28 марта 2024, четверг, 17:45
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

Бедность и гордость

Мы публикуем резюме регулярного вторничного "Открытого семинара "Полит.ру", созданного для обсуждения позиции и содержания нашего экспертного круга и сообщества. Открытый семинар 4 июля был посвящен проблеме изучения бедности, в которой пересекаются множество проблем изучения социальной реальности России, «России сущностей». Семинар инициирован появлением нового исследовательского проекта, который возглавляет Даниил Александров, профессор Европейского Университета в Санкт-Петербурге и директор фонда Хамовники (о фонде и проекте подробнее – в конце текста). На семинаре обсуждаются общие вопросы бедности и неравенства, возможные конкретные темы, проблемы и исследовательские приемы для исследовательских групп программы и общие наблюдения о жизни России. Участники обсуждения (помимо "Полит.ру") – Д.А. Александров, В.А. Найшуль, И.Н. Евсеева, А.Г. Левинсон, В.М. Широнин.

Кто такие бедные

В 20-е–30-е годы были написаны циркуляры о том, кого считать кулаком, кого – середняком и т.д. По Монголии это выглядело так: бедняк – тот, кто имеет менее 70 голов крупного рогатого скота, середняк – более 300, кулак – более 700. Аналогичные нормы были и по различным регионам СССР. У Лилии Овчаровой есть четкое определение того, кто входит в средний класс. Те же, кто ниже этого уровня, – бедные.

Можно вспомнить о школе и о милиции – это инстанции, которые уполномочены определять социальную неблагополучность семей, у них есть своя внутренняя статистика, где говорится об уровне этого неблагополучия, хотя и не в терминах бедности: «У меня в классе/на участке трое из таких семей, а у тебя – семеро».

Но для исследователя социальной реальности бедность – понятие относительное, мы употребляем это слово не в том смысле, как оно звучит в официальных заявлениях, и не как его английский аналог – poverty, это слово используется как бы в кавычках – речь идет о микросоциальном строе нижних слоев населения.

Здесь очень важен и вопрос субъективного измерения бедности. Вообще представления о бедности – это предмет специального исследования. Если в Рио-де-Жанейро жители трущоб не считают себя депривированными, то у нас в аналогичных случаях это ощущение у самих жителей есть. Отдельный вопрос – когда люди называют себя бедными, какая референтная группа для этого существует: окружающие люди в поселении, приехавшие в поселение богатые и купившие там дачи, или же это некие общие критерии «из телевизора». То есть по отношению к каким моделям они определяют себя как лишенных тех благ, которые, как они считают, они должны получить?

Задача проекта – в начале его временно «подвесить» все наши принятые представления о том, как определять бедность, на какое-то время и насколько возможно отказаться от принятых теорий и привычных идей.

У нас есть государственная программа борьбы с бедностью, выделяются бедные, которые должны быть объектом нашей социальной программы. Но в реальных поселениях все это до чрезвычайности преломляется. Так, в Ленинградской области наблюдается парадоксально интересный результат: по опросам число бедных уменьшается, а по заявлениям местных жителей в фокус-группах – растет. Авторы не дают объяснения, так как не выходят за рамки двух методов: опрос домохозяйств и фокус-группы.

В Ленинградской же области было замечено, что есть существенная прослойка молодежи, которая не работает и не ищет работу. Это может означать самые разные процессы, но может и означать то, что в определенных рамках теории бедности называется «андерклассом». Так дли это?

Не очевидно изначально и то, что в наших селах есть существенная граница между теми, кто при опросах оказывается среди бедных, и теми, кто не попадает в эту категорию. Наблюдения показывают, что бедность оказывается таким параметром, который в той или иной степени присущ всем. А вот действительно исключенными на уровне местного сообщества оказываются не только деградировавшие алкоголики, но и дети из таких семей, которые вошли уже в устойчивое состояние бедности – от детского сада до школы, и после школы и армии они оказываются социально изолированы.

