29 марта 2024, пятница, 08:02
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

13 июля 2006, 10:00

Неизвестное сельское хозяйство, или Зачем нужна корова?

"Полит.ру" публикует главы "Неформальная экономика и хозяйственная самоорганизация в сельской местности" и "Изменение социально-экономической структуры в сельской местности" из книги Татьяны Нефедовой и Джудит Пэллот "Неизвестное сельское хозяйство, или Зачем нужна корова?" (Нефедова Т.Г., Пэллот Дж. Неизвестное сельское хозяйство, или Зачем нужна корова? - М.: Новое издательство, 2006. — 320 с., ил. — (Новая история)). Известные специалисты по российскому селу Татьяна Нефедова (Институт географии РАН) и Джудит Пэллот (Оксфордский университет) представляют в своей книге детальное исследование индивидуального сельского хозяйства современной России во всем его многообразии — от Крайнего Севера до плодородного юга, от московских пригородов до провинциальной глубинки, от эффективных фермерских хозяйств до маленьких огородов, спасающих своих хозяев от нищеты.

6.2. Неформальная экономика и хозяйственная самоорганизация в сельской местности

Неформальная экономика

Реформы, затеянные ради движения вперед, отбросили сельское сообщество назад, в царство неформальных и немонетарных отношений. Нежелание сельских жителей выйти из «тени» или хотя бы из рамок самообеспечения — признак аграрного общества, что кажется парадоксальным при таком уровне урбанизации, которого достигла Россия.

Какими бы разнородными ни были хозяйства населения, где бы они ни находились, их всегда отличала колоссальная трудозатратность. Даже став товарными, они все равно предпочитают опробованные технологии и подходы. Панически боятся они и легализации доходов. Впрочем, формально их нельзя отнести к сфере «предпринимательской деятельности». В Гражданском кодексе РФ она определяется как «самостоятельная, осуществляемая на свой страх и риск деятельность, направленная на систематическое получение прибыли от пользования имуществом, продажи товаров, выполнения работ или оказания услуг лицами, зарегистрированными в этом качестве в установленном порядке». Поскольку индивидуальный сектор сельского хозяйства как предпринимательский не регистрируется, его часто относят к «теневому», неформальному.

Разделение экономики на «белую» (официальную), «серую» (неформальную, «теневую») и «черную» (криминальную) стало в последние годы очень модно. Мы не будем вдаваться в вопросы дефиниций и причин этого явления — это блестяще сделано Теодором Шаниным и его коллегами в книге «Неформальная экономика» (Неформальная экономика 1999). Отметим лишь, что хозяйства населения наиболее ярко демонстрируют социально-экономические отношения именно в рамках неформальной экономики, для которой, по определению Т. Шанина, характерны:

  • нацеленность на выживание и обеспечение занятости, а не на максимизацию доходов и накопление капитала;
  • гибкость и множественность способов заработать;
  • трудоемкость работы и высокая степень неопределенности ее результатов;
  • «незащищенный» труд;
  • использование семейных и местных ресурсов;
  • отношения, основанные на доверии, а не на формальных соглашениях;
  • родство, соседство и этничность как основы экономических отношений;
  • незарегистрированное предпринимательство, избегание отношений с государством;
  • интеграция легальных, нелегальных и криминальных видов деятельности, нацеленных на выживание;
  • культура нищеты в быту (Шанин 1999: 14).

Главный вопрос, над которым бьются ученые и политики — является ли «теневая» экономика временным, переходным явлением или оно перманентно присуще нашему типу общества?

Р.И. Капелюшников считает, что для современной России в принципе характерно доминирование неформальных отношений и институтов над формальными (Капелюшников 2001). Деформализация вообще-то характерна для всех переходных обществ. Однако в странах Центральной и Восточной Европы выход из кризиса и укрепление институтов привели к уменьшению доли неформальных черт экономики. В России попытки введения некоторых формальных регуляторов вызвали не уменьшение, а расширение круга неформальных адаптационных стилей поведения. По мнению Р.И. Капелюшникова, попадая в российскую среду, любые формальные институты сразу же прорастают неформальными отношениями, как бы мутируют. Поэтому можно говорить не о переходном периоде, а об особом типе стационарно переходной экономики (Там же, 92). Длительное существование «теневого» индивидуального сектора и нежелание его субъектов вписываться в формальные рамки подтверждают эту гипотезу.

«Теневые» неформальные стороны функционирования хозяйств населения могут рассматриваться двояко. Как законные (легитимные), связанные с отсутствием регистрации, налогов на деятельность и формальной отчетности. И как нелегальные, основанные на разного рода неформальных связях и отношениях, в том числе и противозаконные, включая воровство.

«Законная неформальность» имеет свои положительные и отрицательные стороны. Первые помимо налоговых льгот связаны с меньшей зависимостью от государственной машины и с большей гибкостью индивидуальных хозяйств. Но главное — это самозанятость населения, особенно важная в депрессивных районах с высокой безработицей. Те хозяева, которые привлекают работников, значительно улучшают трудовую ситуацию не только в своих семьях, но и в деревне в целом. «Теневая» экономика благодаря использованию трудоемких технологий ведет к сокращению капиталовложений.

Отрицательные последствия — это невозможность сертификации продукции и проверки ее качества, недоступность банковских кредитов, которые могли бы способствовать развитию таких хозяйств. Но главное — индивидуальное сельское хозяйство не дает своим владельцам и работникам социальных гарантий, так как не квалифицируется государством как «труд». Этот рецидив социалистического строя, признававшего труд только на государственных предприятиях и старавшегося изжить любое частное производство, хотя бы отчасти был исправлен в новом Гражданском кодексе, принятом в 2003 году.

В том факте, что индивидуальные хозяйства даже при значительных земельных наделах и доходах предпринимательскими не считаются, заключается определенная несправедливость: выигрывают те, кто в «тени». При одних и тех же доходах фермеры обязаны отчитываться и платить налоги, а индивидуальные хозяйства — нет. При этом, по закону, личные подсобные хозяйства имеют право продавать излишки продукции, однако само понятие «излишки» юридически не определено.

