29 марта 2024, пятница, 17:24
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

21 июля 2010, 09:00

"Холодная война"

Причины и временные рамки «холодной войны» до сих пор являются для историков предметом дискуссий. Так, с точки зрения западных специалистов поводом для конфликта стали амбиции руководства СССР и лично Сталина, еще до Потсдамской конференции утвердившего в Восточной Европе угодные себе коммунистические правительства. Советские же исследователи сходились на том, что «холодная война» была спровоцирована США, стремившихся к мировой гегемонии и объявивших коммунизм мировым злом. «Полит.ру» публикует главу из книги немецкого историка Хайнца-Дитриха Леве «Сталин» (М.: РОССПЭН, 2009). В предлагаемой ниже главе автор подробно анализирует послевоенную стратегию СССР, а также рассуждает о причинах «холодной войны» и роли Сталина в этих событиях.

Еще до начала Потсдамской конференции западные союзники вынуждены были признать, что Советский Союз пытается получить в свою пользу гораздо больше того, что ему полагается. Невзирая на протесты комиссаров от союзных держав, Советский Союз не без помощи местных коммунистов утвердил в Румынии и Болгарии угодные себе правительства, что было расценено западными союзниками как нарушение тройственного соглашения. Конечно, здесь, как в Польше и Венгрии, в состав таких правительств включались и некоммунистические деятели – это было в духе пропагандируемой с середины 1930х гг. политики народного фронта. Но зато консервативные силы из политической жизни исключались. Земельная реформа, вступившая в силу не только в Польше, но и во всех странах Восточной Европы еще до начала Потсдамской конференции, и национализация тяжелой промышленности лишили представителей прежней правя щей элиты всякого влияния. Повсюду коммунисты стали занимать главенствующие позиции, коммунистические агенты влияния наводнили «буржуазные» и социал-демократические партии. Особенно быстро им удалось прибрать к рукам важные общественные организации и службу безопасности в Польше – вопреки ялтинским договоренностям, это случилось еще до того, как из-за границы вернулись представители польского эмигрантского правительства во главе с бывшим премьером Миколайчиком. Сталин специально все время находил предлоги, чтобы задержать прибытие в Польшу премьера Миколайчика, не говоря уже о том, что прямо вмешивался во все иные наиболее значимые события в этой стране.

Когда же Миколайчик, наконец, получил возможность поставить вопрос о своем возвращении, было очевидно, что его позиции уже сильно ослабли. Чтобы его окончательно добить, Сталин в это время приказал отдать под суд последних руководителей Армии крайовой и представителей польского эмигрантского правительства в Москве. Генеральный секретарь польской компартии Гомулка в разговоре с Миколайчиком с самого начала ясно дал понять, за кем всегда останется последнее слово: «Господа, не надо испытывать обиду от того, что мы предлагаем вам только такие правительственные посты, которые для нас мало что значат. Мы никогда не отдадим власть, которую взяли в свои руки. Если правительство Национального единства сформировать не удастся, возможно, это будет сопровождаться смертью пары сотен человек, но она нас не испугает».

26 июня 1945 г. Миколайчик, занявший посты вице-премьера и министра сельского хозяйства, и некоторые другие лидеры эмигрантской Польши вступили в свои должности. Однако Миколайчику при шлось бежать из Польши еще до начала выборов 19 января 1947 г., которые проходили при полном пренебрежении к демократическим процедурам. Таким образом, Сталин и его подручные начали закрепляться на подвластных им территориях. Это случилось еще до появления доктрины Трумэна и плана Маршалла, которые, как считается, послужили поводом для подобного рода притязаний со стороны Во сточного блока и положили начало «холодной войне».

Западных союзников также беспокоило то, что они не могли получать какие-либо достоверные сведения с территорий, занятых советской армией, поскольку западные журналисты сюда не допускались, а западные представители Союзной контрольной комиссии на Балканах практически лишены были права на свободное передвижение. Черчилль увидел в этом нарушение подписанной в Ялте совместной Декларации о свободной Европе, поэтому в одном из писем к Трумэну от 25 мая 1945 г. он уже говорил о железном занавесе, опустившемся перед территорией, подвластной Советам. Но американский президент, тем не менее, отверг его предложение вернуть американские войска к согласованным ранее границам оккупационных зон в Германии в качестве одного из условий для будущих переговоров. Несмотря ни на что, англо-американские союзники, особенно американцы, приехали в Потсдам в оптимистическом настроении. Они были заинтересованы в тесном сотрудничестве с Советским Союзом, поскольку надеялись благодаря его участию в войне с Японией ускорить ее завершение. Следовало учитывать и общественное мнение в западных странах, которое вряд ли одобрило бы их конфронтацию с недавним союзником.

Но и Сталину приходилось принимать во внимание сложившиеся обстоятельства. Он был вынужден считаться с готовностью западной стороны к сотрудничеству, поскольку только на этом основании мог добиться всех преимуществ для себя и своих восточноевропейских вассалов. Речь шла прежде всего о репарациях, о возможности получения американских кредитов для Советского Союза, а также участия в международном управлении Танжером, размещения военных баз в морских проливах в Турции и передачи Советскому Союзу мандата ООН на управление итальянской колонией (Ливией) и т. д. Вследствие этого он не был готов вступать в конфликт с западными странами из-за итальянского порта Триест, на который претендовала Югославия. Зависимость от общих с союзниками интересов определила гибкую политику Сталина и его отказ от ряда требований, с которыми он, тем не менее, выступил сразу же по завершении Потсдамской конференции.

Несмотря на необходимость сотрудничества, переговоры в Потсдаме (17 июля – 2 июня 1945 г.) проходили крайне напряженно. Великобритания, пытаясь сделать Москву более уступчивой, распустила остатки польского эмигрантского правительства, но в качестве ответного хода с успехом настояла на проведении новых свободных выборов в Польше. Вопреки возражениям Сталина, в заключительное коммюнике конференции попали даже тезисы о том, что перед лицом всего мира стороны признают право каждой партии свободно выражать свои позиции. Когда же Черчилль попытался обсудить вопрос об антидемократической политике Тито в Югославии, Трумэн постыдно оставил его в одиночестве. Тем не менее оба западных союзника, по крайней мере на словах, выразили твердую поддержку союзным комиссиям на Балканах, т. е. своим собственным представителям, в их стремлении к заключению мирных договоров и в содействии свободному передвижению. Несмотря на настойчивые попытки Сталина и Молотова, новый английский премьер-министр Атли и Трумэн не пожелали немедленно признать новые правительства в Болгарии, Румынии и Венгрии, поскольку в этих странах допускались серьезные нарушения демократических принципов. Как Сталин позже объяснял Тито и Димитрову, ввиду этого ему пришлось с определенной осторожностью решать вопрос об укреплении коммунистических режимов на Балканах.

Наибольшие сложности возникали у западных союзников в связи с определенными обстоятельствами, вызванными действиями советской стороны. Во-первых, выяснилось, что в тех секторах Берлина, которые были отданы в распоряжение западных союзников, советская армия еще до вступления союзных войск успела демонтировать половину всего промышленного оборудования; во-вторых, советские специалисты конфисковали на румынских нефтеперерабатывающих предприятиях в качестве репарационных выплат значительные индустриальные мощности, принадлежащие Англии и США. Но не это было главным, наибольшую сложность вызвало то обстоятельство, что к тому времени территории восточнее линии Одер–Нейсе оказались под управлением польской администрации и с этих территорий началось изгнание немецкого населения, которого оказалось существенно больше, чем предполагали западные союзники. Сталин, оправдывая подобные действия, утверждал, что теперь следует говорить о Германии в границах 1945 г., а не 1937го, как раньше. Таким образом он не только пытался добиться признания всего уже совершенно го, но и отказывался включать репарации, приходящиеся на эти области, в причитающуюся Советскому Союзу сумму репарационных выплат. Но тут ему недоставало убедительности, ведь союзники ранее пришли к соглашению, что все возмещения за ущерб будут осуществляться с территорий, занятых каждой из сторон. На территории, входившей в советскую зону оккупации, до войны производилось всего 42 % всей промышленной продукции Германии, а на Ялтинской конференции Сталин получил обещание, что Советский Союз получит 50 % всех репараций плюс еще 25 %, которые будут взяты из западной зоны. Взамен 3/5 суммы этих поставок, т. е. 15 % суммы репараций, полученных из западной зоны, Советский Союз должен был поставлять товары из своей зоны в западную, чтобы обеспечить ими местное население, включая и беженцев. Вопреки аргументам советской стороны, Трумэн и Атли сумели настоять на том, что Советский Союз не будет взимать платежи с действующих предприятий и демонтировать промышленные сооружения, приспособленные для производства мирной продукции. Все экономические обоснования по данному вопросу должны были быть представлены в течение шести месяцев.

