28 марта 2024, четверг, 17:19
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

11 мая 2010, 02:55

Понять Россию. Понять Америку

Знание — сила

Конфликты между Россией и США, участившиеся в последнее десятилетие, дают историкам все больше поводов вспоминать об отношениях времен холодной войны и «американской империалистической угрозе». Но существовала ли когда-либо эта угроза, если взглянуть на проблему с научной точки зрения? И стоит ли проводить параллель между двумя эпохами? На эти вопросы отвечает в своей книге, посвященной российско-американским отношениям, известный американист Виктор Мальков. «Полит.ру» публикует статью доктора исторических наук, профессора МГИМО Владимира Согрина, в которой автор подробно анализирует книгу Малькова, а также рассуждает о причинах конфликтов и перспективах отношений России и США. Статья опубликована в журнале «Знание-сила» (2010. № 3).

Не  секрет, что сразу после Второй мировой войны особое место среди навязчивых идей отечественного общественного сознания заняла «Американская империалистическая угроза».  Сталинское руководство сделало из США главную внешнеполитическую страшилку, помогавшую сплачивать массы  вокруг своего внутри- и внешнеполитического курса. Эта ситуация сохранялась до горбачевской перестройки, в ходе которой советский лидер-реформатор изменил отношение к США на 180 градусов. В ельцинский период Соединенные Штаты стали восприниматься чуть ли не в качестве внешнеполитического союзника постсоветской России. Но в 2000-е годы отношение российского руководства к США вернулось на «круги своя» — они вновь предстали в качестве главного внешнеполитического врага России, а контролируемые властью СМИ разогрели антиамериканизм до уровня, которого он достигал в годы холодной войны.

Но существует ли «американская  угроза», если взглянуть на проблему с научной точки зрения? Что это – миф, реальность или нечто третье? Ответить на этот вопрос без всестороннего рассмотрения  перипетий российско-американских отношений в исторической ретроспективе невозможно. И именно эта задача решается в новом исследовании известного российского американиста, доктора исторических наук Виктора Малькова[1]. Сразу скажу – его исследование принципиально отличается от работ подавляющего большинства других отечественных американистов. В чем оно состоит? Большинство американистов сосредоточивались на внешнеполитических мотивах и действиях американской стороны, при этом, как правило, apriori отказывая ей в «презумпции невиновности». В. Мальков предлагает сравнительный анализ внешнеполитической мотивации как Америки, так и России, при этом пытается выявить в устремлениях двух сторон как сходство, так и отличия. Стремится излагать и оценивать их беспристрастно.

Предшественников у  В. Малькова в подобном рассмотрении двух великих стран и их места в мировой политике немного не только в собственном отечестве, но и за рубежом. Одного из зарубежных предшественников хочется процитировать. Это не кто иной, как А. де Токвиль, автор знаменитого труда «О демократии в Америке», увидевшего свет в 1830-е годы. Вот основное суждение из его книги: «В настоящее время на земле существуют два великих народа, которые, начав с различных точек, приближаются, по-видимому, к одной цели: это русские и англо-американцы. Для одного главное действие есть свобода, для другого рабство. Их исходные точки различны, пути их тоже различны, и, однако, каждый из них предназначен, по-видимому, тайной волей провидения держать в своих руках судьбу половины мира»[2].

Суждение Токвиля поражает своей прозорливостью. Ведь оно сделано за 120 лет до того, когда каждая из двух стран действительно подчинила своему влиянию половину мира. И если относительно России такой прогноз хоть как-то объясним – Николаевская Россия 1830-х годов была обременена славой победительницы  наполеоновской империи, реально была «жандармом Европы», то Америка в число великих держав не входила, а достичь этого статуса смогла только к началу ХХ века. Тем удивительнее, что Токвиль сумел узреть имперские устремления в цивилизационных особенностях каждой страны. Не менее важно то, что он указал на коренное цивилизационное различие между двумя странами — американскую свободу и российское крепостничество. 

Последнее обстоятельство особенно важно, ибо подобный взгляд на Россию и Америку и тогда, и впоследствии широко распространился как в Старом, так и в Новом Свете, и на его основе в очень многих странах укоренилась русофобия.  В современной России стало модно говорить о «врожденной русофобии» ведущих западных стран, в первую очередь Великобритании, Франции и США, но выразители такой точки зрения, в отличие от Токвиля, не видят в западной неприязни к России никаких объективных оснований, а считают ее некоей злобной патологией по отношению к «Святой Руси».

