28 марта 2024, четверг, 16:21
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

23 декабря 2008, 09:02

Культура и субкультура

Мы продолжаем публиковать книгу известного российского социолога Валентины Федоровны Чесноковой «Язык социологии». В издательстве ОГИ она выйдет в свет в начале 2009 года. Валентина Федоровна - консультант Фонда «Общественное мнение» и Института национальной модели экономики, она является куратором исследований ФОМ, посвященных отношению к религии. Автор книг «Тесным путем: процесс воцерковления населения России в конце 20-го века»«О русском национальном характере». Работала в центре содействия реформе уголовного правосудия Валерия Абрамкина.

См. также:

Из современных определений культуры, а их существуют сотни, в словарях воспроизводится чаще всего формулировка, данная крупными социальными антропологами Крёбером и Кланхом. Приведем ее в изложении Яна Щепаньского: "Культура основана на схематизированных и эталонизированных способах мышления, ощущения и реагирования, добытых и передаваемых в основном с помощью символов, составляющих замечательное достижение человеческих групп, включая и их воплощение в материальных произведениях; существенная основа культуры - традиционные (т.е. исторически отобранные и переданные) идеи и, прежде всего, связанные с этими идеями ценности" [12, c. 50].

Это определение хорошо тем, что в нем выстроены в организованную и внутренне связанную структуру собственно нормы, а также ценности, идеи, символы и их материальные носители, которые в большинстве случаев «сваливаются в кучу» и перечисляются через запятую или же сводятся в две рядоположенные категории, называемые культурой духовной и материальной. Но поскольку элементы как духовной (конкретные идеи, учения и т.д.), так и материальной культуры (предметы, произведения культуры и проч.), для собственно культуры имеют один главный смысл - фиксацию нормы, то наиболее обобщающее определение ее - это комплекс ценностно-нормативных структур[1], стабилизирующий, закрепляющий и передающий в будущее основные черты данного общества. Как говорит Олег Генисаретский, "культура есть мир норм, возникших в процессе аккумуляции прошлого опыта деятельности, мир нормативно организующий деятельность настоящую, а через нее и будущую" [7, c. 9].

Культурная норма, как считает Генисаретский, отличается от всех других типов норм (таких как юридические нормы, стандарты, правила, предписания, распоряжения) тем, что последние ощущаются человеком как данные ему извне, культурная же норма - норма внутренняя. Она входит в окружение человека с момента его рождения и формирует его. "Сформировавшись, он вступает в мир практической деятельности таким, какова была освоенная им культура. Он как бы тождественен ей и неотличим от нее... он и есть живое существование культуры" [7, cc. 9-10].

Понятие культуры в его научном варианте сложилось и отстоялось в социальной антропологии, изучавшей более всего первобытные культуры и культуры ранних периодов истории. Поэтому структура культуры в них предстает как очень устойчивая, хорошо огражденная от вмешательства в нее различных течений и сил строгими запретами. Она, конечно, постепенно модернизируется, но настолько медленно и осторожно, что изменения почти незаметны даже на протяжение ряда поколений.

Совершенно не так в современном мире. Здесь процесс изменений очень ускорился. И в какой-то момент норма, по которой совершалось изменение, стала существенным препятствием на пути его ускорения и потому была сломлена. Запреты стали рушиться, дорога изменению была расчищена. Но это повлекло за собой множество последствий, в том числе нежелательных. Воспользуемся здесь концепцией Генисаретского, которая кажется нам наиболее релевантной для нашей тематики.

Существуют две стадии в развитии культурного бытия - архаическая и технологическая. На архаической стадии основная функция культуры - воспроизведение общественной жизни, придание постоянства общественному бытию. Пока все культурные структуры неизменны, "все эти элементы жизни общества пребывают в величественном покое" [7, c. 11]. Поскольку культура складывается и возрастает в борьбе со стихиями природы, то, выполняя свое предназначение, непредсказуемости и хаосу стихийных сил, разрушающих порядок общественного бытия, она противостоит тем, что формирует это бытие особым образом. Так, что в нем не остается места для проявления роковых неожиданностей и коварства стихий, по крайней мере, в степени, угрожающей самому общественному бытию. В сознании человека это отражается тем, что природу он ощущает как чуждую себе, а культуру как своё. Пока культура прочна, "всё, что мы встретим на своем пути, будет в принципе знакомо, узнаваемо, будет иметь форму нашего мира" [7, c. 11]. На той стадии, пока человек в борьбе со стихийными силами еще достаточно слаб, культурной норме свойственна устойчивость, она окружена запретами и по существу неприступна для всяких попыток произвольно оперировать ею и нарушать ту систему культуры, как она сложилась на данный момент.

Но по мере развития техники человек все более и более начинает вмешиваться в мир вещей, придавая им произвольную форму. Тогда на первый план начинает выходить продуктивная функция культуры. Наступает технологическая стадия культуры. Создаются все новые и новые формы, которым могут придаваться функции образцов или нормативов. Таким образом, проектируются и закрепляются все новые слои культурных норм. Те образцы, которые проходят отбор и остаются после отсева прочих вновь сотворенных норм, ассимилируются культурой. Здесь уже не культура формирует общество, а общество - культуру. Производство новых форм: форм деятельности, форм общения, форм сознания - открывает просторы свободы для человека.

Архаическая культура ограничивала свободу человека, но она вознаграждала это ограничение укрощением свободы внешней стихии; "технологическая же культура сама становится источником хаоса" [7, c. 13]. Ибо творение новых норм происходит теперь стихийно, в различных плоскостях и сферах. Они накапливаются то в одном, то в другом месте, культура же - образование системное. И культурный организм начинает страдать "флюсами" и "опухолями", которые, как мы увидим ниже, могут становиться злокачественными.

Свобода понимается как условие творческого состояния действительности, творчество - как средство увеличения свободы. Друг по отношению к другу они выступают как средство к цели, образуют круговорот без начала, конца и устойчивого состояния" [7, c. 15]. Общества совмещают в себе оба типологических принципа. В живых обществах происходит не смена, а надстраивание одного над другим. И общество живо, пока ему удается совмещать то и другое, сохраняя достоинства обоих способов и нейтрализуя недостатки каждого из них. Иначе общество подвергается омертвлению, умирает. Необходимо сохранять и поддерживать системность культуры. Встает проблема "поиска начала, отличающегося от архаического, которым проектирование удерживалось бы от приведения культуры и жизни к хаосу" [7, c. 13], что означает поиск смысла существования. В конечном счете, по мнению Генисаретского, таким началом и смыслом снабжает нас ценность. Ценность и знание помогают человеку избегать производства хаоса.

Мы рассказали о процессах, идущих в культуре на абстрактном уровне. Теперь попытаемся перевести это в более конкретную плоскость. Каким образом возникает и в какие конкретные формы отливается хаос?

Очевидно, что любая норма не плавает в пространстве культуры, как свободный ион, среди других ионов и атомов. Нормы оформляют какой-то вид деятельности - бытовой, досуговой, производственной, - или тип социальных отношений, или способы общения, мышления и т.д. Следовательно, они объединены в какие-то серии, конфигурации - в какие-то простые структуры. Эти структуры варьируются, видоизменяются, взаимодействуют друг с другом, образуя конфигурации более сложные. Прослеживая эти взаимосвязи далее, мы сможем выделить такие крупные культурно-нормативные образование, как образы жизни.

В любом сложном обществе можно проследить довольно много образов жизни, связанных с профессиональными группами, классами, сословиями, прорезанными в свою очередь половыми, возрастными, этническими и географическими категориями. Все эти образы жизни как-то соотнесены и закреплены внутри общей культуры (культуры данного общества), поскольку любые нормативные схемы могут работать, т.е. оформлять ту или иную деятельность[2] только при наличии определенного уровня устойчивости. Но, тем не менее, они обладают и моментом подвижности и изменчивости. Чем более конкретны виды деятельности и чем более подвижен контингент, их выполняющий, тем более силен элемент изменчивости. Но изменения в нормативном плане на конкретно-практическом уровне дают свои последствия и на более обобщенном уровне: образ жизни начинает как-то сдвигаться, терять одни свои элементы и приобретать другие. А это уже начинает влиять на соотношения между этими культурными структурами и в обществе в целом.

В принципе, когда такие изменения идут медленно, общество с ними справляется, мобилизуя верхние ценностные этажи культуры, обладающие гораздо большей устойчивостью и сопротивляемостью изменениям. Но когда процессы этих вариаций и перестроек убыстряются, а особенно, когда нормативные схемы и структуры начинают плодиться в огромных количествах, могут наступать сбои. В частности, могут возникать какие-то мутантные образования. Для изучения таких процессов и образований социологами и было введено понятие субкультура. Происходило это следующим образом.