Одному их участников семинара приходилось докладывать о проблемах бедности в рамках очень большого международного исследования – там было 26 стран, На тот момент все постсоветские страны имели феноменологию бедности, которая совершенно отличается от того, что является классикой в Южной Африке, Центральной Азии и т.д. Представителям наших стран говорили: «У вас практически нет бедных. Есть обедневшие. Бедных пока нет. А вот когда у обедневших родятся дети, а у тех – свои дети и станет ясно, что никак не выйдешь из этой колеи, тогда получится именно то, из-за чего мучаются во многих частях мира».

Откуда берется бедность

Если уничтожить пожарную охрану вместе с санитарной инспекцией, какие-то низшие слои населения очень бы обогатились. Вопрос состоит в том, что огромные массы населения получают крайне низкие доходы, что означает, что они, на самом деле, в экономике не участвуют. Если больше 50% работают так, что получают меньше $70, то это солдаты, которые пускают одну пулю в месяц.

В ряде регионов понятно, что эта тема затронет проблему мигрантов, потому что там существует очень большой приток мигрантов-рабочих, которые довольно успешны на рынке труда и хорошо встраиваются в этот рынок. И возможно, что те низкооплачиваемые работы, которые могли бы быть источником дохода для низкоквалифицированных местных жителей, оказываются заняты мигрантами, потому что они гораздо более устойчивые работники с точки зрения работодателя, чем местное население.

В некоторых местах наблюдается миграция из города в сельскую местность и в бывшие ресурсные поселки – это показывают, в частности, данные по миграции в Ленинградской и в Иркутской областях. Из городов люди выезжают туда, где квартиры дешевле. Успешна ли их стратегия, неизвестно: местные жители говорят: «Понаехало тут к нам алкоголиков из города». Проводились фокус-группы в разных поселках Ленинградской области, выяснилось, что местные жители считают, что рост бедности зависит от приезда алкоголиков из Ленинграда. Правда, при опросах домохозяйств эти алкоголики не были обнаружены.

В ряде регионов те, у кого есть силы, ездят в ближайший центр, у кого их нет – автоматически остаются без работы. Но они живу, скажем, в двух часах езды от Иркутска, и их не видно А если такие анклавы бедности будут складываться в городских условиях, то это будет уже видимо, и именно там будут складываться андерклассы, в которых нет никаких положительных моделей, где люди никогда не видели, что такое работать.

Сначала из сообщества, поставленного в плохие материальные условия, вымывается активный элемент, он уходит куда угодно: в бандиты, челноки, бизнесмены, квалифицированные рабочие. А те, кто не ушли, остаются, и именно к ним потом приезжают исследователи.

Неоднократно приходилось слышать рассказы такого рода «Когда я увидел, что у моей дочки нет, скажем, ботиночек, то я бросил свою степень кандидата наук и пошел воровать / торговать и т.д.» А тот, у кого была возможность купить эти ботинки на бабушкину пенсию, никуда не пошел. И в итоге он остался бедным, а ушедший из профессии разбогател. Здесь видно сильное влияние гуманитарной помощи ученым – дети одеты, значит, можно продолжать заниматься наукой.

Илларионов обнаружил, что зависимость бедности от государственных расходов нигде не окажется такой статистически четкой, как в нашей стране. Это связано с тем, что государственный сектор всегда распределяет деньги хуже, чем частный. Возможно, этот крутой характер зависимости связан с тем, что большое количество денег идет на то, чтобы людей поддерживать в состоянии бедности.

Понятно, что бедность есть всегда. Но какая социальная норма закладывается в эту систему? Из пословиц Даля известна только одна социальная норма: на Руси с голоду никто не умирал. Больше об этом ничего нет. Это очень жесткая норма, и особенно жесткая на фоне отсутствия чего-то другого.

