29 марта 2024, пятница, 13:54
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

09 декабря 2008, 11:25

Деньги для Белого дела

Олег Будницкий. Деньги русской эмиграции: колчаковское золото. 1918-1957

15 января 1920 года на станции Иннокентьевская близ Иркутска бывший «Верховный правитель России» адмирал Александр Колчак был передан союзниками уполномоченным иркутского Политцентра. Вместе с адмиралом в руках Политцентра оказалась часть золотого запаса Российской империи, известного под названием «колчаковского золота», чья изначальная сумма составляла около 645 410 тысяч золотых рублей. «Полит.ру» публикует главу из книги Олега Будницкого «Деньги русской эмиграции: колчаковское золото. 1918-1954» (М.: Новое литературное обозрение, 2008). На основе материалов американских, британских и российских архивов автор книги проводит собственное историческое расследование, в ходе которого прослеживает историю перемещения и расходования «колчаковского золота» и в результате дает ответ на многие неразрешенные до сих пор вопросы из истории Белого движения и русской эмиграции. Книга выходит в рамках серии «Historia Rossica».

Pecunia nervus belli.
Деньги -- нерв войны.

Марк Туллий Цицерон

Денег всегда остро не хватает воюющим странам. Что же говорить о войне гражданской, которая ведет к расстройству финансовой системы еще в большей степени, чем война с внешним противником. В русской Гражданской войне положение белых было, с одной стороны, гораздо хуже, чем положение красных: под контролем большевиков оказался промышленный центр страны и ее основные транспортные артерии. С другой стороны, в руки колчаковцев попала большая часть российского золотого запаса на сумму более 645 млн золотых рублей.

Заграничные «путешествия» русского золота. Внешние займы

Чтобы лучше понимать проблемы, с которыми столкнулись финансисты и «снабженцы» Белого движения, как и «белая дипломатия», рассмотрим вкратце судьбу имперского золотого запаса.

Накануне Первой мировой войны императорская Россия занимала третье место в мире по размерам золотого запаса, уступая США и Франции. На 1 января 1914 г. золотой запас России оценивался в 1695 млн руб. (без учета так называемого «золота за границей», хранившегося на счетах в иностранных банках для обеспечения расчетов и поддержания курса рубля). На 16 июля 1914 г. золотой запас в России оценивался в 1603 млн руб., российское золото за границей -- в 141 млн руб. На январь 1915 г. золотой запас Франции оценивался в 168 млн ф.ст., России -- 150 млн и Англии в 90 млн ф.ст.[1]

Золотое содержание рубля, согласно Монетному уставу 1899 г., составляло 0,77423 грамма чистого золота[2].

Физически большая часть российского золота -- в монетах и слитках -- находилась в хранилищах Государственного банка в Петербурге, переименованном в 1914 г. в Петроград. С началом Первой мировой войны, продолжавшейся, вопреки ожиданиям, не месяцы, а годы, начались и путешествия российского золотого запаса. Часть золота была отправлена в Англию, для поддержания курса фунта стерлингов; в этой валюте кредитовались союзники Великобритании, и они были заинтересованы в поддержании покупательной способности фунта. Следует иметь в виду, что, несмотря на переход на золотой стандарт, рубль практически не использовался при расчетах на международной арене, в то время как фунт стерлингов обслуживал около 80% мировой торговли[3]. Фактически российское золото служило обеспечением кредитов, и нетрудно было предположить, что в страну оно более не вернется. Уж больно велики были заимствования, и трудно было представить, что Россия сумеет вернуть долги в срок.

Финансовую политику союзников по отношению к истекающей кровью России и современники, и большинство исследователей оценивали как по меньшей мере сомнительную в моральном отношении. «Значит, с ножом к горлу прижимают нас добрые союзники -- или золото давай, или ничего не получишь. Дай Бог им здоровья, но так приличные люди не поступают», -- говорил на заседании Совета министров 19 августа 1915 г. государственный контролер П.А. Харитонов. На некорректность поведения союзников указывал и главноуправляющий землеустройством и земледелием А.В. Кривошеин: «Они восхищаются нашими подвигами для спасения союзных фронтов ценою наших собственных поражений, а в деньгах прижимают не хуже любого ростовщика». Союзники, подчеркивал он, ведут себя «чересчур благоразумно» за счет России. Однако дело обстояло не так просто. «Мы тоже, -- возражал Кривошеину министр иностранных дел С.Д. Сазонов, -- благоразумно отступаем, когда наши неисчерпаемые резервы допускают риск сражения, даже не одного, а нескольких. У французов же все в окопах, резервов у них нет и риск для них равносилен гибели». Харитонов, заметив, что неплохо было бы «поприжать» союзников, отметил ради справедливости заслуги Англии: «Без ее флота Петроград давно бы не существовал»[4].

Министр финансов П.Л. Барк, как можно судить по записям, стремился вернуть своих коллег от морально-теоретических дискуссий к более земным проблемам: он указывал, что речь идет о платежах в США, куда союзники сами вывозят золото, и что если «мы откажемся вывезти золото, то мы ни гроша не получим в Америке и с нас за каждое ружье американцы будут требовать платы золотом». Отвечая на реплику кн. В.Н. Шаховского, считавшего вывоз золота недопустимым, так как это поведет к расстройству денежного обращения, Барк говорил: «Стоимость рубля находится в зависимости не от обеспечивающего его золота, а от перегруженности страны бумажными знаками и, больше всего, от удачливости военных действий. Охрана золотого запаса при запрете свободного размена -- фетишизм». Итог дискуссии подвел Харитонов: «Несостоятельность России по американским платежам повлечет за собою такое падение курса, что рубль наш и 10 копеек не будет стоить. Как ни печально, но в данном вопросе приходится идти в хвосте у англичан и французов»[5].

Автор новейшего исследования по финансовой политике России в период Первой мировой войны С.Г. Беляев справедливо замечает, что «принципиальная договоренность о вывозе золота в Англию была достигнута еще на парижской конференции союзников в начале 1915 г., что было продиктовано затруднительным положением Банка Англии, а не желанием английского правительства воспользоваться трудностями своего русского союзника, которые тогда еще не усугубились до такой степени, как летом 1915 г.»[6]

Критика в адрес союзников раздавалась и позднее, в то время когда состав кабинета министров существенно изменился, а вопрос об отправке золота возник вновь в связи с новыми заимствованиями Российского правительства в Англии. В ходе заседания соединенного присутствия Совета министров и комитета финансов претензии Англии квалифицировались как «домогательства союзной державы», а участники заседания кн. Шаховской, Н.Н. Покровский и С.И. Тимашев предсказывали, что золото в Россию уже не вернется[7]. Одним из аргументов против отправки золота, выдвигавшимся российской стороной, было несоблюдение принципа финансовой солидарности союзников Францией, которая не выслала в распоряжение Английского банка золото в соответствии с Булонским соглашением министров финансов России, Англии и Франции. Российским финансистам также казалось, что уровень «безопасности» устойчивости фунта, определенный Английским банком и Минфином, завышен.

Справка, предоставленная британским правительством в сентябре 1916 г., однако же, рисовала несколько иную картину. Оказалось, что из общего количества золота на сумму, превышающую 220 млн ф. ст., отправленного в США, менее 100 млн ф. ст. было внесено Россией, Францией и Италией, в то время как на долю собственно английских запасов приходилось более 120 млн ф. ст. Британское посольство 20 сентября (5 октября н. ст.) 1916 г. передало Российскому правительству новую записку, в которой сообщало, основываясь на телеграмме министра иностранных дел лорда Э. Грея, что Франция уже доставила золота на 63 млн ф. ст. и обязалась доставить еще на 42 млн, в то время как «вклад» России составлял 28 млн ф. ст. В случае выполнения Францией и Россией своих обязательств в полном объеме, первая должна была передать в распоряжение Английского банка в общей сложности золота на 105 млн ф. ст., а вторая -- на 68 млн. В то же время кредиты России были «почти в два раза больше, чем кредиты Франции»[8].

С начала войны по 1916 г. Франция вывезла в Нью-Йорк, Лондон и Мадрид золота на сумму 977 611 тыс. франков[9]. Руководители российского финансового ведомства и далее весьма интересовались количеством золота, доставленного Францией в распоряжение английского казначейства. Масштабы были весьма внушительны и существенно превышали российский вклад -- на январь 1917 г. Франция выслала золота на 2706 млн фр.[10] Для сравнения -- на 30 июля 1914 г. золота в балансе Банка Франции числилось на 4141 млн фр. Военные долги Франции, прежнего всемирного кредитора, к концу мировой бойни были весьма внушительны. Так, ее долг Англии на 31 декабря 1918 г. составил 372 557 786 ф. ст.[11]

Таким образом, обижаться не приходилось, тем более что нужда в валюте становилась все острее. В результате за годы войны в кладовые Английского банка было доставлено русского золота на 68 млн ф. ст. (из них на 8 млн ф. ст. было продано) и российский золотой запас значительно «похудел».

Шансов на возвращение золота было в самом деле немного. Вместо отправленного золота российский Государственный банк получал беспроцентные обязательства английского казначейства, депонированные в Банке Англии. Они должны были быть погашены в период с 5 января 1919 г. по 8 декабря 1921 г.[12] Трудно предположить, что Россия смогла бы выкупить «одолженное» золото, даже если представить, что история пошла бы по-другому и большевистского переворота не случилось. Возможно, если бы Россия оказалась полноправным участником мирных переговоров, встал бы вопрос и о реструктуризации долгов. Но все это -- лишь воображаемые возможности, реальность же оказалась страшнее любых фантазий, а проблема золота и внешних заимствований «разрешилась» совершенно неожиданным образом.

Россия не могла обеспечить снабжение армии и промышленности собственными силами[13]. Для закупок вооружения, боеприпасов и других предметов снабжения в Лондоне в сентябре 1914 г. был создан Англо-Русский комитет, преобразованный в октябре 1915 г. в Русский правительственный комитет, начальником которого был назначен генерал-лейтенант, инженер по образованию, Э.К. Гермониус[14] (впоследствии ему пришлось возглавить Управление заграничного снабжения армий белых). Закупки производились в кредит. Британская промышленность не могла справиться с обеспечением всем необходимым, помимо собственной армии, еще и двух союзных -- французской и русской. Все больше заказов союзники начали размещать на американском рынке; причем если англичане могли кредитоваться напрямую, то Россия оплачивала заказы преимущественно за счет британских кредитов.

Если «золотая наличность» Государственного банка в России составляла к концу 1914 г. примерно 1560 млн руб., то на 8 февраля 1917 г. она сократилась до 1096 млн руб.[15] Золотой запас сократился с 1208 т  в конце 1914 г. (после продажи Англии 58 т золота в октябре 1914 г.) до приблизительно 850 т  в феврале 1917 г.[16] Вдобавок Временным правительством накануне Октябрьского переворота было отправлено в Швецию золота на 5 млн руб.

Итоги заграничного кредитования царского и Временного правительств выглядят следующим образом.  Львиная доля средств была заимствована в Англии -- 582,2 млн ф. ст. (в пересчете на золотые рубли -- 5 506 200). Другими кредиторами России были Франция -- 4250 млн фр. (1 593 800 зол. руб.), США -- 273,7 млн долл. (531 млн зол. руб.), Япония -- 296,5 млн иен (287,2 млн зол. руб.), Италия -- 36,1 млн лир (13,5 млн руб.). Всего же военные долги России составили 7 931 700 зол. руб.[17] Приведенные цифры являются, на наш взгляд, наиболее достоверными, ибо подсчеты произведены лицами, непосредственно занимавшимися вопросами получения и распределения кредитов -- а именно последним директором Особенной канцелярии по кредитной части Министерства финансов Российской империи, а затем Временного правительства Конрадом Евгеньевичем фон Заменом при помощи его бывших сотрудников А.Э. Ломейера, Ю.С. Павловского и П.К. Фетерлейна.

В литературе приводятся и другие цифры, причем советские историки были склонны занижать величину российского военного долга, отказываясь учитывать суммы, выданные «после Октябрьской революции представителям старой власти» и использованные ими «в контрреволюционных целях»[18]. Как бы то ни было, после Октябрьского переворота «представители старой власти», находившиеся за границей, столкнулись с серьезными финансовыми проблемами.

Захват. Золото: от Казани до Омска

Золото перемещалось не только за границу. Осенью 1915 г. германские войска, вторгшиеся в Прибалтику, вышли к рубежу Западной Двины; это побудило российские власти отправить часть золотого запаса -- 526 мешков золотой монеты -- в обширные кладовые Казанского банка. Золото из Петрограда, находившегося в опасной близости от линии фронта, перемещалось и в другие отделения Государственного банка во внутренних губерниях. После захвата власти большевиками в силу различных политических обстоятельств сосредоточение золота в Казани продолжалось. В мае 1918 г. в Казань доставили золото, хранившееся в Тамбовском отделении Госбанка, в июне прибыло золото из Московской и Самарской контор Госбанка, а вместе с ним вывезенные ранее из Петрограда ценности Монетного двора, Главной палаты мер и весов и Горного института. Всего в хранилищах Казанского банка оказалось около 80 тысяч пудов драгоценностей -- золота, платины, серебра[19].