Внезаконные аспекты деятельности также весьма характерны для индивидуальных хозяйств. Воровство и неформальные отношения с начальством в советские годы были распространены практически всюду и служили своеобразной негласной формой поддержки населения. Сейчас это в большей степени сохранилось на предприятиях, находящихся в упадке. В депрессивных районах воровство и прочие полукриминальные и криминальные практики, нацеленные на поддержание своего индивидуального хозяйства, даже расширяются. Директора крепких предприятий воровство стараются решительно пресекать, строя отношения с работниками на жесткой экономической основе. Многие из них поняли, что инвестировать в работника гораздо выгоднее, чем в охранника.

В целом, нежелание сельских жителей выйти из «тени» или хотя бы из рамок самообеспечения — это признак аграрного общества, что парадоксально при таком уровне урбанизации, которого достигла Россия. Это говорит не только о глубине современного кризиса, но и о том, что прошедшая индустриализация и современная модернизация проводились в обществе с недостаточным уровнем готовности к ним. Принуждение к самостоятельному выживанию 90-х годов заставило людей обратиться к традиционной экономике, которой не нашлось места среди формальных институтов, и, следовательно, уйти в «тень». Наверное, поэтому реформы, нацеленные на продвижение вперед, отбросили сельское сообщество назад.

Взаимодействие разных укладов и хозяйственная самоорганизация в деревне

Самоорганизация в сельской местности не умерла, но в разных местах и обстоятельствах сохранилась и проявляется неодинаково. Так, с ослаблением основного предприятия она нарастает далеко не линейно.

По существу вся эта книга посвящена самоорганизации населения. Самое яркое ее проявление — ареалы высокотоварного хозяйства (см. раздел 2.7). Мы пытались объяснить, почему в одном месте видишь крепкие дома, а в другом — покосившиеся избы, почему где-то у населения — настоящие тепличные плантации или стада частного скота, а где-то — заросшие огороды и редкие грядки в сорняках. В одних районах фермеров много и они становятся важной составляющей местного сообщества, в других это единичные хозяйства, не поддерживаемые населением и гонимые колхозной администрацией. Географические факторы и закономерности не менее важны, чем исторические, экономические, социологические. Они формируют совершенно разные сельские сообщества. Попробуем показать пространственные различия в соотношении разных укладов и их влияние на хозяйственную самоорганизацию сельского населения.

При социализме экономическим стержнем в сельской местности были колхозы и совхозы и только в несельскохозяйственных северных районах ту же функцию выполняли леспромхозы и другие предприятия. Они были главными работодателями, распоряжались всей землей, помогали населению, они собирали продукцию индивидуальных хозяйств населения, строили людям дома, ремонтировали дороги, проводили газ, водопровод и т.п. Руководитель колхоза обычно был главным человеком в большой округе. Можно с некоторой долей условности сказать, что коллективные предприятия долгие годы были главными организаторами жизни в деревне.

Однако новые экономические реалии ослабили многие предприятия. Появились фермеры. В каждом административном районе есть предприятия-банкроты. Как это влияет на людей и их индивидуальные хозяйства, что происходит со всей сельской местностью? Оказалось, что с потерей привычного организатора — колхоза или совхоза — катастрофы обычно не происходит. Наши обследования разных поселений обнаружили, что ослабление и тем более прекращение деятельности колхоза или совхоза во многих районах давало толчок самоорганизации населения. Но встречались и местности, где население, лишившись привычной колхозной поддержки, попадало в тяжелое положение. Оно было еще тяжелее, если в деревне, отрезанной от мира, оставались одни пенсионеры.

В социологической литературе не раз встречались попытки типологизации взаимоотношений агропредприятий и хозяйств населения. Так, З.И. Калугина на основе опросов, проведенных в Новосибирской области, выделяет 4 модели хозяйственных стратегий, характеризующихся разным поведением предприятий и домохозяйств: 1) активная рыночная стратегия, при которой конструктивная адаптационная стратегия предприятия сочетается с ориентацией населения на повышение или стабилизацию уровня жизни, 2) традиционная стратегия — компенсационная адаптация предприятия и стремление к сохранению имеющегося уровня жизни у населения, 3) неадекватная (мимикрическая) стратегия как предприятия, так и населения, ориентированных на выживание и 4) пассивно-выжидательная стратегия — дезадаптация предприятия, поставившая работников и членов их семей на грань физического выживания (Калугина 2001: 92–105). Однако в этой типологии нет самого характера взаимоотношений двух укладов, которые подробно исследует О. Фадеева, выделяя паразитический симбиоз, паритетный симбиоз и новую корпоративную модель взаимодействия (Фадеева 2003а). Первый тип характеризуется перетоком ресурсов из коллективного предприятия в хозяйства населения и в значительной степени основан на воровстве. Существование его ограничено во времени и кончается ликвидацией предприятий. Второй тип характеризуется частичным переходом от раздаточных механизмов к рыночным, контрактными (но необязательно «формальными») отношениям между коллективным и семейным секторами. В идеале в такую модель взаимоотношений могут включаться и фермеры, хотя этого обычно не происходит. Третья, корпоративная модель возникает в случае достаточно устойчивого положения коллективного предприятия и достаточно высокой для сельской местности заработной платы, при которой товарное производство в семейных хозяйствах теряет свое значение. Семейный сектор рассматривается руководителем сельхозпредприятия как конкурент в борьбе за общие ресурсы, вводятся ограничения на объемы выделения кормов и техники и т.п. Работникам предлагается приобретать эти ресурсы по рыночным ценам. В результате в таких селах семьи ведут хозяйство главным образом для себя, товарность семейных подворий не столь велика, как в двух других случаях.

Если следовать логике О. Фадеевой, то корпоративная модель отношений в сельской местности чаще всего формируется в пригородах крупнейших городов и на Юге, именно там доля сильных предприятий гораздо выше, и их отношения с работниками напоминают рыночные. Однако эта модель редко реализуется «в чистом виде». В южных районах при зерновой специализации предприятия предпочитают натуральную оплату зерном денежной оплате. В результате население держит много мелкого скота и птицы (для крупного рогатого скота в зерновых районах Юга не хватает пастбищ). В пригородной модификации при устойчивом состоянии коллективных предприятий преобладает денежная расплата с работниками, однако близость к городским рынкам сбыта все равно побуждает часть населения даже при хозяйствах небольшой площади продавать свою продукцию. То же касается и второго — паритетного — типа, который сильно варьирует в зависимости от местоположения и характера специализации коллективного и частного производства. Особые его варианты формируются в национальных республиках. И, наконец, паразитический симбиоз характерен в основном для периферийных районов, особенно в Нечерноземье.