Социально исключенные

Есть гипотеза, что при опросе учителей и других категорий работников окажется, что есть бедные, которых включают в раздачу помощи и т.п., а есть те, которых не включают, – и эти люди тогда оказываются по-настоящему социально исключенными из любых ресурсных систем. В замечательных работах Светланы Ярошенко изучены социально исключенные северных регионов, в том числе северного села, но и там не было специального исследования тех, кто выпадает их местных систем социального обеспечения.

В ряде исследований обнаруживается такая вещь: берем британские критерии поиска социально исключенных в нашем регионе, начинаем с ними работать и обнаруживаем, что их нет. И это не потому, что данный социологический язык плох, на самом деле социально исключенных очень много – просто методика заточена другим образом. Сперва нужно понять, как устроено общество и кого оно исключает, что такое социальное исключение в России, может быть, оно исключает других людей и другим образом.

Социальное исключение – это не вопрос о париях. Это люди, которые не имеют доступа к ресурсам поддержания, которые есть у большинства людей. Они исключены даже не потому, что с ними никто не хочет разговаривать, – с ними продолжают разговаривать – но они не могут получить поддержки ни в каких группах, не могут найти работу. Они вполне остаются членами некой деревенской общины, которая просто им не помогает.

Кажется очень важной проблемой порождаемая большими городами зона бедных, людей, у которых покупают жилье, рынок жилья начинает выжимать несостоятельных лиц, и они образовывают слой очень неблагополучных людей. С этим не может сладить местное управление, город их «выкинул», там появляется криминал и т.д., эти люди не умеют работать. Местные жители, особенно алкоголики, все время говорят: «Я за любую халтуру берусь». Различие «работы» и «халтуры» очень хорошо схвачены русским языком, и создается такое впечатление, что есть люди, которые встроены в систему работы, а есть те, кто встроены в систему халтуры. Но это требует проверки. Может быть,  это сезонное: летом – халтура, все остальное время года – какая-то работа.

В некоторых случаях в этом качестве оказываются мигранты, хотя они являются рабочей силой, они приехали, чтобы жить, а не чтобы умирать, но они – «исключенные из социума», они презираемые, их порой можно безнаказанно убить. Они не защищены никем и ничем, и им категорически запрещается иметь свои собственные средства защиты. Это особый, многомиллионный контингент. Они не считаются вполне принадлежащими российскому обществу.

При этом группа мигрантов, которая есть у нас, – это первое поколение мигрантов, к тому же в основном из культурно близких стран, социальный контроль внутри этих групп очень большой. Там нет никакого беззакония и, в том числе, того, что по их понятиям считается правильным, а по нашим – беззаконием. Кроме того, они, конечно, очень встроены в свою и в наши местные экономики.

Важно и то, что во многих поселениях складываются иные отношения мигрантов и местного принимающего сообщества. Возможности интеграции мигрантов много больше, чем это кажется некоторым испуганным политикам и администраторам. Социальные связи местных жителей и рабочих мигрантов (узбеков, таджиков) очень широки, и толерантности в местных сообществах очень много.

Не исключено, что такие эксцессы, как скинхеды, – это конкуренция за положение самых бедных: мы были самыми бедными, а пришел кто-то, отнявший у нас это положение на дне. Положение самых бедных оказывается символическим социальным ресурсом.

Исключенные территории

Когда группы социально исключенных складываются в некую территориальную картину, сама территория оказывается контролируемой этими группами, превращается в социально исключенную.

В позднем СССР не было эндемической бедности: не было стабильных бедных слоев, бедных регионов, того, что похоже на мировое определение бедности. Они возникли за годы переходного периода. Это район, который не включен ни в какие проекты развития, туда не приходят никакие деньги, но там живут люди, и там существует экономика выживания. Она есть и в других регионах, но в других к ней прибавляется еще что-то: кто-то приехал, что-то купил, а сюда не приезжает никто, потому что это никому не интересно и не нужно. И там начинают рождаться бедные – дети бедных, безработные – дети безработных, люди, которые никогда не видели, как работают, и работать не собираются.

