Адрес: https://polit.ru/article/2006/09/14/theveno/


14 сентября 2006, 09:00

Что французу - хорошо, а что русскому - социальная дыра?

Какие социальные группы составляют  структуру современного российского социума? Этот вопрос  я неоднократно задавала коллегам по междисциплинарным трудам и семинарам. Спрашивала я, что называется, «своих», так что контекст исключал реакцию по принципу “чтобы отвязаться”.

Ответ был таков: если оценивать не “по науке”, а на уровне квалифицированной интерпретации повседневности , то современное российское общество состоит из богатых и бедных. «Какой примитив!», - скажете вы. Но данные разнообразных социологических обследований подтверждают эту позицию как характерную для большинства наших граждан.  А  если большинство социальных акторов считает, что общество, в котором они живут, состоит прежде всего из богатых и бедных, то следует ожидать и действий, основанных на этих представлениях. Иными словами, именно эти представления следует учитывать в социальной практике - иначе вытекающие из такой социальной идентификации и самоидентификации действия не удастся ни понять, ни прогнозировать.

Бедность в условиях современной России - это образ жизни столь больших масс населения, что достаточно сложно найти параметры, значения которых были бы типичны для “бедных вообще”.  Поэтому для содержательной характеристики тех или иных граждан и домохозяйств как бедных их собственные установки и самосознание. важны не менее, чем те ступени социальной лестницы,  куда бедных помещают “другие”, то есть не бедные. А тогда надо искать именно нежесткие конструкции, базирующиеся на комбинации самооценок и оценок “других”: они  могут более адекватно описывать социальную структуру нашего переходного общества, нежели клише, заимствованные  у авторитетных историков и социологов, изучавших качественно иные социумы. 

Качественная инаковость социумов, которые сложились в странах евроамериканского ареала, среди прочего выражается в том, что принадлежность к тем или иным социально детерминированным “клеточкам” и группам в известной мере предсказывает образ жизни данного лица: его вкусы, пристрастия, его бюджет.

Например, как бы ни были скудны мои представления о современной Франции, я знаю, что преподаватель парижского лицея  - человек достаточно обеспеченный, чтобы проводить каникулы, где ему вздумается, бывать в театре так часто, как ему хочется, и жить не в мансарде без ванны, а в пристойной квартире. В данном случае профессия плюс должность существенным образом определяют место субъекта на социальной лестнице.  Но ответить на аналогичные вопросы применительно к преподавателю московской средней школы я бы не взялась. Причина - так называемый неконсистентный социальный статус, который в наших условиях является скорее правилом, нежели исключением. 

В самом деле. Вот депутат российского парламента, который  читает одни лишь бульварные романы. А вот судья городского суда: он  пишет с орфографическими ошибками. Скромный руководитель администрации небольшого подмосковного города отправляет сына на учебу в Англию, а  доктор медицины сводит концы с концами благодаря частной практике, причем тайной - иначе его бы разорили налоги и бандиты. Молодая обладательница диплома престижного технического вуза с трудом зарабатывает  на жизнь шитьем бисером, а ее недавняя однокашница работает менеджером по продажам в иностранной фирме и отпуск проводит в Италии. Учитель на пенсии (с полувековым стажем!) сдает свою городскую квартиру и сторожит дачу человека с сомнительным прошлым. Генеральный директор крупной фирмы ездит на BMW с водителем, но его речь немедленно выдает человека, учившегося в лучшем случае в ПТУ. Дама в норковом палантине с равным успехом может оказаться как известной актрисой академического театра, так и владелицей придорожной закусочной - кроме определенного уровня дохода между ними не будет ничего общего.

Подчеркнем, что подобные рассогласования в нашем социуме имеют системный характер. Социологам это хорошо известно. Другое дело, что их не очень волнуют последствия массовости этого феномена.  И напрасно: если в обществе неконсистентный социальный статус – скорее правило, чем исключение, в этом обществе высока степень аномии, оно заведомо нестабильно.  

В стабильном обществе реальная социальная иерархия складывается из нескольких факторов. Согласно концепции известных французских социологов Л.Болтански и Л. Тевено, социальная иерархия зависит и от того, как человек сам определяет свое место в обществе, и от того, какой ранг соответствующей группе отводят его сограждане. Эти исследователи попытались проверить свою гипотезу в экспериментальном исследовании, что особенно интересно именно в силу необычности экспериментального подхода  для социологических работ. 