Американские социологи, работавшие в сфере городской социологии, столкнулись с этим явлением еще в 1930-е гг. Большие города-новостройки, которые в то время как грибы росли по всей стране, всегда несут в себе целый комплекс тяжелых социальных проблем. Население, приехавшее из самых разных районов, часто из сельской и полусельской местности, не знакомое между собой, отсутствие общего прошлого и общих традиций, неналаженность быта и досуговой сферы - все это препятствует установлению какого-то общепринятого порядка и повышает уровень криминогенности. Соседские общины отсутствуют, семьи, как правило, ядерные, поэтому дети лишены необходимого присмотра и социального контроля. Подростки же, для которых улица является естественной средой обитания, попадают в совершенно беспорядочную и уж вовсе никем не контролируемую среду. Поэтому первое и как бы очевидное объяснение высокой подростковой делинквентности и криминогенности - их невоспитанность в нормальной культуре, незнание о ней, дикость.

Но покопавшись в материале, социологи обнаружили, что в подростковой и молодежной сфере они имеют дело не просто с незнанием и дикостью, а с определенного рода культурой, т.е. с упорядоченными нормативными структурами, которую они и назвали субкультурой. Поскольку она, с одной стороны, явно имеет своим основанием нормальную общенациональную культуру, а с другой - в очень важных моментах от нее отличается. И наиболее яркое отличие - это явная установка на то, чтобы определенные культурные нормы не просто не выполнять, но целенаправленно нарушать, не считаться ни с какими табу. Поэтому сама субкультура этого подросткового типа (названная социологами делинквентной) приобретает вид вывернутой наизнанку нормальной культуры. - Вы нам внушаете, что нельзя брать чужого, портить вещи, сорить и оскорблять людей, а мы будет делать все наоборот: красть, ломать, пачкать все кругом и т.д. Наличие именно такой негативистской и злонамеренной мотивации доказывают беспорядочные кражи предметов, совершенно не нужных нарушителям. Например, стащив корзинку с персиками, они надкусывают несколько плодов, а остальные бросают вместе с корзинкой. Украв вещь, ломают ее и тоже бросают. Прокалывают шины автомобилей совершенно не знакомых им людей. Упорно и целенаправленно изгоняют "хороших" детей с игровых площадок и из спортивных залов, которыми сами потом не пользуются, и т.п. Эти "неутилитарные" правонарушения, "недальновидный гедонизм" отмечаются, как утверждает Коэн, многими исследователями делинквентной субкультуры: "кража из лихости" представляет собой высоко ценимую деятельность, с которой сопряжены слава, доблесть и глубокое удовлетворение" [8, cc. 315-316]. Настоящий "наш парень" не просто нарушает культурные нормы, он их презирает и глумится над ними, - чем и заслуживает уважение в своей субкультурной социальной структуре. Это формы борьбы за статус.

Сама же социальная структура этой делинквентной субкультуры на данном уровне чаще всего представляет собой весьма расплывчатое образование. Яблонски называет их "промежуточными группами" или "шайками", отмечая следующие присущие им особенности: а) расплывчатое определение роли члена группы; б) ограниченная сплоченность, в) непостоянство; г) очень малая согласованность норм поведения; д) текучесть группы; е) беспорядочное руководство; ж) ограниченность ожиданий к поведению членов" [13, c. 356]. Структура такой шайки состоит, как правило, из трех уровней. В центре - "психологически наиболее неустойчивые члены шайки - вожаки. Это те юноши, которым шайка нужна больше всех". На втором уровне - подростки, которые заявляют себя членами шайки, но участвуют в ней "только в соответствии со своими эмоциональными потребностями в данное время". Временами возникающая потребность в шайке - это обычная мотивация участия. На третьем уровне - периферийные члены, участвующие в ее деятельности от случая к случаю и редко отождествляющие себя именно с данной шайкой. Как показало исследование, "ни один из членов промежуточной группы не в состоянии точно определить число ее членов" [13, c. 361]. Представление о правах и обязанностях, связанных с членством в шайке, изменяется от одного подростка к другому" [13, c. 362]. Столь же неясно и представление о функции шайки. Подростки в исследовании отвечали очень противоречиво: что шайка организована для защиты, что ее деятельность включает драки. "Как, когда, с кем и почему подросток должен драться - это редко бывает ясно" [13, c. 364]. По мнению исследователей, функция шайки - дать выход враждебности и агрессивности, преобладающих в эмоциональном состоянии подростков. Кроме того, шайка "создает социальную организацию такого рода, которая дает подростку возможность устанавливать отношения и функционировать на его ограниченном уровне деятельности. В данной структуре нормы поведения приспособлены таким образом, чтобы подросток мог действовать и достигать своих целей, несмотря на его ограниченную способность устанавливать отношения с другими лицами" [10, cc. 299-313]. В устойчивых культурных группах завоевать репутацию и поддерживать ее совсем не просто: это требует времени, труда, постоянного контроля за собой. В делинквентной субкультуре все гораздо проще: достаточно смело и искусно что-то украсть, испортить или осуществить насилие по отношению к другому - и вот уже создана репутация. Правда, она недолговечна и быстро теряется, попросту забывается. Но подростку совершенно необходима хотя бы такая эфемерная характеристика его статуса.

Такая нечеткая, постоянно плывущая, то формирующаяся, то распадающаяся социальная система, лежащая в основе подростковой городской субкультуры, позволила социологам внимательно присмотреться к процессам социально-культурной тектоники больших городов. Они проследили и типичные пути подростков, прошедших через эту субкультуру. Некоторая их часть постепенно входила в контакт со взрослой преступной субкультурой (ворами, гангстерами и проч.) и втягивалась в нее, служа вначале на подсобных ролях. Другая часть, повзрослев, вынуждена была начинать искать себе обычный заработок, нанималась на работу и постепенно социализировалась в нормальную взрослую субкультуру. Некоторая же часть не могла "пристроиться" ни к тем, ни к другим и впадала в депрессию, что завершалось иногда бродяжничеством, наркотиками и т.д.

Таким образом, оказывалось, что эта субкультурная вариация хотя и заменяет какие-то необходимые образования, которые не могут сформироваться в отсутствие определенных условий - соседской общины, достаточно плотных родственных связей, обеспечивающих в нормальных обстоятельствах эффективный социальный контроль, но функционирует как социализирующая структура плохо. А в каких-то аспектах даже извращенно, направляя своих "питомцев" в асоциальные и преступные группы. Те, которые вернулись в нормальные социальные отношения, получили этот импульс не от указанной подростковой субкультуры, но из других источников, влияние же данной субкультуры им пришлось в большей или меньшей степени преодолевать.

Поэтому с самого начала понятие "субкультура" утвердилось у социологов с отрицательным значением. Это образование до определенной степени асоциальное. Надо сказать, что такого рода образования, несущие на себе оттенок асоциальности, проявили тенденцию к тому, чтобы плодиться и размножаться довольно интенсивно.

В 1938 г. в "Американском социологическом обозрении" появилась статья Роберта Мертона "Социальная структура и анализ", в которой автор утверждал, что асоциальные образования в обществе порождает в условиях США сама общенациональная культура. В ней произошел сбой, рассогласование между нормами, формирующими целеполагание человека, и нормами, задающими средства для достижения этих целей. В результате все возрастающей открытости американского общества, т.е. усиления социальной мобильности, исчезли перегородки культурного плана между различными социальными слоями. В частности, усреднилось целеполагание, которое ранее имело в каждом социальном слое свои уровни и формы. Усреднение же приводит к тому, что символом социального продвижения начинает считаться прежде всего и больше всего богатство. Не достаток, не высокий доход как таковой, но именно богатство. Мертон соглашается с другим социологом – Элтоном Мейо, что это - результат социальной аномии. "Золотая иллюзия" американского общества: "каждый может стать президентом; и каждый может стать миллионером" для огромного большинства населения не может быть ничем, кроме иллюзии. Одни проходят этот путь к богатству легко, не нарушая морали, за счет того, что начинают его с определенного старта. Другие же, имеющие совсем другой старт, вынуждены совершать тяжелый и долгий путь, успех в конце которого им вовсе не гарантирован. Соотношение целей и средств закреплено в культуре за определенным социальным слоем, находящимся в конкретных обстоятельствах. Другие социальные слои находятся в других обстоятельствах, но и они ставят себе точно такие же цели. И тот факт, что они не могут достичь их нормальным путем, приводит к неудовлетворенности, поскольку человек, ставя себе цели, руководствуется культурными ценностями, т.е. совершенно законным и одобренным источником.

Поскольку средства труднодоступны, мотивация сильна, а само богатство имеет денежную форму, весьма трудно установить эффективный контроль над использованием институционально одобряемых способов для приобретения этого состояния. "Обман, коррупция, аморальность, преступность - короче говоря, весь набор запрещенных средств становится все более обычным, когда значение, придаваемое стимулируемой данной культурой цели достижения успеха, расходится с координированным институциональным значением средств" [10, c. 304].

Веер типов поведения личностей Мертон определяет такой схемой, где "+" и "-" означают наличие или отсутствие данного нормативного слоя:

Тип поведения

Определенные культурой цели

Институционализированные средства

Подчинение нормам

+

+

Инновация

+

-

Ритуализм

-

+

Ретризм (уход)

-

-

Мятеж

±

±

Под "инновацией" понимается здесь то, что индивид при недоступности для него социально одобренных норм достижения прибегает к другим, часто не одобряемым, что порождает асоциальное поведение. "Ритуализм" проявляется в том, что индивид продолжает строго придерживаться норм, которые не ведут его к культурно определенным целям, таким образом, поведение его предстает бесцельным. "Ретризм" - это отказ и от целей и от средств, отчуждение от социально заданной линии поведения, превращение в париев, отщепенцев, праздношатающихся, бродяг, хронических алкоголиков и наркоманов. "Мятеж" означает требование нового социального порядка.