Однако казавшееся совсем недавно безопасным Поволжье оказалось в эпицентре Гражданской войны. Выступление против большевиков чехословацкого корпуса в мае 1918 г., образование 8 июня в Самаре эсеровского (затем разбавленного представителями других партий) Комитета членов Учредительного собрания (Комуча), формирование им Народной армии -- все это положило начало антибольшевистскому фронту. Со своей стороны, большевики создали Восточный фронт. В Поволжье развернулись ожесточенные бои. В этой обстановке Совнарком принял решение об эвакуации золота из Казани. 28 июля в Казань для вывоза ценностей в Нижний Новгород прибыла Особая экспедиция (правда, состояла она всего из трех человек) из Москвы во главе с инспектором Народного банка К.П. Андрушкевичем. Содействие Особой экспедиции должны были оказать местные большевики и командование Восточного фронта.

Вывезти золото было физически не простым делом. Для доставки его к пристани по приказу командующего фронтом И.И. Вацетиса к зданию банка форсированными темпами прокладывались трамвайные пути. Вывоз золота был намечен на 5 августа, однако именно в этот день развернулись бои за город. Особой экспедиции удалось вывезти на четырех автомобилях лишь 100 ящиков золота и несколько мешков кредитных билетов[20]. Стоимость вывезенного большевиками золота составляла около шести миллионов рублей[21].

К полудню 7 августа 1918 г. «Казань была в наших руках со всеми ее колоссальными запасами и с ее исключительным влиянием», -- записал один из руководителей штурма города, управляющий военным ведомством Комуча эсер В.И. Лебедев. Решающую роль при захвате Казани сыграли чехословацкие формирования и части Народной армии под командованием подполковника В.О. Каппеля, впоследствии одного из самых прославленных командиров войск белых. «В Казани мы взяли 30 000 пудов золота, на 100 миллионов рублей кредитных знаков, всю платину, которая была в российских банках, массу серебра и на неисчислимую сумму процентных бумаг, свезенных сюда из всех главных банков России. Все это было мною немедленно отправлено в Самару…» -- свидетельствовал Лебедев[22].

Красочную картину погрузки золота рисует в своих воспоминаниях один из каппелевских офицеров. По его словам, «перевозочных средств не было, все было захвачено убегавшими красными». По приказу Каппеля к зданию Госбанка были поданы трамвайные вагоны, на которые и грузили золото: «Добровольцы, как муравьи, поодиночке и группами переносили ящики из кладовых банка, где на полу было рассыпано много золотых монет: видимо, уже начали грабить большевики, но не успели... Добровольцы подбирали с пола монеты и передавали их Каппелю, кладя на стол, за которым он сидел. Тогда никому в голову не приходило взять закатившуюся золотую монету себе на память. Все подобранные монеты назначенная Каппелем комиссия аккуратно пересчитывала и снова укладывала и забивала в ящики и отправляла вместе с другими ящиками на пароход “Фельдмаршал Суворов”. Было погружено 650 000 000 золотых рублей в монетах, 100 миллионов рублей кредитными знаками, слитки золота, запас платины и другие ценности»[23].

Заметим, что использование трамвайных вагонов для перевозки золота -- едва ли не самого экзотического способа транспортировки такого рода груза -- было не только результатом смекалки Каппеля, как можно понять из воспоминаний его подчиненного и восторженного поклонника. Трамвайные пути к зданию Госбанка были проведены еще по приказу командующего красных, ибо перевозка золота на немногочисленных и, вероятно, не очень надежных автомобилях заняла бы много времени и привлекла бы нежелательное внимание.

Воспоминания о «немедленной» отправке золота еще раз демонстрируют, какая ненадежная штука память. На самом деле золото было отправлено из Казани в Самару приблизительно через две недели после захвата войсками Комуча родины большевистского лидера. Отправлено золото было на двух пароходах, один из которых, оснащенный орудиями и пулеметами, в сопровождении особого офицерского отряда специально прибыл из Самары. 22 августа «Вестник Комуча» сообщил: «В. Лебедев телеграфировал Комучу, что им закончена отправка из г. Казани в г. Самару российского золотого запаса. Весь золотой запас исчисляется в нарицательной сумме 657 млн руб., а по теперешней стоимости 6,5 млрд руб., кроме того, отправлено на 100 млн руб. кредитными знаками, запасы платины и серебра и иные ценности»[24].

Советские историки А.П. Кладт и В.А. Кондратьев, первыми опубликовавшие на основании материалов, отложившихся в Центральном государственном архиве Октябрьской революции (ныне -- Государственный архив Российской Федерации), сведения о количестве и стоимости «казанского золота», высказали предположение, что стоимость золота, захваченного в Казани, «значительно преуменьшена в сообщении Комуча». «Первая проверка золотого запаса, -- указывают они, -- была проведена в апреле 1919 года колчаковским правительством, но проверкой было установлено только наличие золота, привезенного в Омск. Все учетные документы на золотой запас (часть их пропала еще при Комуче) были вывезены во Владивосток и в руки Советской власти не попали, в связи с чем точная стоимость золотого запаса, вывезенного из Казани, до сих пор не установлена»[25].

Между тем в руки советской власти попало гораздо больше документов о золоте, чем представлялось исследователям в начале 1960-х гг. Документы свидетельствуют, что в сообщении Комуча стоимость захваченного золота не преуменьшена, а преувеличена. Согласно справке, подготовленной бухгалтером Казанского отделения Госбанка Ф. Гусевым, на балансе отделения должно было числиться золота, принадлежащего банку, на 631 628 688 руб. 89 коп., включая 100 ящиков с золотой монетой, эвакуированных большевиками «при освобождении г. Казани от советской власти». На счете «переходящие ценности» числилось благородного металла на 19 907 145 руб. 75 коп. К переходящим ценностям были отнесены слитки частных банков и ценности Монетного двора[26].

Нетрудно подсчитать, что стоимость «казанского золота», согласно учетным документам, составляла 651 535 834 руб. 64 коп. Позднее, уже в Омске, после перепроверки документов Казанского отделения сотрудниками Госбанка была указана несколько меньшая сумма -- 651 534 407 руб. 21 коп.[27] Похоже, что Лебедев ошибочно приплюсовал к «нарицательной стоимости» казанской части золотого запаса стоимость золота, вывезенного большевиками, вместо того чтобы ее вычесть.

Прежде чем оказаться в Омске, золото проделало следующий путь: доставленное в конце августа в Самару, уже через месяц оно было отправлено в Уфу; в Самаре на пять эшелонов было погружено 8399 ящиков, 2468 мешков и 18 сумок золота; простояв около недели в Уфе, где даже успели разгрузить один состав, 6 октября золотые эшелоны ввиду угрозы захвата города большевиками отправились дальше на восток. Заметим, что к этому времени конфигурация власти «демократической контрреволюции», по определению министра труда Комуча и будущего советского академика И.М. Майского, заметно изменилась. 23 сентября 1918 г. решением Государственного совещания в Уфе было образовано Временное Всероссийское правительство (Директория). Предполагалось, что произойдет объединение всех антибольшевистских правительств Поволжья, Урала, Сибири и Дальнего Востока. Но пока что это была декларация, и на деле различные правительства продолжали существовать, а их члены вели борьбу за контроль над будущим объединенным правительством или, по крайней мере, за места в нем. Золотой запас был весомым аргументом в руках Совета управляющих ведомствами (правительства) Комуча.

Хотя Комуч официально прекратил свое существование с образованием Директории, а Совет управляющих ведомствами перешел на положение областного уфимского правительства, расставаться с золотом, вопреки настояниям Сибирского правительства, Совет не спешил. Сибирское правительство аргументировало необходимость отправки золота в Омск соображениями безопасности. Очевидно, что политические причины играли не меньшую, если не большую роль. Однако золотой запас перевезли поначалу в Челябинск, и уже оттуда он совершенно неожиданно для членов Совета управляющих был отправлен в Омск, куда и прибыл 13 октября 1918 г. Решающую роль в отправке золота сыграл министр финансов Временного Сибирского правительства (затем -- министр финансов Директории) И.А. Михайлов[28].

Произошло это при следующих обстоятельствах. Члены уфимского Совета управляющих ведомствами в полном составе отправились искать надежное хранилище для золота, опрометчиво оставив «золотой поезд» без надзора официальных лиц. Надежным хранилищем сочли в конце концов зернохранилище Государственного банка. Однако когда деятели бывшего Комуча вернулись на станцию, поезда там уже не оказалось. Его «угнал» Михайлов. Почему охрана послушалась его указаний? В литературе высказывались предположения о подкупе, так же как о том, что офицеры охраны не сочувствовали эсеровскому правительству и охотно пошли на передачу золота в распоряжение считавшегося более правым Временного Сибирского правительства. Между тем ларчик открывался просто: офицеры выполнили приказ начальства -- командующего Сибирской армией (в то время -- генерал П.П. Иванов-Ринов), к которому, в свою очередь, обратился Михайлов с просьбой «немедленно отправить три поездных состава с золотым запасом под усиленной военной охраной со станции Челябинск на станцию Омск»[29]. Так, по остроумному замечанию Дж. Смила, произошла самая крупная кража золота в истории[30]. Правда, стороны не стали раздувать скандал: одни были заинтересованы в установлении контроля над золотым запасом, другие не хотели выглядеть глупцами.

В литературе -- и «красной», и «белой» -- муссировалась тема грабежа, растраты народного достояния во время транспортировки золота из Казани в Омск. Между тем в финансовых документах отражен только один реальный случай пропажи золота -- при начавшейся было разгрузке золота в Уфе рассыпались золотые монеты из поврежденного мешка, в результате чего было похищено 410 руб. Недосчитались также нескольких иностранных монет -- в рублевом эквиваленте на 146 руб. 39 коп.[31] Они, по-видимому, выпали из прохудившихся мешков при транспортировке.

Пересчет золота, произведенный в Омске в апреле--мае 1919 г. группой служащих Минфина и Госбанка под руководством старшего кассира Н.П. Кулябко, показал, что в наличии (считая слитки и монеты, отправленные к тому времени во Владивосток, о чем речь пойдет ниже) имелось золота на 645 410 610 руб. 79 коп. Разницу -- 6 123 796 руб. 42 коп. -- составила стоимость золота, содержавшегося  в 100 ящиках, увезенных из Казани большевиками накануне ее падения, а также «непокрытого недочета в поврежденных мешках» и не нашедшего «удовлетворительного объяснения» расхождения в наличии дефектной монеты и монеты старого чекана по документам и по результатам проверки[32]. Последнее скорее являлось результатом путаницы в документах, нежели хищения. В некоторых случаях оценки золота различными «инстанциями», ответственными за его аффинаж (специальную обработку для отделения золота от примесей) и хранение, существенно расходились. Так, стоимость золота, находившегося в 17 почтовых посылках, присланных из золотосплавочных лабораторий на адрес Монетного двора, была определена лабораториями в 499 898 руб., а Московской конторой Госбанка -- в 486 598 руб. Разница оказалась ни много ни мало в 13 300 руб.[33]

Акты, составленные при передаче 100 ящиков золота представителям Москвы, не были по неизвестным причинам вывезены из Казани. Исходя из того что в стандартном ящике находилось, как правило, монеты на 60 тыс. руб., на большевиков, строго говоря, следовало «списать» золота на 6 млн руб. из недостававших 6 123 796.

Впрочем, формально золото, увезенное большевиками, списано не было. По результатам проверки золотого запаса, завершившейся 10 мая 1919 г., была обнародована цифра 651 532 117 руб. 86 коп.[34] Эту сумму -- несмотря на точность до копеек -- следует считать приблизительной, поскольку, как говорилось в подготовленной работниками Госбанка справке, «многих документов на эвакуированное золото не имеется, а проверка его по натуре затруднена как его большим количеством, так и отсутствием точных приборов для определения веса и главным образом данных о пробе на некоторых слитках»[35].

Кроме золота в российской и иностранной монете, слитках, кружках и полосах, в Омск были доставлены 514 ящиков с неаффинированным золотом, золотыми и платиновыми самородками и другими ценностями Монетного двора, уже упоминавшиеся 17 посылок золотосплавочных лабораторий, а также банковое (на 58 400 руб.) и разменное (на 14 186 000 руб.) серебро[36].

Среди бумаг Госбанка находится «Справка по золоту», датированная (дата проставлена карандашом) 7 марта 1920 г., в которой приводится иная версия происхождения цифры 651 532 117 руб. 86 коп. Согласно автору справки (к сожалению, подпись неразборчива), эта сумма была выведена путем сложения стоимости золота, доставленного в Омск (в справке указана цифра 645 410 096 руб. 79 коп., которая незначительно отличается от приводившейся нами выше), и стоимости ценностей Главной палаты мер и весов и Монетного двора, содержавшихся в 514 ящиках. Их стоимость определяется в справке в 6 122 021 руб. 07 коп.[37]

Среди госбанковских бумаг нами обнаружен также недатированный и неподписанный текст (относящийся, несомненно, к тому же времени, что и цитированная «Справка по золоту»), в котором говорится, что «правильная оценка» содержимого 514 ящиков Монетного двора «не могла быть произведена, и означенные ценности числились на балансе в произвольной сумме 6 122 021 руб. 07 коп.»[38].

