28 марта 2024, четверг, 23:41
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

07 июля 2010, 09:10

Что осталось от Оранжевой Украины?

Многочисленные международные материалы по последним президентским выборам в Украине больше всего напоминают некрологи в память Оранжевой революции 2004 г. Виктор Янукович вернулся и после напряженной конкурентной борьбы вышел победителем. Этот факт представляют не просто как личное поражение, нанесенное лидерам Оранжевой революции, но и как удар по всему оранжевому проекту. Украина, видимо, вернулась туда, где ее место, – в российскую сферу влияния. После своего непродолжительного эксперимента с демократией она пришла к более естественному для нее авторитаризму российского («евразийского») образца; а границу Европы – к огромному облегчению экспертов – можно теперь надежно запереть на восточной границе Евросоюза. Однако на самом деле ситуация гораздо сложнее.

Революция как продолжение эволюции

Согласно распространенному мнению, отраженному в «Википедии», революция – «это попытка преобразовать политические институты и дать новое обоснование политической власти в обществе, сопровождаемая формальной или неформальной мобилизацией масс и такими неинституционализированными действиями, которые подрывают существующую власть» [a]. Это моё любимое определение, потому что оно содержит слово «попытка», которое отсутствует во многих других определениях революции, во всех прочих отношениях вполне разумных: «сочетание радикальных структурных трансформаций и массового протеста» (Теда Скокпол, Theda Skocpol); «быстрая, фундаментальная и насильственная, произведенная внутренними силами общества смена господствующих ценностей и мифов этого общества, его политических институтов, социальной структуры, руководства, правительственной деятельности и политики» (Сэмюэл Хантингтон, Samuel Huntington).

Оранжевую революцию, конечно, нельзя назвать революцией, если отсутствует ключевое слово – «попытка». Она не принесла никаких структурных трансформаций, не изменила фундаментальным образом политические институты и не оказала значительного воздействия на правительственную деятельность и политику. Парадоксальным образом, единственное революционное изменение – так называемая конституционная реформа, которая довольно грубо разделила власть, обеспечив тем самым некоторый политический плюрализм и предотвратив возможное возвращение авторитаризма, – поддерживалось сторонниками «дореволюционного режима», которые стремились свергнуть своих победивших соперников и обеспечить себе личную безопасность.

Любая революция – это, прежде всего, попытка коренным образом изменить что-то в сжатые сроки. Революции могут сильно отличаться друг от друга методами, продолжительностью и идеологической мотивацией; их целью могут быть радикальные изменения общественно-политических институтов, и/или экономики, и/или культуры. Но они все имеют ограниченные цели, которые определяются не только политической волей и опытностью революционеров, их личными качествами или тем, насколько их цели совместимы и способны дополнять друг друга, – но и свойствами того общества, в котором они действуют, его историческим опытом и накопленным общественным капиталом, обстановкой на международной арене, внешними связями и рычагами воздействия. Хорошие революционеры – это те, кто направляют стихийную волну народного недовольства и массового протеста на разрушение препятствий, которые мешают развитию нации; на расчистку дороги, которую завалил прежний режим; на то, чтобы на основании уже достигнутого строить новое. Иными словами, они направляют усилия на восстановление эволюционного процесса, который был заблокирован их предшественниками.

Именно этим занимались революционеры в Прибалтике и в государствах Центральной и Восточной Европы. Они основывались на дореволюционных достижениях, но действовали уже в новой международной обстановке, более расположенной к поддержке либеральной демократии. В каком-то смысле они возвращались на путь эволюционного развития, прерванного, искаженного или заторможенного авторитарными лидерами, но это возвращение они дополняли новым историческим опытом и новыми системами взглядов.

Плохие революционеры, с другой стороны, – это те, кто пытаются воплотить свои утопические доктрины вопреки обстоятельствам, не учитывая внутриполитическую и внешнеполитическую обстановку и пренебрегая политической культурой и экономическим развитием. Они распространяют насилие и проливают кровь, потому что считают, что цели оправдывают средства, что все неудачи проистекают из недостатка воли, а любое сопротивление среды – это просто свидетельство саботажа. Наиболее наглядный пример тому – революционеры-коммунисты; те, кто сейчас пытается «демократизировать» Ирак и Афганистан, имеют с ними нечто общее.