Как видим, во всех описанных случаях отклонения вызваны недостатками функционирования самой культуры, а вовсе не недостатком социализации индивидов как членов общества. "Асоциальное поведение приобретает значительные масштабы только тогда, когда система культурных ценностей превозносит фактически превыше всего определенные символы успеха, общие для населения в целом, в то время как социальная структура общества жестко ограничивает или полностью устраняет доступ к апробированным средствам овладения этими символами для большей части того же самого населения" [10, c. 310]. При отказе от той или иной нормативной структуры поведение групп людей становится непрогнозируемым. "В крайних случаях прогнозируемость полностью исчезает и наступает то, что с полным основанием можно назвать культурным хаосом или аномией" [10, c. 313].

Как в воду глядел Мертон. Не прошло и двух десятилетий, как почти все типы асоциального поведения, намеченные им теоретически, вдруг стали проявляться в массовом порядке. В 1950-е гг. в Европе разразился "подростковый взрыв", в Америке в те же годы оформилось битничество.

"Подростковый взрыв" представлял собой стихийный бунт со вспышками насилия у подростков из низших слоев населения, которые в связи с введением 44-часовой рабочей недели получили вдруг немало свободного времени. Однако пользоваться они им не умели, да и не было еще в обществе развитой индустрии досуга для данных слоев населения. Вспомним, что вообще деление времени на рабочее и досуговое - это совсем не традиционное явление для культуры. Народная культура всегда отличалась синкретизмом: досуговые элементы в значительной степени были вмонтированы в трудовые процессы и наоборот. Существовало различие между праздниками и буднями - но это особое деление, закрепленное в обрядах и обычаях, а не просто пустое "свободное время". По определениям тех лет, причиной подросткового бунта оказалась скука, а затем проявившаяся тяга к наркотикам, фрустрация.

Любопытно, что именно в это время начинают складываться элементы молодежной культуры, а именно - символизм моды. Для Европы был характерен стиль, который окрестили "плебейский дендизм", английским вариантом стала экстравагантность. Поколение битников демонстрировало отказ от ангажированности, беспочвенность и отчуждение. Их интересы сосредоточились на экзистенциализме, дзен-буддизме, кроме того, в оборот были введены идеи пансенсуализма и употребление марихуаны как молодежного наркотика.

Но все это была еще преамбула. К началу 1960-х гг. формируется, наконец, массовое политическое движение. Оно было внепартийным, а именно молодежным, большей частью студенческим. Это были какие-то смутные представления о социальной справедливости, основанные на традиционной вере среднего класса в "демократический процесс" [9, cc. 53-54]. Цели, за которые боролась молодежь, были весьма разнообразны. Они требовали прекращения войны во Вьетнаме, и равноправия негров, и вообще ликвидации бедности.

Впрочем, сами борцы, как правило, бедняками не были. Это были выходцы как раз из средних, довольно обеспеченных слоев общества. Теодор Роззак [5] так излагает особенности формирования этого поколения. Детство их пришлось на то время, "когда американский капитализм конституировался в форме так называемого общества потребления, и протекало под знаком абсолютной свободы - свободы от элементарного домашнего труда, от которого американские дети среднего класса никогда ранее не освобождались в столь значительной степени. Свободы от многочисленных ограничений и запретов, связанных прежде как с моральными заповедями протестантской этики, авторитет которой теперь пошатнулся, так и с приобщенностью детей к делам и заботам родителей, необходимость которой теперь отпала... и наконец, свободой от каких бы то ни было социальных обязанностей и обязательств, возникшей как результат стремления нонконформистски настроенных родителей оградить своих детей от воздействия общества (включая и те элементарно необходимые требования, которые всякое общество предъявляет своим членам"[3].

Естественно, после такого периода абсолютной свободы вдруг возникшая необходимость осуществлять какие-то цели, принимать на себя ответственность, вступать в отношения с людьми, подчиняться элементарным правилам общежития должна была привести этих людей в шок. "Отсюда стремление до бесконечности оттягивать срок повзросления, растягивая период, когда человека нельзя уже назвать не только подростком, но даже и юношей, но, тем не менее, при всем желании невозможно назвать и взрослым"[4]. В головах инфантилов складывается представление, что мир взрослых - это ужасный ад, заслуживающий только одного - тотального уничтожения. Начинаются поиски других образов жизни и попытки применения их к себе. И тут же возникают идеологи и философы, которые радостно приветствуют эти поиски, всячески превознося молодежь и утверждая, что именно она и только она одна способна выполнить великую роль преобразователя этого обветшавшего мира. Они толкают молодежь к политическому активизму, к борьбе.

В этой борьбе оказались два типа активистов. Один тип составили довольно умеренные активисты, воспитанные в духе "популярного обывательского стереотипа попустительства, в результате чего выросли "дети Спока" - распущенные, безответственные, привыкшие к атмосфере вседозволенности и не имеющие понятия о зрелой независимости и самоконтроле. Другие же, воспитанные в духе ответственности и самостоятельности, - представители "индивидуалистического мятежа, вынесенного из конфликта с родителями". Эти были настроены более решительно и играли роль движущей силы в политических действиях. Первые же послужили основой для формирования контркультуры, которая в период первой волны протестов еще не обособилась, а существовала как фактор, создающий единую стилистическую атмосферу. В первую очередь эта атмосфера создавалась поп-музыкой, во вторую - наркотиками. Англиканский священник Кеннет Лич, например, утверждал, что "именно в поп-музыке, а не в политической и религиозной литературе, первоначально воплощались ценности возникающей молодежной культуры". «Битлз», Боб Дилан, Пол Саймон - символы этого движения. "Исполнительство в народном стиле обрело черты квазирелизиозного искусства, сочетающего пророческий пафос с воплями покинутости" [9, c. 54].

Однако первая волна протеста ничего не дала: война против бедности и за равноправие негров провалилась, национально-освободительные движения развивались в мире по своей собственной логике, а война США во Вьетнаме даже интенсифицировалась. Эти неудачи расслоили молодежное движение: политическое крыло было как бы оттеснено на периферию движения, зато умеренное получило гораздо большее влияние и стало оформлять свою собственную идеологию. Именно это течение и получило название контркультура.

Для этой второй волны протеста характерно уже нарастание разочарования в традиционных политических институтах и в надеждах на их эволюцию в желаемом направлении. Тогда все американское общество (как и общество других стран, где развивалось это движение) стало восприниматься как безнадежно устаревшее, реакционное и репрессивное. Представители политического активизма все больше сдвигались в экстремизм; умеренные же склонялись к "демонстрации ненасильственного протеста в локальных ситуациях". Эти последние проявляют эскапизм, утверждая, что не нужно бороться, достигать каких-то целей, надо немедленно начинать жить так, как это кажется им достойным: независимо и по возможности безо всяких традиционных социальных ограничений. В результате гуманистические идеалы "новых левых" все более вытеснялись настроениями "темного экстатического надрыва" и иррациональностью. В центре движения оказывается утопия "альтернативного общества", которое, как предполагалось, будет постепенно вырастать на базе "альтернативной морали" и противопоставлять себя этому серому миру "порядочных людей", "умам и душам в футлярах", миру бизнесменов, бюрократов, дымных заводов, угнетения, войн, стонов и самоубийств [9, c. 58].

Все эти представления вынашивались и формулировались не самой молодежью, а старшими поколениями, в большинстве - пожилыми людьми, философами. Которые, однако, в качестве постулата выдвинули такой лозунг: с "новым словом" следует обращаться к новому поколению, которое одно только способно правильно его понять, ибо это новое закодировано не просто в его сознании, но в его "витальной структуре". Поэтому задачей должна была стать не выработка еще одной новой идеологии, но нового миропереживания и жизнетворчества, создаваемого именно для нонконформистской молодежи, которая должна была усвоить "тотальный нонконформизм" именно на уровне "метафизической глубины" и "трансцендентного измерения".

Итак, на потребу освобождения молодежи от "родимых пятен" обветшавшего мира создается глубокая философия, объединяющая в себе лозунги освобождения личности от угнетения ее "технократией" и "трансцендентный" фрейдизм. Основным стержнем этой философии является понятие "отчуждение". Понятие это существовало уже в XIX в., им пользовался, например, Карл Маркс, описывая отчуждение рабочего класса от средств производства. Но, начиная с 20 гг. XX в. у неомарксистов, таких как Маркузе и некоторых других, ему придается совсем иной смысл: смысл отчуждения человека от мира на уровне "мироощущения и жизнечувствования". Это "тип отношения человека к действительности, к тому, что было в этой действительности "упруго субстанционального", покоящегося на себе самом, глухого к нашему нетерпеливо капризному "дай немедленно". И в этом аспекте слово "отчуждение", примененное к чему бы то ни было, уже означает помещение реальности, названной "отчужденной", так сказать, вне закона, со всеми вытекающими отсюда последствиями, вплоть до насильственных действий" [9, c. 23]. В 1960-е гг. слово это стало едва ли не самым употребительным в новой левой молодежной среде, как и в обслуживающем ее отсеке СМИ. Это было слово-символ, слово-лозунг.