Если ввести «географическую составляющую» в рассмотрение взаимоотношений разных укладов, то можно выделить шесть типов взаимодействия трех основных укладов. В таблице 6.2.1 они выстроены по мере усиления процессов деградации коллективных предприятий.

Таблица 6.2.1. Соотношение коллективного, индивидуального и фермерского хозяйства и процессы самоорганизации
Типы Местопо-
ложение
Коллективные предприятия (КП) Хозяйства населения (ХН) Фермеры (Ф) Самоорга-
низация
1 Пригороды и крайний юго-запад Преуспевают, за труд платят деньгами. Основной доход населения от КП Скота мало, огороды небольшие. Товарная специализация в основном на овощах В пригородах Нечерноземья мало, на юге — много, участки небольшие Слабая
2 Южные и юго-восточные степные районы Часто благополучны, но типична натуроплата Скота много, товарное скотоводство, огороды для самопрокорма. Основной доход от ХН Много, участки большие (конкуренты КП). Средняя
3 Национальные районы Урало-Поволжья Часто благополучны, типична натуроплата Много скота, товарность и специализация разные, доход от ХН и отхожих промыслов Мало Слабая
4 Черноземные лесостепные районы, в Нечерно-
земье — полупри-
городные
Испытывают трудности, перебои с деньгами, натуроплата Товарность зависит от скота, количество скота — от натуроплаты и угодий, Товарный картофель. Основной доход от ХН Много, участки средние, сильная сегрегация Средняя
5 Полупериферия и периферия Нечерноземья и северных окраин Черноземья, некоторые кавказские республики Бедствуют, Зарплаты нет Количество скота зависит от демографической ситуации, огороды для самопрокорма, товарный картофель. Лесные промыслы, в том числе товарные. Почти весь доход от ХН Мало (реальных производителей единицы), участки средние Слабая
6 Периферия Нечерноземья, некоторые кавказские республики КП нет. Их функции — частью у сельских администраций. Возрождение квазиобщины Зависит от состава семьи Обилие земли. Доход только от ХН и промыслов Мало, но важны для организации сообществ Сильная

Наши обследования в разных районах показали, что самоорганизация в сельской местности с ослаблением основного предприятия нарастает далеко не линейно. Она слаба при крайних состояниях: когда коллективное предприятие продолжает оставаться главным организатором жизни в данной местности (тип 1) и когда оно бедствует, но население продолжает на нем «паразитировать» (тип 6). В последнем случае создается самая сложная ситуация, так как население продолжает рассчитывать на помощь предприятия, а получить с него уже нечего. Зато в тех случаях, когда предприятие практически не функционирует или ликвидировано, ситуация вынуждает сельское сообщество к самоорганизации (типы 7 и 8).

Самоорганизация сельского населения и рецидивы общинности

Можно говорить о новом феномене административной общины (общности), выполняющей роль посредника между государством и населением. Налицо противоречие между восстановлением организационных форм, напоминающих крестьянские общества, и сильным разложением общинных отношений.

При росте индивидуальной самоорганизации взаимодействие хозяйств населения развито слабо, тем более нельзя говорить об их кооперации. При этом они по-прежнему крепко держатся за колхозы.

Рисуя портрет современного россиянина, социологи часто отмечают «стремление к совместной коллективной работе», «чувство причастности к общему делу» и т.п. (Шкаратан 2001: 87). Это невольно поднимает вопросы о сохранении и восстановлении общинных черт сельских сообществ.

Вопросы эти настолько сложны, что в настоящей книге мы и не будем пытаться на них ответить. Тем более, что огромные сложности изучения этого явления отмечались исследователями русской общины еще в начале ХХ века: по их словам, географическое разнообразие этого явления затрудняло описание общины как единого феномена (Качаровский 1906: 27). Тем не менее, в дореволюционной деревне общины играли важную роль. Наши наблюдения в самых разных местах говорят о наличии в современной российской деревне определенного противоречия. С одной стороны, есть тенденция к восстановлению организационных форм, отчасти напоминающих те, что были в старых крестьянских обществах. С другой стороны, разложение общинных отношений зашло очень далеко.

Основные элементы коллективизма в традиционной русской общине начала ХХ века можно свести к следующему: создание общих выгонов для скота, земельные переделы (которые проводились далеко не везде и через разные промежутки времени), общественный капитал или сбор излишков зерна для трудных времен, коллективная трудовая помощь малоимущим, круговая порука, совместная экономическая и другие повинности, включая воинскую, большая роль мира и схода в решение многих частных проблем домохозяйств и т.п. Некоторые из этих элементов восстанавливаются в современных условиях, но в ином виде.

Совместного владения землей нет. Но совместные выгоны есть, хотя земля принадлежит чаще всего сельским администрациям. Формируются общее стадо (а то и несколько). Обычно нанимается пастух, но если стадо небольшое, люди сами по очереди пасут скот. Всеми этими проблемами тоже занимаются сельские администрации, а общие вопросы, в том числе касающиеся скота, обустройства села и т.п. решаются на сходах.

Поскольку в 1990-х годах значительная часть земель отошла именно к сельским администрациям, им во многом досталась и роль регулировщиков земельных отношений. Тот факт, что люди не берут свои земельные доли, а предпочитают участки, арендованные у администраций, усиливает власть последних. При этом население часто продолжает считать, что это «общие» земли. Рост роли индивидуальных хозяйств в жизни сельского сообщества это значение локальных администраций только укрепляет.