“Внешняя” логика  работы была продиктована прикладными задачами, которые постоянно встают при сборе статистических данных (во Франции в масштабе страны этим занят Национальный статистико-экономический институт - INSEE). Если аскриптивные категории  - пол, возраст  и т.п. - очевидны, то профессиональный статус и категории, которые у нас некогда назывались “социальным положением”, нередко с трудом поддаются четкой дефиниции.

Наиболее интересная часть эксперимента , описанного в работе Болтански -Тевено [1], состояла в следующем. Экспериментатор (далее - Э.) располагал набором специально сконструированных опросников с ответами, где воображаемые персонажи были описаны с помощью социологических параметров, отчасти стандартных, а отчасти заведомо нестандартных с точки зрения практики  официальной статистики. Опросники были заполнены якобы неизвестным интервьюером. В них респондент, например, сообщал,  какие телепередачи он предпочитает, в какой квартире и в каком округе Парижа живет, на какой машине ездит, какие газеты и журналы обычно читает, какое радио слушает, с кем дружит, как проводит отпуск, какое образование получил  и т.п. Все обычные социологические характеристики  - пол, возраст, семейное положение - также были указаны.

На первом этапе участник эксперимента (в психологической терминологии - испытуемый, далее - И.) получал такой опросник в виде набора карточек, где на каждой карточке был записан один вопрос, но не было ответа. Задача И. состояла в том, чтобы сначала решить, о чем спрашивать, а затем по ответам угадать социальный статус и /или профессию анкетированного персонажа. При этом чтобы узнать ответ, И. должен был не просто выбрать, о чем спросить, но “уплатить” за ответ на соответствующий вопрос условную сумму, указанную на каждой карточке при вопросе.  Выигрывал тот, кто на основе “оплаченных” таким путем ответов сумел не только угадать социальное положение и род занятий неизвестного лица, но еще и потратил на это наименьшую сумму «денег».

Поскольку  “цена” ответа была заранее известна, участник этой игры мог сам определять свою стратегию и выбирать “дешевые” или “дорогие” вопросы/ответы. “Дешевыми” (1-3 франка) были  типичные для любого опросника  данные - пол, возраст, семейное положение и т.п., а “дорогими” (40 франков)  были, например, сведения о дипломе, о членстве в какой-либо организации  или о том, есть ли у данного лица подчиненные ему/ей сотрудники. Общее ограничение состояло в сумме, которую можно было потратить на “покупку” ответов, - она не могла превышать 100 франков.

Первый этап эксперимента состоял в ознакомлении с правилами игры.

На втором этапе И. получал набор карточек, соответствующих социальному портрету очередного незнакомца/ незнакомки, “покупал” ответы,  затем записывал отгадку  на листке бумаги и вручал отгадку Э. Эксперимент прекращался тогда, когда И. правильно угадывал социальный статус и род занятий анкетированного лица или хотя бы был достаточно близок к верному ответу, а также в случае провала - то есть когда деньги были “истрачены”, а ответ - неверен.

На третьем этапе Э. просил участников размышлять вслух  по поводу того, как они строили свои догадки о персонаже, который скрывался за ответами на вопросы анкеты.

Основной результат описанного эксперимента состоял в том, что к успеху вела особая стратегия, свойственная так называемому экспертному мышлению, в том числе  – на использовании гештальтов.

Уместно уточнить, что далее понимается под мышлением эксперта и что такое гештальт.

Как известно, сильный шахматист запоминает не местоположение отдельных фигур на доске, но всю позицию в целом. При этом он хранит в памяти огромное число таких образов позиции, которые в случае необходимости он актуализирует, т.е. "вызывает из памяти". Менее известно, что эксперт в области живописи запоминает оттенки тонов столь точно, что даже теперь, при издании особо высококачественных репродукций, прежде чем перейти к окончательному этапу печати, вызывают эксперта-искусствоведа и просят его оценить (по памяти!) правильность цветовоспроизведения на пробном отпечатке.

В приведенных примерах опытный шахматист и эксперт-искусствовед оперируют целостными образами соответствующих объектов, которые и принято называть гештальтами. Операции с гештальтами, однако, вовсе не удел одних лишь экспертов. Собственно говоря, все мы - эксперты в том, что касается нашей повседневной жизни. Поэтому в общем случае и мы склонны оперировать гештальтами, хотя при необходимости (впрочем, не всегда удачно) можем и действовать иначе. Этот тезис будет особо важным для дальнейшего изложения.   