Преодоление отчуждения осмысливается как главная всемирно-историческая цель. И достигнуть ее можно, по Маркузе, созданием "либидозной" реальности, т.е. реальности, основанной на чувстве удовольствия, вызванного освобождением бессознательного, фрейдовского id. По Брауну же это должно быть "эротической реальностью" или "дионисийским эго". Это должна быть онтология, обретенная "на дне психологии", там, где, согласно Фрейду, "слились воедино Эрос и Танатос. А это уровень, предшествующий и сознанию и социальности" [9, c. 25].

Взаимодействие этих двух стихий (Эроса и Танатоса) и определяет человеческую природу как природу человеческого тела. Отсюда - необходимость вернуться к телу, ибо с появлением Homo sapiens (т.е. специфически человеческого, "дневного" сознания) произошло осознание человеком своей смертности и зарождение страха перед смертью, это "заболевание смертью" (Киркегор). До этого момента животные, растения и первобытные люди не ощущают этого страха. "Нормальный жизненный процесс" заключается в том, что "изжив себя, исчерпав свои витальные силы, каждая особь хочет своей смерти и покорно ей отдается" (Браун, Роззак). Если, по Маркузе, корень угнетения - это антагонистическое общество, основанное на принципе производительности, то, по Брауну, корень репрессии - это страх человека перед смертью. Репрессия в этом смысле рождается вместе с человеком как существом, одаренным сознанием, и не является порождением цивилизации.

Изначальная гармония жизни и смерти нарушается: человек, боясь смерти, стремится преодолеть ее, и, таким образом, возникает патологическое состояние: заболевание страхом смерти. И вся история человеческого сознания, культуры и цивилизации есть лишь история этой болезни. Культура и цивилизация, поскольку они возникли в результате этой патологии, приводят к самоподавлению и самоотчуждению человека: так как Эрос и Танатос расчленяются, либидо подавляется, идет прогрессирующая десексуализация человека, а это и есть подавление человеческой чувственности в самом ее онтологическом фундаменте. Поэтому культура в этой концепции рассматривается как "раковая опухоль на теле человека (и человечества)". Вывод очевиден: преодоление отчуждения возможно лишь при условии отсутствия какого бы то ни было подавления. "Нужно жить так, чтобы вообще не существовало никаких препятствий свободному изживанию человеческого тела" - ни социальных, ни религиозных, ни идеологических, ни нравственных. Причем ограничения эти не должны преодолеваться постепенно, трудом и усилиями (как предполагал Маркузе), они должны быть устранены немедленно и абсолютно. Для этого человек должен освободиться от всех зависимостей, отвергнуть все препятствия, которые накладывает на индивида сознание его сопричастности к человеческому коллективу (Роззак, Браун).

Главные лозунги: "Никаких ограничений!" и "Рай немедленно!" И обещание компенсации, которую можно получить в брауновском "раю", обретаемом на "онтологическом дне" жизни: там тело удовлетворено, инстинкт смерти не побуждает его к изменению, человека больше ничто не влечет к творению истории, созиданию культуры и т.д.

Этот "прорыв к онтологии" происходит на путях художественной фантазии, "визионерского воображения, радикальнейшим образом противостоящего научности. Все это ориентировано на романтическую художественно-поэтическую традицию, "которая веками третировалась и подавлялась наукой..." "И как бы ни пугали нас свидетельства о "темных ночах души", об "ужасных откровениях", таящихся на самом ее дне, они исполнены, по Роззаку, непостижимой божественности и обещают подлинное освобождение, а не ту чудовищную карикатуру на него, которой обернулись прорицания науки".

Традиционно марксистская проблематика "классового сознания" заменяется проблемой взаимоотношения поколений. Разрабатывается мистически-оккультная техника выхода за пределы не только всякой идеологии, но и разумного сознания вообще в сферу "наиболее глубинных чувств" [5, p.36].

Символом (и предтечей) контркультуры стал шокирующий в конце 1950-х и стереотипный в конце 1960-х гг. образ битника и хиппи, обособившегося и поглощенного собой в наркотическом опьянении и "экстазе созерцания" открывшихся ему видений. Это и есть, по Роззаку, образ "искателя истины", порою сумасбродного, подчас "безнадежно неадекватного", однако единственно соответствующего второй половине нашего [т.е. XX] столетия, поиска "истины о человеке".

При этом акцентируется "пропасть" между контркультурой и традиционной культурой, т.е. культурой в традиционном понимании. В свете этой переакцентировки "освобождение" сознания начинает выглядеть как освобождение id от власти ego, т.е. безличного природно-витального начала от личного, этически-культурного. Оказывается, что расстаться нужно со всякой сознательностью и интеллектуальностью. Необходимо "отбросить политическую революцию как неистинную форму радикализма и принять "свободную сексуальность" как основной антитехнократический принцип: "лишь дав абсолютную свободу сексуальности, можно создать общество, в котором уже не будет места "технократической дисциплине".

Изумление вызывает совершенно безответственное манипулирование тезисами: какое общество может быть создано на принципе "свободной сексуальности", когда условием достижения такого принципа является отказ от всякой зависимости и ограничений, накладываемых на человека его соучастием в человеческих коллективах?

Нежелание считаться с объективной реальностью, изгнание этой категории из сознания, нацеленность на разрушение современной культуры и ее сердцевины - логически ориентированного разума, тотальная война против разума и разумности - это и есть главная характеристика контркультуры, по Роззаку. Что же выпадает в осадок в результате этих умопомрачительных усилий по освобождению от разума и сознания? Это "телесный мистицизм", отказ тела подчиняться сознанию, духу, самоотдача тела природным ритмам и стихиям, что невозможно в условиях "тирании Я и сверх-Я". Истинная модель этого телесно-мистического экстаза - оргазм, средство достижения - соитие (Роззак).

Таким образом, молодое поколение получает цель жизни: рай, предназначенный исключительно для тела, тщательно избавленного от духовности, разумности, культуры и т.д. Именно ради этого, ради очищения своего организма от практически всех элементов сознания и духовности, молодежи предлагается потратить свои основные силы, естественно, кроме тех, которые необходимы для поддержания себя в "природных ритмах", кончающихся оргазмом. А в пределе - изживание всех своих "витальных потенций", чтобы организм, в конце концов, принял свое умирание без сопротивления и с покорностью.

Наиболее радикальные и усиленно рекомендуемые для этого средства - наркотики. И здесь, опять-таки, на неподготовленного (следовательно, нормально реагирующего) человека производит впечатление та безответственность, с которой взрослые, опытные и образованные люди толкают молодежь к наркотизации. Они обосновывают полезность этого философскими теориями и поощрениями, обещая наркоманам разного рода блага: "расширение сознания", переживание "удивительных новых ощущений", погружение в мистические глубины бытия и проч. и проч. Они привлекают все средства рекламы для популяризации наркотиков, да и сами подают молодежи пример. Например, Тимоти Лири сам принимал участие в разработке ЛСД, а затем бросил научные занятия и стал одним из вождей молодежного движения. Кроме того, он создал настоящий ритуал употребления наркотиков, главными этапами которого были: «зарядиться» наркотиком, «настроиться» в унисон с другими и «выпасть», то есть перестать давать свою лепту в институциональное общество.

Впрочем, действенной для этого считалась и магия, чтобы если уж не вытеснить, то хотя бы подавить рациональные элементы сознания. Предлагались коллективные радения, мистические церемонии и ритуалы. И та же рок- и поп-музыка, а также иные формы невербальной коммуникации.

Лич перечисляет следующих идеологов конткрультуры: Пол Сузи, Пол Гудмен, Люсьен Гольдман, Герберт Маркузе, Франц Фанон, Аллен Гинзберг, Тимоти Лири, Норман Мейлер, Кон Бенедикт, Норман Браун, Алан Уотс, Роналд Лэинг, Маршал Маклюэн [3]. Еще раз обратим внимание на деятельность Тимоти Лири. Этот бывший профессор Гарвардского университета превратился в первосвященника ритуального наркотизирования. Он написал целую книгу "Политика экстаза" [2], в которой доказывал, что психоделические препараты - наиболее безотказный и краткий путь достижения религиозного экстаза, "который люди искали веками". Другой идеолог - писатель Кен Кизи[5] - во время молодежных сходок  устраивал в Калифорнии настоящие оргии, превратив приемы ЛСД, которые подмешивались в закуски и напитки в зрелищные, буйные, игровые хэппенинги.

В 1962 г. Т.Лири организовал Международную федерацию внутренней свободы. В 1967 г. Р.Лэннинг, П.Гудмен, А.Гинзберг и Г.Маркузе собрали в Лондоне Конгресс по диалектике освобождения. Конгресс провозгласил основные принципы революции сознания: 1) вседозволенность и свобода наслаждения ("если оно не приносит вреда другому"); 2) "мы не протестуем, а празднуем" (пост- и антиполитическая позиция); 3) спонтанность и 4) оптимистический взгляд на природу человека. Идеологи назвали такое движение "постэкзистенциалистическим", "положившим конец годам глухого и мучительного отчаяния".