Нельзя сказать, что оранжевые лидеры были хорошими или плохими революционерами, потому что они вообще не революционеры. Они просто воспользовались революционным движением, которое на самом деле родилось из народного недовольства, вызванного коррумпированным режимом, полным отсутствием правопорядка и безнаказанностью. Они пришли на смену своим предшественникам, но не добились каких-либо революционных изменений, и главное – соблюдения правопорядка, а это необходимо для проведения всех остальных реформ в стране. Все пять лет, пока они были у власти, они проявляли тот же непотизм и пренебрежение законом, что и их предшественники. Пять лет они упрямо играли правилами, вместо того чтобы играть по правилам.

Но, парадоксальным образом, Оранжевая революция не оказалась неудачей. Она, по крайней мере – отчасти, сделала то, что должна сделать каждая хорошая революция – вернула страну на путь эволюционного развития. В 1999 г. Леонид Кучма прервал это развитие: он фальсифицировал выборы и на самом деле лишал украинцев выбора и возможности избавиться от непопулярного правителя. Теперь, после Оранжевой революции, украинцы могут выбирать своих лидеров в условиях относительной конкуренции и плюрализма. В каком-то смысле они вновь стали хозяевами своей политической судьбы. Но Оранжевая революция не смогла превратить этот первоначальный рывок в жизнеспособное движение, воспользоваться первыми успехами, изменить парадигму эволюционного развития, чтобы вместо печально известной «моментократии» (оппортунистских реакций на постоянные вызовы, лишенных каких-либо стратегических принципов) была последовательная всеобъемлющая стратегия по проведению столь необходимых реформ. Она вернула политический плюрализм, свободу слова, свободные СМИ и выборы. Но без эффективных институтов и правопорядка эти гражданские свободы остаются под угрозой. Всё по большей части держится за счет доброй воли главных политических игроков, а еще больше – за счет их относительной слабости и неспособности сосредоточить у себя авторитарную власть. Они слишком заняты соперничеством друг с другом, чтобы объединить силы и уничтожить плюрализм в обществе. «Плюрализм по умолчанию» – наиболее уместная характеристика для украинской политической среды – как после обретения независимости, так и после Оранжевой революции.

Таким образом, Оранжевая революция, с одной стороны, увенчалась успехом, потому что восстановила эволюционное развитие, обуздала негативные (авторитарные) тенденции и вернула начатки политического плюрализма и гражданских свобод. С другой стороны, она увенчалась неудачей, потому что она не создала положительных динамик, а дала импульс очень медленным и непоследовательным изменениям, которые в краткосрочной перспективе могут показаться стагнацией.

Украинское «кое-как, но вперед»

Язвительное выражение «кое-как, но вперед» (muddling through) в применении к украинскому посткоммунистическому переходу впервые употребил Александр Мотыль в статье "Making Sense of Ukraine" (1998 г.) [1]. Это нашло отражение в сходных высказываниях, описывающих то же явление: «запутанный путь» у Доминика Эйрела (Dominique Arel) [2], «извилистый путь» у Андрея Лушницкого (Andrew Lushnycky) [3] или «движение без изменений, изменения без движения» Марты Датцук[4]. Эти и другие авторы хотели указать на то, что в стране нет связных, последовательных и всеобъемлющих реформ, и что эта страна, вопреки ожиданиям, не стала историей успеха посткоммунистического перехода.

Можно вспомнить, что в 1991 г., когда распался Советский Союз, Украина была одной из самых продвинутых стран в регионе – у нее были плодородные земли, важные природные ресурсы, ключевые пути для коммуникации и перевозок, широкомасштабное производство, образованное население, в котором процент студентов, преподавателей, врачей и инженеров был примерно таким же, как в любой развитой стране. Это была страна с хорошими университетами, исследовательскими институтами, современными лабораториями, знаменитыми театрами, симфоническими оркестрами, галереями искусств и музеями, энергичными СМИ и зарождающимся благодаря перестройке гражданским обществом.

Конечно, Украина столкнулась и с множеством проблем: низким уровнем социальной сплоченности и доверия; неэффективностью институтов; слабостью правовой системы; повсеместной коррупцией и специфической советской (или восточноевропейской [5]) политической культурой. Она столкнулась с двойственными побочными эффектами извращенной модернизации: тяжелая промышленность работала по советским схемам, инфраструктура была неразвита, сельскохозяйственный сектор был в запущенном состоянии, и всё это нуждалось во всестороннем реформировании. Однако эти проблемы в той или иной мере были свойственны всем посткоммунистическим государствам – от Болгарии и Румынии до Польши и Литвы.

В таком контексте Украина отнюдь не была отсталой страной, которую невозможно реформировать и адаптировать к европейскому сообществу даже в отдаленной перспективе. Но Украине приходилось постоянно сталкиваться с двумя более трудноразрешимыми проблемами, из-за которых она оказалась в позиции проигравшего не только по отношению к государствам Центральной и Восточной Европы, принадлежащим, видимо, к более продвинутой западно-христианской цивилизации, но и по отношению к балканским странам, принадлежавшим, как и она, к восточно-христианской цивилизации.

Во-первых, это острая проблема идентичности: украинцы не хотят признавать ее в полной мере, а на Западе ее склонны упрощать, окружать таинственностью и эссенциализировать. Вторая проблема состоит в идее, что Украина принадлежит к российской законной сфере влияния, к «Великороссии»; на Западе об этом не любят говорить открыто, а украинцы, наоборот, склонны педалировать эту тему. Первая проблема проявляется, прежде всего, в журналистских клише, когда речь заходит о разделении Украины на «националистический» запад и «пророссийский» восток. Вторая проблема ярко отображается в популярных стереотипах о циничном Западе и зловещей России, которые участвуют в тайном сговоре против Украины.

Оба стереотипа имеют некоторые основания. О путанице с идентичностью и ценностями свидетельствуют многочисленные опросы общественного мнения, которые проводились в постсоветской Украине. Некоторые указывают на устойчивую корреляцию между типом/силой национальной идентификации и политическими взглядами [6], и это, помимо прочего, сказывается на избирательном поведении и приводит к сильной региональной поляризации [7]. С другой стороны, западным державам случалось демонстрировать цинизм «реальной политики» и очевидным образом ставить интересы выше ценностей; поэтому жителям стран, находящихся «посередине», приходится дрожать от страха [8].

Стереотипы появляются тогда, когда существующие явления воспринимаются некритически и односторонне. Журналистские штампы о расколе Украины в какой-то мере отражают действительность (расщепление идентичности, регионально-политические разногласия), но в то же время они представляют эту действительность ошибочно и вводят ложные понятия в тему так называемого «разделения». Разберем значение штампов «пророссийский» и «националистический». Почему эта бинарная оппозиция обозначается двумя прилагательными, которые сами по себе не противоположны друг другу? Значит ли это, что националистический Запад проявляет больше ксенофобии, чем не-националистический (интернационалистический, космополитический, либеральный) Восток? Исходя из той же логики, если кого-то назвать «пророссийским» (что бы под этим ни имелось в виду), значит ли это, что он менее «националистический» и, следовательно, он лучше, чем тот, кто не «пророссийский» (или недостаточно пророссийский)? Что, если мы воспользуемся в этой квазибинарной формуле настоящими антонимами? Не правильнее ли (и не честнее ли) было бы противопоставлять «пророссийское» «проевропейскому»? Или, если кому-то больше нравится говорить об украинском национализме, почему бы не использовать настоящий антоним – российский/советский или, например, «креольский» национализм?

Точно так же можно деконструировать и проблематизировать образ «циничного» и «вероломного» Запада. Гораздо интереснее, честнее и полезнее, с эвристической точки зрения, было бы задаться вопросом: может быть, Запад так чувствителен к российским манипуляциям и с такой готовностью жертвует Украиной ради экономической или геополитической выгоды как раз потому, что Украина сама не смогла заявить о себе как о жизнеспособном и ответственном государстве? Разве украинцы сами не чувствительны к российским манипуляциям и не готовы пожертвовать чем угодно ради своей независимости и ради того, чтобы Украину приняли в Европе? Разве сдержанное отношение Запада к Украине не того же свойства, что и его отношение к Турции? В обеих странах есть сильное ориентированное на Запад меньшинство; в обеих силен проевропейский импульс; но по многим параметрам их европейская направленность вызывает сомнения. Восточные и южные соседи ЕС действительно имеют между собой нечто общее. Как резко выразился один французский эксперт, они все «более или менее открыто ведут гражданскую войну, которая подпитывается разногласиями по поводу принятия западных ценностей» [9]. И в Турции, и в Украине «Евросоюзу бросает вызов некая духовная сила»: в первом случае, это мусульманские традиции; во втором – восточно-славянское имперское мессианство/антизападничество. Следуя той же логике, можно утверждать, что если западники в Украине или Турции проиграют, это даст не менее катастрофические последствия для Запада. Лично я с этим согласен, но это не означает, что Запад может и должен делать домашнюю работу за турок и украинцев.