Но все эти решения так и остались на бумаге. Советский Союз вскоре снова стал изымать репарационные поставки из продукции действующих предприятий. Западные союзники так и не смогли по лучить из восточной зоны жизненно важные продукты для обеспечения немецкого населения в своих зонах оккупации, поэтому в 1946 г. западные страны приостановили репарационные поставки из запад ной зоны. Сталину также пришлось отказаться от персонально высказанных требований о передаче акционерного капитала на сумму в 500 млн долларов из западной зоны в восточную в придачу к трети всей немецкой собственности за пределами Германии и к награблен ному нацистами золоту. Что касается немецких владений, находящихся за пределами границ 1937 г., Советский Союз мог претендовать только на то, что осталось на завоеванных им территориях (т. е. в сложившемся позднее Восточном блоке, исключая Чехословакию). Эти решения уже предвосхищали будущее разделение сфер экономического влияния западных союзников и СССР. То обстоятельство, что стороны сошлись на необходимости создания центрального, общегерманского хозяйственного ведомства, находящегося под контролем союзников, ничего здесь не меняло. Оно так и не появилось на свет, хотя речь шла об управлении Германией как единым хозяйственным целым. Стороны избегали обсуждения вопроса об образовании обще германского центрального органа политической власти, хотя все три союзных державы, казалось, предполагали сохранить единство германского государства. Особую значимость приобрело неоднократно вносимое Советским Союзом предложение о четырехстороннем контроле над Рурской областью. Хотя Сталин в Потсдаме довольно быстро о нем забыл, чуть позднее советская сторона вновь подняла его со всей настойчивостью. Возможно, таким способом Советский Союз хотел получить в свои руки один из рычагов влияния на западный сектор; той же цели служили и требования о вложении акционерного капитала в промышленность восточной части Германии. По поводу судьбы послевоенной Германии союзники сошлись на том, что она будет определяться в ходе реализации пяти задач, названных по-английски «five Ds» («пять Д»): demilitarization, denazification, democratization, decentralization, deindustrialization. Но, как выяснилось на состоявшейся позже конференции министров иностранных дел, ни по одному из этих понятий у сторон не было единого мнения.

В вопросе о западной границе Польши Сталин в резкой форме отстаивал по-своему понимаемые интересы Советского Союза и поставленного им польского правительства. Раздраженные тем, что им пришлось смириться с fait accompli, и своими уступками Сталину по всем пунктам повестки дня (речь шла о признании не только восточной, но и западной стороны коридора по Одеру–Нейсе как границы «для областей, находящихся под польским управлением»), западные страны настояли на перенесении вопроса об окончательном признании польских границ на предстоящую мирную конференцию. Она, вопреки ожиданиям «большой тройки», так и не состоялась. Будучи, видимо, уверенным в том, что сделанного не воротишь, Сталин тоже уступил: в дополнение ко всему стороны без особых споров согласились, что в устье Одера граница будет проходить западнее Свинемюнде.

По многим вопросам сторонам не удалось добиться согласия даже на бумаге. Это касалось советского требования о совместном контроле над проливами Босфор и Дарданеллы, советском участии в международном управлении Танжером, о передаче мандата ООН на управление бывшими итальянскими колониями Советскому Союзу, выводе войск из Ирана и проблем, связанных с европейским речным судоходством. Для западных союзников, и прежде всего для американского президента Трумэна, эти вопросы служили как бы пробным камнем, позволяющим проверить, насколько серьезно Сталин расположен к политике открытости и международному сотрудничеству в целях поддержания длительного мира. Обсуждение этих вопросов было перенесено на последующие конференции и на постоянное совещание министров иностранных дел в Лондоне, о котором стороны договорились в Потсдаме.

В вопросе о сталинской послевоенной стратегии в западной литературе нет единого мнения. Так называемая ревизионистская школа рассматривает поведение Сталина как подчиненное исключительно оборонительным задачам. Наверное, ближе к истине будут те оценки, которые на закате своей жизни давал Молотов: «Мы наступали… наша идеология была на стороне наступательных действий, если они оказывались возможными, а если нет – мы выжидали… Холодная война заключалась в том, чтобы вытеснить капиталистический строй». Он с огромным удовлетворением констатировал: «Они [западные страны] проснулись лишь тогда, когда половина Европы ускользнула у них из рук». Конечно, он признал и необходимость соблюдения меры: «Само собой разумеется, нужно было знать, где остановиться. Я думаю, в этом отношении Сталин держался определенных границ». Еще в январе 1945 г. Сталин говорил в узком кругу: «Сегодня мы совместно с одной частью [капитализма] выступаем против другой, а в будущем выступим и против этой части капиталистов». Конечно, Сталин не желал никакой серьезной конфронтации с Западом, по крайней мере сразу же в первые послевоенные годы. Его политика была направлена на то, чтобы по возможности этого избежать. Так, в июне 1945 г. он ясно дал понять югославским коммунистам, что не собирается ради какого-то Триеста развязывать третью мировую войну. Но сталинские уступки делались чаще всего по обстоятельствам: в Потсдаме он отказался от четырехстороннего контроля над Руром только для того, чтобы с тем большей настойчивостью требовать обсуждения данного вопроса на совещаниях министров иностранных дел, проводившихся с весны 1946 г. А какие оборонительные цели могли преследовать требования Молотова на Московской конференции, проходившей с марта по апрель 1947 г., когда он говорил о необходимости проведения земельной реформы во всех оккупационных зонах в Германии и обобществления промышленных объектов в Руре, имеющих военное значение? Или, может быть, в интересах оборонительной стратегии Советский Союз добивался права на участие в международном контроле над Танжером (сегодня это в Марокко) или желал получить мандат ООН на управление Ливией? Точно так же вряд ли Советский Союз преследовал оборонительные цели, когда поддерживал притязания Югославии на принадлежавший Греции город Салоники или собирался участвовать в урегулировании политических процессов в Сирии или Ливане.

Советский Союз не спешил с обещанным выводом войск из Ирана и одновременно стал оказывать поддержку одному из сепаратистских движений в иранском Азербайджане. Войска были выведены лишь после активного дипломатического давления США. При решении вопроса относительно проливов Босфор и Дарданеллы Сталин пытался воплотить свои угрозы в реальность, прибегая к военным средствам. Он придал ситуации еще более острый характер, когда в августе 1946 г. выступил с требованием совместной защиты проливов военными силами Турции и Советского Союза. «Продолжайте да вить», – подстегивал Сталин колеблющегося Молотова. Он оставил свои попытки лишь после появления кораблей морского флота США в восточной части Средиземного моря. «Хорошо, что мы вовремя отступили, иначе это могло привести к скоординированной агрессии против нас», – десятилетия спустя резюмировал эти события Молотов.