Аллен Гинзберг по поводу организации первых хиппианских общин писал с энтузиазмом: "Я предлагаю, наконец, чтобы каждый, не исключая президента и все их сборище генералов, чиновников, судей и стряпчих, нашел бы себе доброго наставника в лице индейского вождя, или гуру и подверг свое сознание действию ЛСД. Тогда, я предсказываю, нас всех осенит благодать и мы выйдем на простор, вырвемся из наших условных социальных одежд, из тисков нашего правительства и даже самой Америки и объединимся в мировую общину" [9, c. 60].

Президент "и все их сборище" остались к этому призыву глухи, но молодежь была в эйфории. Организовывались все новые общины. Первая из них возникла в Хейт-Эшбери (Калифорния), где Кен Кизи проводил свои хэппенинги с наркотиками; затем общины появляются в Грин Виллидже (Нью-Йорк), Сансет Стрип (Лос-Анджелес) и т.д. В 1967 г., по подсчетам Яблонского, в США было около 400 тыс. хиппи, включая "пластмассовых" (т.е. попутчиков, усваивавших внешние аксессуары, но не идеологию), и еще около 100 тыс. "невидимых хиппи". К этой группе относили людей, разделявших ценности "новой культуры", но продолжавших жить и работать в нормальном мире.

Сбежавших из дома школьников в 1966 г. было 90 тыс., а через два года их число почти удвоилось, составив 170 тыс. Некоторые авторы утверждают, что в кульминационный период (1967-68 гг.) число беглецов достигало полумиллиона. Они устремлялись в общины хиппи и проходили там посвящение в культуру наркотиков. По всей стране юнцы слушали по радио рок-музыку и приобретали психоделические открытки ("как флаги верности далеким сюзеренам"), объединенные сильнейшим общим переживанием [9, c. 63].

Летом 1967 г. наступил кульминационный период развития движения. Была провозглашена "власть цветов" и "этика любви". Проводились массовые мероприятия, например, дарение цветов полицейским. Создавались свои магазины, кустарные мастерские, бани и проч. Поп-аристократия вырабатывала новые исполнительские стили. Казалось бы, субкультурная жизнь процветала. Но она была совершенно не укоренена. На культурное самоутверждение хиппи общество ответило остракизмом. У.Л. Партридж описывая хиппианские колонии, подчеркивает в них типичную черту: они представляли собою гетто. Они были крайне отчуждены от окружающей их среды, и это окружение относилось к ним враждебно. Враждебность эту легко понять и объяснить, поскольку наряду с заявлениями о любви ко всем людям время от времени появлялись такого рода манифесты, описывающие способы достижения свободы от общества:

"Насилуй монахинь, издевайся над профессорами, не слушай родителей, сожги свои деньги; ты ведь знаешь, что жизнь есть сон и все наши учреждения - это сфабрикованные людьми иллюзии, которые срабатывают, потому что ты принимаешь сон за реальность. Сокруши семью, нацию, церковь, город, хозяйство; преврати жизнь в искусство, в театр души и театр будущего; только революционер - подлинный художник, что нам нужно, так это поколение людей юродивых, безумных, иррациональных, сексуальных, сердитых, безбожных, ребячливых и невменяемых, людей, которые сжигают призывные повестки, университетские и всякие прочие дипломы; людей, которые говорят: Идите к чертям с вашими целями! Людей, которые соблазняют молодежь музыкой, марихуаной и "кислотой" [ЛСД]; людей, которые пересматривают понятие нормального, порывают с игрой в статус - роли - чины - потребление; людей, которым нечего терять, кроме своей плоти. Белая американская молодежь имеет больше общего с ограбленными индейцами, чем со своими родителями. Сожгите родительский дом дотла, и это сделает вас свободными!"[6].

Говорилось и писалось все это не столько для прямого исполнения, столько для того, чтобы эпатировать старое обветшавшее общество, которое должно было потрястись и разрушиться, открывая, наконец, дорогу для победоносного шествия молодого поколения с его понятиями и ценностями. Но обветшавшее общество не превратилось в руины. Оно ответило неожиданной спонтанной реакцией на все это демонстративное разглагольствование. Оно стало делать деньги на всей этой поп-атрибутике: значках, символах, открытках, одежде и т.д., - превратив все это в ширпотреб, а само движение - в модное увлечение, которое всячески рекламировалось. Привлеченные рекламой, в колонии хиппи вдруг хлынули массы праздношатающихся туристов и отпускников, жаждущих ярких впечатлений и развлечений вплоть до получения бесплатных сексуальных услуг. И получали, поскольку для женщин-хиппи было делом чести не отказывать никому, чтобы не прослыть старомодными, и что самое страшное - конформистками, не смеющими переступить запреты старого мира.

Очевидно, что под таким давлением в колониях наступила дезорганизация. Ибо тут-то и выявилось, что никакого альтернативного общества им создать не удалось. Борясь за абсолютную свободу личности и отвергая всяческие ограничения, хиппи довели свое требование равенства до абсурда. Оказалось, что невозможно защитить свой образ жизни, не имея внутри колоний каких-то определенных функциональных структур, в том числе властных и принудительных. Но такие структуры хиппи никак не могли принять: ведь им необходимо подчиняться! Ведь это уже иерархия. Они пытались продолжать жить, как жили до сих пор, - и постепенно эта жизнь деградировала.

Как происходила эта деградация, описывают супруги Френч в своих воспоминаниях [1, pp. 126-134]. Их этюд, помещенный в сборнике "Социальные реалии", носит знаменательное название: "После крушения. Что нужно этой стране - так это хорошая контр-контркультура", где нет никаких попыток приукрасить и смягчить кризисную ситуацию. А ведь их приход в колонию хиппи произошел под влиянием самых теплых чувств и надежд.

Перед своим приездом супруги Френч некоторое время прожили в Нигерии, где их поразили племенные коллективистские традиции: непосредственность и открытость отношений. По приезде в Америку они стали искать там какого-то аналога и отправились за этим в общину хиппи. Община уже была в стадии распада, и непринужденная близость между людьми заменилась грубоватой прямотой. Сострадание считалось унизительным. "Этого нельзя было вынести. Мы пришли в коммуну ради сердечной близости с людьми, но никто никому не был нужен. Мы пришли для совместного труда, но таковой не требовался. Мы пришли, чтобы строить новую культуру, но обнаружили, что она столь же отчуждает человека, как и старая" [1, p. 132]. Любопытно, что главную причину этого распада и этой беспомощности Френчи видят в том, что контркультура в конечном счете усвоила" американский своекорыстный индивидуализм" [1, p. 132].

Эту точку зрения поддерживает и другой автор - Слейтер: "Если в ближайшее время соотношение между коллективизмом и индивидуализмом в Америке не изменится в пользу первого, Новая культура превратится в очередную извращенную причуду старой культуры, ибо индивидуализм пока является ее ядром" [6, p. 324].

В старую формулу классического капитализма, что общество в целом выигрывает, когда каждому в отдельности удается добиться материальной выгоды, было выставлено (вместо материальной выгоды) психологическое понятие "самоосуществление". И результатом оказался всеохватывающий принцип отношений между людьми: "Каждый пусть занимается своим делом". Отсюда кричащие противоречия в "обществе" хиппи: наряду с беззаботной праздностью, миром и "всемирной любовью" в одной ячейке, в другой - пятнадцатилетняя беременная девчонка, умирающая от истощения. Это и есть принцип: "пусть каждый занимается своим делом" [9, c. 69]. И это было действительно разрушительно для идеологии контркультуры, ибо мотив бегства от индивидуализма "старого мира" был одним из немаловажных стимулов прихода молодежи в хиппианские общины. Но средства достижения были выстроены в полном противоречии с ценностями ("пусть каждый занимается своим делом!"). В результате сплоченность общины подрывалась, чувство общих целей утрачивалось. Становилось все очевиднее, что позитивной мотивации у нового поколения, взявшегося преобразовывать мир, по существу, нет, что оно руководствуется чистым негативизмом, а, следовательно, они не альтернатива "старому миру", а карикатура на него.

Хейт стал центром дезорганизации и насилия, так что в конце 1960-х гг. один из участников этой колонии сказал: "Когда я убедился, что я должен в Хейте носить при себе нож, я понял, что всей этой хипповой затее пришел конец". Движение расслоилось: в нем выделилась преуспевающая часть - квалифицированное, одаренное и бойкое меньшинство, социально закрепившееся в роли "платных шутов", "приемлемых девиантов", зачинателей новой музыки, живописи, дизайна. Они создали себе экономическую основу и нажили много денег на контркультуре. Еще одна, не очень многочисленная часть молодежи среднего класса, обладавшая профессиональной квалификацией, разочаровавшись в ценностях "подполья", сравнительно легко вернулась в порядочное общество. Большинство же оказались бездомными нищими, загнанными жертвами "нарастающей девиации", "восходящей спирали отклонения". Приученные к наркотикам со школьного возраста, они "протестовали", пристращаясь ко все более сильным видам, иногда - актами террора, иногда - самоубийством. В результате цель их жизни до предела упростилась, сводясь к тому, чтобы выжить в социальной изоляции. И вместе тем они чувствовали себя глубоко несчастными, как и всякий, чья жизнь исчерпывается выживанием.