Власть там фактически не присутствует – там существует какое-то местное, конечно, криминальное самоуправление, и эти вещи лечатся чрезвычайно трудно.

Если район оказывается заселен рабочими-мигрантами первого поколения, там возникают свои способы контроля. Потом появляются поколения, которые уже оторвались от старшего поколения и отказываются принять его законы. Эта проблема возникает на стыке двух систем правил: этнических и принятых в поселении этого типа.

Например, в Пермской области был Пермский угольный бассейн. Его начали разрабатывать в 1942 году, когда потеряли Донбасс. Зэки начали что-то рыть, но в конце концов этот бассейн закрыли, поскольку он оказался нерентабелен. Этого места нет на карте. Но там живут люди, туда они возвращаются, пожив где-то еще, туда приезжают новые люди и начинают там жить – всего несколько тысяч человек. Там рождаются дети.

Живущих неофициально подкармливают из соседнего города: поскольку мэру их жалко, он отправляет туда раз в неделю воду и еще что-то. Туда предпочитают не допускать приезжих, поскольку есть опасность не вернуться, а никакая милиция в такие места не поедет. Это похоже на закрытую чернобыльскую зону.

Многодетные семьи и адекватность помощи

В работах Светланы Ярошенко и других специалистов хорошо видно, что самыми обделенными оказываются семьи с большим количеством детей. Потому что матери-одиночки с одним ребенком сразу уходят в группу специальной социальной поддержки. А именно в семьях работающих на низкооплачиваемых работах родителей с тремя детьми оказывается самая большая социальная депривация.

Но может оказаться, что в ряде ситуаций очень бедными окажутся родители, у которых двое детей, но которых тоже только двое, поэтому они не попадают ни в какую категорию нуждающихся в социальной помощи.

Если ребенок из семьи, в которой мать-одиночка, он немедленно считается обойденным, если он из многодетной семь, то ему начинают навязывать совершенно безумные услуги, потому что считается, что ребенку плохо. Одному из участников семинара как обладателю многодетной семьи позвонили из школы и предложили бесплатно сводить ребенка в театр. Это благородное побуждение, но исходящее из очень формальных представлений, потому что этот участник может сводить ребенка в театр.

Еще один яркий пример такого рода специфической социальной помощи. В одном районе решили оказать социальную помощь нуждающимся семьям и распределили их по категориям доходов: совсем бедным давали талоны на скидки в магазины с низкими ценами, а тем, кто не совсем беден, – талоны на скидки в магазины с более высокими ценами.

Вообще немногодетные семьи практически не имеют представления о том, что такое семья многодетная. Ее членов то ли почитают за мучеников и за героев и хотят принести тебе ботинки, которые еще не совсем стоптаны, то ли считают, что они отняли последние ресурсы у государства.

Бедность и гордость

Некоторые формы занятости создают специфические формы жизни, дающие человеку статус, от которого очень трудно отказываться.

Когда-то одному из участников обсуждения было вменено в обязанность узнать, почему шахтеры на Кузбассе, которым американцы дали большой заем, чтобы они переучивались на другие профессии и открывали свое дело, этого практически не сделали. Удалось найти 14 человек, которые открыли свое дело, и у всех них дела шли плохо.

Если в такие зоны бедности будут просто впрыснуты какие-то деньги, то они не дадут эффекта. Вот когда криминал приносит деньги, то это работает

Скажем, когда рыба исчезает, а рыбаки остаются, то они нищие и ничего не делают. Можно было бы продать свое судно каким-нибудь спортивным рыболовам или открыть туристический бизнес. Но они сохраняют судно, никуда не идут, потому что отказ от этого влечет за собой полную перестройку жизни. Что им предлагает криминал? Он говорит: «Вы, ребята, оставайтесь рыбаками, только немножко перегоняйте краденые машины». То есть система такая: я рыбак (или шахтер), но, пока работы нет, я немножко поперегоняю машины, поработаю на рынке и т.д.