Однако это противоречит всем другим документам Госбанка относительно ценностей Монетного двора. На самом деле ящики условно оценивались в один рубль каждый[39]. В документах Госбанка и Минфина неоднократно упоминается, что содержимое ящиков осталось «нерасцененным»[40], что стоимость слитков золотистого серебра и серебристого золота «впредь до отделения золота от серебра, не может быть определена даже приблизительно»[41]. Ни о какой оценке «в произвольной сумме», тем более с точностью до копеек, речь нигде не идет. На чем основывался и какой логикой руководствовался составитель «Справки по золоту», нам, увы, неизвестно. Возможно -- но это не более чем предположение -- сотрудники Госбанка не хотели демонстрировать новым хозяевам, что оставили на балансе «колчаковского» банка золото, эвакуированное из Казани представителями «рабоче-крестьянского» правительства.

Для существа дела важно, во-первых, то, что, какая бы сумма ни была обнародована для публики, в Омске оказалось золота на 645 410 610 руб. 79 коп. Во-вторых, и эта сумма была приблизительной, ибо золото лишь частично было пересчитано физически, а документы не всегда точно отражали реальное содержание ящиков и мешков. И это таило в себе возможность различных сюрпризов. И не всегда неприятных, как мы увидим в дальнейшем.

Как бы то ни было, для нашего исследования важно не столько то, сколько золота оказалось в подвалах Омского отделения Госбанка, а сколько его на самом деле было отправлено за рубеж.

Министр финансов, он же Ванька Каин

Человек, «умыкнувший» золото из-под носа деятелей Комуча, 28-летний Иван Адрианович Михайлов был, вероятно, самым молодым министром финансов в истории России. Это был чрезвычайно способный человек с весьма необычной биографией. Он был сыном известного революционера-народника, члена «Земли и воли» А.Ф. Михайлова. В биографических справках об И.А. Михайлове его неизменно называют сыном народовольца; несомненно, все авторы черпают сведения о Михайлове из книги Г.К. Гинса[42], повторяя содержащуюся в ней ошибку. «Народная воля» была создана почти через год после ареста А.Ф. Михайлова. Адриан Михайлов прославился участием в одном из самых знаменитых террористических актов 1870-х гг. -- убийстве 4 августа 1878 г. шефа жандармов генерала Н.В. Мезенцова в Петербурге. Мезенцова заколол кинжалом С.М. Кравчинский (будущий писатель Степняк). Кучером пролетки, на которой террорист скрылся  с места покушения, был Адриан Михайлов. После ареста он был приговорен к повешению, замененному 20-летней каторгой. Каторгу А. Михайлов отбывал в Карийской каторжной тюрьме в Забайкальской области. Выйдя в «вольную команду» (по официальной терминологии -- «каторжные внетюремного разряда») в 1890 г., он женился на Г.Н. Добрускиной. Она была членом «Народной воли» эпохи ее упадка, была арестована и приговорена по «Лопатинскому процессу» к смертной казни, замененной 8 годами каторги. В этой «каторжной» семье смертников и родился в 1890 г. сын Иван[43].

Годы каторги и ссылки не остудили революционного темперамента родителей будущего архитектора диктатуры Колчака. В 1905 г., находясь на поселении в Чите, они примкнули к эсерам. Михайлов был негласным редактором газеты «Забайкалье», Добрускина занималась более практическими делами: участвовала в организации побега первого русского террориста нового столетия П.В. Карповича, подготовке убийства тюремного инспектора Метуса и т.п. Однако ее участие в этих «славных делах» осталось нераскрытым, а вот А.Ф. Михайлов был арестован и едва не попал под расстрел. Спасла ведомственная конкуренция: он числился за Министерством юстиции, которое не согласилось передать его в распоряжение карательного отряда генерала П.К. Ренненкампфа. Так что Михайлов отделался годом заключения в крепости. Впрочем, по крайней мере одному члену рода Михайловых суждено было быть расстрелянным.

Любопытно, что современники, говорившие и писавшие об Иване Михайлове, обязательно упоминали место его рождения и, конечно, отца-революционера, но никогда -- мать. Похоже, Иван Михайлов не очень стремился афишировать то, что он был наполовину евреем. В пропитанном антисемитизмом белом Омске это отнюдь не способствовало политической карьере. Рогачевская мещанка Генриэтта Добрускина родилась в бедной еврейской семье. Ее отец, по словам дочери, был «романтик и мечтатель, далекий от жизни, свободолюбивый и патриот, мечтавший о Иерусалиме и грезивший им». Он писал стихи на иврите, жил некоторое время в Париже, где бывал у боготворимого им Виктора Гюго, и добрался-таки до Палестины, где и умер. Его дочь была не менее романтична -- только предмет ее романтического увлечения был иной: русская революция. Несомненно, она крестилась, иначе не смогла бы выйти замуж за православного. Возможно, это произошло и раньше, так как облегчало пропагандистскую деятельность в рабочей среде.

В июне 1907 г. Михайлов и Добрускина по «виттевской амнистии» уехали в Европейскую Россию, жили в Одессе, после революции -- в Ростове-на-Дону. Добрускина вплоть до революции «работала среди женщин-работниц», а в 1917 г. была избрана в Одессе в Совет рабочих депутатов. К сожалению, нам неизвестно, поддерживали ли старые революционеры какую-либо связь с сыном в период Гражданской войны. В своих автобиографиях, написанных в 1926 г., они об Иване Михайлове ни словом не упоминают. Что, в общем, не удивительно. Остается добавить, что А. Михайлов умер в 1929 г., Добрускина -- в 1945-м.

Вернемся, однако, к сыну пламенных революционеров (это тот случай, когда навязший оборот можно употреблять без кавычек).

И.А. Михайлов учился в гимназии в Чите, затем закончил экономическое отделение юридического факультета Петроградского университета, при котором и был оставлен «для приготовления к профессорскому званию» (по современной терминологии в аспирантуре) по кафедре политической экономии. Михайлов, несомненно, обладал организаторскими способностями и был толковым исследователем. В годы мировой войны он заведовал петроградским отделением экономического отдела Всероссийского Земского союза. После Февральской революции Михайлов стал одним из ближайших сотрудников А.И. Шингарева и состоял на службе в Министерстве земледелия, затем в Министерстве финансов. Позднее Михайлов состоял управляющим делами Экономического совета при Временном правительстве. К тому же он принимал деятельное участие в работе Центрального бюро профессиональных союзов в Петрограде. Не забывал Михайлов и о своих сибирских корнях: с декабря 1917 г. состоял товарищем председателя Петроградского союза сибиряков-областников.

При всей этой бурной и многосторонней деятельности Михайлов умудрялся заниматься исследовательской, точнее, исследовательско-статистической работой. В 1916 г. вышла его брошюра «Война и наше денежное обращение. Факты и цифры» (Пг., 1916. 48 с.) в серии «Война и экономическая жизнь», издававшейся Всероссийским Земским союзом под редакцией П.Б. Струве, в следующем году Михайлов выпустил в той же серии книгу «Государственные доходы и расходы России во время войны (Факты и цифры)» (Пг., 1917. 163 с.). Гинс пишет, что Михайлов составил также книгу «Исчисление народного дохода России в 1900 и 1913 годах», изданную под редакцией видного экономиста и политического деятеля С.Н. Прокоповича, однако нам это издание обнаружить не удалось.

Политические убеждения Михайлова были неясны даже людям, достаточно близко его знавшим. В начале революции он как будто был социалистом-революционером. Возможно, сказались семейные традиции. Впрочем, кто тогда не был эсером? Партия стремительно «распухла» до более чем полумиллиона членов. Позднее, в Омске, Михайлов, по свидетельству Г.К. Гинса, «проявил себя сторонником умеренной демократической политики и всегда поддерживал решительные меры, направленные против левых течений революции, причем обнаруживал много смелости, находчивости и несомненную даровитость»[44].

Особенную даровитость Михайлов проявил в различных интригах, плетении заговоров и, как будто, организации политических убийств. Это ярко проявилось в период борьбы за власть между различными фракциями Сибирского правительства в сентябре 1918 г. В частности, ему приписывали организацию убийства эсера А.Е. Новоселова. Последнее не было юридически установлено, и официально Михайлов не рассматривался в качестве подозреваемого. Чешское командование издало приказ об аресте Михайлова, и ему пришлось некоторое время скрываться, но вскоре этот приказ был отменен. По мнению Гинса, убийство было делом рук «какого-то “услужливого медведя” из мелких офицеров; оно было результатом озлобления, психоза реакции против большевиков и социалистов»[45]. Следует, впрочем, иметь в виду, что Гинс входил в «группу Михайлова». Как бы то ни было, в Омске мало кто сомневался, что за этим убийством (как и за некоторыми другими) стоял Михайлов. Тогда-то эсеры и прозвали его «Ванькой-Каином». Чему, несомненно, способствовало и «каторжное» происхождение министра. Среди его более благородных прозвищ были «сибирский Борджиа» и «сибирский Макиавелли».

Михайлов, по воспоминаниям Гинса, был «наиболее подвижным и энергичным» членом Сибирского правительства. «Он казался вездесущим и всезнающим... Никто не умел так быстро овладевать предметом спора и так легко формулировать заключительные положения, как он... Молодость его проявлялась в постоянной жизнерадостности и неутомимости». Оборотной стороной молодости были «непостоянство и задор»[46].

Революция -- это время молодых. В Гражданскую войну выдвинулись, к примеру, юные командармы -- 25-летний Михаил Тухачевский у красных или 28-летний Анатолий Пепеляев у белых. Жизнь, однако, показала, что командовать армией гораздо проще, чем наладить финансовую систему. Тем более в одной части страны. И для этого энергия, молодость и знания не всегда являются достаточными условиями.

Очевидно, недалек от истины был наблюдательный и желчный генерал А.П. Будберг, писавший о Михайлове:

Выброшенный революционной волной на пост руководителя финансовой политики разрушенного Российского Государства в тягчайшие минуты его исторического бытия, он принес с собою самонадеянность, молодую смелость, огромное честолюбие и властолюбие и минимум глубоких финансовых знаний, не приобретаемых чтением университетских книжек, а даваемых долгой и обширной практической деятельностью[47].

Как бы то ни было, этому способному, самонадеянному и честолюбивому молодому человеку суждено было определять финансовую политику Белого движения на Востоке России и, среди прочего, иметь самое непосредственное отношение к судьбе имперского золотого запаса.

От Директории к диктатуре Колчака

Вслед за золотым запасом двинулась в Омск и Директория. В состав Директории, этого «коллективного диктатора», формально входили эсер Н.Д. Авксентьев (председатель), кадет Н.И. Астров, близкий к эсерам генерал В.Г. Болдырев, сибирский областник, председатель Совета министров Временного Сибирского правительства П.В. Вологодский, народный социалист, глава Архангельского правительства Н.В. Чайковский. Поскольку физически Астров и Чайковский были далеко, их замещали кадет В.А. Виноградов и эсер В.М. Зензинов. Директория должна была символизировать единство антибольшевистских сил и сделаться более эффективной властью, нежели Комуч. Прибыла она в будущую столицу Белой Сибири 9 октября 1918 г.

Директории удалось добиться роспуска многочисленных местных правительств (областных, казачьих, национальных). 3 ноября 1918 г. было распущено Временное Сибирское правительство, его ключевые деятели вошли в состав Совета министров, образованного при Директории. Состав Совета министров был согласован 3--4 ноября. Его председателем стал Вологодский, военным и морским министром -- адмирал Колчак, министром финансов -- Михайлов, управляющим Министерством иностранных дел -- Ю.В. Ключников. Однако просуществовать объединенному правительству было суждено всего две недели. Директория казалась военным кругам, да и многим сибирским деятелям чересчур левой, а «коллективная диктатура» -- неэффективной.

18 ноября 1918 г. в Омске произошел переворот, Директория была свергнута, а ее военный министр адмирал Колчак был провозглашен «Верховным правителем России». С тех пор к «казанскому золоту» навсегда прилипло наименование «колчаковского».

Одним из организаторов переворота был министр финансов Михайлов, а некоторые другие члены правительства если и не участвовали в его подготовке, то были осведомлены о планах заговорщиков. И, во всяком случае, одобрили происшедшую смену власти и голосовали за вручение диктаторских полномочий адмиралу Колчаку. Он был объявлен Верховным правителем России, а также произведен в полные адмиралы. Последнее походило на фарс: знаменитый флотоводец и полярный исследователь получил высший морской чин от компании случайных и сугубо сухопутных адвокатов, экономистов и общественных деятелей в результате того, что группа казачьих офицеров арестовала их бывшее начальство. Теперь правительство стало именоваться Российским. Его председателем остался Вологодский, сохранили свои посты и почти все министры, за исключением тех, кто был тесно связан с Директорией. Как мы знаем, на деле, а не по названию ни правительству не удалось стать российским, ни Колчаку -- Верховным правителем страны. Из Омска им было суждено двигаться не на запад, к Москве, а на восток, к гибели или эмиграции.