 В. Мальков труда Токвиля не цитирует, как и не рассматривает взглядов современных российских квасных (подобная оценка исключительно моя собственная. – В.С.) патриотов, но материал его книги дает богатую пищу для корректного осмысления того, была ли Россия сама ответственна за распространение русофобии, как и того, какой империализм – американский демократический или российский авторитарный — был более опасен или более приемлем для мировой цивилизации.

В. Мальков рассматривает внешнеполитическую мотивацию и действия России и США в ХХ веке синхронно, но я в целях лучшего понимания и оценки приводимых им материалов и выводов охарактеризую их по отдельности – сначала относительно России, а затем – США. Так вот, обратившись к анализу внешнеполитической мотивации и действий России конца XIX — начала ХХ веков В. Мальков убедительно доказывает, что в российской политической элите прочно укоренился имперский мессианизм. При этом были совершенно позабыты недавние трагические уроки амбициозной мессианской внешней политики России (тяжелейшее поражение в Крымской войне 1853 — 1856 годов, приведшее к позорной ликвидации Черноморского флота, Берлинский конгресс 1878 года, показавший, что Россия в качестве великой европейской державы решительно потеснена Германией и Великобританией, и т.д.), и страна была  втянута в безрассудно авантюрные конфликты с ведущими мировыми державами на Дальнем Востоке, закончившимися тяжелейшим поражением от Японии в 1905 году. Но это ничуть не охладило российской мессианской ментальности.

Органической и важнейшей ее составляющей, как прекрасно показано в книге, неизменно оставалось антизападничество. Не только российская политическая элита, но и большая часть просвещенной интеллигенции зациклились на «оборотных» сторонах западной капиталистической цивилизации, понося ее за лицемерие, поклонение золотому тельцу, бездуховность. При этом высоконравственная православная Россия множила в собственных пределах  антиеврейские погромы (евреи бежали из России миллионами в «бездуховную» Америку), продолжала отказывать в элементарных гражданских и политических правах, давно одобренных в западных странах, крестьянству и пролетариату, пестовала в верхнем классе коррупцию и распутинщину. Запад, в первую очередь как раз Америка, всем этим возмущался и на крепнущее российское антизападничество отвечал русофобией.

Российская элита не отказалась от имперского мессианизма  и в период Первой мировой войны, когда она оказалась в одном  лагере с Соединенными Штатами и  другими странами Антанты. Это породило новые ее коллизии с американской элитой, которая устами своего либерального президента Вудро Вильсона провозгласила неприемлемый ни для одной части российского верхнего класса принцип «мира без аннексий и контрибуций». А российская политическая элита, включая кадетскую оппозицию, как раз стремилась расширить империю за счет территорий противника. Эта коллизия сохранила значение и в период Гражданской войны в России, когда белые генералы от А. Колчака до А. Деникина твердо исповедовали принцип нерушимости и упрочения империи, в то время как В. Вильсон поддерживал право нерусских народов на самоопределение. Ни либерально-консервативное Временное правительство, ни белые генералы, твердо приверженные имперским стереотипам, не заслужили поддержки В. Вильсона в то время, когда она была им крайне необходима в борьбе с большевиками.

Для многих читателей, убежденных в том, что Америка в ту эпоху  занимала антибольшевистскую позицию, подобные выводы окажутся неожиданностью, как будут неожиданными и те материалы книги, в которых раскрывается неоднозначное, противоречивое отношение США к большевикам. Дело в том, что российские большевики во главе с Лениным оказались единственной российской политической силой, которая заняла антиимперскую позицию, да к тому же провозгласила право народов российской империи на самоопределение. По этой причине большевики после захвата ими власти в России и В. Вильсон на какое-то время оказались «политическими попутчиками»  и оставались таковыми вплоть до весны-лета 1918 года, когда американское руководство осознало, что большевики, нацелившиеся на превращение антиимпериалистической борьбы в мировую коммунистическую революцию, были еще большим злом, чем белые генералы. Но и белые генералы с их антизападничеством и антиамериканизмом доверия В. Вильсона не заслужили, что было одной из реальных (хотя и не главных) причин поражения белого движения.

С большим интересом  читаются главы монографии, посвященные  внешнеполитической составляющей российской истории советского периода. Как и в досоветский период, ей были присущи антизападничество и антиамериканизм, но под них оказалось подведено новое основание. Это – коммунистическая доктрина, включавшая идею мировой коммунистической революции под руководством первого социалистического государства, целью которой была смена «прогнившего» старого порядка — первоначально в странах Запада. Ну а присутствие антиамериканизма объяснялось тем, что опорой «прогнившего» строя были в первую очередь США. Важно, однако, и то, что возвращение советской России к идее сверхдержавности» имело под собой и социокультурное основание – сохранившуюся, как выяснилось, связь с имперской ментальностью и геополитикой дооктябрьской России. Наиболее рельефно это проявилось на рубеже 30-х — 40-х годов ХХ века, когда в сталинской политике в отношении бывших российских окраин, а в послеоктябрьский период — независимых государств, возобладал ярко выраженный имперский синдром – «это мое». 