То есть мы требуем, чтобы они стали бизнесменами, чтобы они полностью изменили форму жизни, но это слишком кардинальная перестройка, для осуществления которой одним вложением денег, к тому же, не обойдешься. А криминал знает этих людей и не требует от них того, чего они не могут сделать.

Как изучать бедность

Одна из проблема изучения бедности в том, что должен быть определенный понятийный аппарат. Но вместе с тем существует и опасность, что если все шесть групп сядут и заранее договорятся, что выбирают определенные рамки, то дальше будет получено гораздо меньше интересных результатов, чем если все пойдут своими путями.

Может так случиться, что в конце группы разойдутся в том, что одни из них будут писать свои статьи и книги по результатам этого проекта в одной теоретической рамке, а другие – в другой: скажем, одни будут говорить о социально исключенных, а другие – нет. Но это инициаторов проекта не пугает.

У каждой из групп есть и какая-то своя любимая тема. Одну региональную группу, например, больше всего интересует молодежь. Другую – практики социальной помощи бедным, третью – местное самоуправление и проблема образования и неравенства.

Но важно, чтобы все же проект не стал жить так же, как всем нам с детства известные лебедь, рак и щука. Нужен общий фокус, много общения, общий язык.

Одна из общих задач исследования – выяснение того, какие существуют местные социальные классификации, как описывается социальная реальность жителями изучаемых поселений, выделяются ли вообще «бедные» как особая группа. Потому что, когда туда приходят тренированные исследователи, у которых есть заданные параметры, – они найдут ту бедность, которая заложена в их техниках. Они на это нацелены. А у местных сообществ есть свои языки описания социальной реальности. Вот это и надо изучать – не только местные языки, но и в целом отношения, в том числе конфликтные, между экспертными, административными и местными языками.

Уже в октябре будет новый семинар, на котором группы должны будут отчитаться о предварительных итогах полевой работы, обменяться сведениями таким образом, чтобы эти предварительные итоги могли быть как-то выведены в публичное пространство. Установка создающегося фонда состоит в том, что итогом работы будут публикации – статья от фонда и публикация материалов от каждого участника.

По итогам пилотных интервью запланирован обмен впечатлениями о том, какие параметры и какие ресурсы, в том числе символически, используют для построении границ в сообществах. Скажем, если есть село в 300 дворов, то кого они выделяют, и совпадает ли это с мнением других людей, называют ли они бедными одних и тех же. Или же представление о бедности у них очень диффузное, при котором бедными оказываются все. Или есть разделение по принципу «есть трактор – нет трактора».

Перед исследователями стоит такая труднорешаемая задача, как попытка отказаться от войны качественных и количественных методов, потому что количественные исследования, которые изучают большие выборки домохозяйств, несколько снисходительно относятся к полевой антропологической работе в этих поселениях, а те, кто умеют вести наблюдения, резко отрицательно относятся к любой количественной социологии.

Есть надежда, что эти проблемы удастся решить, потому что внутри группы к этому относятся с большим энтузиазмом, среди привлеченных исследователей есть несколько «качественных» социологов, которые хотят работать с количественными, есть обладающие опытом исследований по базам данных по бедности, желающие совместить это с полевым исследованием.

Не хотелось бы, чтоб все исследования, которые будут проводиться, велись в русле демонстрации этнографической картины. Если в процессе социологических исследований будет дана некоторая картина, будет снят антропологический фильм – это хорошо, но не может быть самодостаточной целью программы.

Важно корректное определение статуса опрашиваемых. У нас злоупотребляют понятием "эксперт". Так, местный учитель или сотрудник сельской администрации – это не внешний эксперт, а участник местного сообщества со своими доходами и своим влиянием на номинирование в бедные. Вот Лилия Николаевна Овчарова из НИСП– эксперт по бедности, а в местном сообществе нет экспертов, там все – местные жители, и если уж выделять "местных экспертов", то это могут оказаться не сотрудники администрации, а какие-нибудь бабушки.