Но все это еще в будущем, хотя и не столь отдаленном, а пока что правительство в поисках поддержки обратило свои взоры за рубеж: оно рассчитывало на помощь союзников, которые, по-видимому, приложили руку к перевороту и лоббировали кандидатуру Колчака на роль диктатора. Однако ожидания оказались чересчур оптимистичными. Союзники не собирались брать на себя вооруженную борьбу с большевиками, и присутствие их войск в России всегда было ограниченным. Не приходилось рассчитывать и на серьезные финансовые вливания. Вполне прав был советник МИД во Владивостоке (где находились резиденции представителей иностранных держав) В.Э. Гревс, когда на запрос Ключникова о возможности получения финансовой помощи от союзников ответил: «О финансовой помощи нам союзники благожелательно говорят, но и только. Они боятся рискнуть деньгами на неустроенное государство, а мне кажется, охотнее пойдут на помощь в виде льготных поставок в кредит военных и других материалов...»[48]

Союзники действительно предоставили Омскому правительству, как и другим белым правительствам, военные и другие материалы. Однако эта помощь не была ни достаточной, ни бескорыстной. Приходилось изыскивать дополнительные источники финансирования и снабжения за рубежом. Ибо Сибирь не располагала необходимыми ресурсами для снаряжения массовой армии, да и для снабжения населения всем необходимым. В разной степени это относилось и к другим районам, контролируемым противниками большевиков. За границей, как предполагали колчаковские финансисты и дипломаты, должны были оставаться на счетах российских дипломатических и заготовительных учреждений остатки кредитов, выделенных еще Временному правительству, а также храниться заготовленное, но еще не отправленное в Россию имущество. Поэтому естественно, что одним из первых движений колчаковского правительства было установление связи с российскими представителями за рубежом, которые уже около года находились в странном положении послов без правительства. И которым предстояло сыграть ключевую роль в поисках денег для Белого дела.

Дипломатия в изгнании[49]

Правительство, пришедшее к власти в Петрограде в октябре 1917 г. и вскоре заключившее перемирие с Центральными державами, не было признано не только союзниками, но и российскими дипломатическими представителями. Несмотря на то что вскоре нарком иностранных дел Л.Д. Троцкий издал приказ об увольнении непокорных послов, правительства стран аккредитации по-прежнему признавали их законными представителями России.

Однако кроме признания необходимо было изыскать средства на содержание посольств и дипломатических миссий. В разных странах эта проблема решалась по-разному. Казенные средства, находившиеся на счетах российских учреждений во Франции и Англии,  как и заготовленное для отправки в Россию имущество, были секвестированы. Правда, французское и британское правительства фактически взяли на содержание российские посольства в Париже и Лондоне. Российский поверенный в делах в Лондоне К.Д. Набоков пытался добиться от британского правительства кредитов на содержание российских дипломатических учреждений не только в Великобритании, но и в других странах. В конечном счете британцы на это не согласились -- из-за отказа Советов платить по долгам царского и Временного правительств и варварских мер большевиков в отношении иностранных посольств и миссий. Это была скорее эмоциональная реакция, но противникам большевиков пришлось расплатиться по их счетам. Некоторые посольства и миссии могли позаимствовать часть казенных средств, находившихся на их счетах для помощи русским гражданам за границей и для других целей. Если на это шли, то с большой неохотой. Посланник в Пекине князь Н.А. Кудашев получил в декабре 1917 г. в Русско-Азиатском банке беспроцентный заем в 40 тыс. фунтов стерлингов на треть года (российские дипломатические учреждения получали, как правило, финансирование по третям года) под обеспечение «боксерским вознаграждением» -- контрибуцией, уплачиваемой китайским правительством в порядке компенсации за ущерб, нанесенный во время боксерского восстания 1900 г. Из этих средств финансировались все российские дипломатические учреждения на Дальнем Востоке. Впоследствии кредит был увеличен до 45 тыс. ф. ст. Посланник в Мадриде М.А. Стахович, прибывший к месту службы уже после большевистского переворота и не вручивший верительных грамот, жил некоторое время за счет личных средств[50].

В лучшем положении оказался посол в Вашингтоне Б.А. Бахметев, которому американское правительство разрешало тратить (под его контролем) казенные средства, переведенные поначалу на личные счета посла. Посольство в Вашингтоне не только получало прежнее содержание, но сумело также оказать поддержку российским представительствам в Южной Америке и Испании.

Российская миссия в Греции существовала за счет кредитов греческого МИДа. Так, в июне 1918 г. миссии был предоставлен без всяких условий кредит в размере 600 тыс. драхм. На самом деле греки предоставили даже несколько больше средств -- с 1 июля 1918 г. по 1 сент. 1919 г. -- 645 053 драхмы. Кроме того, миссия ежегодно получала по 300 тыс. фр. в счет погашения займа, предоставленного Россией Греции в 1839 г. В декабре 1917 г. размен 300 тыс. фр. на драхмы дал 270 950 драхм, в декабре 1918 г. -- 286 874[51].

Деньги пошли на содержание миссии, посланника, советника, консулов, агентов (атташе), оплату телеграмм (стоивших в то время чрезвычайно дорого -- посланник Е.П. Демидов даже смету в Омск послал по почте в целях экономии). На лечение солдат, займы и пенсии пошло 55 тыс. драхм. Долг телеграфу за 1917 и 1919 гг. «вследствие усиленной передачи телеграмм» возрос к 1 сентября 1919 г. до 217 015 драхм. При этом посланник свое содержание (79 800 драхм) за 1918 г. не получал[52]. Демидов -- из тех самых Демидовых, князей Сан-Донато! -- мог себе это позволить.

Греческое правительство и далее продолжало субсидировать российскую миссию, по крайней мере выдало содержание еще на три месяца, с 1 сентября до 1 декабря ст. ст. 1919 г.[53]

К довольно экзотическим источникам финансирования обратились российские дипломаты в Аргентине. По смете 1917 г. предполагалось отпустить 3323 ф. ст. на содержание миссии в Буэнос-Айресе и 2323 ф. ст. на содержание консульства в этом же городе. По данным товарища министра иностранных дел Омского правительства В.Г. Жуковского, «со времени большевистского переворота означенные установления существовали: Консульство за счет пошлинных сборов, а Миссия частью на личные средства посланника, частью же на доходы от церковного дома (около 40 ф. ст. в месяц) и на средства, предоставлявшиеся Посланнику православными сирийцами и “Русским Кружком” в Росарио (16 ф. стерлингов в месяц)». Таким способом российские дипломаты в Аргентине выходили из положения до октября 1919 г., когда Жуковский был вынужден просить товарища министра финансов перевести «Посланнику нашему в Буэнос-Айресе Е.Ф. Штейну по меньшей мере 1000 ф. стерлингов... ввиду истощения личных средств Посланника и крайней нежелательности дальнейшего существования российской Миссии за счет пособий, получаемых ею от частных лиц, частью при том иностранцев»[54].

Дипломаты не ограничивались поисками средств для поддержания существования российских учреждений за границей. Они пытались влиять на политику стран пребывания и в отсутствие центрального дипломатического ведомства создали специальный орган для координации деятельности российских представителей. В конце ноября 1917 г. в Париже было образовано Совещание послов, включавшее М.Н. Гирса (Италия), К.Д. Набокова (Англия), М.А. Стаховича (Испания), И.Н. Ефремова (Швейцария) и В.А. Маклакова (Франция). Формально все российские послы значились членами Совещания, однако фактически кроме упомянутых активное участие в его работе принял только Бахметев. Совещание должно было собираться время от времени, обсуждать текущую политику и вырабатывать общую позицию, причем все решения должны были приниматься единогласно; председателем Совещания был избран Маклаков[55].

Цели, которые ставили перед собой дипломаты, сводились к предотвращению признания союзниками советской власти, обеспечению моральной и материальной поддержки белых войск, защите территориальной целостности России и отстаиванию ее традиционных национальных интересов; послы добивались также признания западными державами  антибольшевистских  правительств легитимными представителями России.

Среди членов Совещания послов профессиональные дипломаты составляли меньшинство. Одним из них был Михаил Николаевич Гирс, посол в Италии, старейшина русского дипломатического корпуса, «потомственный» дипломат -- его отец Н.К. Гирс был министром иностранных дел в 1882--1895 гг. Гирсу уже перевалило за 60; он участвовал в русско-турецкой войне 1877--1878 гг. и был награжден Георгиевским крестом в то время, когда председателю Совещания Маклакову еще не исполнилось и 10 лет. Другой карьерный дипломат -- поверенный в делах в Англии Константин Дмитриевич Набоков -- был почти на 20 лет моложе Гирса. Он также был сыном министра -- Д.Н. Набокова, министра юстиции в 1878--1885 гг. Если Константин Набоков делал карьеру на государственной службе, то его старший брат, юрист Владимир Набоков, стал видным деятелем оппозиционной партии кадетов, депутатом I Государственной думы, отсидел три месяца в тюрьме за подписание Выборгского воззвания. В 1917 г. В.Д. Набоков стал управляющим делами Временного правительства, обойдя брата на карьерной лестнице. Вряд ли кому-нибудь из братьев могло прийти в голову, что чаще всего о них будут вспоминать как об отце и дяде писателя В.В. Набокова, в 1918 г. мало кому известного начинающего поэта.

Трое других дипломатов были из «общественных деятелей» и думцев. Посланник в Швейцарии Иван Николаевич Ефремов, один из основателей партии прогрессистов, член Государственной думы трех созывов, министр юстиции, затем государственного призрения во Временном правительстве. Михаил Александрович Стахович, некогда орловский губернский предводитель дворянства, затем один из основателей Партии мирного обновления (в России партию с такими целями можно было бы с тем же успехом назвать «партией несбыточной мечты»), член Государственной думы двух созывов, затем Государственного совета по выборам от орловского земства.

Несомненно, самой яркой фигурой среди членов Совещания послов, да и вообще среди российских дипломатов и общественных деятелей за границей был Василий Алексеевич Маклаков. Знаменитый адвокат, видный деятель партии кадетов Маклаков трижды избирался в Государственную думу от Москвы. «Московский златоуст» считался одним из лучших ораторов России. В Думе его репутация как юриста и оратора еще более упрочилась. Маклаков совместно с И.Я. Пергаментом написал регламент Думы. Он был одним из адвокатов Бейлиса в знаменитом процессе, и, по мнению многих современников, его речь сыграла решающую роль в оправдании приказчика кирпичного завода, обвиненного в ритуальном убийстве.

Маклаков был близок ко Льву Толстому и его семье, нередко бывал в Ясной Поляне. Он был довольно плодовитым публицистом, печатался в «Русских ведомостях», «Вестнике Европы», «Русской мысли». Настоящей сенсацией стала его статья «Трагическое положение», опубликованная в 1915 г. в газете «Русские ведомости». Это была аллегория; Маклаков предлагал читателям представить ситуацию, когда они едут в автомобиле со своей матерью по горной дороге; безумный шофер ни за что не хочет отдать руль более умелым водителям. Вырвать руль у шофера -- опасно; но что будет, если автомобиль все же сорвется в пропасть? В неумелом шофере все, конечно, узнали императора Николая II, в матери -- Россию.

Хотя во всех списках «теневого правительства», составлявшихся оппозицией, Маклакову отводился пост министра юстиции, после Февральской революции по различным обстоятельствам он оказался практически не у дел. По воспоминаниям Маклакова, вскоре после падения самодержавия он в шутку сказал П.Н. Милюкову, тогда занимавшему пост министра иностранных дел, что не желает никаких должностей в России, но «охотно бы принял должность консьержа по посольству в Париже»[56]. Шутка обернулась назначением послом в Париж. Так 48-летний Маклаков начал совершенно новую -- дипломатическую -- карьеру. Конечно, назначение Маклакова не было следствием случайного разговора. Он отлично знал Францию, ездил туда каждый год на протяжении четверти века, блестяще говорил по-французски, был знаком со многими французскими политическими и общественными деятелями.

Назначение вовсе не было синекурой. Россия переживала тяжелейший кризис, и положение ее представителя в Париже обещало быть нелегким. Однако действительность оказалась гораздо хуже ожиданий. Маклаков прибыл в Париж 7 ноября 1917 г. Когда на следующий день он явился к министру иностранных дел Франции Луи Барту, то услышал из его уст о происшедшем накануне в Петрограде перевороте и о том, что министр М.И. Терещенко, подписавший -- вместе с А.Ф. Керенским -- его верительные грамоты, сидит в Петропавловской крепости. Последующие без малого сорок лет жизни Маклакову придется провести в Париже и, что нас интересует в связи с проблематикой этой книги, на протяжении всего этого времени иметь самое непосредственное отношение к российским деньгам за границей[57].

Русское политическое совещание в Париже

Наиболее ответственный момент для российской дипломатии наступил после окончания боевых действий и заключения перемирия. На Парижской конференции должны были решаться судьбы мира. Надо было представлять интересы России; положение русских дипломатов было крайне двусмысленным; вынеся на своих плечах тяжесть первых трех лет войны и понеся огромные потери, Россия, после прихода к власти большевиков, заключила сепаратный мир и вышла из войны. Можно было сколько угодно рассуждать о том, что большевики не отражали истинных настроений народа, но факт был налицо. «Вы наставили нам рога», -- в ярости заявил Ж. Клемансо Маклакову[58].