Начались поиски новой "контркультурной идеологии". Это большинство выживающих в условиях краха контркультуры раздробилось на мелкие группы. В торопливом самоослеплении эти группки или отдельные лица выхватывали наугад какой-нибудь из элементов мирового культурного универсума и посвящали всю свою энергию его абсурдному культивированию. "Конгломерат верований и ценностей таких "рядовых хиппи", - пишет Партридж, - вся эта пестрая смесь революционных тезисов, расхожей поп-психологии, гедонистических максим, обрывков ведических учений, христианского мистицизма, псевдоиндейского тотемизма и некоторых традиционно американских навыков мироотношения, таких как индивидуализм, независимость и отвага первопроходцев, - все это в конечном счете свидетельствует о мучительной и затяжной дезориентации" [7].

Общество же осмысляло теперь молодежную культуру как особую фазу, через которую молодые люди должны пройти перед приобщением к взрослым ролям. Казалось, что можно организовать специальные резервации, в которых молодежи будет позволено курить марихуану, блудить и забавляться в свое удовольствие.

"Как фактор радикальной трансформации человеческой жизни контркультура мертва". "...Между тогдашним [периода расцвета] утверждением: "Все мы когда-нибудь станем хиппи" и нынешним: "Все хиппи вскоре станут такими же, как мы" лежит путь, пройденный контркультурой от надежд к разрушению"[8].

Но молодежь не устраивали такие резервации, она обратилась к религиям. Причем разные группы обращались к разным источникам. Больше всего привлекали восточные религии.

Алан Уотс, англиканский священник, сложивший свой сан и ставший учителем дзен-буддизма, а затем автором популярных сочинений о "психоделическом опыте", так объясняет это тяготение: "Попытки описать наркотические восприятия в религиозных символах неизбежно ведут к заимствованиям из языка индейской и японской религиозной философии. Таким образом, восточные культы первоначально воспринимались как школа раскрепощающего иррационализма и лишь после того, как культура наркотиков принесла свои горькие плоды, определенное значение приобрела нормативная и аскетическая сторона этих культов" [9, c. 73]. Дзен же обещал нонконформистам выход за пределы мира противоположностей и приобщение к спиритуальной сфере безразличия. Теперь искали блаженства в нирване, ибо цель жизни - это по-прежнему достижение вершины переживания, т.е. блаженство. Следующая волна - йога, причем все это существовало в смешении с оккультизмом, теософией, различными ритуалистиками, астрологией, магией и т.п.

Возникали также и особые "восточные" учения западного происхождения типа "сознания Кришны". Здесь любопытно наблюдение исследователей, что привлекательность восточных учений была и результатом усталости от вседозволенности и потребности в аскетическом самоограничении, которое способно придать хиппианской общине вид замкнутого религиозного ордена.

Организации, подобные "Сознанию Кришны", привлекали молодежь не только возможностью почувствовать защищенность, но и поисками новых идеалов. После крушения контркультурной утопии молодежь начала отказываться от наркотиков, от сексуальной свободы - от "всего наиболее опасного и проблематичного в контркультуре". Хоуард считает, что молодежь устала от риска, а именно бесплодного и разрушительного риска. К эксцентрике восточных (или псевдовосточных) культов общество относится терпимо, и секты типа Сознания Кришны обеспечивают возможность "безопасного отклонения от норм", возможность справиться с кризисом жизненного стиля, не возвращаясь в конвенциональное общество, но и не конфронтируя с ним [9, c. 76].

К этому добавлялись попытки возрождения древних языческих религий. Языческое движение аттестует себя как "анархическое, панкультурное общество" поклонников богов и богинь природы. "Вера хиппи, у которых границы сознания были расшатаны психоделическими средствами, в астрологию, телепатию, телекинез, парапсихологию всех видов и экзотические гадальные системы была столь велика, что мотивировала во многих случаях их поведение" [9, c. 74].

В коммунах Сев. Калифорнии преобладала мифология летающих тарелок.

В этой смеси на первое место постепенно выдвигается оккультизм. Излюбленным персонажем оккультной культуры является дьявол. В 1970 г. прошел первый фестиваль оккультных искусств в США.

Все это шло на фоне широкого оккультно-спиритического брожения, начавшегося еще в конце XIX в.: возрождение гностических доктрин, теософии, причудливое религиозное сектантство, юнгианство как современная наукообразная рецепция гностицизма, а позднее - тейярдизм.

Но наряду с восточными культами возникло движение, называемое "Иисус-революция". Движение начинается в 1968 г., когда евангелические священники с миссионерскими целями открыли кафе "Гостиная" в Хейт-Эшберн и имели неожиданный успех. Кафе ориентировалось не на интеллектуальный христианский экзистенциализм, а на прямолинейную библейскую проповедь: напоминание о гневе Господнем и призывы к покаянию. Это был путь реинтеграции в нормальную жизнь.

Движение представляло собой довольно бесструктурное "культурное течение", объединенное общей эмблематикой, песнями. Единство в нем поддерживали средства информации, "несущие организации" - кафе, "уличные группы", периодические издания, уделявшие всему этому внимание, церковные общины, а позднее - высокоструктурированные секты - коммуны. Элвуд указывает "Голгофскую капеллу", "Христианский фонд", наконец секту "Дети Божии". Эта секта требовала радикального отречения от мира, предполагала крайний библейский буквамум, авторитарное устройство и интенсивную апокалиптику. Общая окраска настроений - ожидание конца света. При этом отток членов секты был очень слабым - не более 15%.

"Движение Иисуса", по мнению Лича, - это антипод христианского движения протеста, которое в США связано с "подземной Церковью" или, как ее еще называют, "освобожденной церковью" или "новой левой церковью". Это социалистически окрашенное христианство, находящееся под влиянием так называемой радикальной теологии, увлеченное проблематикой политического освобождения и вместе с тем поисками новых сакраментальных и литургических форм. Они видят, находят работу "Духа Божия" во всех освободительных движениях и высшей формой служения считают "организацию сопротивления угнетенных"  [3, p. 174]. В понимании "людей Иисуса" слово "революция" имеет совершенно иной смысл, ибо "движение Иисуса" - адвентистское и отвергающее мир. Отрицанию и нападкам подвергаются такие институты, как семья, школа и церковь, а вот политика их не трогает вообще. Мотивы прихода в Иисус-революцию – это, прежде всего, депривация. По Моссу и Петерсону, молодежь, формирующая "Иисус-движение", испытывает депривацию следующих видов.

1) Этическую - ценностный конфликт между господствующей системой и идеалами определенной прослойки молодежи, причем особенно страстному осуждению подвергается организованная религия.

2) Психологическую - отчаянное искание смысла жизни и личностных устоев, сопровождающееся неудовлетворенностью "бесплодного умствования", требованием простоты и исчерпывающей ясности. Типичный путь - академическое изучение философии и когнитивный диссонанс, возникший при столкновении с проблематическим и разноречивым в мире мысли. Недовольство критериями успеваемости и успеха, принятыми в формальном образовании, приводит к экспериментам с наркотиками, ощущение тупика приводит к беспорядочному увлечению восточными религиями. Следующий шаг - курс лекций по мистицизму в свободном университете – и, наконец, сектантское христианство.

3) Социальную - поиск социальных уз, стремление "принадлежать" (потребность в аффирмации) [4, pp. 150-170].

Непосредственные причины участия в молодежном религиозном движении - неприкаянность и безотцовщина с вытекающей отсюда жаждой к чему-то принадлежать, а также (для иного типа людей) - потребность в самоутверждении через альтернативную статусную систему, особенно у тех, кто в прошлом пережил неприятности с истеблишментом или с академическим образованием.

Здесь придется, видимо, добавить: обращение к религии вызывалось не только психологическими и социальными, но и интеллектуальными потребностями. Ибо прежняя идеология лежала в развалинах, новая создавалась из разнохарактерных кусков и элементов, поэтому требовалась какая-то объединяющая схема, какая-то ось, скрепляющая вновь вырабатываемое мировоззрение. Но именно эту функцию и выполняет в культуре культ.

О.Генисаретский ссылается здесь на Хайдеггера: "Именно храм впервые связывает и собирает вокруг себя цельное единство тех путей и отношений, следуя которым рождение и смерть, беда и благодать, победа и позор достигают сплочения в творческий образ и создают движение человеческого единства в его судьбе[9]. Структуры культа, утверждает Генисаретский, выступают как нечто, что впитывает в себя опыт свободы или опустошается им. В опыте этом осуществляется трансцендентальная аккумуляция трансценденции. Так происходит трансцендентно-трансцендентальный антропологический синтез культуры. Этот синтез, это очеловечивание человека, которое в то же самое время есть и его об`ожение, затрагивает как структурные организованности культуры, ее структурные контексты (исторические и социальные), так и схематизмы или тотемизмы сознания" [10].

Упорядочение и выстраивание культурных реальностей совершается в глубине человеческого сознания возведением их к ценностям, которые в свою очередь упорядочены в культе.