Предполагается также анализ с точки зрения социального исключения: кто не втянут в жизнь, в том числе, скажем, в отношении кого на местном уровне решается, давать пособие или нет. То есть присутствует надежда, что одним из результатов будет – построить критерии поиска социально исключенных.

Возможно себе представить такую программу наложения представлений о бедности на «объективную» картину жизни: например, взять деревню в 40 дворов, и у каждой семьи спросить, считают ли они, что живут бедно, средне, богато и т.д. Затем у каждого спросить обо всех остальных. В конце проанализировать эту матрицу, сопоставить с объективными показателями доходов, имущества, расходов, каких-то нематериальных ресурсов и попытаться понять, от чего зависит понятие бедности в данной деревне.

Целесообразно также попробовать наложить "объективные" параметры материальных характеристик на параметры десоциализированности, исключенности. Гипотеза здесь может быть, во-первых, в том, что мы исключенность увидим с двух сторон: и «сверху», и «снизу». Отдельный вопрос, по каким параметрам эту исключенность считать. Наряду с включенностью / невключенностью в структуры социальной помощи имеет смысл анализировать коммуникативную структуру поселения: кто с кем общается, кто к кому ходит в гости, кто оказывается немного в стороне, образуют ли находящиеся «в стороне» свою сеть и т.д.

Хорошо бы проанализировать, как это отражается в русской языковой картине мира, какие естественные маркеры используются для того, чтобы охарактеризовать эти проблемы.

Полевое исследование проблемы бедности трудно себе представить без описания реального минимума потребления. Например, что и сколько потребляет пенсионерка в деревне в Иркутской области, что потребляют бомжи, люди территориально исключенные и т.д.

Отдельный вопрос – как на проблему бедности, выключенности и, соответственно, реального расслоения накладывается эволюция сельского хозяйственного уклада. Потому что в некоторых регионах он в основном (кроме индивидуального сектора) вымер. Интересно посмотреть, что при этом происходит с основной частью населения, что становится преобладающими жизненными траекториями для невыключенных и выключенных, как это накладывается на хозяйственные практики, на традиционный образ жизни и на выход из него.

Есть гипотеза, что возрождение сельского хозяйства идет за счет покупки земли частными предпринимателями, а появление дачного строительства настраивает местное население на то, что отдельный дом – это хорошо, а то, что раньше считалось престижным, – хрущевки, выстроенные в поселках и т.п., – уже таковым не считается.

Кому нужно знание о бедности

Обсуждение бедности вообще и обсуждаемое исследование преломляются значимым образом в общем политическом и идеологическом пространстве – именно там они могут быть артикулированы. Какие есть и какие могут быть запросы на такого рода исследования? В какие слои и значимые социальные группы, т.е. находящиеся за пределами узкого академического круга, который хочет ими заниматься, могут быть транслированы результаты этих исследований? Каким способом это знание может быть передано, кроме публикации нескольких статей хорошими социологами?

Обычно бедность изучают средствами статистики. Есть два способа использования любой социальной статистики органами власти: во-первых, контролируемый параметр общественного развития и, во-вторых, дополнительный риторический аргумент.

В первом случае можно подсчитать число лиц, по какому-то параметру находящихся ниже медианы, или можно посчитать количество потребления молока на душу населения, например. И кого-то можно поставить отвечать за эти показатели  как за общенародные хозяйственные показатели. Грубо говоря, здесь социальная статистика выполняет ту же роль, что и детская смертность, – есть некий параметр, и он поставлен под контроль. Второй вариант состоит в том, что имеется некий параметр статистики, например, нищета, потом кто-то появляется, говорит, что настоящих данных по этому параметру нет, и пользуется этим аргументом, чтобы получить какие-то деньги или продвинуть какого-то человека.

