером взять на себя ответственность за то, насколько ощущение Памелы характерно для многих, но мне оно так знакомо, что это могли быть и мои собственные слова. Это происходит во многом из-за того, что написание текста означает открытие себя испытующему взгляду, как собственному, когда мы пытаемся посмотреть глазами коллег, так и внешнему, когда текст действительно будет кем-то прочитан.

В этом случае текст выступает как вещественное доказательство, указывающее на то, какого рода социологом вы являетесь. Если он написан хорошо и полон ярких идей, то все в порядке, вы можете продолжать считаться хорошим социологом. И дело здесь заключается не столько в том, что о вас подумают другие, сколько в том, что через внимательный взгляд других вы посмотрите на себя сами.

Моя глубокая убежденность заключается в том, что восприятие себя как хорошего социолога, который умеет думать социологически и писать хорошие тексты, не является раз и навсегда заданной вещью. Это осознание нуждается в постоянном получении внешних сигналов одобрения, которые поддерживают наш образ и собственное понимание как себя успешного социолога. Словами Памелы это звучит так:

Это риск понять, что я не способна заниматься социологией, а значит, я не могу назвать себя социологом. Следовательно, я не тот человек, за которого себя выдаю. Риск оказаться разоблаченной оценками коллег связан с риском разоблачения себя собственной оценкой. Эти два риска так тесно переплетены друг с другом, что часто я сама не могу их разделить. Как ты можешь узнать, что ты делаешь хорошую работу, что ты действительно можешь считаться социологом, пока кто-то еще не скажет тебе об этом? Это отклики других людей помогают понять, кем я являюсь (Becker 2007: 117).

В период написания текста особенно нужна поддержка, которая помогла бы уверить себя в моральном праве производить высказывание от имени социолога. Но для этого нужен источник, в некотором смысле материальное доказательство, на которое всегда можно указать – текст, написание которого сопряжено с описанными уже рисками и страхами. В этом создается противоречивая ситуация, когда новый текст является источником суждений о нас как со стороны себя, так и со стороны сообщества. Следовательно, чтобы снова подтвердить свое положение хорошего социолога, нужно сесть за работу и предоставить результат.

Я много раз в этом тексте писала «мы», присоединяя к своему собственному опыту переживания людей из близкого круга. Я точно могу сказать, что мой опыт не единичен, но уверенно оценить его распространенность не в моих силах. Моя собственная история не случайно началась с магистратуры Европейского университета в Санкт-Петербурге: едва ли предшествующие курсовые работы или диплом были связаны с переживаниями подобного рода.

Обучение на философском факультете классического университета сопровождалось почти исключительно устной культурой. Существовала лишь одна необходимость писать текста – это курсовые работы, да и то не чаще одного раза в год. Именно в Европейском университете появилось новое ощущение, описываемое как «ты это – то, что ты пишешь».

Каким другим образом могли значимые другие узнать, чего ты стоишь как социолог? Хорошая письменная работа становилась источником для проверки авторов на право называться хорошими социологами. В этом кроится институциональная природа нового желания писать хорошие эссе, которые бы не разочаровали преподавателей, сделав тем самым пребывание в университете напрасным.

Свою роль в этом сыграла идентификация преподавателя с его текстами, когда огромное воздействие оказывало не только личное общение с признанными социологами, но и с их текстами. Другими словами, складывался ассоциативный ряд, распространяющий на ролевую модель хорошего социолога как блестящее ведение лекций и семинаров, так и впечатляющие тексты, после которых возникало желание писать также хорошо. В этом заключается она из опасностей при чтении работ, например, своего научного руководителя: собственные тексты рискуют воплотить не совсем осознанное стремление к подражанию [viii].

Иногда даже требуются специальные усилия для того, чтобы избавиться от тени реальной фигуры, академический стиль которой произвел настолько сильное впечатление, что частично превратился в собственный [ix]. Безусловно, образцом хорошего социологического текста могут стать и тексты тех, с кем у нас уже нет возможности встретиться. Однако, как кажется, сопряжение личного плотного взаимодействия с чтением текстов поднимает шансы последних стать для вас одним из образцов хорошей социологической работы.