Самый заметный и длительный исторический эпизод – тесное союзническое сотрудничество с США в годы Второй мировой войны. Казалось бы, сталинский режим был гораздо более жестким «антиамериканцем», чем царский режим, Временное правительство и белогвардейские генералы, но его дружба с Соединенными Штатами против все той же Германии выглядела более прочной. Наличие этой «оборотной стороны» у советской внешней политики сохранилось и после войны, и ее реальное значение признавалось и американской дипломатией, заявившей однажды устами своего признанного оракула Дж. Кеннана: «Советская держава, в отличие от гитлеровской Германии, не является ни схематичной, ни авантюрной. Она не действует на базе раз и навсегда установленных планов. Она не рискует без необходимости». Как показано В. Мальковым, наличие у советской внешней политики этой рациональной стороны (realpolitik[3]) явилось важнейшей причиной того, что холодная война между СССР и США, возникшая во второй половине 40-х годов и продолжавшаяся почти полвека, не переросла в войну горячую, а СССР и США установили «правила игры», предотвращавшие ядерную катастрофу.

Такова была российская составляющая взаимоотношений двух великих стран. А каковой была американская составляющая? В. Мальков пишет, что она была тоже противоречива и также включала два главных компонента – с одной стороны, имперский мессианизм (речь идет об имперских тенденциях во внешней политике США, усилившихся после распада биполярного мира), а с другой — realpolitik – желание соразмерять имперские амбиции с реальными возможностями американского государства.

Каким же был в исторической ретроспективе американский имперский мессианизм? Его архетип обозначился еще в убеждении переселенческих протестантских общин XVII века о своей избранности и миссии для обустройства идеального христианского Града на холме, как и представления о наследовании этой избранности от древних израильтян. В следующем столетии восприятие Америки в качестве земли обетованной  дополняется представлением о ней как о «новой империи», отличающейся от прежних своим уникальным демократизмом. Эта концепция была воспринята отцами-основателями, включая Дж. Вашингтона. Но все же в тот период мессианская идея существовала подспудно, поскольку США оставались слабым государством, не могли соперничать с европейскими державами в реализации экспансионистских и имперских амбиций и были в практическом плане озабочены самосохранением.

Ситуация  меняется в следующем столетии. В 1823 году в послании президента США Дж. Монро конгрессу американский континент определялся как избранный для воплощения принципов свободы и демократии, а Соединенные Штаты наделялись миссией гаранта этих принципов. Заключенный в доктрине Монро принцип «Америка для американцев» на практике развязывал руки Соединенным Штатам, самому могущественному государству американского континента той эпохи, для его обустройства по собственному сценарию и для проведения в разных его частях собственных интересов. В 1845 году в ходе войны с Мексикой, завершившейся   присоединением к США Техаса, Калифорнии и Новой Мексики, была сформулирована одна из самых известных доктрин имперского мессианизма – предопределения судьбы (Manifest Destiny). Высказанная одним из духовных лидеров Демократической партии Дж. О’Салливаном и подхваченная политической и идеологической элитой нации, она объявляла излишними традиционно правовые дискуссии  об экспансионистских устремлениях США на американском континенте: «Эти претензии основываются на праве, вытекающем из того, что нам предопределено судьбой распространить свое владычество на весь континент, который дарован нам Провидением для выполнения возложенной на нас Великой Миссии: установить свободу и федеративное самоуправление».

В следующем  столетии и вплоть до наших дней убежденность в национальной исключительности и имперский мессианизм неизменно  выступали в США в качестве важнейшего фактора  мировидения элиты и массовой ментальности. Сравнительные опросы общественного мнения  обнаруживали, что патриотизм американцев, их вера в непреходящие достоинства национальных институтов  были существенно выше, чем в других западных, да и многих не западных государствах. Также многие американцы, а в ряде случаев большинство опрошенных, относили «распространение демократии по всему миру» к важнейшим целям внешней политики США.