В тех местах, где на землю есть спрос, продажа участков или их сдача в аренду дает сельским администрациям известный доход, который они могут использовать для обустройства сельской жизни, т.е. на общие нужды. Правда, до тех пор, пока этот источник средств не отберут у них вышестоящие органы. При уходе или полном разложении коллективных предприятий именно в сельских администрациях сосредотачивается скот, оставшаяся техника, инвентарь. Население пользуется этим добром совместно, бесплатно или за небольшую плату, необходимую для поддержания капитала в рабочем состоянии. Более того, во многих селах практикуется сбор средств населения на ремонт инфраструктуры, которая прежде была в ведении колхозов. Все эти вопросы также решаются на сходах, но с подачи и при управлении тех же сельских администраций.

Иными словами, можно говорить о некотором новом феномене административной общины или общности, когда не столько органы самоуправления, сколько привычные низовые административные ячейки выполняют роль посредника между государством и населением. Местные общественно-хозяйственные инициативы нам встречались довольно редко. Например, жители села Куриловка в засушливом саратовском Заволжье на общем сходе решили провести водопровод для полива огородов. Был создан общественный комитет, собраны средства населения (благо село относительно зажиточное с большим количеством частного скота) и сделаны отводы воды из реки в каждое домохозяйство. В большинстве же случаев сходы ограничиваются выкрикиванием жителями недовольства по поводу отсутствия того же водопровода и жалобами администрации на отсутствие средств.

Таким образом, некоторые из ролей общинного «мира» стала брать на себя сельская администрация. Однако это только часть картины. Восстановление внешних форм хозяйствования сопровождается дальнейшим разложением коллективизма как в «бытии», так и в «сознании». Это разложение протекало с разной скоростью в разных районах, но особенно быстро там, где преобладало русское население. Связана такая деколлективизация с процессами сельской депопуляции, сопровождавшейся усилением экономической депрессии районов, потерявших подавляющую часть трудоспособного населения. Переход на немонетарные (натуроплата) отношения с предприятиями в таких районах привел к тому, что «живые» деньги можно было заработать только в своем индивидуальном хозяйстве и подрабатывая у односельчан. А при росте алкоголизма потребность в деньгах возрастала. Все это способствовало переходу сельских жителей на денежные отношения между собой. Исключение составляют лишь родственники и иногда соседи, формирующие своеобразные «сетевые ресурсы» выживания и взаимопомощи (Штейнберг 2002б). В большинстве сел, где мы проводили обследования, оплачиваются деньгами или в крайнем случае бартером многие услуги внутри села: привести дрова, накосить сено, даже принести воды — за все это нужно платить. При этом самыми «богатыми» людьми в сельской местности, у которых часто подрабатывают односельчане, оказываются одинокие пенсионеры, имеющие в отличие от всех остальных ежемесячный стабильный доход.

Все эти признаки деградации русского коллективизма особенно заметны по контрасту с демографически более полноценными мусульманскими сообществами. Например, в Бардымском районе Пермской области, где вообще-то преобладает башкиро-татарское население, есть ареал концентрации русских сел с гораздо более сильными процессами депопуляции. Больше всего нас поразили жалобы главы Шермейской сельской администрации, которые касались не полного развала хозяйства, а отсутствия взаимной помощи у местных русских жителей. «Вот если рядом, у татар, — говорила она, — в доме остается одинокая бабушка, то ей и дрова нарубят, и огород вскопают. И у нас так было раньше. А теперь, если старушка одна и защитить ее некому, то и последнее унесут». Скорее всего, здесь сказываются не национальные различия, а разные стадии разложения сельского сообщества (см. раздел 4.3).

Проблемы индивидуализма и коллективизма в сельской местности очень сложны. Многие даже убыточные колхозы сохраняются потому, что они востребованы населением. И дело не только в их помощи подворным хозяйствам. Мы часто слышали в деревне: «Как же жить без колхоза? Вместе же легче...» Люди боятся остаться один на один с окружающим враждебным миром. Ведь дореволюционная община заполняла некоторое промежуточное звено вертикальной иерархии, над ней стоял только земский начальник. Потом с разрушением общины таким средним звеном стали колхозы и совхозы. А с их ослаблением люди оказались один на один с государством, и становится понятно, почему они до сих пор тянутся к привычному защитнику-колхозу. Администрации, к которым в последнее время переходит все больше общественных функций, не могут полностью заменить колхозы: у них меньше экономических ресурсов и организационного опыта.

Признать переход части функций к сельским администрациям реальной самоорганизацией можно с большой натяжкой. Все эти структуры экономически очень слабы. Недаром социальная инфраструктура в сельской местности лучше сохранилась там, где она осталась на балансе агропредприятий (Пациорковский 2003: 28). На большей части сельской местности стимулов и механизмов обустройства местной жизни не существует, даже если в селах появляются частные мелкие и средние товарные хозяйства. Этому способствует и узость налоговой базы, в которую не попадают многие товарные хозяйства населения.

Кроме колхоза, сельских администраций и родственных связей никаких признаков коллективизма и самоорганизации в сельской местности мы не обнаружили. Тот индивидуализм, который был у дореволюционного крестьянина, оказался крайне силен. Ни община, ни коллективизация не смогли изжить его полностью. Даже элементарная кооперации между индивидуальными хозяйствами редка, причем и там, где она, казалось бы, необходима, например при обработке земель, сбыте продукции и т.п. Слово «индивидуальные» к таким хозяйствам подходит больше всего, ибо они не столько сотрудничают, сколько конкурируют друг с другом. Особенно там, где все занимаются одним и тем же (в зонах огуречной, капустной, луковой и прочих специализаций). Более того, при росте доходов сворачивается даже семейная сеть (Штейнберг 2002б). И совсем нет межотраслевой кооперации. Продукция хозяйств населения крайне редко попадает в местные магазины, кафе райцентров или ближайших небольших городов. Все это также служит важными признаками отсутствия самоорганизации на низовом уровне.

И все же этот рост индивидуализма в деревне происходит при сильной зависимости сельских жителей от мнения односельчан и сильно ограничивается сопротивлением среды. И чем более консервативна среда, тем меньше возможностей развития товарного индивидуального и тем более фермерского хозяйства даже у тех жителей, которые хотят и могут работать. Здесь сказывается специфика расселения — в России не сложилось его хуторского типа. Совсем иная, чем в городе, отсталая система коммуникаций, делающая селян зависимыми друг от друга, и множество других причин приводят к тому, что общинный, а затем колхозный коллективизм в сознании (но не в деятельности) еще долго не сможет развалиться до конца. И даже там, где товарное индивидуальное хозяйство стало нормой, сопротивление среды велико. В селах нет, как в городах, вертикальных связей по интересам, здесь все на виду. Можно скрывать сорт огурцов или рецепт приготовления квашенной капусты, как это делается в Луховицком районе, но спрятать 50 соток огорода нельзя. Таким образом, самоорганизация, которая в рыночных условиях ускоряла бы селекцию производителей, в российской сельской среде ее порой тормозит.

