29 марта 2024, пятница, 00:53
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

22 февраля 2006, 08:34

«Гуманитарии XXI века сочтут слово «революция» адекватной характеристикой происходящих изменений»

«Полит.ру» продолжает обсуждение проблем взаимоотношения государства, общества и науки, реформы высшей школы, а также места передовых технологий в различных областях знания. Корреспондент «Полит.ру» Александра Егорова побеседовала об этом с одним из крупнейших отечественных специалистов в области исторической информатики, заведующим кафедрой исторической информатики, руководителем Центра экономической истории исторического факультета МГУ, профессором, доктором исторических наук, академиком РАЕН, членом Совета ассоциации “История и компьютер” (президентом этой ассоциации в 1992-2000 гг.), членом Исполкома Международной ассоциации экономической истории (1998), зампредседателя Научного совета РАН по проблемам российской и мировой экономической истории (с 2001) Леонидом Бородкиным.

Какова роль государства, отечественных и зарубежных фондов в финансировании перспективных научных проектов?

Основа институционального существования государственных университетов и научных институтов создается, конечно, из бюджетных средств. При этом растет доля их доходов, получаемых от внебюджетной сферы, - поступают доходы от платного образования, от оказания различных услуг в научной сфере. Значительная часть этих доходов идет на научные исследования, на повышение оплаты труда преподавателей.

Поддержку наших российских фондов я оцениваю весьма высоко. Она дает независимые источники финансирования инициативных проектов, научных изданий, позволяет нашим ученым участвовать в международных конференциях и организовывать свои. Эта поддержка обеспечивается через механизмы независимой профессиональной экспертизы, и я знаю много примеров, когда молодые инициативные ученые получали вполне ощутимую поддержку и в результате смогли развивать интересные исследования, приобретать компьютерное оборудование, издавать книги, участвовать в работе зарубежных конференций - вообще остаться в научной сфере. Наши гуманитарные и естественные науки выжили в первой половине 1990-х гг., в период острого недофинансирования, во многом благодаря тому, что наиболее активные и способные ученые в эти годы получали поддержку от государственных фондов, прежде всего – РГНФ и РФФИ.

Что касается зарубежных фондов - здесь я располагаю меньшей информацией, однако, без сомнения, в самые трудные годы, в начале 90-х гг., их роль была ощутимой. Наше положение действительно было тяжелым. Вспоминается осень 1991 г., когда я читал курс лекций в Национальном Университете Колумбии (г. Богота) и колумбийские коллеги спросили меня о размере моей зарплаты. Мне было неудобно называть ее, она составляла тогда 16 долларов. Их поразила не столько величина этой суммы, сколько точность, с которой я ее знал, потому что каждый доллар (рубль, конечно) был на счету.

Ситуация с научным оборудованием также не внушала оптимизма. Например, лаборатория, которой я тогда руководил на историческом факультете МГУ, занималась применением информационных технологий в исторических исследованиях и при этом имела два-три абсолютно устаревших персональных компьютера. Говорить о развитии новых технологий на этой базе было бы просто нереально. Тогда европейский фонд INTAS поддержал наш совместный с голландцами проект, и в результате мы получили хорошую (по тем временам) компьютерную технику, благодаря которой мы смогли развиваться и сделать наше направление признанным на европейском уровне. Другой пример. В 1993 г. я был на конференции по исторической информатике в Англии, где упомянул, что исторические факультеты наших университетов не в состоянии приобрести компьютеры (стоимость среднего персонального компьютера доходила тогда до $2000). Буквально через 2 месяца после этой конференции к нам приехал небольшой автобус, который привез несколько десятков приличных компьютеров из Оксфорда, Кембриджа, Манчестерского университета. Британские энтузиасты-историки объездили ряд английских университетов, собрали эту технику, пересекли четыре границы, приехали к нам (они и за рулем сидели сами) и вручили эти компьютеры, которые несколько лет послужили в наших компьютерных классах. Это пример действительно товарищеской помощи коллегам из России.