Имперско-демократический  мессианизм, с одной стороны, как  бы органически и по наследству переходил от одного поколения к другому, но, с другой стороны, он сознательно насаждался и пестовался элитой, хранившей, как зеницу ока, мессианский архетип американских отцов-основателей. Это убедительно показано В. Мальковым. Особенно разносторонне им охарактеризованы мессианские концепции В. Вильсона и Ф.-Д. Рузвельта. В. Вильсон свою внутриполитическую концепцию «новой свободы» дополнил внешнеполитической концепцией распространения американских демократических принципов по всему миру. А Ф.-Д. Рузвельт  надеялся распространить в мире свободы, провозглашенные уже в его внутриполитическом «новом курсе».

В. Мальков согласен с отечественными американистами в том, что эти мессианские намерения носили имперский характер, поскольку США и их либеральные президенты не обнаруживали желания соразмерять свои устремления с традициями и собственным выбором тех народов, которых они желали облагодетельствовать. Но уже в отличие от многих предшественников он доказывает, что планы либеральных президентов о демократическом преобразовании мирового сообщества носили искренний характер, а не были пропагандистской демагогией. Другое дело, что многие из стран, которым предлагалась американская демократическая модель, не были готовы или вообще не хотели выходить за рамки своего цивилизационного поля, что превращало внешнеполитические планы лидеров США в утопию,  опасную и реально империалистическую в тех случаях (вспомним интервенцию США во Вьетнам в 1960-е годы и в Ирак в наши дни), когда руководители Соединенных Штатов пытались принести «демократическую модель» в ту или иную страну на штыках своей армии.

Но  в случае с  В. Вильсоном и Ф.-Д. Рузвельтом на первый план все же выступал демократический, а не имперский характер американского мессианизма, поскольку оба президента уповали на добровольное восприятие миром их доктрин и планов. Особенности внешнеполитического курса двух президентов породили ожесточенные дискуссии в американском обществе. В связи с этим В. Мальков раскрывает одно из принципиальных  отличий формирования внешнеполитического курса в США в сравнении с СССР и Россией. В нашей стране внешнеполитический курс всегда определялся узким руководством, а то и вообще одним человеком, а в США он выплавлялся в горниле общественных дискуссий. Это оборачивалось подчас тем, что внешнеполитическая стратегия лидера нации терпела фиаско (так произошло с планом В. Вильсона по созданию под руководством США Лиги наций, который был отвергнут большинством американского политического класса) или претерпевал   серьезные изменения (так было с некоторыми внешнеполитическими замыслами Ф.-Д. Рузвельта). А если президент США игнорировал мнение большинства нации, то оно могло наказать его самого или ведомую им партию отстранением от власти в ходе очередных президентских выборов.

Демократический характер формирования внешнеполитического курса США при том, что ему органически был присущ мессианский и имперский характер, объясняет его достаточно большую гибкость, присутствие в нем такого важного компонента как realpolitik. В. Мальков признает и показывает, что на всех этапах ХХ века скептическое, а подчас негативное отношение к общественному строю России и СССР влияло на стратегический выбор отношения к нашей стране американского руководства. Но оно же корректировало свой внешнеполитический курс в соответствие с политической целесообразностью. Это было характерно для всех американских президентов, а в наибольшей степени — для Ф.Д. Рузвельта.

Рузвельт  резко критически относился к  сталинскому режиму и по сути осуждал  его столь же  принципиально, как и германский фашистский режим.  Но в его внешнеполитических расчетах  присутствовала дилемма выбора между «большим» и «меньшим злом» и в качестве «большего зла»  выступала гитлеровская Германия. Это отличало Рузвельта от той весьма влиятельной части американской элиты, которая относилась к гитлеровскому режиму одобрительно и была не прочь направить его агрессивную пассионарность против СССР. Рузвельт мыслил иначе, рассматривал фашистскую агрессивность как настолько опасную, что допускал реальную возможность временного союза с безусловно античеловечным, в его глазах, сталинским режимом против более серьезных врагов его страны. Он твердо сопротивлялся тем американским бизнесменам, государственным деятелям и дипломатам, которые в 1930-е годы, особенно в связи со сталинскими «большими чистками», требовали от Рузвельта пойти на разрыв отношений с СССР. И во время советско-финской войны Рузвельт, назвавший Советский Союз «страной диктатуры такой же, как и все остальные диктатуры в мире», категорически вместе с тем отверг идею разрыва отношений с СССР и отказался предоставить помощь «храброму маленькому народу Финляндии».  В январе 1941 года Советский Союз был исключен им из перечня государств, чьи действия угрожали безопасности народов, в том числе США. Зато в нем остались как Германия, так и Япония.