Степень сопротивления среды зависит от многих факторов, но, прежде всего, от трех основных: 1) географического положения (консерватизм нарастает по мере движения от пригородов к периферии и с севера на юг); 2) открытости региона притоку переселенцев (это отличает, например, южные регионы Поволжья от более консервативных Кубани и предкавказских республик); 3) административного статуса и размера поселения (плотность сопротивления среды меньше у административных центров и очень крупных поселений благодаря разнообразию занятий и связей населения, но она также мала у совсем маленьких поселений, так как там из-за депопуляции и деградации среды степень отторжения инноваций ослаблена).

Развившееся за советское время иждивенчество, многолетняя возможность безнаказанно красть колхозное имущество и корма при нынешнем безденежье населения способствуют расширению полукриминальных заработков, особенно в экономически депрессивных районах. Но если раньше воровали («несли») колхозное в основном для себя, то теперь воровство распространилось на все, что можно продать. Это приводит к размыванию многих социальных табу: вчера украл у колхоза, сегодня украл и продал лес, завтра украл у односельчанина. В этом плане деревня стремительно приближается к городу. Это лишает село его традиционных преимуществ, мало что предлагая взамен (в отличие от города).

Итак, сегодняшняя деревня экономически слаба и само сельское сообщество не то, что было прежде. Депопуляция и влияние городов разрушают сельский коллективизм. Личная жизнь монетизировалась, на нее все сильнее влияет внешняя среда. Для большей части сельской местности уместнее говорить о деградации сельских сообществ, в том числе из-за алкоголизма, чем умиляться сохранением общинных черт. Только самая глухая глубинка продолжает жить вне времени.

Слишком долго сельское сообщество находилось под контролем сначала общины, а потом колхозов и региональных властей, слишком зависимым от них оказалось. Способность к локальной межхозяйственной самоорганизации была полностью изжита. Даже ее первые ростки появляются все равно под эгидой административных органов. Тем не менее, было бы неверно утверждать, что спонтанной самоорганизации нет. Появляются на селе и неформальные лидеры. Ими при разрушении колхоза выступают наиболее уважаемые фермеры и — чаще всего — бывшая административная верхушка колхоза, прибравшая к рукам часть колхозного имущества и земельных паев.

Самоорганизация возможна только тогда, когда на селе остается трудоспособное население. В местах с сильными потерями сельского населения, а также в «больных» местностях самоорганизации не происходит. Оставшееся население нуждается в государственной помощи. Об изменении его социальной структуры, а также о возможных вариантах социальной политики в отношении сельского хозяйства пойдет речь соответственно в разделах 6.3 и 6.5.

 

6.3. Изменение социально-экономической структуры в сельской местности

Кризис сельской экономики и бедность населения

Фраза «мы не живем, а выживаем» отражает не столько объективный достаток семей, сколько необходимость постоянно думать о заработке дополнительно к низким и негарантированным официальным зарплатам и пенсиям.

Социологи считают, что бедность связана отнюдь не только с низким доходом населения. Бедность возникает на пересечении трех факторов — экономического, социального и психологического — и объединяет низкий доход, пониженный статус (часто его утрату) и определенную самоидентификацию. Люди, потерявшие работу в колхозе с гарантированной зарплатой и ощущающие себя неуверенно в изменившихся условиях, даже при доходах из своего хозяйства, обеспечивающих им тот же уровень жизни, все равно будут считать себя бедными. Этим Россия сильно отличается от многих азиатских стран. Там уровень бедности гораздо выше, но работающие люди с относительным достатком ниже нашего бедными себя не считают. По меткому замечанию А.В. Гордона, «в азиатских странах распространена бедность, а у нас — культура бедности» (Китайская деревня 2003: 176). Эта культура бедности особенно опасна, так как она легко воспроизводится в молодых поколениях россиян (Бедность 1998).

Тем не менее, в селах нас, как горожан, обычно жалели, старались накормить своим молоком, творогом, овощами и все расспрашивали, как мы, несчастные, выживаем без своего хозяйства в больших городах, где все так дорого и почти нет натуральных продуктов. Свой уровень жизни большинство сельских жителей оценивает все-таки как средний, хотя и считает, что в 1990-е годы они обеднели. Объективные данные подтверждают высокий уровень бедности на селе. Так, к 2001 году 81% работающих селян имели зарплату ниже прожиточного минимума (в 1997 году — 65%). В промышленности эти показатели составляют соответственно 24 и 17% (Социальное положение 2002: 147). Однако уровень официальных доходов никак не может служить критерием бедности в сельской местности с ее почти полностью «теневой» экономикой. Попытки учесть все используемые ресурсы (денежные доходы, натуральные поступления, льготы) путем выборочных обследований все равно дают долю малоимущих на селе (с объемами всех ресурсов ниже прожиточного минимума) в 48%. В городах проживает 37% малоимущих (Там же, 139). Тем не менее, данные проведенных Всероссийским центром изучения общественного мнения (ВЦИОМ) в 2001 году опросов сельских жителей и жителей городов разного размера свидетельствуют, что проблемы села его жители воспринимают не многим острее, чем горожане свои (табл. 6.3.1).

Таблица 6.3.1. Важнейшие проблемы общественной жизни по разным типам поселений, 2001, % от числа опрошенных
Проблемы Москва и Петербург Большие города Средние города Малые города Сельская местность
Рост цен 57 64 63 67 70
Бедность, обнищание населения 49 60 58 63 60
Рост преступности 43 43 51 41 33
Рост наркомании 37 51 38 33 31
Недостаток медицинского обслуживания 23 31 24 23 25
Рост платности и недоступность образования 20 30 27 24 27
Источник: Зубаревич 2003: 153.

По оценкам социологов, 65–70% россиян как-то удалось приспособиться к новым условиям, в том числе полностью — только 15–20% (Заславская 2003). Однако это приспособление оценивается исследователями как вынужденное и происходит на базе нисходящей социальной мобильности, часто с субъективной потерей статуса.

Большинство сельских жителей обычно жаловались нам на государство, которое бросило их на произвол судьбы. «Мы не живем, а выживаем» — очень часто повторяемая фраза. Она отражает не столько объективный достаток семей (ее произносили и бедные старушки с убогой обстановкой, и хозяева строящихся домов), сколько необходимость постоянно думать о заработке и пропитании дополнительно к низким и негарантированным официальным зарплатам и пенсиям. Она также говорит о том, что население не изжило психологию наемных работников: если нет работы по найму, значит нет никакой работы, и человек ощущает себя брошенным на произвол судьбы, даже если свое хозяйство дает доход, и к тому же он имеет почти неограниченные возможности землепользования.

Конечно, есть умирающие деревни — обратная сторона урбанизации и депопуляции, где доживают свой век две–три старушки, которым, несмотря на пенсию, уже трудно прокормить и обиходить себя. Пострадали от реформ и инвалиды, одинокие женщины с детьми и целые деревни, целиком зависящие только от одного предприятия, оказавшегося в тяжелом кризисе. Есть в деревне и «люмпены». Но если встречается крайняя нищета, то это либо безнадежные алкоголики, либо пенсионеры, содержащие взрослых детей-тунеядцев.

И все же официальная статистика не в состоянии учесть реальный вклад личного подсобного хозяйства в сельскую экономику. Многие районы товарного животноводства, как, например, на юге Самарской области (см. раздел 2.1) или Бардымский район в Пермской области (см. раздел 4.3), по статистике официальных доходов получаются самыми бедными в своих регионах, да еще и с высоким уровнем безработицы, — в то время как тамошнее сельское население благодаря своему хозяйству живет много лучше, чем население соседних районов. Но и в остальной сельской местности и среди бедных и среди относительно обеспеченных практически нет семей, которые совсем не вели бы своего хозяйства, пусть даже и нехитрого. Гораздо сложнее оказалась ситуация в некоторых городах, особенно средних, где экономика держалась на одном–двух предприятиях, ставших банкротами, и значительная часть населения осталась без средств к существованию. Более крупные города всегда имели и больший выбор занятий. А малые по стилю жизни часто не отличаются от сельской местности (см.: Город и деревня 2001: 400–414).

Расширение страты бедных имеет не только социальные, но и географические последствия, сказываясь на самом сельском хозяйстве. «Уход населения на землю» всегда был связан с уменьшением территориального разделения труда из-за стремления к самообеспечению, огромной трудоинтенсивности хозяйств населения и их терпимости к природным условиям (см. раздел 3.5).

Казалось бы, существует замкнутый круг, из которого Россия не может вырваться. Бедность населения не позволяет повышать цены на продовольствие. Это тормозит развитие сельскохозяйственного производства и стимулирует его уход в «тень», в индивидуальные полунатуральные хозяйства, консервируя тем самым низкий уровень жизни населения. Однако не все так просто.

Рост производства в своем хозяйстве наблюдался не только в период разгара кризиса, но и в период выхода из него. Таблица 6.3.2 показывает, что с 2000 года при росте реальных зарплат производство в хозяйствах населения всех видов продолжало расти или оставалось на том же уровне. Напомним, что и коллективные предприятия начали увеличивать производство с конца 90-х годов, что также не повлияло на динамику производства индивидуальных хозяйств (раздел 1.4).

Таблица 6.3.2. Динамика реальной зарплаты и производство в хозяйствах населения, 1990–2003
  1990 1991 1992 1993 1994 1995 1996 1997 1998 1999 2000 2001 2002 2003
Динамика зарплаты, % к предыдущему году
      67 100 92 72 106 105 87 77 121 120 116 111
Производство в индивидуальных хозяйствах городских и сельских жителей на душу населения, кг в год
Картофель 137 167 201 210 201 242 236 230 196 197 215 223 211 218
Овощи 21 32 37 42 43 56 56 58 57 65 66 73 73 82
Мясо 17 20 20 20 20 19 19 18 18 18 18 17 18 18
Молоко 90 91 100 109 110 110 110 109 109 109 112 115 116 119
Источники: Россия в цифрах 2000–2005; Сельское хозяйство 1998; Сельское хозяйство 2000; Сельское хозяйство 2002; Сельское хозяйство 2004.

В среднем по Европейской России повышенные объемы производства в индивидуальных хозяйствах характерны не для тех районов, где хуже предприятия и люди годами не получают зарплату, а для тех, где и прежде и теперь сельские жители гораздо лучше обеспечены даже по данным официальной статистики. Это подтверждают подсчеты корреляций между излишками производимой продукции (см. раздел 4.2) и уровнем зарплат в сельской местности. В нищих регионах и меньше излишков производства. То есть в районах застойной бедности и в прежней, и в нынешней России люди так долго были бедны, что это состояние в некотором смысле стало их устраивать (Архангельская 2004). В то же время районы товарного хозяйства явно приобрели внутренние стимулы развития.

Вернемся к данным таблицы 2.8.2, составленной по результатам наших опросов в разных районах. В последних столбцах там дается оценка населением улучшения или ухудшения условий жизни. Мы уже обращались к этим данным в предыдущих разделах. Здесь важно сравнить все районы и сопоставить эти данные с уровнем жизни населения, косвенным критерием которого является, например, наличие автомашины или мотоцикла, а также тип дома (Там же). Самый высокий уровень оказался все-таки на Юге, в Новоалександровском районе Ставрополья, примыкающем к Краснодарскому краю. Однако это явно результат, накопленный в советские годы, когда здесь процветали мощные колхозы. Недаром в этом районе, как и в других районах Ставрополья, отмечается чуть ли не самое высокое недовольство нынешним положением дел, от 2/3 до 3/4 населения считает, что жить они стали хуже. Второй по достатку — татаро-башкирский Бардымский район в Пермской области, население которого специализируется на товарном производстве картофеля. Самооценки своего положения здесь совершенно иные. Только треть населения считает, что жить стало хуже. 37% отметили, что их уровень жизни не изменился, а 28% признали, что он даже улучшился. К сожалению, эти вопросы мы включили в анкету с некоторым запозданием, и в опросник не попал Луховицкий район Подмосковья, с которого начиналось наше обследование. И хотя по другим показателям район не выделяется, его товарная пойменная огуречная и капустная зоны отличаются заметным уровнем достатка населения, достатка, созданного именно на своем хозяйстве. По результатам многочисленных интервью у нас сложилось впечатление, что многие люди, несмотря даже на потерю официальных зарплат, не считают, что они стали жить намного хуже.

На другом полюсе — окраинные северные Горнозаводской и Косинский районы Пермской области. В первом почти все отвечали, что жить стали хуже или так же плохо, как и прежде. А в Косинском районе, благодаря таким очагам активности, как Порошево (см. раздел 2.3), нашлись люди, которые увидели преимущества нынешнего положения. И даже на Валдае, где почти свернулась деятельность колхозов (см. раздел 2.5), почти каждый четвертый нашел некоторые альтернативные источники существования.

Изменение социальной структуры сельского общества

Секрет своего успеха люди в самых разных районах и в самом разном возрасте формулируют одинаково: «Работать надо».

Самозанятость населения в своем индивидуальном хозяйстве, которая сильно увеличилась в 1990-е годы, стала одним из выходов из тупика сельской безработицы. Однако этот вид занятости перспективен только в том случае, если хозяйство не балансирует на уровне нищеты и минимального самоснабжения, а приносит реальный доход.

По мнению социологов, реформы 90-х разрушили советскую модель стратификации общества, а новая модель еще не сложилась. В государственном секторе сохранилась сословно-корпоративная система ролей и статусов, в частном — формируется классовая система (Тихонова 1998; Заславская 2003б). При этом признается, что часть граждан — безработные, специалисты на грани нищеты, не получающие зарплату, криминальный бизнес — выведена из привычной системы социальной стратификации.

Большинство экспертов видят главный недостаток современного российского социума в отсутствии достаточно мощной прослойки среднего класса. Принадлежность к нему определяется не только по уровню доходов. Средний класс в деревне — это предприниматели, фермеры и работники бюджетной сферы. Формируется он в основном из сельской интеллигенции, как правило имеющей, помимо нищенской зарплаты, дополнительный доход от своего хозяйства, и из обеспеченных семей товарных домохозяйств. Именно рост численности среднего слоя, повышение его устойчивости, наличие у него специфического самосознания превращают гетерогенное социальное образование в целостный средний класс, основные задачи которого видятся социологами как посредническая (надежные и социально стабильные связи между верхними и нижними слоями общества), динамическая (источник обновления элиты), стабилизирующая (часть общества, не заинтересованная в крутых переменах), культурная (носители новых стилей жизни, источник новых идей), представительская (адекватные выразители интересов общества) (Заславская 2003: 70).

Несмотря на значительную степень консерватизма села по сравнению с городами, сдвиги в сельском сообществе очевидны: население вынуждено адаптироваться к изменившимся условиям и делает это более или менее успешно. По характеру такой адаптации, основываясь на серии социологических опросов, проведенных в 1999 году в Новосибирской области, М.А. Шабанова выделяет три группы людей:

1. Восходящие адаптанты — те, кто в новых условиях нашли способы решения жизненных проблем и повысили уровень своей индивидуальной свободы. Среди опрошенных трудоспособного возраста это 18% горожан и от 7 до 22% сельских жителей.

2. Нисходящие адаптанты, которые сегодня более или менее справляются с проблемами, но решают их такими способами, которые сопряжены со снижением уровня их индивидуальной свободы. В сельской местности это самый многочисленный слой — 57% и более. В тех же сельских районах, где он невелик, он уступает только неадаптантам. В крупных городах нисходящих адаптантов 29%.

3. Неадаптанты, не имеющие надежных способов преодоления жизненных проблем. В городах их 18%, в сельской местности в среднем — 17%, а в депрессивных районах — более 50%.

Есть и группа сохранивших статус-кво — это 14% в городе и 9% в деревне. А в наибольшей степени повысили уровень индивидуальной свободы руководители и предприниматели (Шабанова 2003: 133).

Тот же автор отмечает несколько неблагоприятных социокультурных сдвигов за 1990-е годы. При повышении уровня индивидуальной свободы руководителей, у большинства работников он, наоборот, снизился, что свидетельствует о воспроизводстве и расширении прежних диспропорций и несправедливостей. Снижение уровня свободы происходило вне связей со значимостью выполняемых функций. Современные социокультурные сдвиги, по мнению М.А. Шабановой, расходятся с лозунгом «Чтобы жить хорошо, надо много работать»: 56% восходящих адаптантов, 64% нисходящих и 65% неадаптантов стали больше работать (Там же, 135). При этом адаптация населения в сельской местности происходит несколько хуже, чем в городах, что подтверждают данные социологического опроса ВЦИОМ, приведенные в таблице 6.3.3.

Таблица 6.3.3. Типы адаптивного поведения в городах и сельской местности, 1999, % от числа опрошенных
Проблемы Москва и Петербург Большие города Малые города Сельская местность
Не могу приспособиться 28 33 31 38
Ничего не изменилось 15 19 16 12
Приходится «вертеться» 38 34 41 36
Открылись новые возможности 12 4 4 3
Затрудняюсь ответить 8 10 8 10
Источник: Левада 2000: 474.

Однако мы позволим себе не согласиться с утверждением М.А. Шабановой о незначимости фактора трудовых усилий в социально-культурной стратификации сельского сообщества. Причем, они значимы не только сами по себе, но и в сознании сельских жителей. В тех условиях, в которых сейчас находятся хозяйства населения, имеющие необходимый им доступ к земельным ресурсам и ресурсам предприятий, отчасти заменяющим капитал, часто именно трудовой фактор наряду с условиями сбыта продукции становится главным критерием для оценки успеха. Спросите у любого продавца, торгующего собственной продукцией, много ли семей в их деревне выращивает что-то на продажу, и вам ответят: кто не спит и не пьет, все продают. Поговорите с любым хозяином нормального среднего товарного подворья, относящего себя к среднему классу в деревне. Секрет своего успеха в самых разных районах и в самом разном возрасте крестьяне формулируют одинаково: «Работать надо», имея в виду не только трудозатраты, но и умение организовать свое дело. В разных районах от 20 до 40% жителей отвечали нам, что сейчас можно выжить на своем хозяйстве (многие из них, правда, считали, что только с помощью колхоза), что бедные в деревне — это те, кто не хочет или не может по возрасту или состоянию здоровья трудиться.

Таким образом, формируется новая социальная стратификация, основанная на уважительном отношении к труду и стремлении к относительному достатку. Понятие достатка в умах сельских людей начинает связываться и с трудовыми усилиями в своем хозяйстве. При этом, в отличие от первой половины 1990-х годов, когда негативное отношение сельского сообщества к наиболее активным его представителям заметно преобладало — вплоть до саботажа работы у односельчан, в 2000-х годах неприятие фермеров и наиболее активных товарных домохозяйств мы наблюдали скорее у когорты руководителей крупных предприятий и реже — у населения, которое теперь активно подрабатывает у новых частников. Тем не менее, географические различия велики и здесь. Там, где активных людей осталось совсем мало (см. раздел 2.4. о Каргопольском районе), негативизм односельчан к ним все еще превалирует.

Очень интересными представляются исследования З.И. Калугиной, которая по частоте упоминаний сельскими жителями выделила пять основных факторов структуризации сельского социума:

1. Материальный статус — «богатые, средние, нищие», «зажиточные и простые», «высокообеспеченные и малообеспеченные» и т.д. Причем подавляющее большинство ответов — это дихотомическое деление на «богатых» и «бедных».

2. Социальные качества — «пьющие и непьющие», «которые хотят жить хорошо и которые пьют», которому близок фактор деловых качеств — «работящие и ленивые».

3. Занятость и профессиональная принадлежность — «работающие и безработные», «интеллигенция и колхозники», «бюджетники — колхозники — коммерсанты» и т.п. Причем этот фактор, один из основных в советское время, стал сегодня менее значимым.

4. Властные полномочия — «начальство и работяги», «элита (конторские) и рядовые, простые люди».

5. Принадлежность к коренному населения — «коренные и приезжие». Появление этого фактора связано с вынужденными миграциями 1990-х годов и, по оценкам социологов, сегодня он является даже более важным, чем национальная и конфессиональная принадлежность (Калугина 2001: 145).

Сочетание этих факторов и определяет, по сути, современную социальную структуру сельских сообществ, причем наиболее важными для самоидентификации оказываются первые три фактора. Остальные — возраст, уровень интеллекта, нравственные качества и т.п. — менее важны. Выбор первого фактора как основного для структуризации общества характерен именно для бедных (к которым отнесли себя 27% опрошенных; еще 31% считает свой уровень жизни ниже среднего) и высокообеспеченных (их доля крайне мала — 1%). Уже опираясь на наш опыт, добавим, что точно так же выбор второго критерия как основного характерен для «крайних» групп социума — людей, которые, работая не покладая рук, создали образцовые участки с товарным хозяйством, и, наоборот, наиболее опустившейся части общества.

Самозанятость населения в своем индивидуальном хозяйстве, которая значительно увеличилась в 1990-е годы, стала одним из выходов из тупика сельской безработицы. Однако этот вид занятости перспективен только в том случае, если хозяйство не балансирует на уровне нищеты и минимального самоснабжения, а приносит реальный доход, как это уже происходит в некоторых районах.

Появление в деревне фермеров и просто товарных агропроизводителей создало для жителей села новые рабочие места, и, как уже говорилось, после первоначального неприятия практика работы «на соседа» получает на селе все большее распространение. Сельская занятость тем самым увеличивается, однако «новые» хозяева предъявляют высокие требования к качеству труда, страдают от деградации человеческого капитала в деревне еще больше, чем коллективные предприятия. По наблюдениям социологов, в работники к частным хозяевам обычно идут люди не из беднейших слоев, а из среднеобеспеченных семей, что связано с более четко выраженной в деревне, чем в городе, зависимостью между качеством рабочей силы и уровнем дохода (Фадеева 2003). Таким образом, помимо конфликтов, связанных с землей (см. раздел 5.6), между крупными агропредприятиями и фермерами идет и борьба за остатки сельской рабочей силы.

В последние годы социологи говорят о разрушении привычной социальной структуры и поляризации общества по уровню материального благополучия не только в городах, но и в сельской местности. Причем прежние статусные, карьерные соображения и здесь уступили место доходу, полученному благодаря работе на предприятии, с помощью фермерского хозяйства, в личном подсобном хозяйстве, в криминальном бизнесе. Однако не следует забывать, что сельская местность существует в тесной связке с городами, и процессы урбанизации в российском обществе еще не завершены (Город и деревня 2001: 171–196). И хотя, при сохранении современных тенденций, уровень доходов будет оставаться определяющим, для сельского населения (как и для городского) вновь усиливается значимость статусных характеристик, в том числе и значимость образования. Недаром сельская молодежь в подавляющем большинстве стремится учиться в городе, а это требует немалых денежных средств на их проживание в городах и порой платное обучение (что никак не вяжется с официальными цифрами нищенских доходов селян). Эти средства на помощь детям могут быть получены только в своем индивидуальном хозяйстве, что сильно стимулирует его товарность. Отток молодежи сопровождается снижением общей подвижности сельского населения, невозможностью по финансовым соображениям столь частых, как прежде, поездок в города, что приводит к убыстрению его «постарения» и возвратной рурализации, по терминологии Н.В. Зубаревич (2003).

Итак, хозяйства населения стали в современной России и фактором выживания, и источником повышения доходов, и тормозом развития. С какой стороны посмотреть. Последний взгляд весьма распространен, поскольку включение адаптивных механизмов и стремление к устойчивости не ведет к развитию. Но различия отдельных семей, сел, районов очень велики и не случайны. Каждая местность обладает собственным содержанием, и хозяйства населения служат одним из наиболее ярких выразителей ее потенциала. Надо только уметь его увидеть.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.