Сейчас время таких «программ помощи» прошло - наше положение заметно улучшилось, хотя и далеко еще от желаемого. Поддержка западных фондов играет теперь не столь значимую роль, хотя по ряду научных направлений она весьма существенна. Мне кажется интересной линия поддержки совместных исследовательских проектов, которую реализуют фонды ряда европейских стран. Наша кафедра, например, участвует в таком проекте вместе с коллегами из Международного института социальной истории (Амстердам, Голландия).

Считаете ли вы, что государство должно сохранить свою патерналистскую роль в отношении науки, или научному сообществу нужно учиться находить собственные источники финансирования?

Для разных наук этот вопрос решается по-разному. Естественные науки могут иметь выход на практику, применять фундаментальные разработки в практической сфере. Здесь есть место инновационным технологиям, это может быть рентабельно. Хотя и в этом случае государственная поддержка должна быть решающей. Для гуманитарных наук государственный канал финансирования еще более важен. Но если рассматривать все науки в целом, то государство может оказывать более адресную поддержку, поощрять научные школы или те исследовательские и образовательные подразделения, которые доказали свою эффективность. С другой стороны, государство может проводить финансирование научных исследований через существующие фонды. В последнее время нередко можно слышать мнение о необходимости сокращения объема средств, которыми распоряжаются государственные фонды, или уменьшения роли независимых экспертиз в оценке полученных фондами заявок на поддержку проектов. Это очень опасная позиция. На мой взгляд, государство, наоборот, должно активнее вкладывать деньги в собственные фонды, которые могут поддерживать действительно перспективные проекты. И не надо бояться доверять экспертизу проектов сообществу квалифицированных ученых.

Такой же опыт действует и за рубежом - известно, что в США есть крупные государственных фонды (например, NSF), они имеют миллиардные обороты и финансируют значительную часть исследований. Подобные примеры есть и во многих европейских странах, а в рамках Европейского Союза действует крупный фонд ESF. Однако не следует недооценивать и роль негосударственных фондов. Однажды я держал в руках немецкий справочник фондов поддержки науки в Германии, который насчитывал около 500 страниц. Я был впечатлен количеством фондов, созданных крупными концернами, известными (а иногда и неизвестными нам) фирмами; при этом большинство таких фондов ориентировано на поддержку определенной области науки. Я думаю, что поддержка науки негосударственными фондами, которые организуются крупными компаниями, холдингами, корпорациями, должна развиваться и у нас. Эта деятельность позволит формировать положительный имидж наших ведущих компаний.

Как вы относитесь к спорам по вопросам реформирования российской системы науки и образования?

Каждая из развитых стран имеет свою исторически сложившуюся образовательную систему, свои принципы подготовки специалистов высшего образования, это нормально. Такая национальная модель сложилась и у нас. Но, как известно, европейские страны решили несколько лет назад провести унификацию системы высшего образования. Это решение обрело форму Болонской хартии, или Болонского договора, и его подписали 39 стран, взявших на себя соответствующие обязательства. В полной мере система должна начать работать в 2008-2010 годах, но целый ряд стран Европы уже полностью перешел на нее. Например, Финляндия с 1 сентября 2005 года осуществила этот переход, и все 22 университета Финляндии работают сейчас по этим принципам. Для них это новая система – в Финляндии, к примеру, тоже не было двухуровневого образования, но переход уже состоялся. Много дебатов происходит по этому поводу и во Франции, и в Германии, где существуют довольно разные образовательные системы. Однако и в этих странах переход на Болонскую систему подготовлен.