Ни одно из антибольшевистских правительств не было достаточно сильным и долговечным, чтобы его признали правительства союзников. Временного правительства, некогда назначившего послов, уже не существовало; получалось, что легитимными представителями России оказывались послы, представлявшие несуществующее государство. Чтобы выйти из этого двусмысленного положения, послы образовали суррогат общероссийского представительства из дипломатов, деятелей местных правительств и некоторых видных политиков. «Суррогат» конституировался в конце декабря 1918 г. и получил название Русского политического совещания (РПС).

Правда, в конце 1918 г. забрезжила надежда на появление правительства, от имени которого можно было говорить. Сначала надежды возлагались на Директорию, и британское правительство как будто собралось ее признать. Такое решение было в принципе принято на заседании военного кабинета 14 ноября 1918 г.[59] Через четыре дня Директории не стало... Российские дипломаты без промедления поддержали правительство Колчака; союзники, хотя и подозревали новое правительство в реакционности, также были готовы вступить с ним в деловые отношения, но на определенных условиях. Президента США В. Вильсона в приверженности Колчака демократии заверили во время личной встречи первый глава Временного правительства князь Г.Е. Львов и посол Бахметев; да и самого Колчака Вильсон, очевидно, помнил; президент счел необходимым принять адмирала во время его пребывания в США осенью 1917 г.[60] Великобритания менее всех сомневалась, что с Колчаком можно иметь дело, ибо к «восшествию» адмирала на «престол», по-видимому, приложил руку британский представитель в Сибири генерал А. Нокс.

Заметим, что к тому времени (да и впоследствии) связь с Югом России была крайне ненадежной и медленной (из Сибири телеграммы через США доходили до Парижа быстрее), а представления российских дипломатов о реальной силе войск под командованием генерала А.И. Деникина были смутными. Во всяком случае, Добровольческая армия, контролировавшая лишь Кубань (подчинение атамана П.Н. Краснова, т.е. Области Войска Донского, Деникину произошло в начале января 1919 г.), казалась величиной гораздо менее внушительной, нежели антибольшевистские силы на Востоке.

Как бы то ни было, Русское политическое совещание было создано. В его состав вошли посол во Франции В.А. Маклаков, в Италии -- М.Н. Гирс, в США -- Б.А. Бахметев, Швейцарии -- И.Н. Ефремов, Испании -- М.А. Стахович, посланник в Швеции -- К.Н. Гулькевич, а также бывшие царские министры иностранных дел С.Д. Сазонов (ставший министром иностранных дел правительств А.В. Колчака и А.И. Деникина) и А.П. Извольский, бывший министр Временного правительства А.И. Коновалов, «представители демократии» -- глава Архангельского правительства, в прошлом знаменитый революционер-народник Н.В. Чайковский, С.А. Иванов, член Кубанского правительства Н.С. Долгополов, Б.В. Савинков. Председателем Совещания был избран князь Г.Е. Львов. Львов являлся представителем Омска, да к тому же, несмотря на краткосрочность и неудачливость его премьерства, наиболее высокопоставленной в недавнем прошлом фигурой среди русских политиков за рубежом.

Для возможного представительства интересов России на конференции была сформирована Русская политическая делегация, в которую вошли кн. Львов (председатель), Сазонов, Маклаков, Чайковский. Колчак и Деникин удостоверили полномочия Делегации. Впоследствии в ее состав вошел также Савинков. Отношения Деникина с РПС явно не сложились. По его оценке, правительство Юга не имело в Париже «никакого  представительства»[61] (выделено Деникиным). Иначе, как мы увидим ниже, обстояло дело с правительством Колчака.

Российским дипломатам не удалось добиться ни полноценного, ни ограниченного участия в Парижской конференции; изредка русских выслушивали; в основном приходилось прибегать к методам закулисной дипломатии и пользоваться личными связями. Среди важнейших задач, которые ставило перед собой Русское политическое совещание, было сохранение территориальной целостности России; Совещание стремилось также добиться, чтобы любое решение конференции, затрагивающее интересы России, было отложено до консультаций с признанным русским правительством; наконец, Совещание добивалось от союзников ясных заявлений, осуждающих большевизм и провозглашающих поддержку либеральных сил в России[62].

Несмотря на то что РПС своих главных целей не добилось, его деятельность вовсе не была бессмысленной. Это признал даже такой недоброжелательный критик Совещания, как генерал Деникин:

Было бы ошибочно и несправедливо... отрицать значение... «декларативной работы» русского парижского представительства: среди разноязычной толпы могильщиков России, для которой они изобрели эпитет «бывшей», среди громкого гомона «наследников», деливших заживо ее ризы, нужен был голос национального сознания, голос предостерегающий, восстанавливающий исторические перспективы, напоминающий о попранных правах русского государства.

Это было важно психологически и не могло не оказать сдерживающего влияния на крутые уклоны руководителей мирной конференции, на колеблющиеся общественные настроения Запада[63].

Деятельность Русского политического совещания еще ждет своего историка. Нас в данном случае интересует один аспект его работы: поиски дипломатами и финансистами денег для поддержки Белого движения. Небезынтересно также, за счет чего существовало само Совещание.

Работа РПС, а также экспертов, обслуживавших его нужды, была поначалу профинансирована, с согласия Госдепартамента США, за счет средств, находившихся на счетах Временного правительства. Бахметеву было отпущено 100 тыс. долларов. Через два месяца после начала работы РПС Русско-Азиатским банком ему был открыт кредит в 1,5 млн франков, с немедленным предоставлением в распоряжение РПС 150 тыс. франков[64]. К сожалению, письмо Правления банка от 24 февраля 1919 г., в котором излагались условия предоставления кредита, среди бумаг РПС нами не обнаружено. Банк рассчитывал, что ему будет продано за полтора миллиона франков серебро, приобретенное еще Временным правительством и находившееся в отделении банка в Шанхае. Кн. Львов «настоятельно» просил Омск дать согласие на продажу серебра, ибо «неотложные расходы на военнопленных, снабжению военному и гражданскому, общей организации и работе совещания все растут [и] достигают ныне приблизительно 400 000 франков в месяц». Просьбу князя поддержал управляющий Министерством иностранных дел И.И. Сукин[65].

Однако Русско-Азиатский банк оказался крайне неуступчивым партнером и заплатил в конечном счете за приобретенные в свое время по поручению Кредитной канцелярии в Петрограде 352 838 унций серебра в слитках 95,2 тыс. ф. ст. лишь в июне 1919 г. И то под угрозой закрытия Владивостокского отделения банка[66]. По июньскому курсу это составило уже 2856 тыс. франков[67]. В конечном счете необходимые средства -- правда, с большой задержкой -- были предоставлены РПС Омским правительством.

Омское правительство, претендовавшее на то, чтобы быть всероссийским, обратилось к дипломатам с тем, чтобы они представляли на международной арене именно его, не забывая в то же время интересов остальной антибольшевистской России. Отсюда логически вытекало, что Российское правительство должно взять на себя финансирование заграничных дипломатических установлений, как это делало до большевистского переворота Министерство иностранных дел. В феврале 1919 г. колчаковский МИД запросил посольства, миссии и консульства об их финансовом положении, личном составе и вверенном им казенном имуществе с тем, чтобы можно было открыть финансирование российских загранучреждений[68]. В Омске раздобыли для ориентировки смету МИД за 1917 г. Оказалось, что содержание дипломатических и консульских учреждений обходилось без малого в шесть миллионов золотых рублей (5 893 287 руб.)[69].

Разумеется, ничего аналогичного РПС ранее не было, и по вопросу о его финансировании 19 апреля 1919 г. было принято специальное постановление Совета министров. Согласно постановлению, на расходы РПС и подведомственных ему учреждений ежемесячно должно было отпускаться 400 тыс. фр., а именно:

1) На содержание Политического совещания с его отделами -- 234 тыс. фр.;

2) На военные агентуры -- 126 тыс. фр.;

3) На Отдел гражданского снабжения -- 40 тыс. фр.[70]

Причем 234 тыс. фр. на содержание совещания, канцелярии, отдела печати и пропаганды, отделов о военнопленных в Париже и Берлине и на содержание политико-юридической, финансово-экономической и военно-морской комиссий проходили по смете МИД. Еще 126 тыс. фр. на содержание Управления военного представителя, комиссий по военному снабжению в Париже, Лондоне и Нью-Йорке и военных агентов в Лондоне, Риме, Берне, Копенгагене, Стокгольме, Гааге, Брюсселе и Бухаресте -- по смете Военного министерства, а 40 тыс. фр. на содержание Отдела гражданского снабжения России -- по смете Министерства снабжения и продовольствия[71].

На содержание собственно совещания расходовалось 55 тыс. фр. в месяц, политико-юридическая комиссия обходилась в 15 тыс., финансово-экономическая -- в 40 тыс. и военно-морская в 20 тыс. фр. в месяц. На содержание канцелярии уходило 40 тыс., отдела печати и пропаганды -- 18 тыс., отдела по делам военнопленных в Париже -- 31 тыс., Берлине -- 15 тыс. фр. в месяц[72].

К тому моменту, когда Омское правительство приняло решение о размерах и источниках финансирования РПС, его положение было отчаянным, и кн. Львов взывал: «Последние деньги на исходе»[73]. Выручил посланник в Стокгольме К.Н. Гулькевич, продав имевшиеся в миссии облигации французского займа и переведя полмиллиона франков в распоряжение РПС и четверть миллиона -- посольству в Риме, которое ввиду безвыходного положения вынуждено было прибегнуть к частному займу[74].

Сравнительно небольшие суммы на работу РПС предоставило французское правительство, а также частные кредитные учреждения, весьма заинтересованные в восстановлении порядка в России.

Так, А.И. Коновалову, который должен был возглавить вместе с В.Л. Бурцевым и А.П. Извольским Российское телеграфное агентство (РТА), удалось заручиться на организацию агентства на пять месяцев субсидиями в 15 тыс. фр. от французского правительства и на такую же сумму от некоторых французских банков. Коновалову как будто обещали выделить субсидию на три месяца в размере 10 тыс. фр. представители группы российских банков.

Краткий план работы РТА, в изложении Коновалова, выглядел следующим образом: издание ежедневных бюллетеней, сводные их выпуски приблизительно раз в две недели; «сношения с французскими журналистами и парламентскими деятелями», т.е. лоббирование российских интересов. План предусматривал публикацию «заказных» статей о России; предупреждение «вредных выступлений» в иностранной печати и опровержение уже появившихся неточных сведений о положении в России[75]. В чем в чем, а в работе с французской прессой опыта российским дипломатам, в особенности же финансистам, было не занимать. На это всегда отпускались немалые суммы.

Корреспондентов РТА предполагалось держать в Лондоне и Швейцарии. Но наиболее важной задачей представлялось наладить регулярную связь с Россией. Бахметев, всегда придававший чрезвычайно большое значение информационно-пропагандистскому обеспечению дипломатической работы, как и политической деятельности в целом, предложил, «пока не предрешая будущего», выделить из привезенных им сумм для совещания 10 тыс. фр. на нужды телеграфного агентства[76].

Средства на пропаганду выделялись и далее. Так, 16 января 1919 г. РПС постановило выдать Б.В. Савинкову аванс в 15 тыс. фр. «на дело патриотической пропаганды»[77].

Постепенно деньги из Омска начали переводить, но тем не менее долги РПС сокращались небыстро: на 1 июля 1919 г. РПС было должно банкам 734 970 фр., на 1 сентября -- 445 тыс. фр. К этому времени РПС уже прекратило свое существование ввиду «объединения правительства» в России, т.е. признания генералом Деникиным верховной власти адмирала Колчака. После этого представлять интересы России в Париже осталась Русская политическая делегация, чье содержание обходилось гораздо дешевле -- 60 тыс. фр. в месяц. Полностью долги РПС были погашены, по-видимому, в октябре 1919 г.[78]

В поисках денег: Протоколы «парижских мудрецов»

Деятельность Финансово-экономической комиссии (ФЭК) Русского политического совещания, учитывая проблематику нашей книги, интересует нас в первую очередь. Предварительные заседания ФЭК начались в конце ноября 1918 г.; в первом заседании участвовало всего шесть человек, но зато весьма весомых в деловом мире, -- Б.А. Каменка, А.И. Коновалов, М.О. Батшев, А.И. Путилов, А.Г. Рафалович и Н.Л. Рафалович[79]. Положение о ФЭК было принято 4 января 1919 г., закончила работы комиссия в августе 1919 г., одновременно с РПС. Председателем ФЭК в течение всего периода ее деятельности был А.Г. Рафалович, вице-председателем -- С.Н. Третьяков, управляющим делами -- представитель Министерства финансов в США, прибывший в Париж вместе с Бахметевым, В.И. Новицкий; после возвращения Новицкого в США, с февраля по август -- П.Н. Апостол[80].

В начале января 1919 г. РПС утвердило состав ФЭК. В нее вошли, кроме перечисленных выше, К.Л. Вейдемиллер, А.И. Вышнеградский, Н.Д. Кречунеско, Н.Н. Нордман, Р.Р. Рагуза-Сущевский, А.А. Струмилло, М.Е. Субботкин. Секретариат: финансовый отдел -- В.В. Пушкарев и Г.А. Извольский, экономический отдел -- Б.А. Тюхтяев[81]. Состав ФЭК постоянно пополнялся прибывающими из России видными предпринимателями, бывшими деятелями финансового ведомства, представителями местных правительств. Уже в январе в состав ФЭК включили прибывших из Архангельска А.С. Чудинова и Н.В. Грудистова, в феврале -- прибывшего из Крыма П.Л. Барка, 7 марта членом ФЭК избрали П.Б. Струве, а 14 марта -- П.П. Рябушинского и К.Е. фон Замена[82]. В конечном счете в состав ФЭК вошло 34 человека[83]. Собрание теоретиков и практиков экономики и финансов было на редкость представительным. Результаты его деятельности оказались в итоге на редкость бесполезными.

Наиболее колоритной фигурой в составе ФЭК был, несомненно, ее председатель -- Артур Германович Рафалович. Ветерану российского финансового ведомства шел 66-й год. Сын одесского банкира, Рафалович вырос и получил образование в Париже, где закончил гимназию и слушал лекции в Высшей школе политических наук. Рафалович, разумеется, блестяще владел французским языком, также очень хорошо знал английский и немецкий. Он опубликовал множество работ по финансам и денежному обращению, с 1891 по 1915 г. издавал ежегодник «Le Marché Financier», своеобразную энциклопедию по мировой экономике и финансам. Рафалович был своим в научном, деловом и политическом мире Франции. Будучи человеком состоятельным, он держал «открытый дом», в котором бывали многие выдающиеся деятели французской политики и науки.

В 1919 г. исполнялось 30 лет служения Рафаловича Российскому государству. С 1889 г. он «безвозмездно, по собственному желанию» стал исполнять обязанности коммерческого агента российского Министерства финансов, официально был назначен на эту должность в 1894 г. Рафалович сотрудничал со всеми российскими министрами финансов конца XIX -- начала XX в.: И.А. Вышнеградским, С.Ю. Витте, В.Н. Коковцовым, П.Л. Барком. В 1898 г. коммерческие агенты были переименованы в агентов Министерства финансов (финансовых агентов) и причислены к составу русских посольств и миссий с распространением на них всех тех «прав и преимуществ», которыми пользовались за границей военные и морские агенты. Должности агентов Минфина были упразднены в 1911 г., взамен были введены должности агентов Министерства торговли и промышленности. Это было сделано, по-видимому, в порядке ликвидации «виттевского наследия». Бывшему всесильному, а затем опальному министру ставили в вину намерение завести личных представителей за границей. За Рафаловичем «звание» финансового агента оставили в персональном порядке[84]. Это было сделано, очевидно, как в ознаменование его заслуг, так и в качестве признания исключительной важности для России французского финансового рынка. В конце XIX -- начале XX в. французские финансисты были главными кредиторами России.

Рафалович выполнял различные деликатные поручения по организации российских займов, по обработке общественного мнения, используя современную терминологию, по лоббированию российских интересов. Видный французский дипломат, одно время посол Франции в России Морис Палеолог не без оснований называл Рафаловича «великим развратителем» французской прессы[85].

Впрочем, на войне как на войне. В одном из писем к Витте Рафалович, анализируя позицию французской прессы по поводу попыток России заключить заем в начале 1906 г., сообщал, что если одни издания стремятся «успокоить и просветить» публику, то другие «позволяют себе такие выступления, какие вызываются ненавистью по отношению к трупу врага». По-видимому, Рафалович приложил немало усилий для «успокоения» публики и ни в коем случае не пускал дело на самотек. «Необходимо заставлять журналистов писать то, что хочешь опубликовать, перечитывать это и не полагаться на их память», -- писал он Витте в другой раз[86]. В начале 1906 г., в исключительно трудных условиях, после поражения в русско-японской войне и в период революционных потрясений, российским финансистам, при самом активном участии Рафаловича, удалось заключить заем[87].

Однако по сравнению с проблемами, с которыми столкнулись российские финансисты в 1919 г., трудности 1906-го казались детскими игрушками.

«Впредь до выработки и утверждения общих штатов совещания» Финансово-экономической комиссии был выдан аванс в 25 тыс. фр. «для уплаты содержания личному составу и для производства необходимых расходов». Временный размер содержания членов совещания был определен в 3 тыс. фр. в месяц[88].

30 января 1919 г. Особой комиссией для рассмотрения вопроса о нормах денежного вознаграждения в состоящих при совещании учреждениях были установлены ежемесячные оклады в следующих размерах: председателям комиссий -- 3000 фр., членам комиссий от 2000 до 2500 фр., старшим делопроизводителям -- 1750 фр., младшим делопроизводителям -- 1500 фр., переписчицам-стенографисткам от 400 до 600 фр., на канцелярские расходы предполагалось отпускать 1500 фр. в месяц. Причем лицам, вызванным в комиссии из-за границы, сохранялось содержание и по их основным должностям, так же как лицам, состоявшим на государственной службе в Париже[89].

К числу первоочередных вопросов (всего их было выделено шестнадцать), которые собиралась рассмотреть ФЭК, были отнесены такие, как необходимость сохранения единства России и экономические и финансовые последствия ее расчленения, будущая таможенная политика России и таможенный режим в течение переходного периода, обеспечение одинакового с союзниками положения в отношении распределения продовольствия, сырья и тоннажа «и в связи с сим необходимость участия России в международных органах, ведающих распределением пищевых продуктов, сырья и тоннажа». ФЭК намеревалась рассмотреть вопросы, касающиеся проливов, Черного и Балтийского морей, в том числе вопрос о Константинопольском порте, вопросы о Ближнем и Дальнем Востоке, вопросы, касающиеся аннулирования Брест-Литовского договора, распределения российского государственного долга сообразно изменению политической карты России и др. В число восьми вопросов второй очереди были включены, к примеру, такие, как «выяснение союзникам необходимости в их собственных интересах содействовать развитию производительных сил России» и «вопрос о допущении русских ценностей на союзный рынок»[90]. Среди задач ФЭК, включенных в Положение о ней, значилось и «содействие к оказанию союзниками поддержки национальному движению в России путем открытия кредитов, урегулирования денежного обращения и экономической помощи»[91].

Нетрудно заметить, что российские экономисты и финансисты, как и дипломаты, по-прежнему рассматривали себя как представителей великой державы, с которой случилась, хотя и крайне неприятная, но преходящая история. Если они и не рассчитывали обсуждать с союзниками проблемы послевоенного экономического устройства мира на равных, то во всяком случае надеялись, что их мнение будет выслушано. Вряд ли самым закоренелым пессимистам могло прийти в голову, что плоды их интеллектуальных усилий будут похоронены в архивах почти на столетие и будут представлять преимущественно исторический интерес.

Однако членам ФЭК нередко приходилось откладывать обсуждение стратегических вопросов ради более насущных проблем. Одной из важнейших задач ФЭК стало изыскание средств для финансирования антибольшевистского движения. В середине декабря 1918 г. тогдашний глава внешнеполитического ведомства правительства адмирала Колчака Ю.В. Ключников сообщил российскому послу в Париже Маклакову «в главных чертах» соображения Министерства финансов о желательной помощи союзников. Пожелания были изложены в девяти пунктах. Важнейшие из них гласили: «1) Немедленная помощь военным снабжением и деньгами армии; 2) Снабжение русского рынка предметами потребления для прекращения товарного голода, деморализующего население. Такой помощью может быть кредит на сахарную монополию, за склады для отпуска товаров под векселя общественных организаций и крупные склады за поручительством Государственного Банка». Были названы и конкретные суммы для покрытия неотложных потребностей: «1) кредит на расходы по чехословакам 40 миллионов рублей, 2) по русской армии 40 миллионов, 3) для сахарной монополии 25 миллионов». Омский Минфин надеялся также на «4) восстановление кредитов Русского Правительства, 5) оплату союзниками купонов русских бумаг заграничным держателям»[92].

Поначалу колчаковские финансисты берегли валюту, тем более что снабжение в основном поступало от союзников -- Англии и Франции, а поддержанием железных дорог обещали заняться американцы. Но лишь летом 1919 г. был образован междусоюзный фонд в 10 млн долл. на восстановление железных дорог. Фонд по исчерпании мог восстанавливаться. Колчак и некоторые его сподвижники рассматривали золотой запас как достояние всего народа. В то же время наличествовали и вполне прагматические соображения. Управляющий Министерством иностранных дел И.И. Сукин считал, что, как только правительство обзаведется достаточным запасом иностранной валюты, союзники прекратят бесплатное снабжение. Так, в феврале 1919 г. Сукин писал С.Д. Сазонову по поводу проекта закупки генералом Д.Г. Щербачевым в Париже аэропланов: «…До сих пор мы получали все от союзников, сокращая свои потребности до минимума, не позволяя себе никаких расходов в иностранной валюте»[93].

Возможно, в связи с телеграммой из Омска или же из общих соображений на заседании ФЭК 10 февраля 1919 г. К.К. Рагуза-Сущевский поставил вопрос «об изыскании средств, которые могли бы быть использованы на неотложные государственные нужды». По его сведениям, в отделениях российских банков за границей хранились значительные суммы, принадлежащие царскому и Временному правительствам. Рагуза-Сущевский считал необходимым добиваться получения этих средств.

А.Г. Рафалович и Новицкий сообщили, что на все эти средства и во Франции, и в США наложены запрещения. Особенно скептически в отношении возможности получить доступ к замороженным счетам был настроен Рафалович, хорошо знавший нравы и практику французского Минфина. В конечном счете «гора родила мышь», а именно резолюцию, предложенную Н.Н. Нордманом: «…Секвестр сумм Русского Временного Правительства, находящихся в русских банках в Париже, произведен без издания соответствующего закона, а лишь путем издания циркуляра по Министерству финансов. В связи с этим Финансово-Экономическая Комиссия признала желательным, чтобы вопрос об освобождении этих сумм был возбужден дипломатическим путем, и выразила готовность оказать содействие в этом деле»[94].

13 февраля 1919 г. ФЭК заслушала доклад прибывшего из России П.Л. Барка. Последний министр финансов царского правительства удовольствовался теперь портфелем руководителя финансового ведомства правительства Крымского. Барк говорил в основном о положении на Юге и был довольно оптимистичен.

Барк полагал:

Общее экономическое состояние не является безнадежным. Есть значительные запасы урожая, которые могли бы быть вывезены за границу в обмен на товары первой необходимости, в которых население испытывает острую нужду. В первую очередь могли бы быть отправлены за границу 50, а может быть, 100 тысяч пудов табака, фрукты и т.д.[95]

В свете развернувшихся вскоре событий особый интерес представляют высказывания Барка о российском золотом запасе за границей и о заграничной задолженности. Излагая историю кредитных операций военного времени, он подчеркнул, что лишь первая партия золота на 8 млн ф. ст., высланная в Англию, перешла в собственность англичан, а остальное золото, на 60 млн ф. ст., было лишь временно передано английскому казначейству «для подкрепления золотого запаса» и должно быть возвращено «независимо от погашения нами открытых англичанами кредитов». «Необходимо, -- заявил Барк, -- теперь же выяснить вопрос о свободе действий по отношению к нашему золотому запасу»[96].

Заявление Барка звучало довольно странно, ибо кому, как не ему, должно было быть известно, что условием возвращения золота было возвращение кредитов. Напомним, что вместо отправленного золота российский Государственный банк получал беспроцентные обязательства английского казначейства, депонированные в Банке Англии. Они должны были быть погашены в период с 5 января 1919 г. по 8 декабря 1921 г.[97]

Тема золотого запаса стала особенно актуальной в связи с запросом министра финансов правительства Деникина М.В. Бернацкого о возможности срочного предоставления заграничных кредитов. Управляющий внешнеполитическим ведомством Деникина А.А. Нератов в телеграмме от 12 февраля 1919 г. на имя постоянно находившегося в Париже министра иностранных дел Сазонова изложил пожелания Бернацкого об открытии «в Лондонских и Парижских банках для спешных и неотложных надобностей: 1) Трассировочного кредита на общую сумму до 30 миллионов фунтов стерлингов и 2) Кредита в 30 миллионов рублей золотом, с обеспечением этого последнего кредита передачей Шанхайским банкам на соответствующую сумму золота из хранящегося в Сибирских учреждениях Государственного Банка золотого запаса»[98]. Телеграмма была передана на обсуждение в ФЭК.

21 февраля состоялось бурное обсуждение вопроса о золотом запасе в связи с телеграммой Бернацкого об открытии кредитов под обеспечение частью золотого запаса, находящегося в распоряжении Колчака. Основным докладчиком, естественно, оказался Барк, имевший наибольший опыт в проведении подобного рода операций.

Барк заявил, что, прежде чем рассматривать вопрос о способах покрытия расходов в заграничной валюте, «необходимо установить всеми Краевыми Правительствами точные бюджетные предположения о заграничных расходах, сначала для военных, а затем для гражданских надобностей. Способы покрытия должны быть рассматриваемы в следующем порядке: 1) заграничные кредиты, 2) экспорт товаров и только в 3) использование нашего золотого резерва как средство, равносильное мускусу и камфоре, к которым прибегают для поддержания организма, когда другие средства оказываются уже бессильными».

Нетрудно заметить в высказываниях Барка некоторый скептицизм в отношении запроса Бернацкого и, по-видимому, профессиональных качеств последнего. Опытный бюрократ, очевидно, хотел получить обоснование весьма крупной суммы кредита, как и объяснение, почему следует прибегнуть к самому сильному средству -- залогу золота, не испробовав других путей.

Барк высказал предположение, что «в настоящее время союзникам не труднее открыть нам кредит, чем во время войны, так как теперь у них имеются большие запасы снаряжения, в коих они уже более не нуждаются, и эти запасы они могут нам предоставить в кредит»[99].

Точнее отражал положение афоризм менее «титулованного» финансиста, А.А. Никольского: «Революция и кредит -- явления вообще несовместимые»[100]. Правда, Никольский писал это задним числом, уже в эмиграции.

На заседании ФЭК бывшему министру резонно возразил Нордман: «во время войны нам давали деньги на борьбу с общим врагом, а теперь они нам нужны на русское дело, ввиду чего шансы наши на получение кредита уменьшились». С.Н. Третьяков также считал, что на получение кредитов у союзников не стоит слишком надеяться «до изменения общей политической обстановки». Под изменением общей политической обстановки подразумевалось признание какого-либо из антибольшевистских правительств.

А.И. Вышнеградский опасался, что «если мы будем просить кредит под золото, то уже после этого нам бланковых кредитов никто не откроет»[101].

Оригинальное предложение выдвинул П.Ф. Гольцингер, выступивший на заседании с докладом, оформленным через несколько дней в виде записки «К вопросу о золотом запасе» (Париж, 25 февраля 1919 г.), приобщенной к трудам ФЭК.

Гольцингер сформулировал два вопроса:

1) при каких условиях больше всего будет иметься шансов на то, что союзники согласятся передать в той или иной форме -- ведь совсем не нужно получить его натурой -- хранящееся у них наше золото, около 750 млн руб. [по расчетам Гольцингера, около 600 млн руб. в Английском Банке и 150 млн руб., возвращенных Германией, во Французском Банке. -- О.Б.] в наше распоряжение. 2) В какую форму могла бы наилучше вылиться координация удовлетворения запросов финансового характера, поступающих от разных местных правительств.

Главнейшие запросы, как видно из последних телеграмм, относятся к трассировочному кредиту, т.е. к банковской операции, вытекающей опять-таки все из той же острой потребности в средствах для расчетов за границей.

Удовлетворение потребности в кредитах «в порядке отчуждения известной части золотого запаса» местными правительствами (фактически -- правительством Колчака) Гольцингер считал неприемлемым, ибо золотой запас является всероссийским достоянием. Финансист подчеркивал, что такого же взгляда придерживаются и союзники: «…Они наложили воспрещение на все хранящиеся в союзных странах суммы, принадлежащие бывшей Российской казне, объявив себя, на основании общего закона, trustee временно оказавшегося бесхозным, по их мнению, имущества, на которое не может претендовать ни одно местное правительство в отдельности»[102].

Гольцингер предложил создать Русский национальный банк за границей, например в Париже. Если есть правительства в изгнании, почему бы не быть банку? Через него могли бы вестись расчеты местных правительств, союзники могли бы вносить на снабжение своих войск деньги в банк в валюте, а на местах рассчитывались бы рублями. Выгоду для союзников Гольцингер усматривал в облегчении хозяйственных контактов с Россией; конкретно же для Англии -- «замена обязательства вернуть России ее золото натурой другой комбинацией» (Гольцингер считал, что «это обязательство принято Англией независимо от вопроса о погашении Россией своих долговых обязательств»)[103].

Идея Гольцингера об учреждении Центрального банка за границей, впервые прозвучавшая на заседании 21 февраля, не вызвала энтузиазма присутствовавших. К.Р. Кровопусков «остудил» докладчика, резонно заметив, что поскольку «союзники не хотят пока признать Краевых Правительств, то нет никаких оснований предполагать, что они признают их объединяющий орган в Париже»[104].

Дискуссия выявила крайне негативное отношение членов ФЭК к идее получения кредитов под обеспечение золотом; в таком духе финансисты и решили ориентировать Политическое совещание. В то же время ФЭК считала, что переговоры о кредитах нужно начать крайне спешно, ибо «от военных успехов в значительной мере зависит и вопрос о признании союзниками русского правительства, и что поэтому следует добиваться разрешения военных кредитов в первую очередь, не дожидаясь разрешения союзниками общего вопроса о признании русского правительства»[105].

Это была поистине квадратура круга. Единственным серьезным источником финансирования антибольшевистского движения могли быть кредиты, предоставленные иностранными банками. Главным препятствием было отсутствие признанного российского правительства. Ни один частный банк не рискнул бы предоставить сколько-нибудь серьезный кредит без согласия правительства своей страны, так же как без внушительных гарантий возврата кредита. А чтобы получить признание, тому или иному правительству требовалось контролировать значительную часть территории страны сравнительно длительное время. Признание должны были принести военные победы, а одержать их без серьезной финансовой подпитки было крайне трудно.

Единственной реальной гарантией кредита могло послужить золото. Но с ним-то финансисты никак не желали расставаться, пытаясь найти альтернативные источники. Так, по предложению Н.Л. Рафаловича «суждение Комиссии, что “основанием для испрошения кредитов могло бы прежде всего послужить неиспользование в свое время остатков от русских военных кредитов в Англии и Франции”», было дополнено «указанием на желательность использования также сумм, полученных от реализации нашего казенного имущества, проданного за наш счет Английским и Французским Правительствами»[106].

По вопросу о возможности получения кредитов и о том, какую форму их обеспечения российские финансисты считали приемлемой, на имя кн. Г.Е. Львова было направлено письмо, датированное 23 февраля 1919 г. и подписанное, в отсутствие А.Г. Рафаловича, Третьяковым:

Обсудив вопрос о золотом запасе, Комиссия полагает, что следует рассматривать как единый золотой запас Российского Государства как золото, хранящееся в Сибирских Отделениях Государственного Банка, так и золото, принадлежащее Российскому Государству за границей, а именно золото, ссуженное Английскому Банку в связи с открытыми России военными кредитами, золото, возвращенное Германией и хранящееся во Французском Банке, золото, какое может оказаться на соответствующих счетах в Америке.

Золотой запас является достоянием всего Российского Государства и требует к себе особо бережного отношения. Кроме того, обеспечение открываемых кредитов золотом может создать прецедент и помешать в будущем открытию необеспеченных кредитов. Вследствие сего Финансово-Экономическая Комиссия полагает, что обеспечение кредитов золотом должно быть производимо с крайней осторожностью, в строго ограниченных размерах и в том лишь случае, если выяснится совершенная невозможность получения от Союзников кредитов, не обеспеченных золотом.

Дабы ограничить сумму испрашиваемых кредитов, Комиссия полагает, что следует испрашивать открытия кредитов лишь на военные и политические надобности, находя, что валюта для нужд гражданского населения может быть обеспечена товарным экспортом.

Основанием для исчисления кредитов должно быть составление Военной Комиссией при Политическом Совещании месячных, на ближайший период времени, бюджетных предположений о военных нуждах по каждой области. Основанием же для испрошения кредитов могло бы прежде всего послужить неиспользование в свое время остатков от русских военных кредитов в Англии и Франции.

Финансово-Экономическая Комиссия полагает, что переговоры с Союзными Правительствами по вопросу об открытии кредитов должны быть произведены в порядке крайней спешности ввиду той опасности, какой грозит всякое замедление в обеспечении армий Краевых Правительств всем необходимым. Финансово-Экономическая Комиссия высказывает убеждение, что от военных успехов в значительной мере зависит и вопрос о признании Союзниками русского правительства и что поэтому следует добиваться разрешения военных кредитов в первую очередь, не дожидаясь разрешения союзниками общего вопроса о признании русского правительства.

Кредиты на военные надобности или снабжение в кредит натурой должны быть испрашиваемы без всякого со стороны России золотого обеспечения, и таковое обеспечение может быть предоставлено в ограниченных размерах для нужд ближайшего времени, только если этого потребуют сами Союзники. При этом желательно ни в коем случае не производить отчуждения золота, но предоставить его лишь в виде обеспечения, подлежащего возврату при погашении долга.

Комиссия рассматривала также вопрос об открытии кредитов под золото в нейтральных странах. При этом указывалось на неудобство предоставления золотого обеспечения для кредитов, открываемых в нейтральных странах, и испрашивания необеспеченных кредитов у Союзников. Однако обращение к нейтральным странам могло бы оправдаться предоставлением этими странами более выгодных условий.

Для ведения переговоров с Союзниками Финансово-Экономическая Комиссия постановила просить Политическое Совещание назначить делегатов от Финансовой и Военной Комиссий, причем Финансовая Комиссия ввиду спешности вопроса полагала бы определить своим делегатам крайний срок, в течение коего вопрос об открытии Союзниками необеспеченного золотом кредита подлежит выяснению[107].

Однако решающее значение в вопросе об использовании золота имели не советы известных финансистов, а мнения их гораздо менее титулованных коллег в далеком Омске. В начале 1919 г. в финансовой политике правительства адмирала Колчака произошли драматические изменения, причиной которых стала неожиданная смена курса союзников в русском вопросе.


[1] Сидоров А.Л. Финансовое положение России в годы первой мировой войны (1914--1917). М.: Изд-во АН СССР, 1960. С. 105; Беляев С.Г. П.Л. Барк и финансовая политика России 1914--1917 гг. СПб.: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 2002. С. 588, табл. 72; С. 590, табл. 78; С. 593, табл. 84, С. 370.

[2] Борисов С.М. Рубль: золотой, червонный, советский, российский. М.: Инфра-М, 1997. С. 84--85. В Монетном уставе, в соответствии с традиционными русскими мерами, определялось, что рубль содержит 17,424 доли чистого золота. Для удобства мы употребляем современные меры веса. Одна доля равна 44,4349 мг, соответственно 17,424 доли -- 0,77423 г.

[3] Борисов С.М. Рубль. С. 92.

[4] Тяжелые дни (Секретные заседания Совета министров 16 июля -- 2 сентября 1915 г.) / Сост. А.Н. Яхонтов // Архив русской революции. Берлин, 1926. Т. XVI. С. 88--89. [Репринт. изд. М., 1993. Т. 17--18].

[5] Тяжелые дни. С. 88--89.

[6] Беляев С.Г. П.Л. Барк. С. 373.

[7] Сидоров А.Л. Финансовое положение России. С. 354--356.

[8] Там же. С. 362--363, 366.

[9] Беляев С.Г. П.Л. Барк. С. 373.

[10] Сидоров А.Л. Финансовое положение России. С. 375, прим. 222.

[11] Petit L. Histoire des finances extérieures de la France pendant le guerre (1914--1919). Paris, 1929. P. 757. Цит. по: Беляев С.Г. П.Л. Барк. С. 440, прим. 315.

[12] Беляев С.Г. П.Л. Барк. С. 381.

[13] О заграничном снабжении русской армии см.: Гермониус Э.К. Заграничное снабжение армии // Сборник записок, относящихся к русскому снабжению в Великую войну. [Нью-Йорк]: Финансовое агентство в США, 1925. С. 156--242; Маниковский А.А. Боевое снабжение русской армии в мировую войну. М., 1937; Экономическое положение России накануне Великой Октябрьской социалистической революции. М.; Л., 1957. Ч. 2. С. 473--517; Сидоров А.Л. ическое положение России в годы первой мировой войны. М., 1973. С. 252--332.

[14] О деятельности российских заготовительных организаций в Англии см.: Бабичев Д.С. Деятельность Русского правительственного комитета в Лондоне в годы первой мировой войны // Исторические записки. Т. 57; Сидоров А.Л.  Экономическое положение России. С. 285--297.

[15] Беляев С.Г. П.Л. Барк. С. 591, табл. 79.

[16] Борисов С.М. Рубль. С. 102.

[17] Замен К.Е. Финансирование заграничного военного снабжения России // Сборник записок, относящихся к русскому снабжению в Великую войну. С. 276; Будницкий О.В. Нерв войны // Петр Андреевич Зайончковский: Сборник статей и воспоминаний к столетию историка. М.: РОССПЭН, 2008. С. 775--784.

[18] Сидоров А.Л. Финансовое положение. С. 521.

[19] Кладт А., Кондратьев В. Быль о «золотом эшелоне». М., 1962. С. 10--11, 19.

[20] Там же. С. 19, 22--23.

[21] Никольский А.А. Очерк финансовой политики Омского правительства // ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 141. Л. 135; Гак А.М. О судьбе золотого запаса России (1918--1920 гг.) // Новая и новейшая история. 1993. № 6. С. 136.

[22] Лебедев В.И. Борьба русской демократии против большевиков: Зап. очевидца и участника свержения большевист. власти на Волге и в Сибири. Нью-Йорк: Народоправство, 1919. C. 43.

[23] Вырыпаев В.О. Каппелевцы // Вестник первопоходника: Ежемесячный журнал, посвященный Первому Кубанскому походу и истории Белых армий. № 33. Июнь 1964. С. 13. Следует отметить, что сведения о количестве ценностей, которые приводит мемуарист, весьма приблизительны.

[24] Цит. по: Кладт А., Кондратьев В. Быль о «золотом эшелоне». С. 26--27.

[25] Кладт А., Кондратьев В. Быль о «золотом эшелоне». С. 27.

[26] ГАРФ. Ф. 143. Оп. 14. Д. 24. Л. 28--28 об. Справка не датирована, но, несомненно, относится к апрелю 1919 г., когда начался пересчет золота, эвакуированного из Казани.

[27] РГАЭ. Ф. 2324. Оп. 16. Д. 47. Л. 46.

[28] «Золотой эшелон». С. 34; Новицкий В.И. Судьба русского золотого запаса. С. 508--509.

[29] Михайлов -- Командующему Сибирской армией, 10 октября 1918 // ГАРФ. Ф. 143. Оп. 7. Д. 20. Л. 14. К этому времени, очевидно, пять эшелонов были переформированы в три.

[30] Smele J. Civil War in Siberia: The Anti-Bolshevik Government of Admiral Kolchak, 1918--1920. Cambridge: Cambridge University Press, 1996. P. 399, note 215.

[31] «Золотой эшелон». С. 38--39.

[32] РГАЭ. Ф. 2324. Оп. 16. Д. 47. Л. 43, 46.

[33] «Золотой эшелон». С. 38--39.

[34] Сведения о наличии золота, эвакуированного из Самары в Омск // РГАЭ. Ф. 2324. Оп. 16. Д. 47. Л. 49; Кладт А., Кондратьев В. Быль о «золотом эшелоне». С. 40.

[35] ГАРФ. Ф. 143. Оп. 7. Д. 97. Л. 45.

[36] Никольский А.А. Очерк финансовой политики Омского правительства. Л. 135.

[37] ГАРФ. Ф. 143. Оп. 14. Д. 24. Л. 13. Справка опубликована Я. Леонтьевым и Л. Петрушевой в «Известиях» (18 февраля 1992 г.).

[38] ГАРФ. Ф. 143. Оп. 14. Д. 23. Л. 11.

[39] ГАРФ. Ф. 143. Оп. 14. Д. 24. Л. 28; ГАРФ. Ф. 143. Оп. 7. Д. 92. Л. 64.

[40] ГАРФ. Ф. 143. Оп. 7. Д. 92. Л. 138.

[41] Докладная записка управляющего Госбанком С.И. Рошковского на имя министра финансов И.А. Михайлова, начало мая 1919 г. // ГАРФ. Ф. 143. Оп. 7. Д. 92. Л. 171.

[42] Гинс Г.К. Сибирь, союзники и Колчак. Пекин, 1921. Т. I. С. 111--112.

[43] Автобиографии Добрускиной и Михайлова см.: Деятели СССР и революционного движения России: Энциклопедический словарь Гранат. М.: Советская энциклопедия, 1989. С. 119--126, 251--279. О их революционной деятельности и процессах, на которых они судились, см. также: Троицкий Н.А. Царские суды против революционной России: Политические процессы 1871--1880 гг. Саратов: Изд-во Саратовского университета, 1976 (указатель); Он же. «Народная воля» перед царским судом (1880--1894). Саратов: Изд-во Саратовского университета, 1983 (указатель).

[44] Гинс Г.К. Сибирь, союзники и Колчак. Т. I. С. 111--112.

[45] Там же. С. 264.

[46] Там же. С. 264, 111--112.

[47] Будберг А. Дневник // Архив русской революции. Берлин, 1924. Т. XV. С. 334 [Репринт. изд. М., 1993. Т. 15--16].

[48] Из записи разговора по прямому проводу между Ключниковым и Гревсом, 25 ноября 1918 г. // Колчак и интервенция на Дальнем Востоке: Документы и материалы. Владивосток, 1995. С. 33.

[49] Использую удачное определение Нади Тонгур -- см. ее докторскую диссертацию: Tongour N. Diplomacy in Exile: Russian Émigrés in Paris, 1918--1925. PhD diss. Stanford University, 1979.

[50] Кононова М.М. Русские дипломатические представительства в эмиграции (1917--1925 гг.). М.: ИВИ РАН, 2004. С. 50--57.

[51] Демидов -- Сукину, 2 октября 1919 г. // ГАРФ. Ф. 198. Оп. 4. Д. 26. Л. 108. В период Первой мировой войны драхмы не котировались, в 1919 г. за один фунт стерлингов давали 24,81 драхмы, за один доллар -- 5,19.

[52] Там же.

[53] Демидов -- Сукину, 10 октября 1919 г. // ГАРФ. Ф. 198. Оп. 4. Д. 26. Л. 106.

[54] Товмининдел (Жуковский) -- Товминфин (Новицкому), телеграмма получена в Минфине 29 октября 1919 г. // ГАРФ. Ф. 198. Оп. 4. Д. 26. Л. 85 об.-- 86.

[55] Tongour N. Diplomacy in Exile. P. 30.

[56] Маклаков В.А. Автобиография. Назначение во Францию // Hoover Institution Archives, Stanford University, Stanford, California (далее -- HIA). Vasily Maklakov Collection. Box 1. Folder 2. (Далее в ссылках на архивные материалы из HIA приводятся только номера коробки и папки: первая цифра -- номер коробки, вторая -- папки.) 

[57] Подробнее о Маклакове см.: Адамович Г.В. Василий Алексеевич Маклаков. Политик, юрист, человек. Париж, 1959; Карпович М. Два типа русского либерализма: Маклаков и Милюков // Новый журнал. Нью-Йорк. 1960. Кн. 60; Будницкий О.В. Нетипичный Маклаков // Отечественная история. 1999. № 2. С. 12--26; № 3. С. 64--80; Он же. Маклаков и Милюков: два взгляда на русский либерализм // Либерализм в России: исторические судьбы и перспективы. М., 1999. С. 416--428; Он же. В.А. Маклаков и «еврейский вопрос» // Вестник Еврейского университета. История. Культура. Цивилизация. 1999. № 1(19). С. 42--94; Он же. Милюков и Маклаков: к истории взаимоотношений. 1917--1939 // П.Н. Милюков: историк, политик, дипломат. М., 2000. С. 358--383; Он же. Послы несуществующей страны // «Совершенно лично и доверительно!». Б.А. Бахметев -- В.А. Маклаков: Переписка 1919 -- 1951. Т. 1. Август 1919 -- сентябрь 1921. М.; Стэнфорд, 2001. С. 16--114; Он же. Попытка примирения // Диаспора: Новые материалы. Вып. I. Париж; СПб., 2001. С. 179--240; Дедков Н.И. Консервативный либерализм Василия Маклакова. М., 2005.

[58] Дневник П.Н. Милюкова // Новый журнал. 1962. Кн. 67. С. 207.

[59] Gilbert M. Winston S. Churchill. Vol. 4: 1916--1922. London: Houghton Mifflin, 1975. P. 227; Думова Н.Г., Трухановский В.Г. Черчилль и Милюков против Советской России. М.: Наука, 1989. С. 76.

[60] Зырянов П. Колчак. М.: Молодая гвардия, 2006. С. 356--357.

[61] Деникин А.И. Очерки русской смуты. Кн. 3. Т. 4--5. М.: Айрис-пресс, 2003. С. 343, 347.

[62] О Русском политическом совещании см. подробнее: Thompson, John M. Russia, Bolshevism and the Versailles Peace. Princeton: Princeton University Press, 1966. P. 62--81; Будницкий О.В. Послы несуществующей страны // «Совершенно лично и доверительно!». Т. 1. С. 57--65.

[63] Деникин А.И. Очерки. С. 348.

[64] Протокол №3 9 заседания РПС от 25 февраля 1919 г. // Leeds Russian Archives, Zemgor Collection (далее -- LRA). Описание фонда Земгора в Русском архиве в Лидсе еще не завершено, поэтому здесь и далее я не даю ссылки на номер коробки и папки.

[65] Маклаков -- Сукину, 19 марта 1919; Сукин -- Михайлову, 31 марта 1919 // ГАРФ. Ф. 198. Оп. 11. Д. 57. Л. 85, 84.

[66] Никольский А.А. Очерк финансовой политики Омского правительства // ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 141. Л. 144.

[67] Bidwell R.L. Currency Conversion Tables: A hundred years of change. London: Rex Collins, 1970. P. 19.

[68] Кононова М.М. Русские дипломатические представительства в эмиграции . С. 96--97.

[69] ГАРФ. Ф. 198. Оп. 4. Д. 25. Л. 3--3 об.

[70] ГАРФ. Ф. 198. Оп. 4. Д. 25. Л. 65.

[71] ГАРФ. Ф. 198. Оп. 4. Д. 26. Л. 32.

[72] И.И. Сукин -- Л.В. фон Гойеру, 27 августа 1919 // ГАРФ. Ф. 198. Оп. 4. Д. 26. Л. 48.

[73] Маклаков -- Сукину, 27 апреля 1919 г. // Там же. Л. 13. Право посылать шифрованные телеграммы имели только уполномоченные лица, как правило послы, поэтому послания других лиц включались в тексты их телеграмм.

[74] Гулькевич -- Сукину, 10 апреля 1919; Сазонов -- Сукину, 27 апреля 1919 // ГАРФ. Ф. 198. Оп. 5. Д. 23. Л. 358; Ф. 198. Оп. 4. Д. 25. Л. 13.

[75] Протокол № 3 заседания Русского политического совещания  от 27 декабря 1918 г. // LRA. Zemgor Collection.

[76] Протокол заседания РПС №3 от 27 декабря 1918 г.

[77] Протокол заседания РПС №18 от 16 января 1919 г.

[78] ГАРФ. Ф. 198. Оп. 4. Д. 25. Л. 65, 82.

[79] ГАРФ. Ф. 454. Оп. 1. Д. 23. Л. 1.

[80] Апостол П.Н. Доклад о деятельности Финансово-Экономической Комиссии // ГАРФ. Ф. 454. Оп. 1. Д. 38. Л. 1--1 об.

[81] Протокол № 14 заседания РПС от 9 января 1919 г. // LRA. Zemgor.

[82] Протоколы № 19 от 18 января, № 40 от 27 февраля (Барк был избран в состав ФЭК 13 февраля, но утвержден РПС две недели спустя), № 47 от 17 марта 1919 г. // LRA. Zemgor.

[83] ГАРФ. Ф. 454. Оп. 1. Д. 38. Л. 14. В состав ФЭК вошли также Р.К. Бентковский, Т.В. Белозерский, В.В. Вырубов, П.Ф. Гольцингер, А.М. Михельсон, В.А. Нагродский, В.С. Павловский, М.А. Стахович, В.М. Фелькнер, Н.В. Чайковский, А.С. Чудинов, С.А. Шателен.

[84] Артур Германович Рафалович (Некролог) // The Russian Economist. 1921. Vol. II. № 5. October--December. С. 1779--1780; Ананьич Б.В. Россия и международный капитал. 1897--1914. Л.: Наука, 1970. С. 27--28.

[85] Беляев С.Г. П.Л. Барк. С. 441.

[86] Из архива С.Ю. Витте. Воспоминания. Т. 2: Рукописные заметки. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. С. 430, 439.

[87] Подробнее о Рафаловиче см. в цитированном выше некрологе.

[88] Протокол № 19 от 18 января 1919 г. // LRA. Zemgor.

[89] LRA. Zemgor.

[90] Программа работ Финансово-Экономической Комиссии // ГАРФ. Ф. 454. Оп. 1. Д. 32. Л. 1--3.

[91] Протокол заседания ФЭК от 4 января 1919 г. // ГАРФ. Ф. 454. Оп. 1. Д. 23. Л. 36.

[92] Ключников -- Маклакову, 16 декабря 1918 // ГАРФ. Ф. 454. Оп. 1. Д. 23. Л. 32.

[93] Никольский А.А. Очерк финансовой политики Омского правительства. Л. 137--138.

[94] ГАРФ. Ф. 454. Оп.1. Д. 23. Л. 88--89.

[95] Там же. Л. 95.

[96] Там же. Л. 96--97.

[97] Беляев С.Г. П.Л. Барк. С. 381.

[98] Приложение к Протоколу № 40 РПС от 27 февраля 1919 г. // LRA. Zemgor.

[99] ГАРФ. Ф. 454. Оп. 1. Д. 23. Л. 101--102.

[100] Никольский А.А. Очерк финансовой политики Омского правительства. Л. 54.

[101] ГАРФ. Ф. 454. Оп. 1. Д. 23. Л. 103.

[102] ГАРФ. Ф. 454. Оп. 1. Д. 66. Л. 78--78 об.

[103] Там же. Л. 80 об.

[104] ГАРФ. Ф. 454. Оп. 1. Д. 23. Л. 102.

[105] Там же. Л. 103.

[106] Там же. Л. 105.

[107] Приложение к Протоколу № 40 РПС от 27 февраля 1919 г. // LRA. Zemgor.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.