Разговор о бедности – серьезный риторический ресурс для политиков и людей, которые хотели бы рассуждать об обществе за столом, в газете, в парламенте, где угодно. Существуют два взгляда на эту проблему, они всем хорошо известны. Один заключается в том, что мы живем в бедной стране, где из 140 млн человек 100 млн – бедные, а другой – в том, что мы понемножку из этой ситуации выходим, было 60%, а теперь уже 30%, следовательно, жизнь налаживается. Данное исследование будет очередным аргументом в пользу той или иной позиции. Но это понятный результат.

Интересными для властей могли бы быть опирающиеся на полученные данные долгосрочные программы помощи. Сейчас эта задача не решается, хотя решение ее необходимо. Не менее интересны возможности сравнения бедности и самого понятия о бедности в России с аналогичными понятиями в других странах. Сейчас эта тема востребована, следовательно, на нее есть деньги, и появляются какие-то программы.

В 1991 году российскими специалистами вместе со специалистами  Всемирного банка рассчитывалась минимальная потребительская корзина. Выяснилось, что мы совершенно не готовы это делать, потому что у нас были совершенно не совпадающие представления о содержимом этих корзин. Серьезные локальные исследования в разных регионах могут вывести на такие результаты, чтобы можно было иметь возможность сравнить эти представления и корзинки – так что эти темы платежеспособны и нужны.

В сочетании объективных критериев и критериев репутационных иерархий, критериев  включенности/исключенности, может быть, будет получена чуть более корректная социальная картина некоторого поселения, которая нужна для любой нормальной социальной инженерии. То есть выключенные в сообщество, если это сообщество имеет более или менее стабильное занятие, могут быть предметом одной политики, условно говоря, поощряющей эти занятия (если занятия не вредят). Выключенные из сообщества люди – предмет совершенно иной социальной инженерии, которая также будет различаться в зависимости от того, не включены эти люди «сверху» или «снизу» (понятно, что в каком-то смысле всегда – «сбоку», но есть смысл различать степень достатка и возможности самозанятости). И классификация будет принципиальным результатом. По крайней мере, самозанятым не надо платить социальную помощь и т.п.

Правда, часть наших чиновников, кажется, до сих пор не поняла, что выгоднее иметь людей самозанятых, чем живущих на их пособие. Возможно, имея четкую картину по самозанятости, будет проще такие вещи объяснять: пока идея самозанятых абстрактна – это одно, а когда будет понятно, что имеются группы людей, обладающие таким-то ресурсом, обеспечивающие заработок себе, а порой и работу еще определенному количеству людей, – проще увидеть выгоду и построить осмысленную политику.

У тех исследователей, которые будут применять только качественные методы, будет в работе тот минус, что они не могут сказать, является ли полученная картина репрезентативной и насколько их результаты валидны.

Но они способны производить жизненные истории, которые во властных спорах часто оказываются более важным риторическим ресурсом. Хорошо написанная картина того, кто такие самозанятые или кто такие исключенные в одном поселке такой-то области, может оказаться сильнее, чем грамотные и хорошо построенные количественные данные.

Все органы государственной власти так или иначе с этой проблемой пересекаются, решение ее представляется актуальным, при том что есть и более конкретные задачи, с нею связанные. Вот, например, банку нужно посчитать, каковы запросы на кредиты, но он не знает своей клиентской базы, не представляет себе тех людей, которые берут кредиты. Поэтому невозможно дать никакого четкого прогноза.

С точки зрения науки этот проект может ознаменовать собой появление нового продукта, который наша страна или никогда не производила, или уже давно не производит.

Более того, существуют разные картины, которые приходят на ум при слове «бедность». Одно – это «низ», идея о том, что «кто-то» внизу «чего-то». Другое – это «бедность». Интеллигентных людей заботит, что какие-то дети не ходят в школу, что у кого-то нет денег на ботинки, и всех родителей заботит, кто с их детьми ходит в одну начальную школу или в соседнюю. В этом смысле исследование может быть востребовано не только политиками, бизнесменами и учеными, но обычными гражданами.