Наша страна тоже подписала эту хартию – уже года три назад, и поэтому вопрос теперь не стоит так, как его иногда ставят, - присоединяться нам к европейскому договору или не присоединяться - мы его просто уже подписали. И, на мой взгляд, правильно сделали, потому что другое решение означало бы, что все европейские страны проводят интеграцию, унифицируя свои системы образования, а Россия остается вне этого процесса. Да, в этом случае мы сохранили бы свою систему, но минусов было бы гораздо больше. Наши дипломы тогда не имели бы шансов быть признанными в европейских странах, и это не пошло бы на пользу нашим выпускникам, которые хотели бы получить новый опыт, поработав какое-то время в Европе. С другой стороны, наши вузы оказались бы неинтересными для европейских студентов и студентов из СНГ, потому что одно дело – хорошее образование, а другое дело – еще и соответствующий документ, диплом, который должен иметь официальное признание. Действительно, наш диплом специалиста (5 лет университетского образования) не признается автоматически в качестве магистерского. Для лучших наших вузов, таких, как МГУ, Физтех или Бауманка, наверное, этот вопрос не стоял бы, но для сотен и сотен других он был бы острым.

Повторюсь, что практически во всех странах вузы испытывают трудности при переходе на Болонскую систему. Да, определенные компоненты национальной системы высшего образования приходится реформировать, и это непросто. Но другого пути к взаимному признанию, к интеграции образования в Европе просто нет. Думается, что в каждой стране при этом имеются возможности сохранить лучшие черты своей национальной модели высшего образования, приняв новые организационные формы, зафиксированные в Болонской хартии.

На мой взгляд, у нас этот процесс идет более трудно, чем в других странах, и одна из причин этого – неготовность нашего рынка труда к восприятию бакалавров. Все-таки значительная часть выпускников зарубежных вузов – этот люди с дипломом бакалавра. И рынок труда в странах Европы, в большинстве случаев, адаптируется к этому. Скажем, учителю младших классов достаточно иметь степень бакалавра, точно так же менеджерам низшего звена не обязательно быть магистрами. Но преподаватели старших классов или менеджеры среднего и высшего звена должны иметь именно эту степень. У нас пока не видно серьезной государственной программы по созданию рынка труда для бакалавров в различных сферах занятости. Это одна из причин скепсиса, существующего по отношению к Болонской системе во многих наших вузах.

В целом, процесс перехода на Болонскую систему, конечно, занимает определенное время. Но он нужен нам, потому что мы не должны стоять в стороне от Европы на пути формирования единого образовательного пространства. Особенно если мы хотим сохранить привлекательность нашего образования в бывших республиках СССР, которые реформируют свои системы высшего образования в направлении стандартов Болонской хартии. Государственным инстанциям при этом надо активнее разрабатывать нормативную базу, определяющую сферы занятости для бакалавров, магистров и т.д.

Насколько эффективна, на ваш взгляд, наша система ученых степеней?

Этот вопрос тоже отчасти связан с темой Болонской системы. Обсуждается вопрос о признании наших ученых степеней, чтобы степень кандидата наук приравнивалась к западной ученой степени PhD. Но вот наша ученая степень доктора наук вряд ли найдет свое место в этой системе. В Германии и во Франции есть аналоги нашей степени доктора наук, но и они, видимо, в Болонской системе официально признаны не будут. Однако думается, что у нас наличие докторской степени ещё довольно долго будет оправданным, потому что это создает реальный механизм для профессионального/должностного роста ученого, перехода на должность профессора, создает стимул к созданию крупной исследовательской работы ученого в зрелом возрасте. В США и в большинстве стран Европы эта степень не практикуется, поскольку там созданы другие конкурентные механизмы поощрения крупных научных достижений, профессионального роста, выхода на профессорские должности. Это высокая конкуренция в борьбе за место в университете, за переход на следующую должностную ступень. Конкуренцию создает там, в частности, высокая зарплата в вузах, кроме того, ученые там более мобильны, они нередко переезжают в другой город при переходе на следующую ступень своей карьеры. У нас сложились другие традиции и другие условия жизни. Поэтому, несмотря на то что по Болонской хартии наша докторская степень не будет, видимо, котироваться в Европе, внутри российской системы она сохранит свое значение.