Институциональные условия обучения, казалось бы, только способствовали возможности представить себя как хорошего социолога через академические тексты. Мы не только пишем много маленьких работ в течение семестра, но и должны представить в его конце три письменных эссе. Важный момент – читать эти работы будут те самые социологи, которые стали вашим ориентиром для академического поведения.

Всё это формирует новое отношение к тексту, с этого момента участвующего в создании вашей репутации, пренебрегать которой могут лишь немногие. С другой стороны, это новое серьезное отношение к тексту встречает сопротивление в своей реализации со стороны организации учебного процесса.

Моя любимая аналогия, отражающая жизнь во время первого года обучения, сравнивает Европейский университет с тотальными институтами Гоффмана. Это время требовало расставить приоритеты не между жизнью внутри и за пределами Университета, а внутри него самого. Серьезное отношение к происходящему усиливало тотальный характер занятости, которая, в конечном счете, оставляла слишком мало времени для вдумчивого написания текста.

Собственно успех первого семестра заключался в понимании простой вещи – нужно было написать какой-либо текст, одно из немаловажных достоинств которого заключалось в том, что он должен был быть сдан не позднее установленного дэдлайна. Сосредоточившись целиком и полностью на одном эссе и даже написав при этом блестящую работу, у слушателя чаще всего почти не оставалось времени на две другие работы.

В ситуации, когда выполнение работы в срок является исходным пунктом оценки работы за курс[x], трата времени на один хороший текст является рискованным занятием. Другими словами, появляется необходимость постоянно преодолевать свое серьезное ответственное отношение к тексту, которое обычно требует больше времени, чем ты располагаешь. Это заканчивается тем, что длительное время создание текста сопровождается противоречием между укорененным желанием написать хорошую работу и фактической невозможностью это сделать. В дальнейшем переживаемые страдания по этому поводу начинают сопровождать любую письменную работу, даже в тех случаях, когда ее выполнение происходит в иных институциональных условиях. Они становятся весьма неприятным фоном, иногда блокирующим написание текста вовсе.

Даже понимание причин болезненности социологического текстообразования не отменяют вопроса о том, писать или не писать? Этот вопрос все еще остается открытым. В случае следования альтернативной максиме, мы снимаем риск, заложенный в процессе написания текста, или, по крайней мере, снижаем его силу. Оставаясь в бездействии, мы уходим от угрозы публичной оценки себя как социологов через те тексты, которые пишем.

Даже написав текст, риск остается сравнительно незначительным, ведь непоявившуюся на свет статью можно оставить одним из бесчисленных файлов-черновиков. Публикация текста в виде статьи или книги вводит текст в мир профессиональной коммуникации, где он потенциально становится доступным для всего дисциплинарного сообщества. При этом риск с этим не заканчивается, с этого момента, статья или книга начинают жить своей жизнью, что продолжает терзания автора, которому уже не выдастся счастливая возможность учесть новые замечания, переписать введение или сделать основной аргумент более ясным.

Всё написанное автором начинает жить своей жизнью, иногда даже той, о которой он даже не мог и подумать. Его могут прочитать люди из самых разных закоулков академического мира, в этом смысле продвижение своей публикации увеличивает шансы, а вместе с тем и риск, оказаться прочитанным. Итак, мы можем остаться в полной безвестности, не подвергнув себя и риску проверки на социологичность нашей работы. Или же мы можем пройти все стадии, будучи готовыми к моральным страданиям и рискам написания и публикации академических текстов.