О фонде "Хамовники"и проекте по изучению бедности

Предприниматель Александр Клячин какое-то время назад решил, что он будет финансировать научные  исследования, призванные полевым образом выяснять то, что можно назвать социальной реальностью. Сам он по образованию – социальный географ, и, по-видимому, ему небезразлична социальная реальность разных регионов и поселений, ее изучение теми, кто сам собирает материал в поле, и ее публичное  обсуждение теми, кто знает ее из первых рук. В конечном итоге Александр Клячин учредил и финансирует Фонд поддержки социальных исследований "Хамовники".

Фонд, как сказано в программных документах, ставит своей целью поддержку исследований образа жизни и деятельности людей в поселениях различных регионов России. Фонд поддерживает полевые локализованные исследования, изучающие проявление крупномасштабных социальных процессов в масштабе непосредственной жизнедеятельности людей. Реальная бедность и нищета, социальное неравенство, миграции и мигранты, образование, здравоохранение и здоровье, развитие бизнеса в локальном контексте, обустройство быта, состояние местного самоуправления – все эти проблемы входят в область интересов фонда.

Круг почти неохватный, и было решено сперва сосредоточиться на одной теме – бедности и создать сетевой проект нескольких исследовательских групп в России, финансировать их деятельность и помогать ее координации. Успешное завершение первых этапов проекта по бедности, будем надеяться, подтвердит важность работы и значимость фонда, приведет к его росту и увеличению финансируемых программ.

Для реализации программы возникла новая концепция: проводится закрытый  конкурс и раздаются гранты группам, которые до этого бедностью не занимались, – с тем чтобы программа фонда вовлекла их в новую тематику исследования. Не из тех соображений, что те, кто этим занимался, уже ничего нового не скажут, а просто чтобы привлечь новых людей, полевых социологов, которые могли бы работать в своих регионах. Специалисты, работавшие в сфере изучения бедности, привлечены в качестве экспертов на семинары, рабочие встречи и  конференции программы.

Фокус программы – исследование бедности в локальных измерениях, т.е. поездки в определенные точки, жизнь и внимательное изучение этого на месте. Поэтому привлекаются группы, которые умели бы и хотели бы это делать. В программе участвуют исследовательские центры Иркутска, Новосибирска, Самары, Ульяновска, Саратова и Петербурга. При обсуждении между региональными группами в каждом из этих регионов выделены два типа изучаемых ситуаций. В большинстве из них одна – городская, а вторая – сельская. Для сельской также выбрано одно или несколько сел, в которых и будет проводиться исследование. Исследователями проведены пилотные работы, позволившие уточнить характер кейсов, наиболее трудные или острые точки исследования.

Есть надежда постепенно сделать из программ фонда то, что в социологии знания называют «торговой зоной» местом, где встречаются «продавцы» разных товаров: экономисты со своими исследованиями, этнографы – со своими и т.д., с тем, чтобы наладился продуктивный обмен между ними. Потому что в последнее время вновь заметно обострение неуместной и ненужной войны за" чистоту рядов и методов", а по сути за ресурсы, например,  между представителями качественных и количественных методов, и с обеих сторон – с попытками их сочетания.

В рамках новой  программы изучения бедности  вырисовываются три свежие компоненты исследования: проблемы, посвященные местному самоуправлению и локальным воплощениям социальной политики; проблемы молодежи, детства и образования и, наконец, проблемы мигрантов и их положения в нижних слоях местной социальной стратификации. При этом  именно на уровне местного самоуправления сталкивается государственно- административная реальность и живая социальная реальность человеческой повседневности поселений.

Резюме обсуждений “Открытого семинара “Полит.ру”

Данный текст содержит следы полемики, дискуссии, различных реплик, но никакая фраза или тезис в нем не могут быть однозначно соотнесены с кем-то из участников или с мнением редакции, если об этом специально не сказано. Отдельные линии, позиции и оппозиции, возможно, найдут отражение в других жанрах и формах нашей работы.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.