Не считаете ли вы, что уровень наших кандидатских диссертаций оставляет желать лучшего, и зачастую они носят скорее учебный, нежели научный характер?

У кандидатской диссертации есть две компоненты, одна из них – квалификационная, которая подтверждает профессиональный уровень специалиста, другая – научная: диссертация должна иметь и ощутимый исследовательский результат. Тот факт, что ряд ученых советов у нас недостаточно требователен и через них не так уж редко проходят действительно «ученические» работы, говорит только об отсутствии должной принципиальности. Кроме того, в некоторых гуманитарных науках существуют различия в уровне требований по разным ученым советам. Но в области естественных наук, на мой взгляд, наши кандидатские работы, как правило, не уступают западным PhD, а в ряде областей котируются выше PhD.

В Программе реорганизации Академии наук существует тезис о необходимости независимой экспертизы в науке. Оправданно ли это?

Это очень важный тезис. Наличие такой экспертизы приводит к созданию критериев эффективности исследований в подразделениях научных институтов и на кафедрах вузов, а также оценки работы каждого ученого. Конечно, идеального набора таких критериев не существует, но их введение повышает объективность результатов аттестации научных кадров, прохождения конкурсов на замещение должностей, улучшает перспективы развития творчески работающих, результативных научных коллективов. В ряде наших вузов, институтов РАН проводится такая работа, накопленный опыт требует обобщения и разработки четкого положения об экспертизе.

Можно привлечь и зарубежный опыт. Приведу конкретный пример. Я недавно был в Хельсинкском университете (наша кафедра участвует в программе научных обменов между МГУ и этим лучшим вузом Северной Европы, по рейтингу гуманитарного образования входящим в первую «десятку» европейских университетов). Во время моего пребывания в Хельсинки как раз проводилась независимая экспертиза результатов пятилетней работы кафедр соответствующего факультета. В качестве экспертов были приглашены профильные специалисты из других университетов Финляндии, а также Норвегии, Швеции. Экспертиза проводилась на базе четкого набора критериев, эксперты заполняли графы вопросника, содержавшего около 200 страниц. При оценке результатов научной работы учитывались прежде всего публикации в ведущих профильных академических журналах (особенно имеющих международный уровень), монографии, опубликованные в издательствах с высокой академической репутацией и строгими процедурами рецензирования, а также доклады на международных конференциях и поддержанные различными фондами исследовательские гранты. Принимался во внимание и индекс цитирования работ сотрудников кафедры. Оценка научной компоненты работы кафедры и ее сотрудников включала и количество аспирантов, защитивших диссертации. Качество учебно-методической работы оценивалось, главным образом, на основе представленного комплекса материалов по каждому курсу (включая Интернет-ресурсы, методические разработки, тестовые материалы, учебники), а также на основе посещений занятий и результатов анкетирования студентов, заполнявших специальные формы по оценке каждого прослушанного ими курса.

Результаты проведенной независимой экспертизы анализируются специальным департаментом администрации университета, созданным для оценки качества образования. Сотрудники каждой кафедры знают, что периодически (скажем, раз в пять лет) их работа будет подвергаться строгой, независимой и достаточно объективной оценке. Это способствует формированию сильного профессионального состава кафедр и научных подразделений. В тех случаях, когда результат экспертизы получается невысоким (это бывает редко), кафедра получает «желтую карточку» (предупреждение о необходимости повысить качество работы) с возможными в дальнейшем «оргвыводами». Это не всем может нравиться, но у государства должны быть какие-то механизмы, препятствующие бесконечной поддержке (из бюджетных средств) неэффективных структур. Поэтому я считаю, что независимая экспертиза и четкие критерии оценки качества в системе высшего образования и науки нужны. Они, конечно не всегда в состоянии отразить во всех аспектах работу каждого сотрудника и кафедры/лаборатории в целом, но без этих механизмов трудно обеспечить эффективную работу научных и вузовских учреждений. Мы должны думать о повышении рейтинга отечественной науки и высшего образования в условиях обостряющейся международной конкуренции в области формирования человеческого капитала, развития инновационной сферы и экономики знаний.