Но вернемся к Иисус-движению наших нонконформистов. Элвуд так определяет его основные черты:

"1. В области религиозной идеологии: тема "единственного пути", апокалиптические и хилиастические мотивы второго пришествия и бедствий перед концом света; эмоциональная трактовка этих тем с использованием хиппианского жаргона.

2. В области религиозной практики: атмосфера евангельской харизмы, свобода личного выражения в молитве, важнейшая роль музыки и пения (с сохранением рок- и бит-стиля) в религиозных собраниях; "свидетельство" (изречение пророчеств) и глоссалия (говорение на языках), характерные для мистического сектантства, в первую очередь - пятидесятничества.

3. Общественная позиция: всем группам движения присущ пророчески-отрешенный, сугубо созерцательный интерес к событиям настоящего и грядущего, они чувствуют себя "покинувшими историю", равнодушными к политической технике ее созидания и поэтому далекими от левизны...

4. Социально-возрастная характеристика: молодые люди в возрасте от 14 до 24 лет (ср. возраст 21 г.), в прошлом обычно соприкасавшиеся с молодежной культурой. Как и хиппи, происходят чаще всего из среды белых верхне-среднего и среднего слоя; среди них (опять-таки, как и среди хиппи) до 30% лиц еврейского происхождения и (в отличие от хиппи) непропорционально высока доля католиков, но по своей культурной почве все они англосаксы; очень и очень многие - бывшие студенты, покинувшие учебные заведения" [9, cc. 80-81].

Источники Иисус-идеологии, по Элвуду, следующие.

1. Поп-культура в силу своих особенностей пренебрегает историческим временем; не обременена культурной преемственностью; способна двигаться внезапными алогичными скачками, бесповоротно отвергая свои прежние увлечения. Это мир "радикального предместья (имеются в виду пригородные кварталы, заселенные интеллигентным "новым средним классом... где человек пытается создать себе на фоне рационально-технической организации бытия ряд фантазий и переживаний в домашнем интерьере, в чреде сменяющихся телевизионных арабесок" [9, c. 83].

2. Американский евангелизм, в отличие от европейского институционального протестантизма, особая интерпретация христианства, - кое в чем близкая к настроенческому, надинституциональному миру поп-культуры. Движение Иисуса, утверждает Элвуд, "взошло из семян, насаженных евангелистической и пятидесятнической традицией посреди многообразия эмоционально дезорганизованной молодежной культуры". В результате родился необычный (и, разумеется, переходный) феномен - репрезентация христианского фундаментализма... с помощью символов контркультуры (в том числе религиозная рок-музыка и психоделический стиль проповеднической рекламы) [9, c. 81]. Иисус-движение послужило пересадочной станцией на пути молодых нонконформистов в порядочное общество. Это движение происходило следующими способами.

1. Приспособительная социализация: создание в движениях, страстно отвергающих "систему" своих функциональных эквивалентов "трудовой этики" и "мирского аскетизма". Ценность бережливости, трезвенности, предприимчивости, совместные усилия по улучшению эко-политического положения.

2. Сопряженность, т.е. способность новых религиозных движений синтезировать контркультурные ценности с традиционными, минимизируя в понятиях, свойственных богеме, конформность к требованиям конвенционального общества. Таким образом, движения создают как бы убежище, где можно укрыться как от контркультуры, так и от "системы", "временно придерживаясь контркультурного стиля и меняя между тем ценности и поведение в сторону сближения с требованиями "истеблишмента".

3. Компенсация, т.е. удовлетворение духовных потребностей "на стороне"; в этих самых религиозных движениях, притом, что люди продолжают работать и жить в нормальном обществе.

4. Переадресовка - выработка таких средств для выражения недовольства и протеста, которые не нарушают "общественного спокойствия" и не вызывают конфликта с властями. В ожидании скорого конца света существующее общество оставляют в покое [9, c. 87].

Американские социологи: Робинс, Энтони и Куртис из наблюдений над динамикой групп Иисуса и восточных культов приходят к выводу: "общая тенденция молодежного религиозно-культурного движения - развитие в адаптивном направлении". Они помогают молодежной культуре институциализироваться в качестве приемлемой и безопасной субкультуры американского общества.

При этом маргинальные религиозные движения имеют тенденцию к образованию высокорегламентированных с элементами принуждения, самообеспечивающихся коммун (часто сельских) или учреждений монастырского образца. Адаптивные движения тяготеют скорее к культовой структуре, характеризующейся минимальным социальным контролем и малым давлением группы на личность, нечеткими групповыми границами с множеством градаций "получленства", отказом от исключительности и однозначно сформулированного кредо. В них больше всего ощутима такая форма интеграции, как сопряжение, что выражается во "внутренней отстраненности", пребывании в мире существующей социальной действительности, но как бы без принадлежности к нему [9, c. 88]. Таким образом, контркультура постепенно сходит со сцены, так и не осуществив своих и ценностей.

Здесь стоит поговорить о ценностях «подземной культуры» в сравнении с ценностями культуры, и это сравнение довольно четко проведено у Янга:

а) отсроченное вознаграждение - гедонизм;

б) планирование будущего - спонтанность;

в) размеренность и предсказуемость - поиски новых впечатлений и переживаний;

г) фатализм (подразумевается волевой контроль над частностями, но не над общим направлением жизни) - автономия (самостоятельность как в деталях, так и в выборе общего направления;

д) инструментальное отношение к работе - деятельность как цель в себе.

Янг подчеркивает, что эти ценности "подземной культуры" противостоят вовсе не установкам протестантской этики, но "формальным трудовым ценностям" [9, c. 99].

Протестантская же этика признает, что человек, тяжко трудясь и неукоснительно соблюдая верность долгу, реализует свою истинную природу и свое предназначение. А "формальные ценности" (описанные в противопоставлении) утверждают чисто инструментальное отношение к труду.

Протестантская этика - идеологическая основа классического капитализма, а формальная трудовая этика - идеология неокейнсианского потребительского капитализма, сопутствующая возникновению обширных бюрократических организаций, в которых воплощен дух экономической рациональности, дробная специализация труда и следующие отсюда формализованные правила поведения. Человеческое "я" в результате осмысления этого положения отделяется от своей профессиональной роли и обретает себя не тогда, когда в поте лица человек трудится, чтобы заработать деньги, но именно "в свободное время", в часы досуга, когда реализуются "подземные ценности": семьи, дома, группы ровесников [9, cc. 90-100].

Досуг стал целенаправленной, неотчуждаемой деятельностью, но общество построено так, что доступ к ней нужно предварительно заработать [9, c. 100].

"Удовольствия могут быть законно приобретены только по трудовой кредитной карточке", как награда за самоотверженный труд. И "всякий, кто осмелился бы предположить, что людям позволительно участвовать в распределении богатства на основании иного фактора, чем их труд, воспринимался бы как безумный мечтатель-утопист, потерявший контакт с реальностью"[11].

На этот-то незыблемый принцип и покусилась этика контркультуры. Контркультура выдвигает на первый план виды деятельности, исполняемые по внутренним мотивам (Келли). Контркультурная молодежь выходит за пределы всякой "социальной этики" и движется в сторону "этики отключения" (hand loose ethic). Прочие ценности теряют свою сакральность (брак, целомудрие, гражданское повиновение, уважение к авторитетам, патриотизм). Все это заменяется "ценностями гуманизма": безграничное развитие личности, непосредственность, спонтанность, терпимость ("каждый пусть занимается своим делом").

Келли утверждает, что эта система ценности всегда существовала в американском обществе, но как система второго плана, однако котировались эти ценности как "высочайшие идеалы западного человека"[12].

К 60-м гг. XX в. создалась уникальная ситуация, благоприятствовавшая тому, что эта "система второго плана" сделала попытку "выйти на свет" и объявить борьбу за свое утверждение.

Индустриализация и автоматизация труда "сделали не только возможным (благодаря росту общественного богатства), но и необходимым период отрочества, а затем и период юности, ибо все сужающийся рынок труда уже не мог поглощать сначала 12-18-летних, а потом и часть 18-26-летних. Таким образом, молодежь оказывается новой социальной категорией, которая характеризуется психологической зрелостью при отсутствии весомого участия в институтах взрослых: "Молодежь психологически принадлежит к взрослому миру, а социологически - к миру отрочества".

Увеличение продолжительности образования - один из способов занять молодежь, которая избыточна для рынка труда. По данным Келли, в течение 1960-х гг. в США численность студентов вузов удвоилась, перевалив за 7 млн. человек, и студенчество оформилось как "новый праздный класс", живущий внутри "культуры досуга"[13]. Келли утверждает, что в обществе произошел сдвиг от этики протестантской к этике социальной. Если у протестантской этики главные ценности - трезвенность, суровый труд, прагматизм и умеренность, то у социальной - работа, досуг, семья, "хорошая жизнь в предместье", политика.