Отметим, что термин гештальт не имеет удовлетворительного объяснения. Понятие гештальта приходится задавать апофатически – через демонстрацию того, что воспринимается не как гештальт. Например, лицо мы безусловно воспринимаем как гештальт, а не выделяем отдельные характеристики – такие,  как цвет глаз или форма носа. Если мы затрудняемся при ответе на вопрос о том, видели ли мы этого человека прежде, то это не значит, что мы не уверены, видели ли мы рот данной формы или глаза данного цвета. (Надеюсь, что читатель вспомнит ту сцену из «Войны и мира», когда Пьер Безухов в незнакомой женщине в черном платье узнает Наташу Ростову ). Это не значит, что мы не умеем пользоваться признаками при описании лица - иначе составление, например,  фоторобота по описанию было бы в принципе невозможным. Так что мы умеем пользоваться признаками и делаем это по необходимости, но неэкономность подобных операций очевидна (ср. сказанное выше о гроссмейстерской памяти).

Надо, разумеется, иметь в виду, что противопоставление операций с гештальтами операциям с признаками бессодержательно вне конкретной ситуации.

Еще более важно отметить вот что.  Не имеет смысла говорить о признаках объектов как "вообще" существенных и "вообще" несущественных - они тоже определяются ситуацией, задачей.  Так, грамотный человек считает похожими и относит к одному классу "а " все изображения русской буквы а, хотя даже записанное одним шрифтом русское а строчное и А прописное графически не похожи, не говоря уже о разнообразии типографских и компьютерных шрифтов, а также возможных рукописных начертаний все той же буквы. Но при выборе шрифта для книги дизайнер руководствуется совсем иными соображениями - в том числе он может использовать разные шрифты даже в пределах одной строки!

С другой стороны, больной с так называемой зрительной агнозией, то есть с нарушением механизмов гештальт-распознавания, обычно опознает только один вариант начертания какой-либо буквы - например, а “печатное” строчное. Прописное А такой больной уже воспринимает как другую букву. Однако, если бы мы и в самом деле взялись обсуждать особенности начертания,  то общепринятое отождествление а и А выглядело бы как чистая условность - каковая, в сущности, и в самом деле имеет место ( разве А не ближе к Д, чем к а?)!

Хороший “социальный игрок” действует аналогично сильному врачу-диагносту. Такой врач при обследовании больного задает минимум вопросов. Зато все они  “прицельны”. В медицине есть специальный термин “патогномоничный признак” - т.е. признак, характерный именно для образа данного заболевания. Сильный диагност начинает - отчасти неосознанно - именно с патогномоничного признака, а  не обнаружив,  переходит к другим признакам, соответствующим вееру гипотез о менее вероятных, но тем не менее возможных диагнозах,  коррелированных с теми симптомами, которые он реально наблюдает. И только потом рассматривает совсем маловероятные варианты, выясняя значения прочих признаков-симптомов.

Приведем, следуя работе Болтански-Тевено, описание действий одного из “успешных” игроков – участников упомянутого эксперимента . Задав несколько “дешевых” вопросов, игрок узнал, что анкета характеризует женщину 50 лет, которая состоит в гражданском браке,  живет в VII  округе Парижа, но при этом не владеет квартирой, а арендует ее ; по ТВ она предпочитает смотреть банальные “дамские” ток-шоу. На основе своего житейского опыта игрок небезосновательно заключил, что эта особа, скорее всего, служит в этом округе консьержкой, поскольку это объясняло бы, почему в солидном возрасте эта не слишком образованная дама арендует квартиру в богатом буржуазном районе, а не владеет там собственностью.

Затем, дабы уточнить свою позицию, этот игрок еще и “купил” сведения о марке автомобиля, принадлежащего неизвестной. Выяснилось, что это  Альфа-Ромео, машина дорогая и престижная. Тогда игрок отбросил свою первоначальную гипотезу и сделал вывод, что если при таком достатке у женщины столь примитивные вкусы, то, скорее всего, у нее в VII округе свой магазинчик или парикмахерская.

Болтански и Тевено обращают внимание на то, что успешные игроки мыслят не в категориях официальной статистики и не в соответствии с расхожими стереотипами, а актуализируют свой жизненный опыт, согласно которому социальный статус человека и его предпочтения коррелированы, хотя и не всегда очевидным образом.  Более того, прямолинейное следование категориям, которые фиксирует официальная статистика ( “служащий без диплома баккалавра”,  “выпускник одной из Grandes Ecoles”  и т.п.), будет намного менее эффективно определять реальный социальный статус, чем, казалось бы, малозначительные “косвенные” характеристики - место проведения отпуска, профессии ближайших друзей, досуговые предпочтения, три последние прочитанные книги, подписка на газеты и журналы и т.п.