Откладывание домашней работы

Возвращение Виктора Януковича в качестве нового лидера Украины дает мало поводов для надежды на большие перемены в области политики или экономики и еще меньше – в области юриспруденции. Ни его прежняя деятельность, ни начало его правления не свидетельствуют о каком-либо желании, умении или готовности проводить реформы, которых хотели бы европейцы и проевропейские украинцы.

Это не значит, впрочем, что он оставит проевропейскую риторику и переместит свою страну на московскую орбиту. Такой шаг не согласуется ни с его личными интересами, ни с интересами украинских деловых кругов и политического класса. Главная причина этого заключается не только в том, что Запад гораздо более привлекателен, но и в том, что Кремль, мягко говоря, малопривлекателен. Какими бы «пророссийскими» ни были лидеры соседних стран, они рано или поздно начинают понимать, что этого недостаточно. Москве всегда будет мало тех уступок, на которые идут украинцы, и дружбы, которую они предлагают, потому что Москве не нужны друзья и партнеры в «ближнем зарубежье». Ей нужно полное повиновение. Поэтому ни Воронин, ни Шеварднадзе, ни Кучма, ни даже Лукашенко при всем желании не были достаточно хороши для Кремля.

Скорее всего, Янукович будет стремиться к кучмовской «многовекторности» во внешней политике и станет «облегченной версией» Кучмы во внутренней. «Облегченной версией» Янукович будет не потому, что он больше склонен к соблюдению правопорядка или меньше склонен к авторитаризму, а потому, что власти у президента теперь гораздо меньше, чем при Кучме, – из-за конституционных поправок, сделанных в 2004 г. Сегодня премьер-министр – более значимая политическая фигура, чем президент. Таким образом, настоящая задача Януковича состоит в том, чтобы заманить партию Ющенко «Наша Украина» в правительственную коалицию и не отдать ей при этом позицию премьер-министра, а это было бы для партии единственной компенсацией в случае такого сомнительного и, вероятно, самоубийственного компромисса (текст написан до формирования правительства Николая Азарова – «Полит.ру»).

У Партии регионов, возглавляемой Януковичем, всего 172 места в парламенте, состоящем из 450 мест, и ей необходимо создать коалицию, в которую входило бы как минимум 226 депутатов. Для этого нужно заключить хитроумную сделку с «Нашей Украиной» (72 места) и еще более сложное соглашение с Тимошенко и ее одноименным блоком (156 мест). Последнее было бы рискованным (хотя в настоящий момент и маловероятным) шагом, потому что в этом случае две трети конституционного большинства придется на долю двух партий, известных безграничным своеволием в правовых вопросах. Сейчас Тимошенко, конечно, отвергает саму идею компромисса и сотрудничества со своими заклятыми врагами, но не надо забывать, что в прошлом году это не помешало ей вести тайные переговоры с Януковичем, которые небезосновательно сравнивали с «конституционным государственным переворотом». В частности, они обсуждали перспективу радикальных конституционных изменений, которые могли бы фактически очистить политическую арену от прочих партий и дать двум крупнейшим группам олигархов прекрасную возможность оказаться у власти и, пользуясь полной безнаказанностью, грабить государственное имущество. Скандал, который разразился после того, как черновик документа попался средствам массовой информации, способствовал тому, что переговоры не увенчались успехом, и, возможно, тому, что Тимошенко проиграла на выборах. Вражда и недоверие между главными соперниками, пожалуй, препятствует их сотрудничеству в ближайшем будущем, но общий страх перед новыми соперниками может сплотить их самым неожиданным и причудливым образом.