А менее  чем через год СССР вообще оказался союзником США. Этот союз был отнюдь не равнозначен союзу США с  демократической Великобританией, но реалистическое мышление Рузвельта неизменно приводило его к тому выводу, что не только во время войны, но и после нее СССР необходимо будет рассматривать в качестве достойного партнера его собственной страны, даже несмотря на то, что по замыслу либерального президента переустройство мира должно было быть осуществлено в соответствие с американской демократической матрицей.

Начала  realpolitik сохранялись во внешней политике США и после Второй мировой войны. Это обусловливало ее дуализм (realpolitik соседствовал с имперским мессианизмом), но это же явилось важной причиной того, что даже в самые опасные кризисные моменты в советско-американских отношениях американские лидеры избегали опасности переступить грань, отделявшую холодную войну от горячей ядерной.

В. Мальков доводит историю отношений России и США до эпохи холодной войны. Полагаю, что любопытный читатель задумается об их  уроках и применительно к периоду отношений двух стран, последовавшему за окончанием холодной войны. Попытаемся поразмыслить об этом и мы.         

После окончания холодной войны Россия утратила статус сверхдержавы, а ее общественный строй сменился  на капиталистический. Казалось бы, самые серьезные препятствия для радикального изменения характера отношений России и США исчезли. И действительно, в течение нескольких лет они последовательно улучшались. Первый президент России Б. Ельцин неоднократно заявлял, что Россия и США исповедуют одни и те же ценности, а американский президент У. Клинтон провозгласил курс на стратегическое партнерство с российскими реформами. Но уже со второй половины 1990-х годов традиционная матрица отношений России и США, подробно охарактеризованная В. Мальковым, стала восстанавливаться. Причина заключалась в сохранении геополитических и социокультурных различий между двумя странами, которые наиболее полно дали о себе знать в 2000-е годы.

В США концепция мессианской демократии не только не ослабла, но достигла при президенте Дж. Буше-младшем пика влияния. Этот президент обосновывал цель «глобальной демократической революции», провозгласил основополагающей задачей внешней политики США «продвижение демократии во всем мире и смену режимов». Для России такая стратегия внешней политики США оказалась совершенно неприемлемой. Она со своей стороны, казалось бы, готова была отказаться от традиционного для ее внешней политики имперства. Лидер страны В. Путин, рассуждая о сути российской внешней политики на встрече с участниками Валдайского форума в сентябре 2007 года, даже заявил: «Не надо корчить из себя великую державу и лезть на рожон. Никаких мессианских идей – мы уже нарвались в начале ХХ века»[4]. Но реальность часто свидетельствовала об обратном. Опросы социологов показывали, что великодержавная ментальность в  общественном сознании россиян стала возрождаться, число идеологов «великой России» быстро увеличивалось, крепли ряды политиков, настроенных на жесткое противостояние с США и восстановление прежних российских сфер влияния. В обеих странах появились признаки реанимации духа холодной войны, при этом Соединенные Штаты возлагали ответственность за это на Россию, а Россия – на США.

Безрадостная картина. Но самые последние события показали, что ситуация все же не столь удручающа. Обнаружилось, что в обеих странах есть также политики, готовые соразмерять великодержавные амбиции с реальными возможностями своих стран и опираться во взаимоотношениях России и США на realpolitik. Такую готовность со всей очевидностью проявил новый президент США Б. Обама. Ему адекватно ответило российское руководство, и началась позитивная «перезагрузка» российско-американских отношений.

Насколько хватит ее? На мой взгляд, иллюзий относительно устойчивого позитивного развития российско-американских отношений питать не стоит. Скорее всего, они будут развиваться в соответствии с той матрицей, которая мастерски раскрыта В. Мальковым. Геополитические и социокультурные различия между двумя нациями не исчезнут, но им будет противостоять realpolitik. Во взаимоотношениях двух наций верх будет брать то один, то другой фактор. Радикальное же позитивное улучшение их отношений возможно только в случае фундаментального изменения мировидения народов и элит России и США. На это можно надеяться, но прогнозировать подобное изменение в обозримом будущем вряд ли возможно.   


[1] Мальков В.Л. Россия и США в ХХ веке. Очерки истории межгосударственных отношений и дипломатии в социокультурном контексте. М., Наука, 2009.

[2] Токвиль А. де. О демократии в Америке. — М., 1897. С. 340.

[3] Этот немецкий термин, общепринятый в теории и историографии международных отношений, обозначает такую внешнюю политику той или иной нации, которая соразмеряет ее национальные интересы с ее реальными возможностями. 

[4]  Новая газета. 17 сентября 2007.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.