Авторы приводят любопытные примеры, показывающие, на каких показателях базируется ошибочная категоризация. Как правило, неудачи в определении места какого-либо персонажа в социальной иерархии основаны на упрощенно понимаемой, клишированной проекции вовне собственного социального опыта. Неслучайно “неудачливыми” игроками нередко оказывались женщины средних лет, в недавнем прошлом - учительницы или служащие, мыслящие социальными штампами. Игроки этого типа склонны к категоризации, основанной на том типе умозаключений, которые  М.М. Бонгард некогда назвал “предрассудками”, придав этому слову статус термина [2 ]. Поясню на примере, что имеется в виду.

Как показывают социологические исследования (ср. [3 ]), в сегодняшней России обладание телевизором и даже видеомагнитофоном не является показателем, дифференцирующим граждан по уровню материальной обеспеченности: телевизоры есть практически у всех,  и даже видеомагнитофоны имеются  в большинстве  домохозяйств. Зато отсутствие телевизора - безусловный показатель бедности.

Однако если как основной показатель бедности домохозяйства выбрать именно отсутствие телевизора, то некоторая доля умозаключений окажется “предрассудками” в смысле Бонгарда. А именно: найдутся домохозяйства, где телевизора нет по иным причинам, нежели отсутствие денег на его покупку. Так, иные родители считают телесмотрение вредным для детей ; найдутся также обеспеченные семьи, где старый телевизор уже отдали малоимущим соседям, а плазменный телевизор или комплекс “домашний кинотеатр” не успели подобрать. Наконец, определенный процент граждан считают “ящик” вредным, поскольку он отвлекает внимание на “глупости”.

Гипотезы, которые по данным анкеты строятся участниками описанного выше эксперимента, как правило характеризуют не столько попытки отгадать загадку о месте неизвестного индивида на социальной лестнице, сколько отражают установки, актуализирующие социальный опыт самого участника. Незнакомые он/она  определяются через координаты Я / мы. Неслучайно лучшими ”игроками” оказались люди “тертые” -  часто менявшие работу, не слишком хорошо оплачиваемые и т.п., а худшими - лица, занимающие более высокое социальное положение и ориентированные на такие формализованные показатели, как диплом,  наличие подчиненных, принадлежность к какой-либо профессиональной ассоциации или общественной организации.

Описанный выше эксперимент Болтански - Тевено  рассчитан на общество, где действуют  стабильные социальные институты и наличествует множество вертикальных и горизонтальных структур. Мне представляется, что в России аналогичный эксперимент просто не получился бы. Например, по свидетельству Л.А.Хахулиной [4] , в России самоидентификация в терминах принадлежности к “среднему слою” регулярно регистрировалась в опросах в интервале между 1991-1996 гг. Автор справедливо назвала этот слой граждан “субъективным средним классом”. Подобная самоидентификация хорошо отражает самоощущение, которое можно описать словами “я не беден, но уж, конечно, и не богат”. Однако в условиях массовой неконсистентности социального статуса представлять российский “средний класс” в качестве социального агента с близкими и потому предсказуемыми целями и ценностями означало бы принимать желаемое за действительное. Впрочем, крестьяне и горожане тоже  не образуют сколько-нибудь однородных социальных страт - чтобы в этом убедиться, достаточно внимательно прочитать две книги:  Т.Нефедовой и Дж.Пэллот о российской деревне  [ 5 ] и В.Глазычева о малых российских городах [ 6 ].

При всем том социум не может восприниматься его членами как бесструктурная “взвесь” - этот образ не работает ни как факт индивидуального сознания, ни как факт сознания коллективного. И если спустя десять лет после регистрации феномена “субъективного среднего класса” мы наблюдаем вовсе не чаемую стабильность, к которой средний класс должен был бы быть склонен, а напротив того, рост протестных настроений, ксенофобии и бытовой агрессивности, то не стоит удивляться массовому социальному беспамятству, порождающему мифы о сильной руке и мечты о наведении порядка «сверху».   

Литература

  1. Boltanski L., Thévenot L. Finding one’s way in social space: a study based on games. //  Social science information,  1983, vol. 22 , N 4-5 . P. 631 - 680.
  2. Бонгард М.М. Проблема узнавания. М., 1967.
  3. Тихонова Н.Е. Феномен городской бедности в современной России. М.,  2003.
  4. Хахулина Л. Субъективный средний класс: доходы, материальное положение, ценностные ориентациии. //Мониторинг общественнного мнения. 1999, 2(40).  С.24-33.    
  5. Нефедова Т.Г., Пэллот Дж. Неизвестное сельское хозяйство, Или зачем нужна корова?  М., 2006.
  6. Глазычев В.Л.  Глубинная Россия: 2000 - 2002. М.,  2003.