В настоящий момент коалиция с «Нашей Украиной» выглядит вероятной, хотя, с точки зрения Партии регионов, «Наша Украина» была бы слишком капризным и требовательным партнером. Она действительно непростой партнер: она разделена на множество групп, одни из которых более «прагматичны» и открыты выгодным предложениям, а другие следуют своей идеологии и не хотят жертвовать принципами. В качестве альтернативного варианта ястребы из Партии регионов подумывают о том, чтобы создать коалицию меньшинства, объединившись с коммунистами и Блоком Литвина, переманить к себе нескольких депутатов из Блока Юлии Тимошенко и/или «Нашей Украины» в качестве «независимых» и таким образом получить необходимый минимум (226 мест). Проблема в том, что украинская конституция не дает возможности создать правительство меньшинства. Кроме того, согласно конституции, правительственная коалиция должна состоять из фракций, а не из отдельных депутатов. Это препятствует переманиванию депутатов из других фракций и созданию большинства за счет «независимых депутатов».

Тем не менее, Партия регионов может попробовать этого добиться, играя правилами и истолковывая конституцию в свою пользу. Но легитимность такой коалиции всё равно была бы сомнительной, и рано или поздно конституционный суд признает такой шаг незаконным. Кроме того, Тимошенко и ее блок, конечно, будут протестовать, по возможности подрывать работу парламента или откажутся передавать власть временного правительства новой коалиции.

Пожалуй, внеочередные выборы были бы наилучшим выходом из нынешнего политического тупика. Благодаря им в парламенте бы появились новые, более честные или хотя бы более современные и законопослушные политические силы, под воздействием которых украинская политика постепенно перестраивалась бы и освобождалась от коррупции. Есть определенные признаки того, что такие силы появляются, и что общество в них очень нуждается и поддерживает их. Обнадеживает, что в первом раунде президентских выборов относительно высокие результаты получили Сергей Тигипко и бывший спикер парламента Арсений Яценюк: в сумме они набрали 20% голосов. И Тигипко, и Яценюк позиционировали себя как неидеологических технократов – что-то вроде «усовершенствованной версии» Ющенко (который пять лет назад тоже делал ставку на свой прагматический, рациональный подход к проблемам государства). Возможно, они просто оппортунисты, но ни тот, ни другой не был замешан в скандале, и ни тот, ни другой не нарушал правила – в отличие от Тимошенко и Януковича, которые занимаются этим постоянно.

Еще один положительный признак заключается в том, что множество украинцев (треть избирателей) во втором раунде либо проголосовали против обоих кандидатов (украинское законодательство допускает такую возможность), либо вообще воздержались от голосования. В результате Янукович получил еще меньше голосов, чем пять лет назад и стал первым президентом «меньшинства», получившим всего 49% голосов. Тимошенко проиграла, получив 46%, потому что «оранжевые» избиратели, несмотря на свое численное превосходство, не с такой готовностью, как их оппоненты, голосовали за своих «паршивых овец» на том лишь основании, что они свои.

Но главная проблема состоит в том, что в нынешнем парламенте никто на самом деле не заинтересован в досрочных выборах, потому что все небезосновательно подозревают, что их партийное представительство в парламенте значительно сократится. Поэтому сейчас наверху будут, скорее всего, и дальше плести византийские интриги, а демократия не будет работать надлежащим образом. Но это причудливое равновесие не может длиться вечно, поэтому рано или поздно мы придем либо к авторитарной консолидации, либо к демократическим реформам. Последнее возможно только в том случае, если поменяется личный и партийный состав на политической арене.

Изменение парадигмы

Александр Мотыль недавно вновь заявил, что из-за систематической слабости дефектная демократия в Украине едва ли сможет сама собой исправиться в ближайшем будущем. При этом маловероятно, что ситуация ухудшится. «Украина слишком разрозненна и слишком слаба, чтобы в ней установилась сильная демократия или жесткая диктатура. В политической и экономической сфере Украина, вероятно, будет кое-как двигаться вперед – примерно так же, как она это делала, начиная с 1991 г.» [10]. Однако проблема в том, что это «кое-как, но вперед» сегодня гораздо менее осуществимо, нежели в 1990-е гг.: «В те времена Россия была слабой и тихой, ее руководство было демократическим, отношения с Западом в основном были хорошими, а мировая экономика росла».

Теперь всё совершенно по-другому, и перед Украиной встали новые внешне- и внутриполитические проблемы. До настоящего времени Украина реагировала на них неопределенно и нерешительно. С одной стороны, и большинство представителей политического класса, и население понимают, что нужно исправить порочную систему с общественной недоразвитостью и неэффективными институтами, и что на смену гоббсовской войне всех против всех должны прийти правопорядок, социальное доверие и ответственность.

С другой стороны, из-за низкого уровня социального доверия трудно вносить какие-либо изменения, потому что нет такого консенсуса, который можно было бы перевести в коллективное действие. Любой представитель социальной системы, отказавшийся от старой модели поведения и действующий по новой (например, по принципу не играть правилами, а играть по правилам), рискует остаться проигравшим, если никто не последует его примеру. Такая ситуация напоминает финальный эпизод в фильме Тарантино «Бешеные псы». Три бандита приставили дула друг другу к вискам и не могут опустить револьверы, потому что первый, кто это сделает, погибнет.

Разрешить ситуацию может человек со стороны, у которого есть револьвер побольше. В политологии это называется давлением третьей стороны. Именно такую роль играл ЕС во времена сходного политического раскола в государствах Центральной и Восточной Европы; для этого местным элитам давали стимулы к консолидации и затем предоставляли необходимые инструкции и принимали третейские решения. В посткоммунистических балканских странах вмешательства ЕС было недостаточно, поэтому потребовалась помощь НАТО. В случае с Украиной, Молдавией и Грузией Запад ведет себя крайне сдержанно, а Россия может, по старой традиции, спокойно вмешиваться в их дела.

Проблемы с идентичностью в Украине и общественные разногласия не только упрощают эту подрывную деятельность и делают страну более уязвимой для внешних воздействий и манипуляций. Они также затрудняют переход к демократии. Во-первых, из-за них снижается уровень социального доверия и подрывается социальная сплоченность. Во-вторых, из-за них у власти остаются плохие политики, которые иначе проиграли бы на первых же выборах, а сейчас их как раз спасает электорат, голосующий за «своих паршивых овец». В-третьих, они таким же образом поощряют «оборонительный менталитет» и ограничивают масштабы политических и идеологических дискуссий. Они «во всё вмешивают политику идентичности и затрудняют компромисс» [11]. Они поддерживают квазивоенные условия и тем самым затрудняют принятие трезвых решений и переход к разумным действиям.

Конечно, это не отменяет других факторов нестабильности – таких, как, например, личное соперничество, некомпетентность и безответственность политиков; недостаток цивилизованности в деловых кругах; слабость правового регулирования и институтов; отсутствие политической культуры и незрелость гражданского общества. Но изо всех этих факторов только расщепление идентичности и общественные разногласия препятствуют установлению не только демократии, но и авторитаризма. Оранжевая революция 2004 г. была не только общественной реакцией на попытку режима закрутить гайки, сократить гражданские свободы и упрочить «управляемую демократию» российского образца. Она была еще и прекрасной возможностью полностью изменить парадигму развития – если бы украинские политики были более ответственными, общество – более зрелым, а Западная Европа учитывала бы не только свои интересы. Пусть не произошло чуда; но благодаря Оранжевой революции страна вернулась на путь эволюции, которую в 1999 г. прервал Леонид Кучма, фальсифицировавший выборы и лишивший украинцев законного права на политический выбор. Снова, как в 1990-е гг., украинцы получили такое правительство, какого они заслуживали – избранное путем честного и справедливого голосования; им некого винить за этот выбор, кроме самих себя. У них конкурентная и плюралистическая политическая среда и энергичные, независимые СМИ – большая редкость для постсоветского пространства.

Теперь украинцам нужно сделать так, чтобы правительство было компетентным, ответственным и отчитывалось в своих действиях. Им нужно научиться тому, что западноевропейские магнаты и олигархи усвоили уже давно: политика – это не игра с нулевой суммой, что победитель не получает всего и что цели не обязательно оправдываются средствами. Им нужно научиться в общественном дискурсе и в политике отличать десоветизацию от дерусификации и устранить противоречия между необходимостью реформ и необходимостью консолидации.

Возможно, для этого потребуется много времени и усилий. В истории нет примеров успешной демократической консолидации без посторонней помощи, если не считать двух классических исключений – США и стран Западной Европы. Но на это ушло по крайней мере два столетия. Едва ли Украина имеет в распоряжении такие сроки, учитывая проблемы, о которых говорилось выше. Нет уверенности и в том, что распространение западных идей и методов в сочетании с усилиями деятелей внутри страны приведет к радикальным переменам. Но вполне возможно, что такие усилия рано или поздно привлекут внимание Запада, и ему придется занять более доброжелательную и заинтересованную позицию. Жители Запада должны понять, что Украина – это не несостоявшееся государство, вопреки утверждениям кремлевской пропаганды, а наоборот, «устойчивая данность, государство со своими законными интересами… Возможно, с Россией было бы проще иметь дело, если бы Украины не было, но Украина существует и никуда не денется» [12]. С тех пор, как Украина получила независимость, прошло два десятилетия, и вопрос уже, конечно, не в том, станет ли страна «несостоявшимся государством» или «историей успеха», а в выборе между «историей успеха» и «кое-как, но вперед». Пока что постсоветские политики преуспевают именно во втором.

Примечания

[1] Впервые опубликовано в украинском издании «Критика» (2/1997), затем по-английски в Harriman Review (зима, 1998 г.).

[2] “Ukraine: The Muddle Way”, Current History 8 (1998), 342−346.

[3] Ukraine on Its Meandering Path between West and East, Bern, 2009.

[4] Ukraine: movement without change, change without movement, Amsterdam, 2000. 

[5] George Schöpflin, "The Political Traditions of Eastern Europe", Daedalus 1 (1990). 

[6] Stephen Shulman, "National Identity and Public Support fro Political and Economic Reform in Ukraine", Slavic Review 1 (2005).

[7] Dominique Arel. "The 'Orange Revolution': Analysis and Implications of the 2004 Presidential Election in Ukraine". Third Annual Stasiuk−Cambridge Lecture on Contemporary Ukraine. Cambridge University, 25 February 2005

[8] В этом смысле наиболее тяжелый опыт Украины относится к 1932-1933 гг., когда западные правительства предпочли не обращать внимания на голодомор – геноцид, устроенный Сталиным в регионах, производящих зерно, в первую очередь – в Украине, хотя эти правительства, как мы теперь знаем из рассекреченных документов, прекрасно знали о сложившейся ситуации: «Дело, конечно, в том, что у нас <британского министерства внутренних дел> есть некоторая информация о голоде на юге России <sic!>, сходная с сообщениями, появлявшимися в прессе… Но мы не хотим этого обнародовать, потому что советскому правительству это бы не понравилось, и наши отношения с ним стали бы натянутыми». См. M.Carynnyk, L. Luciuk, and B. Kordan (eds.), The Foreign Office and the Famine: British Documents on Ukraine and the Great Famine of 1932−1933, Kingston, 1988, 397. Есть некоторые основания полагать, что Запад до сих пор воспринимает Украину как инструмент для построения отношений с Россией, как красноречиво свидетельствует еще один рассекреченный отчет, представленный немецким и французским министерствами иностранных дел в 2000 г.: «Если допустить Украину <в ЕС>, это будет означать изоляцию России. Достаточно ограничиться сотрудничеством с Киевом. Союз не нужно больше расширять на Восток…» (Это цитировалось в "New Neighbourhood −− New Association. Ukraine and the European Union at the beginning of the 21st century", Batory Foundation Policy Papers 6 (Warsaw, 2002), 11. Подробнее проблема разбиралась в моей статье «Метафоры предательства».

[9] Josef Langer, "Wider Europe and the Neighbourhood Strategy of the European Union – A Quest of Identity?" Europe 2020 (19 April 2004)

[10] Adrian Karatnycky, Alexander Motyl, "The Key to Kiev", Foreign Affairs 3 (2009): 113.

[11] Там же, 109.

[12] Там же, 118.

[a] Определение из статьи Джека Голдстоуна «К теории революции четвёртого поколения» (Jack Goldstone, "Towards a Fourth Generation of Revolutionary Theory"). – «Полит.ру»

Микола Рябчук – старший научный сотрудник Украинского центра культурных исследований. В эту статью вошли материалы, с которыми автор выступал на различных конференциях:"Prozesse ukrainischer Nationsbildung" («Процесс государственного строительства в Украине», Вена, 1−3.10.2009); «Революционные моменты» (Киев, 19.12.2009); и "Ukraine after Presidential Elections 2010" («Украина после президентских выборов 2010 г.», Брюссель, 24.02.2010). Статья исходно опубликована по-английски на http://www.eurozine.com

См. также:


Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.