Все это происходило на фоне все большего обособления собственной сферы влияния от воздействия западных стран. Так, было отвергнуто предложение западных союзников расширить состав правительства Румынии за счет включения в него отдельных представителей некоммунистических сил, как в Польше. Свидетельством ужесточения позиции Советского Союза стало то, что Молотов даже потребовал извинений от американской делегации, которая назвала румынское правительство недемократичным. В свою очередь, еще на Потсдамской конференции Советский Союз настаивал, что греческое правительство должно пополниться демократическими, т. е. коммунистическими элементами. Как показали события в Греции, Англия, столкнувшаяся здесь с сильным партизанским движением и с трудом сумевшая подавить попытку коммунистического восстания в Афинах, отказалась пойти на компромисс. В то же время было видно, что в связи с разгорающейся в Греции гражданской войной, которую подстегивали Югославия и Болгария, Сталин не стал прибегать к так тике сдерживания, применявшейся им ранее в вопросе о Триесте. Это делалось вопреки известному соглашению о разделе сфер влияния двух сторон, достигнутому между ним и Черчиллем еще в 1944 г. в Москве: по этому соглашению Греция однозначно попадала в сферу интересов Англии. В Азии Сталин также продолжал проводить осторожную политику, одновременно позволяющую ему расширять поле влияния Советского Союза. Он пожелал даже занять остров Хоккайдо и присутствовать при акте капитуляции японской армии, чтобы тем самым участвовать в решении судьбы Японии. Вопреки сопротивлению американской стороны, в рамках наступательной операции советских войск был пущен в ход и давно задуманный план по захвату острова Хоккайдо, который, правда, срочно был отменен. Видимо, в самый последний момент в Кремле возобладала умеренная линия.

На основании документов из архивов Министерства иностранных дел СССР, доступным к нашему времени, трудно составить ясное представление о послевоенной советской внешнеполитической доктрине. Материалы внутреннего пользования, в частности сценарий внешней политики СССР после войны, представленный Майским, бывшим послом в Лондоне, к этому времени ставшим заместителем министра иностранных дел, предполагают возможность того, что Советский Союз будет расширять пределы своего влияния, выходя далеко за границы территорий, занятых советской армией. Как вы разился Майский, советские руководители рассчитывали в этом случае на успех «действительно демократических и социалистических партий» в западных странах. С другой стороны, в связи с предстоящими соглашениями о дальнейшей судьбе Германии они опасались, что последующий скорый вывод советских войск с этих территорий приведет к ослаблению советского влияния в Европе. Это означало, что в достижении успехов на выборах в этих странах немалую роль мог сыграть и международный имидж Советского Союза, что заставляло советских лидеров признавать и поддерживать те зачатки демократических форм, которые еще сохранялись на управляемой ими территории. Такие социальные преобразования, как земельная реформа и обобществление сферы производства, должны были, несмотря ни на что, в пропагандистском плане выглядеть как особые достижения в области демократии. Оставалось надеяться, что они дадут позитивные плоды. Но это был только один из возможных проектов советской внешней политики.

Сталин старался как можно дольше сохранять открытым поле для реализации различных внешнеполитических замыслов и при этом не отказывался развивать достигнутые успехи. Что дело обстояло именно так, можно судить по многочисленным заявлениям Литвинова, бывшего советского министра иностранных дел, сделанным им перед западными дипломатами; в сталинские времена его высказывания выглядели как неслыханная откровенность. В 1944 г. он дал понять, что, по его мнению, Великобритания вновь обратилась к своей классической политике поддержания равновесия и не желает сотрудничать с Советским Союзом, но Советский Союз движется в том же направлении; в 1946 г. Литвинов высказался в том духе, что Советский Союз придерживается устаревшей концепции безопасности – стремится захватить как можно больше территории, а если союзники уступают, сразу выдвигает перед ними новые требования. В феврале 1947 г. Литвинов пошел еще дальше – по его словам, Сталин и Мо лотов хватали, сколько могли, до тех пор, пока им это удавалось. Сталин, видимо, знал о его высказываниях, поэтому, как утверждал Молотов, Литвинов уцелел только чудом. Но, скорее всего, Литвинов остался жив прежде всего потому, что Сталин всегда старался оставлять за собой возможность для реализации различных политических сценариев, в том числе и такого, как возвращение к «доверительному» сотрудничеству с западными союзниками, а эта версия могла выглядеть убедительной только при личном участии самого Литвинова.

Усилия Сталина по окончательному закреплению за собой завоеванного пространства в целом вступали в разительное противоречие с его попытками расширять собственную сферу влияния. Он не замечал этого очевидного обстоятельства, что можно объяснить двумя причинами: во-первых, Советский Союз в той или иной мере сохранял убежденность в превосходстве и притягательности своей «демократической» системы; во-вторых (об этом в феврале 1946 г. Сталин еще раз сказал со всей откровенностью), здесь ожидали, что противоречия между капиталистическими странами приведут к войне между ними, а это откроет перед Советским Союзом все возможности для расширения своего влияния. От профессиональных сотрудников дипломатической службы и в самом деле поступали сообщения о растущей напряженности в отношениях между США и Великобританией, что вроде бы еще больше должно было подтверждать эти предсказания. «В Великобритании советской дипломатии предоставлены безграничные возможности», – говорилось в одном из сообщений. Насколько завышенными могли быть идеологически обусловленные представления о собственных возможностях, показывает хотя бы тот факт, что в начале 1947 г. Сталин предложил Англии заключить с СССР военный союз. Период между двумя мировыми войнами Сталин рассматривал в качестве поучительного примера того, к чему может привести «холодная война», начавшаяся после 1945 г., – по его представлениям, она должна была завершиться войной между капиталистическими странами и вмешательством в нее Советского Союза в самый удобный для него момент. Не случайно Сталин никогда не говорил о мирном сосуществовании двух систем, различающихся между собой в политическом и экономическом отношении (хотя такие слова чуть не вкладывали ему в уста его гости с Запада), он соглашался только на мирное сотрудничество между ними, да и то при наличии политической воли. Однако даже такое частичное сотрудничество с капиталистическими государствами стало невозможным, когда в силу монополии США на ядерное оружие советская внешняя политика обрела такие жесткие черты, что западные страны увидели в этом свидетельство ее внутренней агрессивности. Сталин считал необходимым для себя проявлять твердость в этой «войне нервов», чтобы не выглядеть мягкотелым. Подобная позиция нашла свое выражение уже на конференции министров иностранных дел, состоявшейся в Лондоне в сентябре–октябре 1945 г.: независимо от того, какой вопрос ставился на повестку дня в том или ином случае – шла ли речь о составе коммунистических правительств в Румынии и Болгарии или о возможности участия в конференции французского и китайского министров иностранных дел, – реакция советской стороны была однозначно отрицательной. Именно здесь Молотов получил свою кличку «Мистер Нет», а либеральная газета «Манчестер гардиан» написала: «Во время своего пребывания в Лондоне господин Молотов удивительным образом исчерпал огромный кредит доверия к России, который она накопила на протяжении всей прошедшей войны». Возможно, как раз здесь и нужно видеть начало «холодной войны», поскольку начиная с этого момента «большая тройка» (или четверка) уже не могла прийти к согласию ни по одному важному вопросу.