Если мы сделаем выбор в пользу текстов, то каким же образом можно справиться с парализующим страхом, вызываемый риском (само)разоблачения? Один из рекомендованных автором книги способов заключается в инспектирующем взгляде не вперед к новому тексту, а назад к прошлым письменным достижениям. Ведь нам приходилось не раз сидеть за новым файлом в попытке преодолеть чувство ничтожности собственных социологических идей. И чаще всего это заканчивалось новым результатом в виде главы, статьи или книги. Мы проходили через замечания наших друзей, отзывы рецензентов и критическую полемику со стороны коллег. Сложно представить, чтобы все люди, которые, в конечном счете, высказали положительное решение, опубликовав вашу статью или присвоив степень магистра\доктора, оказались столь уж не правыми.

С другой стороны, на мой взгляд, этот способ не застрахован от определенного риска, ведь нам необходимо снова вернуться к старым работам, оживив в памяти весь связанный с ними опыт страдания. Для многих это может оказаться травматичным. Я не раз слышала даже о физиологическом неприятии собственных текстов, когда человек очень болезненно воспринимает перечитывание своего текста. Эта процедура повторного чтения во многом подразумевает сравнение написанного с тем, как должен выглядеть хороший социологический текст. И далеко не всегда мы ставим себе хорошую оценку, что, с другой стороны, стимулирует нас двигаться дальше в своих попытках написания достойной работы.

После одного особенно мучительного периода написания текста, я высказалась о своем желании уничтожить все когда-либо мной написанное. Тогда мне ответил один человек из числа значимых других, которого я никак не могла заподозрить в том, что он может испытывать что-то похожее: «Желание уничтожить всё написанное будет преследовать Вас всю академическую жизнь. Как только оно пройдет, по-хорошему эти жизнь надо будет заканчивать, и давать дорогу молодым».

И, хотя вывести за скобки болезненные отношения с собственным текстом вряд ли удастся, существует очевидный прием, который поможет тем, кто продолжит писать социологические тексты. Г. Беккер и П. Ричардс пишут о том, что нужно попробовать перестать относится к написанию академических текстов как игре с нулевой суммой все-или-ничего. Здесь не существует однозначного выигрыша или проигрыша.

Текст – это совокупность как более удачных идей, которые чего-то стоят, так и менее удачных абзацев, которые все же остались в конечном результате. Иногда больше первых, иногда больше вторых. Лучшая стратегия, к которой автор книги отсылает читателей на протяжении всего повествования, это просто писать всё, что приходит к вам в голову.

Слишком серьезное отношение к тексту, также как и описанная выше социологическая подоплека этого процесса через оценку себя как социолога, способно совершенно заморозить написание какого-либо текста. Мой собственный опыт говорит о том, что с прерогативой публичности научного текста помогает справиться ведение социологического блога. Здесь снимается та самая ответственность за свои высказывания с позиции социолога, что значительно облегчает процесс написания текста.

Собственно говоря, ведение живого дневника с около профессиональным содержанием и есть воплощение заветов Говарда Беккера, когда он советует своим читателям писать всё, что приходит в голову, не задумываясь в этот момент о стиле или жанре текста. В этом смысле Живой журнал позволяет заниматься социологией в виде притягательного облегченного варианта, когда можно сравнительно безопасно писать об идеях, которые для академического жанра потребовали бы других усилий.

Здесь вы имеете все основания быть свободнее, в итоге сюда попадает множество мелькнувших идей и случайных мыслей, развитие каждой из которых потребовало бы слишком долгой академической жизни. Это не означает вовсе, что облегченный вариант социологии в виде живого дневника останется только приятным развлечением в мире серьезной социологии. Не стоит преуменьшать терапевтический эффект от ситуации, когда текст пишется легко и свободно с настоящим удовольствием. Вместе с тем, вы всегда сможете вернуться к записанным заметкам, идеям и размышлениям, главное при этом использовать подробные тэги, чтобы облегчить в будущем поиск понадобившихся записей.

И последнее: стоит не забывать о том, что, в конечном счете, риск написать текст менее значителен, чем риск его вообще никогда не написать.

Об авторе: Екатерина Губа окончила отделение социологии Томского государственного университета в 2006 году. С тех пор учится в Европейском университете в СПб, где пишет статьи и диссертацию о журнальной системе постсоветской социологии. Также является младшим научным сотрудником Лаборатории социологии образования и науки СПб филиала ГУ-ВШЭ. Исследует «экономику внимания» в современной российской науке. Автор одного из самых популярных социологических блогов.