Необходимо ли научному сообществу иметь публичную позицию в политике?

Это сложный вопрос, у меня нет на него однозначного ответа. Я бы сказал, что ученые, как и все граждане своей страны, естественно, оценивают процессы, происходящие в стране и в мире. Но ведь не существует единой точки зрения научного сообщества по любому из общественно важных вопросов (кроме, пожалуй, одного – вопроса о необходимости улучшения положения отечественной науки и образования). Более того, на мой взгляд, спектр различий в оценках социально-политических процессов шире в ученом мире, чем в целом в нашем обществе. Мы можем, скорее, говорить о публичных позициях отдельных ученых, обладающих моральным авторитетом в российском социуме. Традиционно в нашем обществе ученые считаются авторитетной группой интеллигенции, уже в силу того, что его члены – профессиональные аналитики. С аналитическими мерками они подходят и к объекту своего исследования, и к окружающей жизни. Поэтому мнение ученых всегда вызывало больший интерес. В нашей стране мы тоже знаем немало примеров, когда ученые выступали авторами или инициаторами каких-то крупных общественно-политических идей. Я просто не сторонник ситуации, когда в научных учреждениях и в вузах начинается активная политическая деятельность. Университеты и Академия не должны быть площадкой для деятельности политических партий. Ученые своим моральным авторитетом и взвешенными оценками, конечно, могут влиять на общественное мнение, направляя его в более цивилизованное русло, используя аргументы и факты, накопленные наукой.

Необходимо ли оправдывать перед обществом важность государственных затрат на определенные научные направления?

Это вполне может быть предметом дискуссий и не только с точки зрения привлечения финансовых ресурсов. Порой речь идет о вопросах, которые затрагивают человечество в целом, - например атомная энергия, проблемы экологии или клонирования. Все это - плоды творчества ученых, именно они связаны с воплощением этих идей и теорий, поэтому они обязаны во всей полноте доносить до общества остроту этих проблем, объяснить все «за» и «против». Кроме того, сейчас мы входим в информационное общество. Это значит, что информация и информационные технологии становятся неотъемлемым атрибутом жизни каждого человека. Достаточно сказать, что в развитых странах сейчас больше 50% населения занято в сфере производства информации, ее передачи, обработки, анализа. Если индустриализация - это процесс, прежде всего, связанный с инженерным творчеством и производством, то переход к постиндустриальному, информационному обществу означает резкое возрастание роли информации, и это уже предмет интереса и профессиональной деятельности ученых. Это близко к той сфере деятельности, в которой многие из них работают. Поэтому социальные, технологические и цивилизационные аспекты жизнедеятельности информационного общества должны сопровождаться оценкой ученого мира. И если раньше вопрос о размере государственных затрат на ту или иную научно-техническую программу решался фактически на уровне руководства страны или соответствующих ведомств, то теперь ученые должны доказывать необходимость таких затрат перед обществом (например, в процессе формирования бюджета в парламенте).

Как вы оцениваете тесноту связей между учеными внутри страны?

Это важная проблема, и обсуждается она недостаточно. Степень интеграции науки сейчас ниже, чем требуется, и, как ни странно, раньше она была больше. Отчасти это происходило потому, что наши пространства были более доступны. Сейчас, когда я летаю к коллегам в Сибирь, стоимость билета сравнима с моей зарплатой, а лет 20 назад это было заметно дешевле (20-30% от профессорской зарплаты). В результате, научные контакты заметно ослабляются.

С другой стороны, есть и положительные тенденции. У нас уменьшается разница в профессиональном уровне столичных и региональных ученых сообществ. В рамках своей области знания могу сказать, что в целом ряде регионов страны возникают новые сильные школы. Их основатели теперь больше надеются на свои силы, а не на «покровительственное» отношение столичных научных школ. Они ведут научные разработки, которые по значимости порой могут превышать разработки столичных коллег, идет выравнивание уровней. Это нормальная ситуация – на мой взгляд, хорошо, когда существует несколько конкурирующих сильных университетов.

Другой положительный момент - формирование профессиональных ассоциаций. Этого не было в советское время, практически не существовало сообществ, которые были бы организованы не по указке сверху, не решением директивных органов, а по инициативе самих ученых. Например, в нашу ассоциацию «История и компьютер» (АИК), учрежденную в 1992 г., входит несколько сот историков, информационщиков, других специалистов. Это студенты и аспиранты, преподаватели вузов и научные сотрудники Академии и вузов России, Беларуси, Украины, Казахстана, Киргизии. Это дружное сообщество, участники которого помогают друг другу, обмениваются результатами исследований, программным обеспечением, выпускают большое количество профессиональной литературы, находят источники поддержки своих публикаций, конференций. Этот пример показывает, что в наше время такие горизонтальные связи, интеграция ученых происходит в результате самоорганизации научного сообщества.

Насколько Интернет в состоянии облегчить эту интеграцию, какие формы общения, возможные в Сети, используются учеными?

Интернет занимает важное место в жизни этих самоорганизующихся сообществ. Есть просто сетевые сообщества, использующие исключительно виртуальные контакты. Но и многие «реальные» группы ученых успешно организуют свои конференции и семинары, публикации и совместные проекты при помощи Интернета. При этом степень эффективности форм общения в Сети действительно варьируется. Я нередко наблюдаю за тем, как попытка установить форум для дискуссий на тематическом сайте оказывается неэффективной и быстро затухает, и в целом интерес к таким дискуссиям постепенно уменьшается. В физике есть понятие «критическая масса» - это девять килограммов урана, при наличии которых может начаться цепная реакция, при меньшем количестве она не начнется. Так вот, на многих виртуальных форумах просто не набирается критическая масса. Весьма эффективной формой контактов в Интернете являются листы рассылки; так, лист нашей ассоциации включает 200 человек, людям интересна информация о событиях, происходящих в их профессиональной сфере. Иногда бывает, что мы находим тему, которая интересна не только узким специалистам, но и научному сообществу в целом, тогда удается вызвать целый поток спорных мнений, высказываний. Материалы таких дискуссий мы стараемся публиковать потом в «бумажном» виде.

Возможно ли преодоление в научной среде отношения к Интернету как к вторичному ресурсу с точки зрения публикаций, организации научных журналов?

Журналы, вполне профессиональные и при этом выходящие исключительно в электронном формате (без бумажного аналога), существуют и в России, и за рубежом. Хотя, в целом, научные публикации в Интернете пока действительно носят часто вторичный характер. Это не относится к некоторым отраслям знания, например, в физике, где созданы специальные сайты для быстрой публикации предварительных результатов - способ заявить свой приоритет в быстро развивающихся областях естественнонаучного знания. Если говорить о том сообществе, к которому принадлежу я, то здесь заметно стремление сразу после традиционной публикации в бумажном издании выставить работу в Интернете, потому что тогда ее прочтет гораздо большее количество читателей (при этом, разумеется, надо не вступить в противоречие с копирайтовым регулированием, правами издателя). Вопрос о статусе электронных публикаций связан с некоторыми принципиальными трудностями (на сайте могут возникнуть изменения, он может вообще прекратить существование), но уже сейчас разработаны подходы к их преодолению. А вообще-то очевидно, что интерес научного сообщества к публикациям работ в Интернете растет.

Насколько сильно, на ваш взгляд, мы отстаем в сфере информационных технологий?

На этот вопрос трудно ответить однозначно. По моим оценкам, отставание по-прежнему значительное. К сожалению, и сегодня не мы задаем тон в новейших IT-разработках. Однако имеются и положительные импульсы: государство стало стимулировать инновационную деятельность, стремиться сблизить фундаментальную науку и высокие технологии. Растет культура корпоративных пользователей информационных технологий в нашей стране.

Участвуют ли российские специалисты в создании научных профессионально ориентированных сетей?

Наши специалисты, и особенно представители гуманитарных наук, здесь недостаточно активны. Этот вопрос весьма актуален, поскольку интернет-сообщества ученых расширяются, и работа подобных сетей позволяет оперативно информировать членов каждого такого профессионального сообщества о состоянии дел в их области науки: о планируемых конференциях, выходе книг, появлении новых идей. Специалисты, включенные в эти сети, более информированы и сильнее ощущают пульс развития своей отрасли знания. Дискуссии, проводимые на таких виртуальных форумах, нередко поднимают интересные и актуальные профессиональные вопросы, здесь можно перепроверить и уточнить информацию, найти единомышленников; это хороший дополнительный импульс собственным исследованиям.

Причину невысокой активности наших специалистов в работе международных виртуальных форумов ученых я вижу в следующем. Во-первых, важен языковой барьер. Все дискуссии в международном сообществе ведутся на английском языке, а большая часть наших специалистов по-прежнему имеет не очень высокий уровень знания английского и стесняется этого. Во-вторых, у нас сложилась иная социокультурная традиция. Люди, воспитанные в традициях наших научных школ, не очень склонны использовать такие формы научной коммуникации, как интернет-форумы, листы рассылки и т.д. В большинстве тех международных профессионально ориентированных сетей, с которыми я знаком, доля и роль наших коллег существенно ниже, нежели западных. Кстати, и поэтому тоже наши гуманитарии не всегда вписываются в проблематику международных конференций, не очень соотносят свои темы с теми, которые активно обсуждаются соответствующим международным сообществом. Правда, эта ситуация улучшается, и молодое поколение ученых начинает вести себя более активно. На мой взгляд, это важно - ведь рассматриваемый вид научных коммуникаций способствует интеграции нашего научного сообщества в мировое, создает возможности для адекватного отражения наших достижений. А это влияет на наши рейтинги в мировой «табели о рангах» университетов и научных школ.

Насколько популярны в России междисциплинарные исследования, насколько гуманитарии преодолели известный консерватизм по отношению к ним?

Это действительно серьезная проблема. Приведу такой пример. В Европе регулярно (раз в два года) проходит конференция по социальной истории. На нее приезжают от тысячи до полутора тысяч участников из десятков стран. Я просматривал список участников последней такой конференции на предмет их профессиональной специализации. Больше половины – не историки, а социологи, политологи, демографы, экономисты, занимающиеся соответствующей проблематикой в историческом контексте. Живой контакт, например, политологов и историков, занимающихся изучением политических процессов прошлого, взаимно обогащает обе группы ученых. Должен с сожалением отметить, что эта тенденция не проникла пока в наше научное сообщество. В основном, сепарация этого сообщества «по факультетам» выражена очень сильно.

Гуманитарная среда неохотно впускает в себя представителей смежных дисциплин - а жаль, ведь многие области гуманитарного знания по своей природе имеют комплексный характер. Конечно, процессы «конвергенции» гуманитарно-социальных наук у нас тоже идут, но медленнее, чем хотелось бы, и пока междисциплинарные границы охраняются достаточно жестко. Частично это связано с воздействием постмодернистских концепций, которые (наряду с выявлением новых ракурсов в тематике работ историков) сузили поле междисциплинарных подходов в современных исторических исследованиях. В этой связи стоит добавить, что внимание сообщества ученых-гуманитариев к междисциплинарной методологии зависит и от того, какой подход является доминирующим на данном этапе развития гуманитарных наук - генерализирующий или индивидуализирующий. Именно в первом из двух подходов в центр исследовательской программы ставится выявление закономерностей, что связано, как правило, с применением методов социальных и точных наук, формализации и количественного анализа. Расцвет постмодернизма в последней четверти ХХ века привел к росту внимания к индивидуализирующему подходу. В последние годы, однако, происходит смена фазы этого цикла, что означает поворот к междисциплинарной методологии.

Можно ли говорить о применении компьютерных технологий и математических методов в гуманитарных исследованиях как о революционном прорыве?

В определенной степени – да, это можно назвать революцией. В 60-х годах движение квантификации началось, в 70-80-х годах оно достигло своего пика, и на него возлагались немалые надежды, как в нашей стране, так и за рубежом. Во многом они оправдались. Так, большое воздействие на исследования в области экономической истории оказала клиометрика. Развитие этого направления увенчалось в 1993 году вручением Нобелевской премии за работу по экономической истории Роберту Фогелю и Дугласу Норту. Нобелевский комитет отметил, что премия дается им за достижения в применении количественных методов и моделей в экономической истории, за использование междисциплинарных подходов. Это событие действительно является революционным, поскольку впервые Нобелевская премия была присуждена авторам работ в области истории.

Однако с 80-х годов сменилась фаза процесса развития гуманитарной науки, возобладали, как уже говорилось, принципы постмодернистского подхода. Это уменьшило резонанс методов квантификации, которые, тем не менее, заняли устойчивое место в арсенале гуманитарных наук.

В конце 80-х – начале 90-х гг. начался процесс активного внедрения в практику гуманитарных исследований и образования новых информационных технологий. Появились новые «отраслевые» направления информатики - например, историческая информатика (ИИ), которая за 20 лет своего развития пережила несколько стадий. Корни этого междисциплинарного направления лежат в достижениях квантитативной социально-экономической истории, с одной стороны, и компьютеризованного анализа исторических текстов – с другой. В конце 80-х гг. ИИ получила сильный импульс к развитию в связи с "микрокомпьютерной революцией". В эти годы ИИ имела "миссионерскую" задачу – внедрение компьютерных технологий в практику работы историка-исследователя и преподавателя. 90-е гг. были периодом процветания ИИ: расширялся диапазон применения информационных технологий в исторических исследованиях и образовании, создавались источникоориентированные базы данных, коллекции электронных текстов, компьютерные модели исторических процессов, применялись всё более "продвинутые" программы статистического анализа, компьютерного картографирования (ГИС) и т.д. В разных странах создавались профильные кафедры и магистерские программы в области "historical computing", учреждались национальные архивы электронных исторических данных. Международная ассоциация “Нistory & Сomputing” проводила ежегодные конференции, собиравшие сотни участников, тематические семинары по развивающимся направлениям ИИ, публиковала многочисленные сборники статей.

Применение компьютера перестало быть прерогативой относительно немногочисленного отряда специалистов в области ИИ. Этот процесс в полной мере иллюстрируется ситуацией на Историческом факультете МГУ, где функционируют три компьютерных класса, установлено более 120 компьютеров, открыта кафедра ИИ, обучающая всех студентов факультета и разрабатывающая новые подходы в развитии ИИ.

Именно Интернет связывают со "второй революцией" в развитии исторической информатики. Со второй половины 90-х гг. (и особенно – с начала XXI века) сетевые технологии занимают всё более заметное место в арсенале ИИ. В большом количестве создаются тематические исторические ресурсы, электронные библиотеки, профильные информационные системы и каталоги. На основе листов рассылки, сетевых "форумов" в различных областях исторического знания формируются виртуальные профессиональные сообщества. Создаются электронные исторические журналы, в электронный формат переводятся престижные "бумажные" издания. По сути, изменяется вся информационная среда, инфраструктура исторической науки. Существенные изменения происходят и в информационной среде исторического образования: широкое распространение находят мультимедийные средства преподавания, расширяются масштабы использования сетевых ресурсов при обучении как в "обычном", стационарном, так и в дистанционном режимах.

Думается, гуманитарии XXI века, сравнивая условия профессиональной работы своего поколения и предшествующего, сочтут слово «революция» адекватной характеристикой происходящих изменений.

См. также:

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.