Осью и опорной точкой советской политики в Европе, которая носила ярко выраженный экспансионистский характер, была Германия. По словам Милована Джиласа, принимая в Москве в начале 1946 г. югославскую делегацию, Сталин заявил: «Вся Германия должна стать нашей». Уже 4 июня 1946 г. он развивал свои соображения по этому поводу перед руководителями Коммунистической партии Германии: советская армия будет продолжать контролировать советскую зону оккупации в Германии, в то время как КПГ должна оказывать на Западе политическую поддержку ее усилиям. Он полагал, что сначала Германия будет разделена на восточную и западную части, но после слияния КПГ и СПГ в восточной зоне Коммунистическая партия Германии, опираясь на помощь образовавшейся после этого СЕПГ и Национального фронта, должна будет получить поддержку со стороны СПГ и других симпатизирующих ей сил на Западе и добиться восстановления единства страны под советской эгидой. В каком-то смысле Сталин хотел, чтобы и то и другое – сначала раздел Германии, а затем ее воссоединение – осуществлялись по его проекту. Но здесь снова возникало неразрешимое противоречие между стремлением закрепиться на достигнутых позициях и желанием выйти за пределы сферы своего влияния. Так, он надеялся, что благодаря участию в четырехстороннем контроле над Руром, а затем посредством интернационализации Рурской области ему удастся оказывать влияние за пределами подвластной ему территории. Вначале англосаксонские союзники Советского Союза еще готовы были согласиться на интернационализацию Рура. Но очевидные усилия советских оккупационных властей поставить их перед свершившимся фактом, используя для этого серьезные ограничения в деятельности всех некоммунистических партий и принудительное слияние коммунистов с социал-демократами, совершившееся 26 апреля 1946 г., заставили три западные стороны ужесточить свою позицию и подавлять любые склонности населения западной части Германии к социалистическим экспериментам под руководством КПГ. Бесцеремонные методы по выбиванию репарационных поставок, применяемые Советским Союзом на занятой им территории, как и его настойчивое стремление силой лишить Германию всей промышленности, довершили остальное.

Оценивая сложившуюся в Германии ситуацию, приведшую к жестокому голоду 1946–1947 гг., западные союзники пришли к выводу, что Советский Союз старается только ухудшить положение в западных зонах оккупации, чтобы ловить рыбку в мутной воде. Именно тогда американское правительство приняло окончательное решение более основательно заняться европейскими делами: в тот момент, когда Англия по экономическим причинам оказалась не в состоянии поддерживать греческое правительство в борьбе против коммунистической герильи и турецкое – в его противостоянии советскому давлению, на помощь пришел Трумэн, заявивший: «Тоталитарные режимы, навязанные свободным народам путем прямой или косвенной агрессии, подрывают основы международного мира, а тем самым – и безопасность США». С этого дня США взяли на себя обязательство «поддерживать свободные народы, сопротивляющиеся попыткам их порабощения, исходящим от вооруженных групп, и внешнему давлению».

В этой ситуации в США и зародилась идея плана Маршалла. Американские кредиты должны были поднять на ноги захиревшую экономику Европы. Но его успешное осуществление было возможно только в том случае, если бы в сферу его действия попали все три западные оккупационные зоны Германии. Тогда Рурская область, которая подпадала под действие западного проекта интернационализации, отвечавшего все еще сохраняющемуся у западных союзников чувству недоверия к Германии, должна была стать как бы мотором экономического развития последней. Но это же означало, что ни экономически, ни политически Германия уже не могла рассматриваться как одно целое. Таким образом, план Маршалла содержал в себе черты наступательной стратегии – он фактически толкал Соединенные Штаты в советскую сферу влияния, а тем самым – формально или условно – приводил их в столкновение и с Советским Союзом. Западные союзники надеялись подобным способом укрепить свои пошатнувшиеся позиции в Восточной Европе. Самое опасное для Советского Союза в этом начинании Запада заключалось в том, что он оказывался втянутым в то пространство, где не смог бы выстоять, – в сферу соревнования за достижение высоких жизненных стандартов. Тем не менее в конце июня 1947 г. Молотов принял участие в Парижской конференции, где обсуждались детали плана Маршалла. Его предложения взорвали атмосферу конференции: Молотов говорил о необходимости интернационализации Рурской области с участием Советского Союза и исключительно двухстороннего обсуждения всех мероприятий или проблем по оказанию помощи Германии. Все это оказалось диаметрально противоположным представлениям западноевропейских правительств. Во время конференции Молотов встретился с югославом Милованом Джиласом. Они пришли к единодушному выводу, что план Маршалла нужно бойкотировать. Тем не менее Молотов объяснил, что в пропагандистских целях желательно создать условия для созыва еще одной конференции с участием стран Восточной Европы, чтобы представить их вниманию широкой общественности. Но через небольшой срок Сталин пересмотрел это свое предложение. Поскольку представители Польши и Чехословакии уже получили приглашение на такую конференцию, он вызвал их в Москву, где обвинил в совершении грубой политической ошибки и за ставил отказаться от участия в ней. «Я ехал в Москву как представитель суверенного государства, а вернулся оттуда как лакей советского правительства», – жаловался чехословацкий министр иностранных дел Масарик.

На это время, сентябрь 1947 г., приходится основание Коминформа (Коммунистического информационного бюро) – до сих пор в историографии данное событие всегда расценивалось как реакция Советского Союза на начавшуюся с введением плана Маршалла «холодную войну». На самом деле окончательное решение о его открытии было принято еще в марте 1946 г., но отложено, поскольку впереди ожидались выборы во Франции, Чехословакии и Румынии и переговоры по мирному урегулированию на Балканах. Открытие Информационного бюро могло негативно сказаться на их результатах. В середине мая 1946 г. генеральный секретарь венгерской компартии Матьяш Ракоши изложил у себя на родине разработанную в Москве концепцию новой организации, с которой его ознакомили Сталин и Молотов 1 апреля того же года во время посещения им столицы Советского Союза. Очевидно, Сталин взял на вооружение политику осторожной решимости, которая оставляла на усмотрение каждой коммунистической партии возможность мирного захвата власти в своей стране в подходящее для нее время. Правда, здесь не было речи о гражданской войне или прямой поддержке со стороны Советского Союза. В отличие от Коминтерна, Коминформ не обладал полномочиями центрального органа управления, он должен был осуществлять функции помощи и коммуникации, обеспечивая обмен опытом между коммунистическими партиями. Как заявил Ракоши, в будущем для перехода власти в руки коммунистов уже не будет необходимо, чтобы это случилось в нескольких странах сразу; каждая страна сможет сама сделать такую попытку, независимо от того, находится ли она в капиталистическом окружении или нет; это касается не только коммунистических партий в странах, оказавшихся в сфере советского влияния, но и всех без исключения. При этом коммунистические партии ни в коем случае не должны пренебрегать национальными интересами своей страны, даже если они будут противоречить национальным интересам других компартий. В это время Сталин придерживался наступательной политики, направленной на мирный переход власти в руки коммунистов в различных странах; вместе с тем он нисколько не хотел портить из-за этого свои отношения с западными государствами. Понятно, что при таких обстоятельствах особо значимую роль стала приобретать пропаганда национальных ценностей. Соответственно Сталин на XIX партийном съезде назвал представителей коммунистических партий подлинными носителями национальной идеи. Отныне национальный фактор занял в пропаганде важное место наряду с социальным, а это во многом выхолостило господствовавшую в прошлом идею пролетарского интернационализма.

Когда Советы убедились, что им не удалось похоронить западные проекты по реализации плана Маршалла, от их политической деликатности не осталось и следа. Премьер-министры из советской зоны оккупации перестали принимать участие в общегерманской Мюнхенской конференции премьер-министров, открытой с июня 1947 г. Москва прекратила деятельность регулярной конференции министров иностранных дел по урегулированию послевоенных отношений, а в марте 1948 г. маршал Соколовский приказал закрыть Союзный контрольный совет в Берлине. Одновременно комиссия под руководством Отто Гротеволя получила задание разработать проект конституции для стран советской зоны, значительно опережая по срокам глав правительств западного сектора, которые должны были заняться тем же. Названный проект был готов уже к июлю, 22 октября 1948 г. официально одобрен так называемым Народным советом и вступил в силу 19 марта 1949 г. Теперь Советский Союз спешил. 10 марта при прямом участии советского руководства коммунистическая партия полностью взяла в свои руки власть в Праге. Государства, входившие в советскую зону влияния, перешли к политике решительной советизации всех сфер жизни. При появлении первых признаков формирования государства западного типа на немецкой земле Сталин 31 марта 1948 г. приказал перекрыть наземные дороги к Берлину. «Сделаем попытку. Может быть, нам удастся выбить их отсюда [из Берлина]», – поделился он с Молотовым, а затем и председателем СЕПГ Пиком. Тем не менее, даже объявив чуть раньше на заседании Политбюро о неизбежности военного конфликта с капиталистическими государствами, он по-прежнему проявлял определенную осторожность. Пер вые самолеты, проложившие воздушную дорогу в Берлин, беспрепятственно достигали своей цели, хотя первоначально советские руководители предполагали впоследствии осуществить воздушную блокаду Берлина. Сталин не желал большой войны; как объяснил он членам Политбюро, «враждебный, но спокойный мир» может сохраняться достаточно долго. Оказывается, идея brinkmanship (балансирования на тонкой грани между войной и миром) вовсе не была изобретением Джона Фостера Даллеса, американского госсекретаря при Эйзенхауэре.

Но вскоре после открытия Коминформа в июле 1948 г. внутри советского блока произошла ссора с Тито, который стал проявлять раздражающую Сталина независимость в решении внутренних проблем и вопросах региональных связей в пределах собственного блока. Сталин опасался возникновения внутри коммунистического лагеря независимого от Москвы центра влияния. Возможно, его подозрения усилились после создания ЦРУ, поставившего своей целью поддерживать антикоммунистические элементы в пределах советской зоны влияния. На сессии Коминформа в Бухаресте в июле 1948 г. Жданов обвинил Тито в том, что тот, состоя на службе империалистических информационных агентств, стремится подо рвать власть народных демократий. Попытки Москвы заменить Тито другими, более послушными югославскими коммунистами, такими, как Хебранг или Жуйович, потерпели провал. Есть предположение, что Сталин одобрил план КГБ по убийству Тито, по крайней мере на стадии его подготовки.

По личному распоряжению Сталина начались подготовительные мероприятия по ряду показательных процессов или тайных расследований, касающихся «агентов Тито» или предполагаемых шпионов Запада, которые якобы были внедрены в 1949 г. во все страны Восточного блока. Печальную славу приобрели процессы над Сланским в ЧССР и Райком в Венгрии. Такого рода процессы или же подготовка к ним продолжались вплоть до смерти Сталина. Их цель состояла в том, чтобы добиться полной советизации стран Восточного блока и подавить малейшее стремление господствующих в них коммунистических партий к какой-либо самостоятельности. Как это было и в самой Москве, во всех преследованиях и чистках присутствовала изрядная доля антисемитизма.

Что касается Германии, то после снятия блокады с Берлина в мае 1949 г. советские политики пытались вернуть утраченные позиции посредством возобновления его четырехстороннего статуса. Министр иностранных дел Вышинский, прославившийся своим садистским рвением во всех больших процессах 1930х гг., в мае 1949 г. предложил на основе мирного договора восстановить деятельность Союзного контрольного совета и подарить немцам если не единое правительство, то хоть какое-нибудь центральное ведомство. Американцы, в свою очередь, потребовали распространить на всю территорию Германии действие предложенного Западом проекта конституции; предполагалось, что она может вступить в силу сразу после принятия разработанного по настоянию советской стороны нового статуса оккупационных зон; речь также шла о необходимости проведения свободных выборов в советской зоне оккупации. Все эти предложения оказались для советской стороны неприемлемыми. Но с этого момента ей пришлось каждый раз сталкиваться с вопросом о необходимости проведения свободных выборов. Например, это произошло, когда Советский Союз попытался всеми силами воспрепятствовать намечающемуся перевооружению Федеративной Республики Германии и ее вступлению в военный альянс западных стран. Или когда Отто Гротеволь в ноябре 1950 г. предложил созвать единый общегерманский Совет, куда на равных правах вошли бы представители и западной, и восточной зон, и провести общенародное голосование против перевооружения Германии. То же самое повторилось и после сентября 1951 г., когда он начал активно продвигать идею проведения общегерманских консультаций по подготовке общегерманских выборов, которая и по форме, и по содержанию выдавала свое московское происхождение. После этого бундестаг единодушно, исключая коммунистов, одобрил положение о выборах и при поддержке западных стран добился отправки в обе части Германии комиссии ООН, которая должна была провести наблюдение над подготовкой к свободным выборам. ГДР не пустила делегацию на свою территорию.

Известные ноты Сталина, относящиеся к 1952 г., особенно нота от 10 марта 1952 г., долгое время игравшие определяющую роль во внутриполитических дискуссиях в Федеративной Республике Германии, также вполне вписываются в этот контекст. Они ставили своей целью воспрепятствовать вступлению Западной Германии в Европейский оборонительный союз, а затем и в НАТО. Советская сторона надеялась, что внутриполитические дискуссии по вопросу о проводимой Аденауэром политике перевооружения Германии вызовут интерес к ее предложениям. Руководитель европейского отделения советского внешнеполитического ведомства предложил исполняющему обязанности министра иностранных дел Громыко следующий сценарий возможных событий: руководство ФРГ отвергает инициативы восточногерманской стороны по заключению мирного договора, а это позволяет Германской Демократической Республике выступить в качестве единственной поборницы общегерманского единства. После этого Советский Союз обратится с нотой к западным правительствам, где изложит свои представления о возможности заключения мирного договора. В этом проекте ни слова не говорилось о реальном объединении Германии, скорее, он носил чисто пропагандистский характер. В меморандуме Громыко, направленном Сталину, говорилось, что советская нота «имеет большое значение в деле поддержки борьбы за мир и против ремилитаризации Западной Германии», поскольку она поможет «сторонникам мира и немецкого единства разоблачить агрессивные планы трех западных держав, объединенных вокруг “Общего договора” [Договора о Европейском оборонительном союзе]». Возможность позитивного ответа с западной стороны полностью исключалась.

Сталин лично перенес эту инициативу на начало 1952 г. и санкционировал ее лишь 6 февраля; предварительно он проконсультировался с дипломатом и экспертом по Германии Владимиром Семеновым, который однозначно заверил его, что четыре западные державы ни при каких условиях не примут советских предложений; Сталин угрожал ему наихудшими последствиями, если его оценки не подтвердятся. 16 февраля 1952 г. правительство ГДР выступило с идентичной нотой, требуя от четырех западных держав немедленно приступить к разработке плана мирного договора на основе Потсдамских соглашений. 10 марта Советский Союз опубликовал собственную ноту, в которой изложил свои представления о мирном договоре и об объединении, перевооружении и нейтральном статусе Германии, не упомянув о свободных выборах. Этот документ был адресован в первую очередь западногерманской общественности, вследствие чего ТАСС сразу же по получении распространило его в Париже, Лондоне и Вашингтоне. Позже советский посланник в Восточном Берлине признался бежавшему на Запад представителю министерства иностранных дел ГДР, что данная нота представляла собой всего лишь пропагандистский трюк, ставивший своей целью добиться отставки западногерманского правительства. Все говорит за то, что Сталин не собирался отдавать ГДР без каких-либо ощутимых выгод для себя. И в самом деле, Советский Союз уже давно рассматривал Восточную Германию как составную часть своего лагеря. Это подтверждалось и тем обстоятельством, что советская политическая система в полной мере вовлекла ее в стихию преследований, чисток и показательных процессов, которые с 1948 г. охватили весь Восточный блок. Появление подлинно демократичной объединенной Германии означало бы, что перед всеми открылись бы такие разоблачительные факты, как репрессии советских властей, 50 тыс. жертв коммунистической диктатуры, кошмары показательных процессов и пыток, антисемитская «охота на ведьм». Обнаружилось бы и то, что коммунистическим владыкам Восточной Европы в будущем грозила перспектива превратиться в жалкие пешки на шахматной доске советской дипломатии. Но властители ГДР были, очевидно, уверены, что инициатива Сталина никак не приведет к подрыву их собственных позиций, и не замечали того, что она означала предательство ГДР. Желанной, но нереализуемой целью трезво мыслящего Сталина был переход всей Германии в руки коммунистов.

Нота от 10 марта была всего лишь попыткой выиграть время в дипломатических играх с Западом и в борьбе за завоевание общественного мнения: она решала задачу по усилению влияния левого движения в Западной Германии, но ее высшей целью было свержение правительства Аденауэра. Скорее всего, Сталин и не надеялся, что ему удастся приостановить процесс военной интеграции ФРГ в западный альянс. 7 апреля 1952 г., за два дня до появления второй советской ноты – в ней говорилось о необходимости проведения выборов, но без определения «свободные», и не упоминалась о допуске на территорию ГДР уже созданной комиссии ООН по наблюдению за выборами, на чем настаивали западные союзники, – Сталин объявил Пику, Ульбрихту и Гротеволю, что западная сторона не согласится ни с какими предложениями, которые будут исходить от советской стороны (т. е. у советских предложений существуют пределы допустимо го); не стоит полагать, что кто-то из них готов пойти на компромисс или что американская сторона одобрит проект договора. По его словам, американцы держат в Западной Германии свою армию для того, чтобы завоевать всю Европу, и он уверен, что они втянут Западную Германию в Североатлантический альянс.

Сталин поддержал усилия руководителей СЕПГ в их агитационной кампании в пользу воссоединения Германии и подписания мирного договора. Если у них еще оставались сомнения в устойчивости советской позиции, то слова Сталина: «Вы должны создать собственное государство», услышанные ими в апреле 1952 г., придали им уверенности. В том же ключе прозвучало и его требование по скорейшему формированию в ГДР собственных вооруженных сил, оснащенных советским оружием. Сталин настаивал на том, чтобы к осени того же года они ускорили процесс коллективизации сельского хозяйства в ГДР, не выпячивая при этом слово «колхоз». Опираясь на советский опыт, он предложил стимулировать приток крестьян в коллективные хозяйства посредством своевременных поставок семенного материала и сельскохозяйственной техники с подготовленным техническим персоналом. Все последующие указания Сталина, вплоть инструкций по оплате труда инженеров и академиков, свидетельствуют о том, как детально он старался определять политическую практику своих сателлитов.

В азиатском регионе Советский Союз вскоре оказался в довольно щекотливой ситуации, вызванной сложностью его отношений с китайскими коммунистами. Перед войной Сталин делал ставку прежде всего на буржуазно-националистические силы, которые представлял Чан Кайши, – в них он видел выразителей идеи буржуазной революции, направленной против феодализма и колониализма. Согласно идеологическим посылкам ранних советских времен, именно эти силы нуждались в поддержке, поскольку, опираясь на них, можно было начать восстание мировых окраин – колоний и зависимых стран – против мирового центра, империалистических держав. Сталин еще и потому был верен этой доктрине, что его главный оппонент Троцкий выступал против такой оценки действительности. Поэтому Сталин периодически навязывал китайским коммунистам союз с националистическими силами. По окончании Второй мировой войны он даже заключил с Чан Кайши формальный договор, поскольку, по его словам, не хотел провоцировать американцев на агрессивные действия против Китая. Сталин неоднократно предупреждал китайских коммунистов о возможности американского вторжения; последний раз он сделал это в декабре 1949 г. По той же причине он, скрепя сердце, и в отношениях с Японией смирился с ролью младшего партнера Америки и призывал японских коммунистов стремиться к захвату власти только мирным путем. После победы Мао и коммунистов в гражданской войне в Китае Сталин признал свою ошибку при оценке реалий китайской жизни, причем не только перед китайскими товарищами. Но с этого момента он стал видеть в них своих конкурентов в коммунистическом движении: в свойственной ему лукавой манере он выразил эту мысль в своем предсказании относительно того, что, возможно, скоро Мао и китайские товарищи возьмут на себя руководство мировым коммунистическим движением. Догадливые представители китайской делегации категорически отвергли такую посылку. Это ощущение соперничества могло сыграть свою роль и в том, что после победы коммунистов в Китае Сталин стал проявлять большую склонность к рискованным политическим проектам. Так, например, уже летом 1949 г. в беседе с Лю Шаоци, заместителем Мао на посту руководителя китайской компартии, он говорил о том, что перед ним стоят новые значимые цели, очевидно, имея в виду Вьетнам и даже Корею.

По завершении войны с Японией Советский Союз занял Северную Корею. Из практических соображений американские и советские военные выбрали в качестве демаркационной линии между их зонами влияния в Корее 38ю параллель. Совсем недавно благодаря частично сохранившемуся дневнику главы советского представительства в Северной Корее Штыкова мы узнали, что Красная армия и советские дипломаты самым активным образом и в самой авторитарной форме вмешивались во внутренние дела Кореи. Они добились слияния воедино трех наиболее влиятельных левых группировок в Се верной Корее и расставили на ключевых позициях преданных себе лиц, например Ким Ир Сена, в то время как другие левые и коммунисты тщетно пытались сохранить самостоятельную позицию по от ношению к советской военной администрации. Советский Союз оказывал серьезное влияние и на события в Южной Корее. Всеобщая забастовка на юге Кореи в 1946 г., вылившаяся в восстание в Тегу, скорее всего, началась исключительно по инициативе руководства коммунистической партии Южной Кореи. Но в нее активно вмешивалась и советская военная администрация, т. е. Штыков: она на месте диктовала руководителям стачки тактику поведения, субсидировала стачку двумя, а восстание – тремя миллионами иен. Далеко не полностью сохранившиеся документы свидетельствуют о том, что в Се верной Корее Советский Союз с самого начала прилагал все старания к тому, чтобы новая социальная система создавалась по образцу советской. В данном случае политика Сталина представляется однозначно наступательной, поскольку он, вопреки германскому опыту, полагался на вполне реалистическую оценку ситуации и надеялся, что пример советизации Северной Кореи сможет стать притягательным и по другую сторону демаркационной линии.

Отношения Юга и Севера Кореи с самого начала носили в высшей степени напряженный характер. Обе стороны время от времени пытались посредством мелкомасштабных военных операций спровоцировать массированное наступление с противоположной стороны, чтобы потом задействовать в конфликте собственные силы самообороны и попытаться захватить весь полуостров. Обе оккупационные администрации прилагали максимум усилий, чтобы удержать своих союзников от такого рода авантюр. Вывод в 1948 г. всех иностранных войск из страны не упростил ситуацию, а, скорее, только осложнил великим державам задачу удержать своих «наместников» в прежних рамках.

Вначале Сталин сопротивлялся напору со стороны Ким Ир Сена, который предлагал восстановить целостность полуострова под коммунистическим господством, предприняв для этого классическое военное наступление на Юг. Последнее такое предложение было сделано на переговорах в Москве весной 1949 г. Но к сентябрю того же года ситуация уже не выглядела столь однозначной, поскольку к этому времени Громыко стал через советское посольство в Пхеньяне наводить справки о перспективах, которые, как говорилось, откроются в случае реализации «планов наших друзей». Когда советское представительство в Северной Корее выразило свое отрицательное отношение к возможному военному конфликту, Политбюро в сентябре 1949 г. отклонило план прямой интервенции. Оно предложило осуществлять воссоединение Кореи изнутри с помощью партизанской войны и других подобного рода действий. Такие планы могли иметь под собой вполне реальные основания, учитывая непопулярность Ли Сын Мана, главы южнокорейского правительства, и всей созданной им правящей системы. Ким Ир Сен был откровенно разочарован и стал настаивать на новой встрече со Сталиным, откуда следовало, что он не мог действовать без поддержки Советского Союза. После победы китайских коммунистов в гражданской войне ему стало нестерпимо трудно и дальше отказываться от попыток воссоединения Кореи военными средствами, тем более что весной 1949 г. Мао пообещал ему поддержать усилия корейских товарищей, как только коммунисты установят свою власть на всей территории Китая.

Сталин тоже стал свыкаться с мыслью о возможности прямой интервенции. Уже в первой своей беседе с Мао в Москве 16 сентября 1949 г. он по некоторым вопросам выразил свою готовность поощрять конфликты, хотя определенная осторожность еще преобладала. Он пытался убедить Мао, что Китай мог бы в пропагандистских целях высадить на Тайване специально подготовленный экспедиционный корпус, чтобы вызвать там восстание. В то же время он отверг просьбу Мао послать на завоевание Формозы (Тайваня) советских летчиков «добровольцев» и особые подразделения советских войск, поскольку у Китая еще не было авиации и десантных частей. Сталин не хотел давать США никакого повода для интервенции, хотя незадолго до этого заявлял, что американцы боятся войны. Он приветствовал под готовку Китая к нападению на Тибет и предложил распространить слух, будто китайцы готовятся перейти границу в Индокитае, чтобы «припугнуть империалистов». Как полагал Сталин, чтобы оказать давление на Великобританию, Китаю следовало бы развязать конфликт между Гонконгом и сопредельной ему китайской провинцией, после чего Мао мог бы в нужный момент выступить в качестве по средника между сторонами. Все эти рассуждения представляют собой пример политических манипуляций, которые были Сталину очень по вкусу. Но, с другой стороны, в самом начале он отказался от предложения подписать советско-китайский договор о дружбе, поскольку это привело бы к нарушению ялтинских договоренностей: Сталин не хотел давать американцам и британцам поводов для отказа от выполнения других пунктов этих соглашений, в частности в вопросе о передаче Курил Советскому Союзу. Складывается впечатление, что он не очень доверял китайским товарищам, а своими предложениями только хотел подтолкнуть их к невыгодному для Китая конфликту с Америкой, чтобы тем самым воспрепятствовать возможному сближению этих стран. Сам же он при этом оказывался на благородной дистанции от происходящего. По многим признакам можно догадать ся, что во время встречи с Мао Сталин испытывал к нему серьезное недоверие: китайская сторона должна была долгое время буквально вымаливать этот визит, а после первой встречи сам Сталин не скоро выразил согласие вновь принять Мао. Сначала на него следовало про извести должное впечатление с помощью обширной программы посещения Советского Союза. Мао ответил «дипломатической болезнью». Возможно, в Москве еще не научились обращаться с новыми союзниками. Нежелание Сталина подписать с Китаем новый договор означал унизительный для Китая отказ во всем, что чуть раньше было обещано Микояном китайским руководителям во время его тайного визита в Китай. Наряду с этим СССР не оставил старых, восходящих еще к царским временам, притязаний на Маньчжурию, Синьцзянь и Порт-Артур.

Вторая встреча состоялась только 22 января 1950 г.: очевидно, Сталин решил присмотреться к Мао. Теперь тон его заявлений стал более решительным, чем в первый раз, – свидетельство его способности адекватно оценивать ситуацию. Он объявил, что следует заключить новый китайско-советский пакт о дружбе и взаимопомощи, поскольку прежний был «неравноправным». Когда же Мао заметил, что это будет противоречить ялтинским соглашениям, Сталин ответил: «Да. Ну и черт с ними. Если мы пошли по пути изменения договоров, надо идти по нему до конца. Правда, это создаст для нас определенные неудобства, и нам придется бороться с американцами. Но мы уже с этим смирились». Возможно, такая позиция Сталина была связана с тем, что теперь, когда китайцы стали его конкурентами и союзниками, он более решительно стал склоняться к планам Ким Ир Сена по объединению Кореи военными методами. Благосклонность Сталина не означала большего великодушия по отношению к китайской стороне: позже китайские руководители критиковали китайско-советский договор от 14 февраля 1950 г. именно за «неравноправие». Сталин и Молотов настояли на двухстороннем управлении маньчжурской железнодорожной магистралью и на сохранении советских войск в Порт-Артуре. Дискуссии о положении дел в Синьцзяне и Маньчжурии оставили в душе китайских руководителей неприятный осадок, поскольку они считали, что все это относится исключительно к их компетенции. Жесткую позицию заняла Москва и в вопросах оплаты советских кредитов и поставок Китаю военной и гражданской продукции. Между тем советские и китайские источники обходят вниманием тот несомненный факт, что Сталин и Мао также обсуждали возможность наступления на Южную Корею. По словам переводчика Мао, Сталин спросил того, не вторгнутся ли в этом случае в Корею американцы. Мао осторожно ответил, что, может быть, американцы и не нападут, поскольку речь идет о внутренних делах Кореи, но корейские товарищи должны учесть возможность американской интервенции.

30 января 1950 г. Сталин дал свое согласие на нападение Северной Кореи на Южную. В телеграмме Штыкову он сообщил, что готов помочь Ким Ир Сену, но дело требует серьезной подготовки и поэтому он еще раз приглашает Кима в Москву. Сталин не объяснил, что побудило его решиться на нападение, он просто туманно указал на изменения в международной ситуации. Это могло быть связано с содержанием одной речи американского госсекретаря и с изменениями, внесенными Советом национальной обороны США в американскую политическую доктрину. В них настойчиво проводилась мысль, что Корея не входит в ту сферу интересов США, которую они стали бы защищать силой оружия. Если бы Сталин обнаружил явную готовность Америки начать военные действия на стороне Южной Кореи, то вряд ли дал бы согласие на вторжение. Мы не можем достоверно судить о том, в какой мере Сталин мог предвидеть влияние последствий корейской авантюры на положение дел в Европе и на решение германского вопроса. Скорее всего, он их недооценил. Здесь могла сыграть свою роль принципиальная неспособность Сталина учитывать динамику изменений общественного мнения в западных странах и его воздействие на сферу международной политики, хотя на сталинские расчеты могли повлиять и многие другие факторы.

Все детали предстоящей операции советская сторона обсудила с Ким Ир Сеном в Москве. В Северную Корею стало в широких масштабах поступать военное снаряжение, туда же отправилось большое число советских военных советников. Кроме того, Сталин потребовал одобрения предстоящей акции и со стороны Мао, каковое Ким сразу же получил. С самого начала было ясно, что речь идет на этот раз не об ограниченной военной операции, а о широкомасштабной кампании по захвату Юга в кратчайший срок.

Наступление северокорейских войск, начатое 25 июня 1950 г., вначале развивалось успешно. Войска Южной Кореи фактически потерпели поражение к тому моменту, когда высадившиеся в бухте Инчхон американские и другие вооруженные силы ООН нанесли северным корейцам сокрушительный удар. Северокорейская армия также оказалась не в состоянии организовать серьезное сопротивление явно намечающемуся продвижению войск ООН за 38ю параллель. Ким Ир Сен в отчаянии просил у Сталина оказать ему помощь силами советских войск и «международных добровольцев». Но не посредственное участие в этой войне меньше всего входило в планы генералиссимуса. Когда же Сталин получил официальное сообщение о падении Сеула и одновременно из речи Мао узнал о готовности Китая к вторжению в Корею, он по телеграфу потребовал у Мао и премьер-министра Чжоу Эньлая немедленно отправить в Корею пять или шесть дивизий, чтобы дать возможность корейским товарищам собраться с силами. Он пообещал Мао, что Советский Союз и Китай будут совместно осуществлять командование военными действиями в Корее. Одновременно он попытался через ООН добиться прекращения огня, предложив осуществить вывод всех иностранных войск из Кореи и начать всеобщие выборы под международным контролем. Но к тому моменту западные страны уже не проявляли готовности поддержать эти предложения, поскольку намеревались пересечь 38ю параллель.

Китайское руководство, где задавали тон более осторожные Чжоу Эньлай и Линь Бяо, сначала не выразило желания вторгаться в Корею. Они и в самом деле собирались вначале совершить нападение, телеграфировал Мао Сталину, но после некоторых размышлений пришли к выводу, что не следует подставлять себя под удар американской военной машины. Риск вступления Китая в большую войну с Америкой был слишком велик, поскольку она могла привести к серьезным волнениям в Китае, только недавно вышедшем из гражданской войны.

После этого Сталин принял два противоречащих друг другу решения. Во-первых, видимо с целью избежать прямого военного столкновения между Советской армией и американскими вооруженными силами, распорядился сделать то, на чем давно настаивал Штыков, – вывести из Кореи советских военных специалистов – и, кроме того, приказал готовить планы на случай потери всей Кореи. Во-вторых, в телеграмме китайским руководителям от 5 октября он в самой решительной форме настаивал на вступлении Китая в военный конфликт. Он убеждал Мао, что американцы не готовы и не пожелают начать новую большую войну. По его словам, для китайского вмешательства наступило самое благоприятное время, поскольку японцы еще не в состоянии оказать помощь американцам. Без участия в этой кампании китайцы не смогут достичь и других своих целей, в частности покорения Тайваня. Одновременно он заверял Мао, что в случае начала большой войны между Китаем и США Советский Союз выполнит все свои обязательства, вытекающие из договора о взаимной по мощи: «Следует ли нам пугаться такой возможности? По-моему, не следует, поскольку вместе мы будем сильнее, чем США и Великобритания… Если война неизбежна, то нужно вести ее сейчас, а не через несколько лет, когда японский империализм возродится как союзник США и когда США и Япония будут располагать на континенте готовым трамплином в виде единой Кореи под властью Ли Сын Мана».

Мао отвечал уклончиво. Он говорил, что Китай осуществит военное вмешательство, но только после того, как китайская делегация во главе с Чжоу Эньлаем и Линь Бяо обсудит со Сталиным все детали советской военной помощи. Было ясно, что Китай еще не принял решения о военном вторжении, да к тому же он хотел испытать меру советской заинтересованности в нем. Видимо, пытаясь сгладить внутренние противоречия в китайском руководстве, Мао по собственной инициативе 8 октября телеграфировал Ким Ир Сену: «Мы приняли решение послать в Корею добровольцев, чтобы помочь вам в борьбе с агрессором».

Сталину же пришлось уговаривать в своей летней резиденции в Сочи китайских посланников Чжоу Эньлая и Линь Бяо, которые явились к нему со своими предложениями. Он каждый раз повторял, что США не готовы к большой войне. Если же дело дойдет до войны, то в интересах социализма во всем мире Советский Союз примет этот вызов. Очевидно, переговоры проходили тяжело. Сталин наседал на Чжоу Эньлая: «Если вы не желаете посылать солдат в Корею, это ваше решение, но социализм в Корее может в кратчайшее время потерпеть крах». Потом он изменил тактику – потребовал от китайских посланников изложить план своих действий в случае поражения Северной Кореи. Затем представил им свой сценарий, согласно которому разбитая северокорейская армия должна была перебазироваться в Северный Китай, после чего у Китая сразу же возникала необходимость заново ее вооружать и пополнять новыми подразделениями. И все для того, чтобы позже начать новое наступление на Корею.

Лишь опасные для Китая перспективы будущей войны побудили Чжоу Эньлая хотя бы по видимости ослабить сопротивление и потребовать от Советского Союза оказать Китаю как можно больше помощи в случае его вторжения в Корею. Сталин согласился практически со всеми его требованиями, но окончательного согласия ему не дал. Он сослался на необходимость проведения дальнейших консультаций с другими руководителями страны. Что произошло дальше, можно только догадываться. Может быть, Чжоу в своей телефонограмме в Пекин, вопреки истине, доложил Мао, что Сталин выразил полное понимание отказа Китая от сухопутного вторжения в Корею и не дал согласия оказывать китайской армии поддержку с воздуха. Если такая телеграмма имела место, то, очевидно, Чжоу Эньлай действовал в соответствии со своей убежденностью в том, что не в интересах Китая вмешиваться в корейскую войну. Стратегическое положение северокорейской армии стремительно ухудшалось, и 13 октября Сталин информировал Ким Ир Сена, что, к сожалению, китайская сторона не желает сражаться. Он приказал ему начать вывод всех своих войск из Северной Кореи. Скрепя сердце, Ким начал приготовления к выводу войск и к партизанской войне в Корее, которую собирался вести с территории Китая. Если такой мерой Сталин хотел оказать давление на Китай, то он добился своего: 14 октября 1950 г. советский посол в Пекине сообщил Сталину, что китайское руководство приняло решение совершить военное вторжение. Чжоу Эньлай получил новые указания – он явно имел задание как можно дольше затягивать время, пока ситуация не прояснится окончательно. Сталин и Мао, упрямо отстаивая свои позиции, добились того, что война началась. Конечно, Сталин согласился на эту войну лишь постольку, поскольку в ней участвовала одна китайская сторона, без помощи Советской армии. Он пообещал оказывать Китаю максимальную помощь, включая и хорошо закамуфлированное участие советских ВВС, действующих с китайской территории. Как можно заключить из китайских требований об усилении советской воздушной поддержки, высказанных Линь Бяо в 1952 г. Москве (видимо, не в первый раз), участие советской авиации оказалось недостаточным. Сталин отверг эти требования, прибегнув к абсурдным аргументам. Да и в целом советская помощь никак не отвечала тем ожиданиям китайских руководителей, которые им внушил Сталин. Видимо, впоследствии китайское руководство осознало, что его обманули и благодаря хитрости Сталина втянули в тяжелый конфликт с Соединенными Штатами. Сталину же, наоборот, удалось без прямого участия Советского Союза в войне сохранить Северную Корею в составе социалистического лагеря и при этом на два десятилетия воспрепятствовать сближению Китая и США.

После вторжения китайским войскам удалось на короткий срок оттеснить войска ООН за пределы Сеула, но линия фронта скоро снова выровнялась на уровне 38й параллели. Маневренная война сменилась позиционной, при которой ни одна из сторон уже не была способна или не имела желания переходить к решающему стратегическому наступлению. Сталину нравилось, что китайцы оказались привязанными к линии фронта. С другой стороны, в 1952 г. в беседе с Чжоу Эньлаем он подчеркивал преимущество существующего положения вещей, при котором американцы, завязшие в корейской войне, в обозримом будущем уже неспособны будут начать мировую войну. Китайская инициатива в ООН по обмену военнопленными, с необходимостью включавшая прекращение огня, полностью разрушила планы советского правителя: Сталин желал, чтобы война продолжалась как можно дольше. Типичным примером его презрительного отношения к американцам, порожденного манерой выдавать желаемое за действительное, является следующее признание, которое он пожелал довести до сведения Чжоу Эньлая: «Главное вооружение американцев... это чулки, сигареты и прочие товары для продажи. Они хотят покорить весь мир, а не могут справиться с маленькой Кореей. Нет, американцы не умеют воевать. Особенно после корейской войны потеряли способность вести большую войну. Они надеются на атомную бомбу, авиационные налеты. Но этим войну не выиграть. Нужна пехота, но пехоты у них мало и она слаба. С маленькой Кореей воюют, а в США уже плачут. Что же будет, если они начнут большую войну? Тогда, пожалуй, все будут плакать»[1].

Эта маленькая война закончилась только со смертью Сталина, причем очень быстро.


[1] http://www.usinfo.ru/c2.files/holodnajavojna7.htm

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.