В качестве иллюстрации: обложка книги "Writing for Social Scientists" с домашней страницы Г. Беккера (http://home.earthlink.net/~hsbecker/)

 

Примечания:

[i]  Появлением этого отзыва я обязана Александру Семенову (ГУ ВШЭ), благодаря которому замечательная книга Беккера попала в мои руки.

[ii] Здесь я не затрагиваю отдельный сюжет о том, как важно и для кого это важно, чтобы социологические тексты были написаны в первую очередь интересно. И насколько озабоченность интересом свойственна именно социологии. В любом случае, прочитав что-нибудь из «Беспредельной социологии» (2005), или хотя бы введение к ней, уже невозможно не задуматься об этих вопросах.

[iii] Я помню свое удивление, когда в интервью для проекта «Институциональные изменения, экономическая адаптация и точки интеллектуального роста в локальном академическом сообществе: Петербургская социология после 1985 года» (поддержан Центром фундаментальных исследований ГУ-ВШЭ) услышала от признанного социолога рассказ о том, что ее собственные работы вызывают одновременное чувство ненависти и стеснения. Точная цитата: Вообще-то, я себя не очень люблю как автора. Знаете, есть разное отношение к своим работам. У меня почти всегда отношение ненависти к своим работам. Я ее напишу и потом стесняюсь. Мне кажется, оно такое немножко школьное. Я даже боюсь увидеть там что-то такое плохое. Вот все время вот это вот недостаток профессионализма, такое ощущение, что, может быть, лучше, чтобы никто не читал.

[iv] Несмотря на то, что Беккер описывает то, как люди пишут тексты, и что они при этом испытывают, вряд ли его анализ понравился бы этнометодологам. Его текст выстроен по классической социологической схеме, когда действия, связанные с написанием текста, означают что-то еще социальное. Например, проверку нас на право зваться социологами.

[v] В действительности, далеко не весь академический мир организован вокруг публикационной активности. В этом случае показатели продуктивности ученых должны быть достаточно высокими, если без постоянного оборота в виде статей и книг академическое продвижение невозможно. В статье Lewis (1977) собрано некоторое количество фактов конца 70-х гг., согласно которым значимая часть академии публикует небольшое количество текстов за свою карьеру.

[vi] Если только ему не посчастливилось опубликовать свою работу в одном из центральных социологических журналов, что существенно повышает его шансы на попадание в круг внимания большего числа читателей (Oromaner 2008).

[vii] Максима сформулирована автором блога в ЖЖ «Нейтральный академический разум» - Simmons_fan.

[viii] Опасность здесь состоит не столько в том, что вы будете подражать плохому тексту, сколько в том, что есть мнение, согласно которому копия – всегда хуже оригинала.

[ix] Я думаю, слушатели Европейского университета уже могли догадаться, чьи тексты произвели такое впечатление на автора этих строк.

[x] В случае сдачи работы на день позже, оценка за эссе снижается на один балл.

Литература

Беспредельная социология. Сборник эссе к 60-летию Виктора Воронкова. ЦНСИ:

Unplugged, под ред. О. Паченкова, М. Соколова, Е. Чикадзе. СПб.: ЦНСИ, 2005.

Becker H. 2007. Writing for Social Scientists. Chicago and London: The University of Chicago Press.

Fox M. 1983. Publication Productivity among Scientists: A Critical Review. Social Studies of Science 13 (2): 285-305

Lewis L. 1977. Writers of the Academy, Unite. American Sociologist. 12: 176-181.

Merton R. 1957. Priorities in Scientific Discovery: A Chapter in the Sociology of Science, in: N. Storer, eds., The Sociology of Science. Chicago and London: The University of Chicago Press.

Oromaner M. 2008. Intellectual Integration and Articles in Core Sociology Journals, 1960–2000. American Sociologist 39(4): 279-289.

См. также: