28 марта 2024, четверг, 16:37
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

04 июля 2007, 23:01

Возвращение из преисподней: денацификация послевоенной Германии

Сразу после капитуляции Германии во Второй мировой войне в руках союзников оказалась картотека, содержавшая сведения о членах и кандидатах в члены нацистской партии. Всего картотека насчитывала восемь миллионов учетных карточек. В первые же дни были арестованы и отправлены в строго изолированные лагеря те, кто занимали различной степени важности посты в созданной Гитлером системе. Общее число арестованных составило в английской оккупационной зоне около 90 тысяч человек, в американской - свыше 100 тысяч. "Полит.ру" публикует статью Григория Куна "Возвращение из преисподней: денацификация послевоенной Германии", в которой речь пойдет о послевоенной денацификации Германии и разности в подходе к этому процессе Советского Союза и союзников. Статья опубликована в журнале "Историк и художник" (2007. № " (12)).

За три недели до капитуляции Германии, 15 апреля 1945 г., на территорию картонажной фабрики «Йозеф Вирт» в предместье Мюнхена въехала грузовая машина с прицепом в сопровождении нацистского функционера, приказавшего директору Хуберу срочно пустить в переработку привезенную им макулатуру. На следующий день прибыли еще двадцать машин с таким же грузом в мешках и россыпью, общим весом 65 тонн.

Бумажный груз, как выяснили при беглом осмотре работники фабрики, представлял собой картотеку национал-социалистической партии Германии; заметая следы в лихорадочной спешке (ликвидации подлежали в общей сложности восемь миллионов учетных карточек), нацисты выбрали место их уничтожения крайне неудачно: директор и все его сотрудники, которым он полностью доверял, не состояли в партии. Карточки они, с риском для жизни в случае разоблачения эсэсовцами, не уничтожили, а прикрыли другой макулатурой и через несколько дней передали вошедшим в Мюнхен американцам. В руках союзников оказались сведения о членах и кандидатах в члены нацистской партии: год вступления, продвижение по службе, фотографии. Обрамление текста красной рамкой означало подозрение в неблагонадежности партийца. Сообщившая эту историю «Новая газета», издававшаяся с октября 1945 г. американскими оккупационными войсками для немецкого населения, прокомментировала ее так: «Директор Хубер и его люди понимали, какую ценность представляет нацистская партийная картотека. Они горды представившейся им возможностью оказать услугу своей стране и помочь сбросить покров с тех, кто не заинтересован в мирном строительстве нового общества»[1].

В том же апреле сорок пятого американская журналистка Марта Гельхорн, обобщая впечатления от разговоров с жителями западных областей Германии, записала в дневнике слова своих многочисленных собеседников: «Среди нас нет нацистов, и никогда не было... Может быть, двое-трое обитали в соседней деревне... Да, говорят, в том городке, в двадцати километрах от нас, какое-то время жило несколько таких... Между нами говоря, у нас было много коммунистов, нас всегда считали красными...

Мы давно уже ждем вас, американцев...

Вы пришли и нас освободили... А нацисты – мерзкие животные!.. Нет, из моих родственников никто в вермахте не служил, да и в партии не состоял...

Ах, как мы страдали, мы неделями не вылезали из подвала...». И дальше продолжает журналистка: «Так говорят все; мы слушаем с растерянностью и недоумением»[2].

Как могло нацистское правительство так долго вести войну, которую никто не хотел? – спрашивает Марта Гельхорн.

В последующие десятилетия на эту тему будут дискутировать политологи, писатели, философы, примут во внимание экономические, политические, историко-психологические факторы, не обойдётся без ссылок на весьма популярного в Германии американского историка-германиста Гордона Крэйга, чья книга «О немцах» была в свое время бестселлером. В частности, он рассказывает, как, будучи молодым студентом, провел в 1935 г. несколько месяцев в Германии и «...наблюдал народ в состоянии патриотической эйфории...». Крэйг пишет: «На стене дома в Мюнхене мемориальная доска напоминает о двенадцати нацистах, убитых на этой улице в ноябре 1923 года во время так называемого “пивного путча”... По обе стороны доски стоят в почетном карауле два вооруженных охранника, и я с удивлением отметил, что не только прохожие, но и пассажиры, шоферы и кондукторы проезжающих мимо автобусов и автомобилей совершают, как по команде, “гитлеровское приветствие”, вытягивая руку вперед-вверх и создавая впечатление предстоящего полета ввысь. Эффект ошеломлял и вначале вызывал улыбку, однако вскоре я стал воспринимать подобные картины как угнетающий символ покорной веры в авторитет, как комичную и вместе с тем зловещую иллюстрацию к призыву: “Фюрер, прикажи, и мы пойдем за тобой!”. Я рассказал об этих эпизодах американскому консулу в Мюнхене Хатвею... и заметил, что нахожу своеобразным, что такой известный своим неукротимым в вопросах религии и философии индивидуализмом народ превратил свое порабощение политической властью в добродетель. – “Ах, да... – ответил консул, – я живу в небольшой деревне к югу от Мюнхена, люди там трудолюбивы и симпатичны, приветливы и мало интересуются политикой. Однако, если к ним придет кто-то в униформе и прикажет – маршировать! – они будут маршировать. И если он скажет – отрезать голову Хатвею, он плохой человек! – они возразят – а мы и не знали!.. Но тем не менее голову отрежут”»[3].

Риторический вопрос Марты Гельхорн не занимал умы руководителей войск союзников, уже вступивших на территорию поверженной страны: в их штабах хранились составленные лондонской «Комиссией по выявлению военных преступников» списки, содержащие около одного миллиона (!) фамилий немцев, в различной степени причастных к созданию и поддержанию нацистского правящего режима[4]. Еще до окончания войны союзникам было ясно, что большинство немцев относилось к гитлеровскому правительству в лучшем случае нейтрально, с твердой верой в своего фюрера. Создалось впечатление, что народ заражен бациллой национализма, и поэтому после войны необходима его «очистка» от заразы. Наиболее четкие и развитые представления об искоренении нацизма на всех государственных и общественных уровнях имели американцы. Директива JCS 1067 от 26 апреля 1945 г. предписывала всем начальникам штабов войсковых подразделений американской зоны (ею руководствовались также и англичане) провести мероприятия по удалению с ответственных постов в государственных учреждениях и частных предприятиях всех членов НСДАП, активно поддерживавших режим, и других лиц, враждебно противодействующих проведению в жизнь целей союзников. Впоследствии положения этой директивы вошли в решение Потсдамской конференции.

Чтобы обеспечить безопасность союзнических войск, уже в первые дни после капитуляции были арестованы и отправлены в строго изолированные лагеря те, кто занимали партийные посты, начиная от руководителя отделения, кадры СС, гестапо, СД и штурмовых отрядов, независимо от должности, руководители подразделений таких нацистских организаций, как молодежная гитлерюгенд, охранники концентрационных лагерей и пр. – подробный перечень должностей содержало руководство с примечательным названием «Automatic Arrest»[5]. Их общее число составило в английской оккупационной зоне около 90 тыс. человек, в американской – свыше 100 тысяч.

В советской зоне оккупации сразу после капитуляции Германии организовали десять спецлагерей НКВД (после 1946 г. – МВД), из них три – на территории бывших нацистских концлагерей. Здесь, в отличие от практики в западных зонах, бывших эсэсовцев, штурмовиков и охранный персонал мест заключения сгоняли в лагеря для военнопленных, с последующей отправкой на принудительные работы в Советский Союз, так же, как и приговоренных советскими военными трибуналами к лишению свободы.

На первом листе списка комиссии по выявлению военных преступников стояли имена ближайших помощников и соратников покончивших жизнь самоубийством Гитлера и Геббельса. В передовых частях союзных войск находились специалисты секретных служб, в задачу которых входили поиск и арест Big Nazis, главных нацистских руководителей. Эта беспрецедентная операция вошла в историю под названием «Большая охота» – такое определение дал ей британский министр иностранных дел Бриан в речи перед Палатой общин: «Самая большая охота на людей в истории, от Норвегии до Баварских Альп»[6].

Один за одним оказываются в руках союзников бывшие правители Германии. Отдельные обстоятельства их поимки или сдачи в плен настолько выпукло и четко характеризовали личности тех, кто определял судьбу «Третьего рейха», что военная цензура американских и британских оккупационных войск, обычно налагавшая запрет на публикацию подобных материалов, пропускала в печать описание некоторых эпизодов с очевидной целью показать населению Германии лица их бывших правителей без ретуши. Нациста № 2 – Геринга –

Официальное оповещение.
Ко всем жителям Эрфурта.
Вчера в город вошли части Красной Армии.
Я уполномочил главного бургомистра Отто Гербера продолжать проводить гражданское управление городом. Все силы – на восстановительные работы. Указаниям бургомистра и его полицейским органам подчиняться беспрекословно. Немецкая полиция, при поддержке Красной Армии, имеет полную власть над всем населением, включая и иностранцев (кроме русских).
Эрфурт, 4 июля 1945 г.
Комендант города майор Кисляков

его звание «рейхсмаршал», как и орден «Большого креста», были придуманы лично фюрером и исключительно для него – искать не пришлось, он сам сдался в плен, вместе с женой, дочерью, камердинером, личным поваром, горничной и семнадцатью грузовиками с добром. В альтернативе: сдаться в плен или подвергаться риску быть убитым каким-нибудь фанатиком-эсэсовцем, пожелавшим выполнить предсмертный приказ фюрера – после его смерти ликвидировать Геринга, взял верх первый вариант. В плену он сразу же продемонстрировал явное отсутствие чувства реальности, потребовав от бригадного генерала Квина организовать встречу с генералом Эйзенхауэром. Считал, что только он может представлять Германию в переговорах с победившими державами в качестве гаранта стабилизации положения в центральной Европе. После беседы получил на обед тарелку с куриным мясом и картофельным пюре с бобами, попросил на десерт фрукты и похвалил американский кофе. На следующий день газеты публикуют меню, вызывая тем самым шквал негодования в мире, знающем о голоде в Германии, и штаб-квартира генерала Квина дает официальное разъяснение: «Такую еду в тот день получали американские солдаты». Когда семеро солдат-ветеранов из Техаса ведут пленного на временно выделенную ему квартиру, он бросает им поощрительным тоном по-английски: «Охраняйте меня хорошенько!». Один из сопровождавших группу американских репортеров напишет позже: «Ответ солдат рейхсмаршалу Герингу я воспроизвести не решаюсь». На квартире он принимает ванну, бреется и в своем любимом светло-сером мундире выходит к двум десяткам репортеров, давно ждущих обещанной встречи с заместителем Гитлера. Текст интервью по указанию Эйзенхауэра цензура публиковать запрещает (он появится в печати через девять лет), лишь один вопрос и ответ на него попадает в газеты: «Знает ли рейхсмаршал, что его имя находится в списке военных преступников?». – «Нет. Это меня очень удивляет. Я не знаю, каковы на то причины.

Наступает ночь. Последняя ночь, когда Геринг спит на мягкой постели. У дверей комнаты несет охрану лейтенант Джером Шапиро из Нью-Йорка[7].

При проходе контрольного пункта на севере Германии англичанами задерживается Гиммлер, показавшийся солдату подозрительным: бывший глава эсэсовцев и полиции имеет при себе удостоверение личности на имя Хитцингера, выданное тайной полевой полицией. Он не знает, что эта организация отнесена союзниками к числу тех, чьи сотрудники автоматически подлежат аресту. Не спасает и примитивная маскировка, черная нашлёпка на одном глазу. Он упорствует недолго, называет свое настоящее имя и, не уступая в наивности Герингу, просит отправить его лично к фельдмаршалу Монтгомери. Позже штаб-квартира второй британской армии дает разъяснение по поводу ареста шефа СС: «Гиммлер совершил ошибку, предъявив удостоверение личности; большинство тех, кто проходил контроль, не имело никаких документов. Был бы он, как все, с мешком в руках и без документов, и сказал бы, что хочет домой, он бы, несомненно, прошел контрольный пункт.

Шефа полиции подвел полицейский склад мышления, согласно которому вне подозрения только тот, кто владеет надежной бумагой».

После нескольких дней заключения Гиммлер понял, что англичане не собираются вести с ним переговоры. При обыске в его вещах была обнаружена ампула с цианистым калием, а когда послали за врачом, чтобы тот проверил полость рта заключенного – нет ли и там ампулы – что-то хрустнуло во рту Гиммлера, и он рухнул на пол. Весь следующий день труп лежал на полу комнаты; командование разрешает желающим самим убедиться в смерти Гиммлера, и сотни британских солдат, дюжина военных корреспондентов и фотографов медленно и молча проходят мимо мертвого, самого кровавого соратника фюрера.

В штаб-квартире Монтгомери решают вопрос, что делать с трупом. Обсуждается возможность похорон с оказанием воинских почестей и в присутствии высших немецких генералов, а армейские священники не могут придти к единому мнению, надо ли хоронить Гиммлера как христианина. Окончательное решение принимает, вероятно, сам Монтгомери – Генрих Гиммлер должен быть погребен без военных и церковных церемоний; местонахождение могилы держать в тайне с тем, чтобы в будущем ни у кого не было соблазна превратить ее в место национального паломничества немцев. Офицер и три фельдфебеля транспортируют тело в лес, где-то под Люнебургом закапывают в вырытую ими яму и тщательно выравнивают поверхность земли, не оставляя никаких следов. Мертвый еще напомнит о себе, когда американцы найдут зарытый в земле клад, удивительную смесь валюты разных стран общей стоимостью около миллиона американских долларов. Капитан Гарри Андерсон из военной администрации насчитал 132 канадских доллара, 25935 английских фунтов, 8 млн французских франков, 3 млн алжирских и марокканских франков, по одному миллиону рейхсмарок и египетских фунтов, два аргентинских песо, половину японской йены и 7500 палестинских фунтов. Деньги принадлежали Гиммлеру[8].

Описание поимки еще одного крупного нацистского военного преступника, руководителя немецкого рабочего фронта, генерала штурмовиков Роберта Лея, невольно вызывает в памяти недавние события в Ираке. Лей скрывался в Баварских Альпах в пастушьей избушке, о чем американцы получили указания от местного населения. «Арест Лея более важен, чем Геринга!» – восклицает «Нью-Йорк Таймс» – считалось, что тот в последние недели войны организовывал отряды «вервольфов», террористовпартизан. Вот как описывается картина обнаружения профсоюзного вожака, по словам Гитлера – «величайшего идеалиста в рабочем движении»: «В полумраке помещения сидит, скорчившись на краю деревянной дощатой койки, человек с отвисшей нижней челюстью и трясущимися руками и смотрит на вошедших воспаленными глазами. Его лицо заросло многодневной щетиной». Один из американцев обращается к нему на безупречном немецком языке: «Вы – доктор Лей?». – «Нет, я – доктор Дистельмайер», – заикаясь, бормочет человек. «Хорошо, – соглашается тот. – Пойдемте с нами!». После основательного обыска солдатами, на предмет обнаружения ампул с ядом и бритвенных лезвий, американец говорит ему: «Я хочу вам сказать нечто, что вам, возможно, покажется невероятным: я принадлежу к секретной службе и последние тринадцать лет занимаюсь исключительно наблюдением за доктором Робертом Леем».

В заключении Лей, давно страдающий алкоголизмом, излагает на бумаге планы, предназначенные для передачи американцам: Германия должна стать частью США (!) ему, Лею, необходим штаб для возможности руководства из тюрьмы восстановлением хозяйственной жизни Германии; он сочиняет письмо Генри Форду и просит место на его заводе после освобождения, ссылаясь на свой опыт создания «Фольксвагена». Через две недели после зачтения обвинительного заключения Нюрнбергского суда Лей повесился в тюремной камере на ручке смывного бачка унитаза, соорудив петлю из застежки- молнии от выданной ему в заключении армейской куртки. На следующий день после его смерти главный обвинитель американской стороны Р. Джексон объявил суду: «Лей, фельдмаршал в борьбе против немецких рабочих, ответил на наше обвинение самоубийством. Очевидно, он не знал лучшего ответа». Геринг не скрывал удовлетворения: «Слава Богу, он устроил бы перед судьями спектакль и нас опозорил. Все равно он уже окончательно спился!»[9].

Союзникам хватило шести недель для проведения «Большой охоты». Последний пленник из будущих обвиняемых на Нюренбергском процессе – гросс-адмирал Эрих Редер, живший безмятежно в восточной зоне Берлина, зарегистрировавшись официально и не опасаясь ареста. Он один из двух, попавших в руки советского военного командования.

Время до процесса он проводит в двадцати километрах от Москвы, в то время как второму, директору в министерстве пропаганды Геббельса Гансу Фритцше, назначают местом ожидания Лубянскую тюрьму в центре советской столицы.

Было несколько вариантов, как поступить с арестованными главными нацистами: англичане и французы склонны сослать их на отдаленный остров, как когда-то Наполеона, американцы настаивают на суде над ними; комментатор московского радио Ермашев 19 мая требует (можно предположить, что не по собственной инициативе) просто поставить их к стенке и расстрелять. За два с половиной года до окончания войны, когда ее исход уже не вызывал сомнений, во время проведения конференции в Тегеране в ноябре сорок третьего года, произошла следующая сцена (ее одинаково описывают в мемуарах, с мелкими расхождениями в подробностях, Черчилль и присутствующий при этом сын президента США Элиот Рузвельт). Сталин, дающий гостям прием, произносит тост: «Я пью за нашу решимость немедленно расстрелять после взятия в плен всех немецких военных преступников. Минимум пятьдесят тысяч человек».

Грузный Черчилль вскакивает с места и категорически возражает: «Британский парламент и общественность никогда не санкционируют массовую экзекуцию без суда... Я скорее позволю немедленно вывести меня в сад и расстрелять, чем покрыть позором мое имя и честь моего народа!». – «Пятьдесят тысяч должны быть расстреляны!» – спокойно повторяет Сталин и поднимает свой бокал.

Рузвельт наблюдает сцену с напряженным лицом, и когда Сталин вопросительно смотрит на него, пытается отшутиться: «Ясно, что мы должны придти к компромиссу между Вашим предложением и подходом премьер-министра; например, остановимся на меньшем числе... скажем, на сорока девяти с половиной тысячах». Но Черчилль не может успокоиться, уходит в соседнюю комнату и напряженно вглядывается в темноту за окном. «Я не пробыл там и минуты, – вспоминает он сам, – как почувствовал на своих плечах чьи-то руки. Сзади стояли Сталин и Молотов, оба сердечно улыбались и объяснили, что это была лишь шутка... Ни тогда, ни теперь я не убежден полностью в отсутствии у Сталина по этому поводу серьезных намерений». В другом месте он пишет: «Сталин считал, что немецкий генеральный штаб должен быть ликвидирован. Вся ударная сила гитлеровских войск зависит от приблизительно пятидесяти тысяч офицеров и специалистов, и если в конце войны их взять в плен и расстрелять, то военная мощь Германии будет сломлена навсегда»[10].

В конечном счете проходит предложение о проведении международного военного суда в баварском Нюрнберге, городе с девятисотлетней историей, родиной Дюрера и «нюрнбергских яиц» – часов-луковиц, местом проведения нацистских партийных съездов и создания расовых законов; городе, привлекавшем до войны туристов со всех концов земли красочным средневековым городским центром, в котором после бомбежек не осталось ни одного неповрежденного здания, кроме «Дворца юстиции», где и провели самый знаменитый судебный процесс двадцатого века.

О Нюрнбергском процессе века написаны горы публицистических и художественных произведений, появились воспоминания участников и свидетелей, сняты фильмы. Его влияние на умы немцев трудно переоценить, а вклад в дело денацификации населения послевоенной Германии огромен. Программными стали слова американского главного обвинителя Роберта Джексона в его первой речи: «Мы хотим разъяснить с самого начала, что не намереваемся обвинять весь немецкий народ. Если бы национал-социалистической программе послушно следовали широкие массы народа, не потребовались бы отряды штурмовиков, гестапо и концентрационные лагеря для немцев... Любая война неизбежно приводит к череде убийств, нападений, лишений свободы и разрушению материальных ценностей. Человеческий разум требует, чтобы Закон не ограничивался наказанием простых людей за совершенные ими преступления, а карал в первую очередь тех, кто получил или захватил в свои руки власть и сообща и преднамеренно, в собственных интересах, привел страну к беде, не обошедшей стороной ни один дом... Единственная возможность предотвратить периодически возникающие войны, неизбежные при международной беззаконности, заключается в том, чтобы вынудить правителей отвечать перед Законом». И, обращаясь к подсудимым: «Вы стоите перед судом не потому, что проиграли войну, а потому, что ее начали».

Нюрнбергский процесс снизил накал мстительных чувств, господствовавших по понятным причинам в войсках союзников, и укротил антинемецкие настроения, проведя черту между горсткой главарей режима и подавляющим большинством населения, их пассивными соучастниками. Первые впечатления писателя Эриха Кестнера, наблюдавшего за событиями в Нюрнберге, отражены в газетной статье («Новая газета» от 23.11.45): «Ах, почему не проводили народы земли такие процессы уже тысячу лет тому назад? На земле пролилось бы меньше крови, люди не знали бы столько страданий...». Впоследствии два автора фундаментальной работы „Der Nürnberger Prozess“, Хайдекер и Леб заметили более прозаично: «...он не был трибуналом победителей; судьи провели честную работу, с которой мы, немцы, в то время не справились бы. Они сумели отказаться от соблазна коллективного осуждения всей нацистской системы и тем самым помогли миллионам немцев-попутчиков избежать осуждения».

Историк и политолог Эхтернкамп пишет: «Бесспорно то, что процесс выполнил необходимую разъяснительную функцию, и у широких масс не осталось сомнений в военных планах и преступной практике верхушки правителей, особенно после предания гласности чудовищных подробностей. Тем самым потенциальное мифообразование лишилось питательной почвы»[11].

Нюрнбергский трибунал в обвинительном заключении инкриминировал двадцати двум подсудимым – не только как отдельным лицам, но и как членам шести преступных организаций, таких как СС и пр. – заговор с целью захвата неограниченной власти, преступление против мира – с развязыванием мировой войны, военные преступления и преступления против человечества.

«Страницы этого документа заполнены немыслимыми, леденящими душу и потрясающими ум подробностями, затмевающими плоды любой болезненной фантазии»[12]. Процесс подходит к концу: 12 человек приговариваются к смертной казни через повешение (один из них, Борман – заочно, второй, Геринг, последует примеру Гиммлера и за несколько часов до казни раздавит во рту ампулу с цианистым калием). Трое оправданы, остальные получают различные сроки заключения, от 10-летнего до пожизненного. В ночь с 15 на 16 октября 1946 г. американский мастер-сержант Джон Вудс и два ассистента, в присутствии четырех генералов союзнических войск и баварского министра юстиции доктора Хёгнера, привезенного из Мюнхена как «свидетеля от немецкого народа», приводят приговор в исполнение. Один из осужденных к повешению, гауляйтер и издатель геббельсовской газеты «Штюрмер» Юлиус Штрайхер, отказывается одеваться и идти, и его в нижнем белье почти волокут к эшафоту солдаты, не обращая внимания на непрерывные крики: «Вас всех убьют большевики! ХайльГитлер!». После окончания экзекуции трупы фотографируют в одежде и голые, укладывают в простые, прямоугольной формы гробы-ящики и грузят в кузов машин. Колонна автомобилей, руководимая американским и французским генералами и замыкаемая джипом с пулеметом, отправляется в путь к строго засекреченной цели. За ней следуют частные автомобили с корреспондентами газет. Где-то в лесу колонна останавливается, и американский офицер заявляет людям прессы, что с этого момента сопровождение опасно для их жизни.

Дальнейшее становится известным спустя много лет: трупы окольными дорогами доставлены в Мюнхен и в тот же день сожжены в крематории, временно взятом американским военным командованием под свой контроль; два немца, работники крематория, дают под присягой подписку о пожизненном неразглашении тайны. Официальное объяснение гласило, что пепел высыпан в реку «где-то в Германии», точное место на вечные времена должно остаться неизвестным. Сейчас место это знают – речка Конвентцбах, там, где она протекает по мюнхенскому предместью Золлн. Ни одного паломничества к ее берегам не замечено, времена изменились[13].

Остальных семерых осужденных в Нюрнберге отправили в старинную берлинскую тюрьму-крепость в районе Шпандау под надзор всех четырех оккупационных войск; по мере окончания срока заключения их выпускали на свободу (некоторых досрочно). Начиная с 1966 г., более двадцати лет единственным обитателем тюрьмы, рассчитанной на 600 человек, оставался бывший заместитель Гитлера, заключенный номер семь Рудольф Гесс, приговоренный к пожизненному заключению. Здание тюрьмы постоянно охраняла рота солдат войск одной из четырех держав-победительниц, сменявшаяся ежемесячно; повара, прачки, кельнеры обслуживали Гесса и его охрану. В 1987 г., после смерти узника, крепость снесли; до самого конца Шпандау являлась историческим курьезом, единственным на земле местом, где еще продолжала сотрудничать «Большая четверка». Авторы книги[14] кратко и сухо сообщают о дальнейшей судьбе всех, кто в Нюрнберге судил или подвергся каре, не забыт и главный экзекутор сержант Вудс, погибший от удара электрическим током в 1951 г. у себя дома в Сан-Антонио при ремонте электропроводки. «Зловещий конец», – замечают они.

В Нюрнберге после главного процесса проводились еще двенадцать: дело врачей (опыты на людях), юристов, чиновников управления концлагерями, дело 23 руководителей ИГ-Фарбениндустри (использование труда заключенных концлагерей), руководителей проведения расистской программы, участников войсковых групп уничтожения евреев и политических противников режима за восточным фронтом, дело Круппа, чиновников министерства иностранных дел и другие. В общей сложности в Западных зонах перед судами прошло 5133 лиц и вынесено 668 смертных приговоров. Не все они были приведены в исполнение, и многие осужденные отбыли срок заключения не полностью.

Так, Альфред Крупп вместо двенадцати лет отсидел два с половиной года, предприниматель Флик (использование принудительного труда населения захваченных территорий) – три вместо семи.

Кроме того, во всех четырех зонах военные трибуналы занимались делами так называемого «простого персонала убийц», в основном охранников концентрационных лагерей. Последний из таких трибуналов состоялся в конце сорок седьмого года в бывшем концлагере Нордхаузен. К этому времени и американская, и немецкая общественность уже не были убеждены в необходимости и целесообразности суровых наказаний, что имело место сразу после войны, и к смерти приговорили только одного человека. К тому же работа следователей становилась все сложнее: большинство свидетелей покинуло Германию, а бывшие эсэсовцы упорно молчали.

В начале 1946 г. стало ясным, что вследствие чрезмерно строгих и схематических критериев допуска бывших членов партии к ключевым должностям в некоторых районах, особенно в американской зоне, наступил хаос в управлении и хозяйстве из-за недостатка компетентных кадров. В населении после начального одобрения росло недовольство практикой денацификации в целом, и в частности, анкетой, состоящей из 131 вопроса, которую полагалось заполнить каждому работающему немцу. Хотя англичане и французы действовали более осмотрительно, но и в их зонах эта процедура затягивалась; приговоры нередко относили матерых нацистских преступников к разряду сочувствующих (особенно в английской зоне, так как англичане плохо представляли себе обстановку в нацистской Германии). В результате подрывалась вера населения в справедливость оккупационных властей. Союзники, в первую очередь американцы, поняли, что военная диктатура себя изжила и необходимы перемены.

Начальный этап послевоенной денацификации Германии, проводимый исключительно силами военных администраций четырех стран-победительниц, завершился 5 марта 1946 г. с принятием в американской зоне «Закона об освобождении от национал-социализма и милитаризма», утвержденного – впервые после окончания войны – не оккупационными, а немецкими властями. Директива Контрольного совета союзников в октябре того же года распространила его принципы и на другие зоны. Он вошел в историю как «Закон № 104» и ознаменовал начало второго этапа денацификации.

В преамбуле к нему провозглашается: «Закон передает дело денацификации полностью в немецкие руки и в своей основе является политическим законом с основополагающим значением... с целью замены временных мероприятий окончательной политической чисткой.

Посредством однозначного установления мер наказания, исключающего их произвольный выбор, он должен привести к умиротворению и укреплению отношений в среде немецкого народа.

В международных отношениях он поможет Германии восстановить доверие мира и укажет направление пути к достойному месту среди свободных и миролюбивых народов».

В «Законе № 104» – тонкой книжице сорок шестого года издания – 88 страниц желтоватой шершавой бумаги раннего послевоенного времени[15], бросается в глаза такая особенность: в нем ставится светлая цель и одновременно закладывается основа процедуры ее реализации – презумпция виновности (именно так! – Г.К.) каждого взрослого (старше 18 лет) жителя Германии. Это, вероятно, объясняется уникальностью задачи перевоспитания всего населения отдельно взятой страны, потребовавшей совершенно неординарного решения.

Объявление: Английские военные власти уполномочили меня сообщить, что слухи о замене в зоне английских войск русскими ложны.
Тот, кто измышляет или распространяет слухи, будет строго наказываться английскими военными властями.
Вольфенбюттель, 3 июля 1945 г.
Бургомистр Мюлль

Заметим, что слово Umerziehung, перевоспитание, о котором еще пойдет речь, употребляется в таком контексте во всех известных автору немецких источниках к излагаемой теме не в переносном, а в буквальном смысле слова, и печатается без кавычек.

На основании «Закона № 104» были созданы судебные палаты, принимающие решение о причислении лиц к одной из пяти категорий: 1 – главные виновные, 2 – виновные, 3 – незначительно виновные, 4 – попутчики и 5 – невиновные. В абзацах этого раздела, изложенном сухим языком юристов, оживает пестрая череда живых образов лиц, зачисляемых в соответствующие категории. Так, группа виновных делилась с немецкой основательностью на три подгруппы: активисты, милитаристы и извлекатели пользы (!); последние определялись следующими шестью признаками: 1 – тот, кто из своего политического положения, политических связей извлекал для себя или для других личные или хозяйственные корыстные преимущества; 2 – тот, кто занимал должность или продвигался по службе исключительно благодаря членству в партии; 3 – тот, кто за счет политических, религиозных или расистских преследований получал значительные преимущества, особенно в связи с отчуждением имущества преследуемых, принудительными распродажами и тому подобными мероприятиями; 4 – тот, кто в промышленности вооружений имел доходы, величина которых находилась в резкой диспропорции с его трудовым вкладом; 5 – тот, кто несправедливо обогатился в связи с управлением захваченными областями; 6 – тот, кто использовал свое членство в партии, личные или партийные связи для уклонения от военной службы или отправки на фронт.

Категория сочувствующих, самая многочисленная: 1 – тот, кто участвовал в движении национал-социализма чисто формально или поддерживал его незначительно и не проявил себя как милитарист; 2 – тот, кто, будучи членом партии, ограничивался уплатой членских взносов, принимал участие в собраниях, присутствие на которых являлось для всех членов обязательным, или выполнял незначительные или чисто деловые обязанности, предписываемые всем членам партии.

Причисление к определенной категории влекло различные наказания. Например, для виновных, в том числе для извлекателей пользы: а) рабочий лагерь до 5 лет, или привлечение к общественным работам, б) дополнительно полная или частичная конфискация имущества, особенно ценного, за исключением предметов повседневного употребления; в) в отдельных случаях лишение избирательного права или запрет на занятие определенных должностей сроком не менее 5 лет. Для попутчиков: а) разовый взнос или регулярная выплата определенной денежной суммы в фонд компенсации нанесенного ущерба (минимум 50, максимум 2000 рейхсмарок); б) в случае отказа от платы денежный штраф заменялся принудительным трудом в течение не более 30 рабочих дней; в) предусматривалось дополнительное наказание для государственных служащих: судебная камера может предложить понижение в должности или отправку на пенсию. Характерно, что по поводу пункта «в» законодатель замечает: применять «в редчайших случаях».

Палаты состояли из председателя, его заместителя и многих заседателей; кандидатуры утверждал министр по делам политического освобождения, он же осуществлял контроль за их деятельностью. Решения палат выносились лишь на основании «Закона № 104» и не связывались с предыдущими заключениями других органов, например, командования оккупационными войсками. Оговаривалась возможность подачи апелляций в созданные в рамках этого закона кассационные палаты.

Базисом для получения свидетельства о прохождении денацификации, а также возможного предъявления обвинения и его запуска в делопроизводство, служила обширная анкета, которая требовала от заполняющего подробнейших сведений о личной, производственной и политической жизни. Чтобы пресечь попытку уклонения от анкетирования, прибегли к самому эффективному в послевоенное время средству: продуктовая карточка выдавалась лишь по предъявлении квитанции, подтверждающей сдачу анкеты в ратушу (что подчеркивал «Закон...» в четвертой статье с названием: «Квитанция о сдаче анкеты – важный документ»). Также и проживание в населенном пункте и трудоустройство в учреждение или на частное предприятие (и следующего за приемом продолжения работы до момента увольнения) требовали наличия упомянутой квитанции.

В случае нелегального проживания серьезным санкциям подвергался сдатчик квартиры. Специально оговаривались наказания тюремным заключением или денежным штрафом за ложные данные в анкете и уклонение от регистрации.

В американской зоне, где подходы к чистке были самые строгие, были рассмотрены три с половиной миллиона дел и признаны: главными виновными – 1654; виновными – 22122; незначительно виновными – 106422; попутчиками – 485057; невиновными – 18454; попавшими под амнистию – 2789196.

Прекращено по разным причинам производство – 200207. В июле сорок шестого года по инициативе генерала Клея состоялась амнистия молодежи: те, кто родились после первого января 1919 г. и не числились в списках активных нацистов и военных преступников, освобождались от прохождения денацификации.

По мере проведения политического освобождения росла критика в адрес судебных палат, прежде всего из-за того, что они нередко сваливали в одну кучу дела крупных и мелких нацистов; кроме того, из-за медленного течения делопроизводства многие семьи оказывались в тяжелом материальном положении, в связи с запретом работать до получения свидетельства о денацификации. Заложенная в «Закон № 104» презумпция виновности провоцировала лицемерие, попытки затушевать вину и круговую поруку. Даваемое свидетелями под присягой заявление о безупречном политическом поведении обвиняемого или его образе жизни истинного христианина (так называемый Persilschein, свидетельство об отмывании – по названию стирального порошка Persil; это слово удостоилось чести стать нарицательным и вошло в словари немецкого языка) превращало процедуру в фарс. Самые радикальные критики утверждали, что «...субъективно процесс денацификации препятствовал многим немцам признать себя более или менее важной частью механизма нацистского тоталитарного государства, без которой никогда бы не возник Третий рейх»[16]. Все же большинство авторов оценивают результат деятельности судебных камер в рамках закона о политическом освобождении положительно: «Интеграция бесчисленного количества попутчиков в послевоенное общество – вот цена платы за политическую стабилизацию... повторная нацификация народа не состоялась благодаря желанию большинства приспособиться к новой ситуации и работать, получая за свой труд справедливую оплату». В конце мая 1948 г. союзники трех западных зон прекратили контроль над денацификацией и передали ее полностью немцам.

В советской зоне действовали менее бюрократически. Значительно снисходительней отнеслись к рядовым членам партии, которые сразу же после окончания войны получили принципиальную возможность интеграции в новое общество. Последовательно очищались органы управления, юстиции, средняя и высшая школы, откуда уволили в 1945-48 гг. примерно полмиллиона бывших членов нацистской партии – 80 % всех судей и половину учителей. Сведение счетов с прошлым, в котором с самого начала принимали участие немцы, нацеливалось на будущее страны без капиталистов и крупных землевладельцев-юнкеров, с рабочими на руководящих постах. Считается, что денацификация в советской зоне явилась знаком разрыва с нацистским прошлым. В феврале 1948 г. ее официально объявили завершенной[17].

С образованием в 1949 г. двух немецких государств ситуация изменилась.

Федеративная республика Германия статьей 131 Конституции подвела черту под денацификацией, и в дальнейшем на общественную жизнь страны стал заметным образом влиять комплекс мероприятий, названный словом «перевоспитание». Новая элита не намеревалась ограничиться такими защитными мерами, как осуждение главных военных преступников и наказание крупных и мелких нацистов, а ставила целью искоренение рокового духа нацизма и демократизацию общество.

Перевоспитание начиналось в некоторых городах и деревнях с шоковой терапии, эффективность которой, впрочем, считалась сомнительной: население принуждали осматривать концлагерь в их местности, демонстрировали «добровольно-принудительным» зрителям документальный фильм о лагерях уничтожения «Жернова смерти». Политолог К. Васмунд пишет: «Денацификация и перевоспитание, по первоначальному замыслу союзников, имеют такую же тесную взаимную связь, как поршень и цилиндр машины... Замысел предусматривал воспитание или перевоспитание взрослых и особенно детей и молодежи в убежденных демократов, с помощью надежных, политически безупречных немцев, посредством прессы, радио, кино».

Сразу после прихода войск стран-победительниц были запрещены все газеты и радиостанции, за исключением военных союзнических, закрыты школы и высшие учебные заведения. Первые американские газеты для немцев выпускались армейским отделом психологического ведения войны; планировалось держать в своих руках издание газет до тех пор, пока не будут найдены политически незапятнанные добросовестные публицисты из немцев. Двенадцать американских военных газет не могли утолить информационный голод населения и явились лишь эпизодом; в конце сорок пятого года их прекратили выпускать, напечатав в течение шести месяцев 4,6 млн экземпляров. Созданный затем американцами «отдел выдачи лицензий» на издание газет силами самих немцев, руководствовался строгими критериями в выборе кандидатов из массы желающих, и на первом плане стоял не уровень профессиональной квалификации, а отсутствие сомнений в их политической благонадежности, прежде всего, неучастие в журналистской работе в нацистское время. В процедуру отбора включалось собеседование, написание сочинения, тест умственных способностей и медицинское заключение. Насколько вожделенными были лицензии, свидетельствует ходкое в то время выражение: «Лицензия на выпуск газеты – то же самое, что разрешение печатать деньги». Чтобы создать партийное равновесие в прессе, американцы выдавали лицензию на одну газету группе из представителей разных партий. Первая такая газета – «Франкфуртер Рундшау» – управлялась пятью издателями, из которых двое были коммунистами; с началом «холодной войны» они покинули редакцию. Американцы внимательно следили за публикациями в лицензионной прессе, что демонстрирует история с одним номером «Южно-немецкой газеты» (4.6.46), критиковавшей изгнание судетских немцев советской стороной.

Поскольку критика действий военных властей всех четырех зон запрещалась, газете в течение четырех недель было предписано выходить лишь на четырех страницах, что, впрочем, только повысило ее популярность[18].

После прекращения выпуска армейских газет на немецком языке американцы основали «Новую газету», американскую газету для немцев, ставшую более популярной, чем все остальные: при тираже 2,5 млн экземпляров не все желающие могли оформить на нее подписку. В ней сотрудничали видные писатели и журналисты, многие из них вернулись из эмиграции: Томас и Генрих Манн, Стефан Гейм, Кестнер, а также ведущие политики. В первом номере передовая статья за подписью Эйзенхауэра оповещала читателей: «... газета призвана служить немецкой лицензионной прессе примером объективного изложения событий, безоговорочной любви к правде и высокого журналистского уровня..., расширить немецкому читателю кругозор сообщениями о фактах, скрываемых от него в годы господства национал-социалистов. Моральное, духовное и материальное возрождение Германии должно исходить от немецкого народа... Мы поможем ему в этом начинании, но саму работу ни в коем случае за него не выполним. Германия обязана превратиться в страну мирных тружеников, в которой каждый получит возможность проявить свою инициативу... Физическую демилитаризацию мы доведем до конца, но она одна не создаст гарантии, что Германия в будущем снова не втянет мир в войну. Для всех народов земли война сама по себе нечто аморальное, но немцы должны быть перевоспитаны для понимания этой самоочевидной истины. Также и в этом аспекте немцам предстоит самим искоренить опасные ростки своей философии».

Американская «Новая газета» по прошествии многих лет считается в Германии кузницей послевоенных ведущих работников газетного и журнального дела: из ее редакции вышли шестнадцать шеф-редакторов и свыше тридцати редакторов, занявших руководящие посты[19].

Советская военная администрация также выпускала свою газету для немецкого населения под названием «Ежедневное обозрение». Лицензии на издание немецких газет выдавались не физическим лицам, а партийным и общественным организациям.

Культурная жизнь послевоенных лет характерна явлением, названным «Бегством в журналы». В короткое время рождаются около ста пятидесяти общественно-политических журналов: «Франкфуртские записки», «Призыв», «Запад и Восток», «Перемена» и другие. Они явились форумом, на котором пережившая разгром нация анализировала и обсуждала актуальные проблемы, они меньше, чем газеты, страдали от военной цензуры, и обладали поэтому большей свободой слова. Журналы давали молодежи ориентацию, помогали в создании идеологической базы мировоззрения. Первые два с половиной года после войны через большую часть статей и эссе красной нитью проходил поиск ответов на двойной вопрос – кто виноват и как все это могло произойти? – оттесняемый постепенно растущим интересом читателя к актуальным политическим темам.

Делу перевоспитания населения способствовали и личные контакты немцев и военнослужащих стран союзников.

В первые месяцы после капитуляции Германии на характер общения победителей с побежденными влияло представление о коллективной вине народа.

В американской и английской армиях действовал запрет на братание с немцами (в советской зоне таковой отсутствовал) и неформальное общение почти не наблюдалось. В ранней директиве американским войскам указывалось: «Не проявляй сочувствия, даже при виде детей, переминающихся с ноги на ногу на холоде у входа в армейскую столовую; они слишком вежливы или стеснительны, чтобы попрошайничать, но в глазах их стоит голод... Старики с ручными тележками, юные девушки, мерзнущие на холодном ветру в тонких платьях... Ты скажешь, что они не нацисты... Мы не должны ни в коем случае верить немцам: после 12-ти лет жизни в геббельсовской фабрике лжи любой из них стал экспертом во лжи, полуправде и подлых намеках, которые он наговорит, чтобы втереться в доверие и добиться своего. Немец знает все лжи наизусть...».

В послании к жителям британской зоны в июле сорок пятого года фельдмаршал Монтгомери доводил до их сведения причины недружественного по отношению к немцам поведения англо-американцев: «Вы часто удивляетесь, почему наши солдаты не отвечают на приветствия на улицах и не играют с вашими детьми. Таков приказ.... Они выполняют его неохотно, от природы они дружественны и отзывчивы. Мы – христианский народ, который умеет прощать, смеяться и дружить. Наша цель – разрушить систему нацизма, и мы еще не уверены, что ее достигли... Прочтите мое послание своим детям, если они достаточно большие... Объясните им, почему солдаты не обращают на них внимания». Спустя месяц Монтгомери смягчил запрет, издав приказ войскам: «Отныне разрешается вступать в разговоры с немцами на улицах и в общественных местах. Это даст нам возможность установить контакты с населением и лучше понимать проблемы людей. Как и прежде, запрещены частные визиты в их дома и их посещения ваших личных помещений».

Запрет братания явился коротким эпизодом и вскоре был полностью отменен[20]. Нормализации отношений способствовало снятие запрета на браки между солдатами армии союзников и немками; в английской зоне до мая 1947 г. поступило 3600 заявлений от солдат с просьбой разрешить брак с немкой.

Вот как рассказывается в серии очерков[21] о многолетнем пребывании в одном немецком городе подразделения американской армии. В городе Карлсруэ, что на юго-западе Германии, есть район под названием «Малая Америка».

Здесь рядом с аллеей Вилли Брандта соседствуют Теннесси-авеню и улица Луизиана, Эрцбергер-штрассе пересекается улицами Джорджия и Мэриленд, а улица Массачусетс упирается в здание с вывеской «Американская библиотека». До февраля 1994 г., когда последние американские солдаты покинули Карлсруэ, район города официально назывался Paul Revere Village (поселок имени Пауля Реве) и почти 50 лет служил местом размещения американских войск.

После Берлинской декларации от 05.06.45, разделившей страну на оккупационные зоны, Карлсруэ, несмотря на настойчивые попытки генерала Де Голля сохранить его во французской зоне, к радости жителей отошел к американцам: население поверженной Германии считало Америку самой либеральной страной из победившей четверки. Трения, взаимное непонимание и даже вражда в отношениях между освобожденными и освободителями со временем уступили место сближению. Начало ему положили немки; в это голодное и тяжелое время веселые, раскованные американские солдаты с шоколадом и сигаретами были неотразимы. В середине 40-х годов военные газеты американской оккупационной зоны обошла «правдивая история»: Джо пишет своему отцу на родину и просит сообщить его невесте Джейн, что он отказывается от помолвки, потому что хочет жениться на немецкой девушке Веронике. Недовольный отец в ответ телеграфирует: «Что есть у Вероники, чего нет у Джейн?». Сын отвечает: «Ничего. Но она рядом». По примерным оценкам, в Карлсруэ за время существования «Малой Америки» было заключено несколько тысяч немецко-американских браков.

Перелом во взаимоотношениях американцев и немцев произошел в 1946 г. после «Речи надежды» министра иностранных дел Бернеса: «Соединенные Штаты не хотят увеличивать страданий Германии, которые ей причинил Гитлер, начав войну. Американский народ хочет помочь немецкому народу найти свое место среди свободных и миролюбивых наций мира». В этом свете показательна история дружбы военного коменданта города Бад Киссинген капитана Поттера и принца Луи Фердинанда Прусского (сохранись в Германии монархия, принцу принадлежал бы трон кайзера). В двадцатых годах, после окончания университета, он работал сборщиком на конвейере завода Форда, чтобы на личном опыте постичь суть передового машинного производства. После бегства из Восточной Пруссии в 1945 г. он жил с семьей в чердачных комнатках старого дома – трое взрослых и пятеро детей – и голодал, как и все.

Однажды он пришел к военному коменданту с просьбой дать пропуск в соседнюю деревню, чтобы раздобыть несколько картофелин. Возник разговор, присоединились другие, позже организовали клуб «Bad Kissingen Cosmopolitan Club», первый клуб немецко-американской дружбы после войны. Но так как организация совместного с немцами клуба противоречила закону, запрещающему братание с местным населением, он был вскоре распущен, а капитан Поттер отстранен от должности. Убежденный в правильности своих действий, он потребовал разбора дела военным судом. Вмешался главнокомандующий генерал Клей, который вызвал к себе упрямого капитана и вместо того, чтобы отдать под суд, дал задание организовать подобные клубы дружбы во всей американской зоне, что было демонстративным нарушением существующего порядка, но соответствовало чувствам большинства американцев. Будущее подтвердило правоту Клея и Поттера: запрет общения вскоре отменили, а клубы стали для многих немцев школой «прикладной демократии».

При разработке основного закона Федеративной республики Германии законодатели использовали в качестве эталона Конституцию США и, прежде всего, Билль о правах. Заметим, что при основании США базисом американской Конституции явились философские ценности европейцев и, не в последнюю очередь, немцев. Круг замкнулся.

Широко известно «экономическое чудо», оздоровление экономики послевоенной Федеративной республики Германии. Менее заметно параллельно протекавшее оздоровление духа, проявившееся, в том числе, и литературным возрождением[22]. Главной приметой послевоенной немецкой литературы стала её насыщенность духом времени, внимание к политическим и социальным проблемам и открытость в оценках недавнего прошлого страны и текущих событий.

Это находилось в заметном противоречии с традиционными тенденциями немецкой литературы, признававшей достойными отражения только философские и духовные ценности. После двенадцати лет тоталитаризма, когда на месте немецкой литературы возникла черная дыра, появилась целая плеяда талантливых поэтов и прозаиков, черпавших материал своих произведений из жизни немцев военного и послевоенного поколения. Тема «ренессанс немецкой послевоенной литературы» огромна и далеко выходит за рамки статьи, назовем лишь имена двух Нобелевских лауреатов, Генриха Бёлля и Гюнтера Грасса; их повести и романы о военном и послевоенном времени, вызвавшие лавинообразный поток читательских отзывов в редакции журналов и книжные издательства, их обширная публицистика и э ссеистика безусловно способствовали перевоспитанию немецкого народа, весьма чуткого к слову своих духовных лидеров. Нобелевский лауреат Томас Манн: «Задача немецкого писателя, как и любого другого во все времена – быть судьей и путеводной звездой народа (курсив мой – Г.К.), особенно во времена, когда ему угрожает опасность впасть в апатию и отчаяние... Писатель своим произведением дает пример несгибаемости и внутренней свободы человека».

(Окончание следует)


[1] Die neue Zeitung. 4-1945.

[2] M. Gellhorn. Das Gesicht des Krieges. В кн.: Nach dem Krieg. Zürich. 2003.

[3] G.A. Craig. Über die Deutschen. 1982.

[4] J. Heydecker, J. Leeb. Der Nürnberger Prozess. Köln. 1979.

[5] J. Echternkamp. Nach dem Krieg. Zürich. 2003.

[6] J. Heydecker, J. Leeb. Der Nürnberger Prozess. Köln. 1979.

[7] J. Heydecker, J. Leeb. Der Nürnberger Prozess. Köln. 1979.

[8] J. Heydecker, J. Leeb. Der Nürnberger Prozess. Köln. 1979.

[9] Там же.

[10] J. Heydecker, J. Leeb. Der Nürnberger Prozess. Köln. 1979.

[11] J. Echternkamp. Nach dem Krieg. Zürich. 2003.

[12] J. Heydecker, J. Leeb. Der Nürnberger Prozess. Köln. 1979.

[13] J. Heydecker, J. Leeb. Der Nürnberger Prozess. Köln. 1979.

[14] Там же.

[15] Denazifizierung. Gesetz und Verfahren. 1946.

[16] K. Wasmund. Plakate aus dem Nachkriegsgeschichte. Frankfurt am Main. 1986.

[17] J. Echternkamp. Nach dem Krieg. Zürich. 2003.

[18] K. Wasmund. Plakate aus dem Nachkriegsgeschichte. Frankfurt am Main. 1986.

[19] K. Wasmund. Plakate aus dem Nachkriegsgeschichte. Frankfurt am Main. 1986.

[20] K. Wasmund. Plakate aus dem Nachkriegsgeschichte. Frankfurt am Main. 1986.

[21] Lutz. Die amerikanische Streitkräfte in Karlsruhe. Karlsruhe. 1998.

[22] G.A. Craig. Über die Deutschen. München. 1982.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.