"Гуманистический скептицизм, привитый молодым людям в семье, в сочетании с определенным обесцениванием внешних наград в "обществе изобилия" ослабил импульс к вертикальному продвижению и все более сдвигал мотивацию в направлении занятий "досуговой сферы". При этом существовала иллюзия, что в этой сфере можно замкнуться, ограничиться только ею. Хотя для всякого здравомыслящего человека очевидно, что сфера эта со столь притягательными для инфантилов "гуманистическими ценностями" не может сформировать и поддерживать устойчивую социальную систему, способную обеспечивать, упорядочивать и защищать жизнь входящих в нее людей. Она может организовать лишь частичный сектор общества, не способный "стоять на своих ногах". Но, как мы видели, даже и такого ограниченного социального пространства ей создать не удалось, так как требования инфантилов были чрезмерно жесткими: они не хотели никому подчиняться, и не намерены были терпеть никаких, даже малейших ограничений. А без этого невозможно создать никакой социальной структуры. Ибо организованная социальная структура требует определенной аскезы своих безграничных желаний и претензий. Контркультура, претендовавшая перестроить мир на новых основаниях, таковых оснований не создала и вынуждена была уйти со сцены.

Впрочем, она еще временами возникает то там, то здесь, но уже без прежних претензий. По-видимому, ее будущее - определенный субкультурный ареал внутри "большой культуры". Ареал, подобный тому, который на протяжении практически всей истории занимает в обществе взрослая криминальная субкультура. Последняя имеет свои особые ценностные акцентуации и даже свою социальную организацию, но всегда осознает себя как особое образование "на теле здорового общества", без которого она не может существовать. При наступлении на нее она способна ужесточать свои культурные формы, приводя их к примитивному, но очень суровому архаическому типу, и это помогает ей сохраняться в обществе, но она никогда не направлена на разрушение его. Хотя в случаях, когда общество подвергается разрушению (как правило, под влиянием других факторов), криминальная субкультура способна развернуться и усугублять общую степень разрушения.

В словарях все более преобладает тенденция сводить определение "субкультура" к "образу жизни", разделяемому каким-либо меньшинством в обществе. С нашей точки зрения, это сужает понятие "образ жизни". Если строго придерживаться терминологии, то набор "образов жизни" данной субкультуры покрывает все поле этой культуры на определенном уровне конкретизации норм поведения. Все функциональные группы в обществе имеют свои вариации образа жизни, закрепленные на нормальном уровне. Раньше это были сословия, классы, теперь - профессии и группы профессий. Различия между ними касаются, прежде всего, выполняемых функций. Имеются также некоторые ценностные вариации, т.е. небольшие различия в ценностных иерархиях, отраженные в профессиональных этиках, но они не отрицают ценностных иерархий культуры в целом (которых тоже несколько) и не затрудняют функционирование общества, напротив - оформляют его. Субкультуры же в определенной степени мешают этому функционированию, приводя к дисбалансу личных и общественных интересов. Особенно когда речь идет уже не о суб-, а о контркультуре, которая сознательно ставит себе целью заменить собою существующую культуру.

Нам могут возразить, что контркультура, как мы ее описали выше, - случайный феномен, возникший в результате как бы "непредусмотренного в истории" стечения обстоятельств. Но это не так. Нечто похожее встречалось и раньше.

И.Р.Шафаревич во 2-м томе своих сочинений (изданных в Москве в 1994 г) в разделе "Русский вопрос" указывает как на одного из самых интересных исследователей ("как по свежести идей, так и по его удивительной эрудиции") на Огюстена Кошена. Этот исследователь французской революции ввел термин "малый народ", обозначив им особый социальный или духовный слой французского общества, активно работавший на подготовку революции. "Именно здесь вырабатывался необходимый для переворота тип человека, которому было враждебно и отвратительно то, что составляло корни нации, ее духовный костяк; католическая вера, дворянская честь, верность королю, гордость своей историей, привязанность к особенностям и привилегиям родной провинции, своего сословия или гильдии" [11, c. 114]. Этот "малый народ" формируется в академиях, масонских ложах, светских салонах. Он состоит из парадоксальных людей, для которых средой их обитания является пустота. Но они уже не могут жить вне "малого народа", в мире "большого народа" они задыхаются, как рыба, вытащенная из воды. "Сюда относится взгляд на собственную историю как на сплошную дикость, грубость, неудачу... И стремление порвать все свои связи, даже внешние, связующие с исторической традицией; переименование городов, изменение календаря. И убеждение в том, что все разумное следует заимствовать извне, тогда - из Англии..." [11, c. 115].

Прошло несколько десятков лет, и подобный же феномен возник в Германии ("Молодая Германия", "левое гегельянство"). Все немецкое переименовывалось в "тевтонской" или "пруссаческое" и становилось объектом поношения и насмешек. Мы встречаем знакомые утверждения, что немцы лишены чувства собственного достоинства, что им свойственна ненависть ко всему чужому, что их история - цепь подлостей, что их вообще трудно считать людьми. После Гете, Шиллера, немецкого романтизма Руге писал: "Мы, немцы, так глубоко отстали, что нам еще надо создавать человеческую литературу" [11, cc. 117-118]. Зато существовало настоящее идолопоклонство перед всем французским.

Практически то же самое в России второй половины XX в.: "Народ груб, туп и вследствие этого пассивен... Поэтому благоразумие требует, не смущаясь величественным пьедесталом, на который демократы возвели народ, действовать энергически против него" (Зайцев) [11, c. 118]. Опыт революции ничему не научил эту часть русского общественного мнения. Как отмечал Лев Тихомиров, прокламировалось ниспровержение всех авторитетов и следование только своему разуму, что привело, наоборот, к господству авторитетов самых низких и примитивных. Значение материализма и антинационализма поднялось до религиозного уровня, и эпитет "отщепенец" был похвальбой [11, c. 119-120]. Филиппики современных русофобов у всех на слуху.

Таким образом, мы имеем контркультуры на всем протяжении истории последних столетий. И вполне вероятно, что этот ряд далеко еще не завершен. Планы перестройки мира по собственному усмотрению, в соответствии с собственными интересами продолжают множиться. Культура, однако, проявляет устойчивость, поскольку, в отличие от суб- и контркультур, она обладает системной структурой и поэтому ей присуща способность к саморегуляции и самовосстановлению.

Надо сказать, что в данном случае нам повезло. Мы находились за "железным занавесом", и все эти подробности собственно контркультурной революции прошли мимо нас. Мы потом получили плоды ее в виде идеологии и образа жизни, но в более или менее институционализированном виде. С другой стороны, у нас не было написано на эту тему почти ничего научного в социологическом плане. Почти единственная, но, надо сказать, хорошая работа такого рода - это книжка "Социология контркультуры. Критический анализ" (М., Наука, 1980), написанная видными нашими философами и социологами И.П.Роднянской и Ю.Н.Давыдовым, на которую мы здесь активно ссылались и которую рекомендуем всем желающим подробнее познакомиться с этим феноменом. Можно еще указать на книгу Ю.Н.Давыдова "Этика любви и метафизика своеволия" (2-е издание, перер. и доп., М., Мол. Гвардия, 1989), в которой те же проблемы трактуются с философской и нравственной точек зрения.

Список литературы к лекции 14

1.      French D. After the Fall: What this County Needs is a Good Counter-Counterculture // Social Reality. Dynamic Perspectives / Ed. by G.Ritzer. Boston, 1974.

2.      Leary T.F. The Politics of Ecstasy. London-N.Y., 1970.

3.      Leech K. Youthquake. The Growth of Counter-Culture through two Decades. London: Sheldon Press, 1973.

4.      Mauss A.L. Peterson D.W. The Cross and the Commune. An Interpretation of Seuss People // Social Movement / Ed. by R.R.Evans. Chicago, 1973.

5.      Rozzak Th. The Making in Counter-Culture. Reflection on the Technocratic Society and its Youthful Opposition. New York, 1969.

6.      Slater Ph.E. The Pursuit oh Loneline American Culture at the Breaking Point. Boston, 1970.

7.      Генисаретский О.И. Упражнение в сути дела. М.: Русский мир, 1993.

8.      Коэн Альберт Содержание делинквентной культуры // Социология преступности. М.:  Прогресс, 1966.

9.      Социология контркультуры. Критический анализ. М.: Наука, 1980.

10.  Социология преступности. М.: Прогресс, 1966.

11.  Шафаревич И.Р. Сочинения в 3-х томах. М.: Феникс. 1992. Т.2.

12.  Щепаньски Ян Элементарные понятия социологии. Новосибирск, 1967.

13.  Яблонски Л. Шайка делинквентов как промежуточная группа // Социология преступности. М.: Прогресс, 1966.


[1] Ценности - это ведь не что иное, как нормы высшего порядка

[2] Поскольку деятельность всегда коллективна, и задача нормативной схемы - соотносить друг с другом действия партнеров по деятельности

[3] Цит. по: [9, cc. 17-18].

[4] Цит. по: [9, c. 18].

[5] Автор знаменитой книги «Пролетая над гнездом кукушки», экранизированной в 1975 году (режиссер Милош Форман).

[6] Цит. по: [9, cс. 56-57].

[7] Цит. по: [9, c. 67-70].

[8] Френч ссылается на книгу David F. On Youth subcultures: the Hippie variant. N.Y. 1971. Цит. по: [9, c. 71].

[9] Цит. по: [7, c. 87].

[10] Цит. по: [7, cc. 161-162].

[11] Цит. по: [9, c. 92].

[12] Цит. по: [9, c. 94-95].

[13] Цит. по: [9, c. 50].

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.