29 марта 2024, пятница, 02:00
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

15 ноября 2005, 11:35

Русская душа как ирландское рагу

В теории всем понятно, что любое представление о другом человеке, а тем более о человеке другой национальности, не говоря уже о целой стране, – вещь очень субъективная. Однако это понимание не мешает даже самым ученым людям оперировать в быту такими выражениями, как “это типичный итальянец”; “тут он поступил, как настоящий немец” и проч. А также задавать друзьям и коллегам вопросы: “Как вы относитесь к французам (англичанам, американцам и проч.)?” Как будто бы в реальном мире существуют такие “вообще французы” или “вообще англичане”, как будто каждый француз не отличается от другого (про себя-то самих мы хорошо знаем, что совсем не похожи на каких-то абстрактных “русских”, что мы каждый сам по себе).

Представления о “национальных характерах” всегда пристрастны, но от этого не менее интересны для изучения. Нужно только не принимать эти субъективные картины за объективную реальность и помнить об “угле отклонения”. Приведу несколько примеров из той сферы, которая мне лучше известна, -- из области представлений французов о России и русском характере.

Вот, например, пресловутая “русская душа”, о которой так любят рассуждать во Франции, да и в России есть люди, которые верят в существование этой самой души как объективного факта. Далеко не всем известно, что “русская душа” как понятие родилась в совершенно определенных французских исторических обстоятельствах и что у этого понятия есть совершенно конкретный “родитель” –  виконт Эжен-Мельхиор де Вогюэ (1848—1910), французский дипломат, проведший несколько лет в России. Ему, набожному католику, ужасно не нравился приземленный и бездуховный французский натурализм, забывающий небесное ради земного и материального. И вот своего рода противоядие этому он стал искать в России, в русском романе, о котором в 1886 г. выпустил целую книгу.

В одной из статей, предшествовавших этой книге, Вогюэ, рассуждая о русской душе, сравнивает ее с русским же супом (очевидно, имелась в виду окрошка): “В этом супе намешаны самые разные продукты: и рыба, и овощи, и травка, и пиво, и сметана, и горчица -- все решительно есть в этом супе, и вкусные вещи, и вещи отвратительные, так что вы никогда не знаете, что оттуда выловите. Такова же и русская душа. Это котел, в котором смешиваются самые разные субстанции: печаль, безумства, героизм, слабость, мистика, здравомыслие, и вы можете выудить оттуда все, что угодно, даже то, чего меньше всего ожидаете. Если бы вы знали, как низко эта душа может пасть! Если бы вы знали, как высоко она может подняться! И как ее швыряет из стороны в сторону”. Таким образом, Вогюэ сознавал, что в русской душе есть все, и “небесное”, и “земное”, но намеренно преувеличивал ее спиритуалистическую сторону. Он хотел при помощи русского романа предъявить образец духовности французам, которые, по его мнению, эту духовность в конце XІX века, в пору господства натурализма, совершенно утратили.

Вот эта компенсация собственных, по выражению В.Я.Проппа, недостач за счет создания утопического портрета чужой нации -- очень любопытный ракурс во взаимоотношениях двух стран. Такие утопические идеализации, “обеляющие” изображения чужой страны, уравновешивают другие изображения, которые, напротив, чужую страну “очерняют”. В отношениях французов к России начиная со второй половины XVІІІ века оба ракурса присутствуют постоянно.

В царствование Екатерины Второй  для некоторых французов Россия – царство деспотизма и невежества (самый яркий пример – аббат Шапп д’Отрош, автор “Путешествия в Сибирь”, на которое обидевшаяся за свою державу императрица ответила полемическим “Антидотом”). Но парадоксальным образом в то же самое время возникает во Франции, в среде французских просветителей, то явление, которое в ХХ веке французский исследователь Альбер Лортолари назвал “русским миражом”. Вообще-то Вольтер и Дидро знали о реальной России достаточно, чтобы не слишком обольщаться, но им, жившим в абсолютной монархии (каковой была Франция до Революции), хотелось верить: в России при Екатерине вот-вот будет создана монархия просвещенная, едва ли не конституционная. Иначе говоря, во второй половине XVІІІ века с нелестным образом дикой варварской России соседствовал во французском общественном мнении чересчур лестный образ “прогрессивной” России.

А в XIX веке, в 30-40-е годы, возник русский мираж противоположного идеологического наполнения – уже не прогрессистский, а монархический, консервативный. Роли переменились: теперь Франция стала конституционной монархией, с парламентом и парламентскими дискуссиями, а Россия осталась абсолютной монархией, но для тех французов, которым их парламентаризм не нравился, российская монархия сделалась символом правильного политического устройства. Потому что парламентаризм казался им хаосом, царством беспорядка. А Россия посреди этого хаоса представала островком спокойствия, порядка, якорем в бурном море (образ  С.С.Уварова), и именно как «наш ответ» французскому беспорядку задумана была знаменитая триада "православие, самодержавие, народность". Если предыдущий, прогрессистский мираж создавался совместными усилиями французских философов и русской императрицы (от нее-то и исходила мысль о российской просвещенной монархии), то новый, консервативный русский мираж тоже был продуктом своего рода “совместного производства”: над ним сообща трудились русские “идеологи”, дипломаты и/или тайные агенты, такие, как Уваров, князь Элим Мещерский или граф Яков Николаевич Толстой, и французские монархисты-легитимисты, которые считали короля Луи-Филиппа узурпатором, а июльскую монархию – государством горлопанов. Им хотелось думать, что если уж в родной стране невозможно возвратиться к дореволюционному Старому порядку (ancien Régime), то должно же на земле быть такое место, где хаос не восторжествовал и этот “старый” порядок торжествует по-прежнему. Таким местом им виделась Россия.

Но, разумеется, в те же самые 1830 - 1840-е годы во французской прессе и общественном мнении с идеальной легитимистской “Россией порядка” соседствовала совсем другая Россия – империя кнута (сейчас бы сказали “империя зла”), царство абсолютной деспотии (такой она представала под пером публицистов республиканского направления). У обоих образов имелся некоторый реальный фундамент, но оба были сильно преувеличены, шаржированы. И оба были весьма влиятельны, хотя вторая, отрицательная картинка явно имела больше веса, поэтому о ней и вспоминают чаще.

Какой практический вывод из сказанного можно сделать? Очень простой: если вы современный француз и включили современное французское телевидение – воспринимайте с оговорками ту совершенно беспросветную чернуху (сегодняшний вариант волков и медведей на заснеженных улицах Москвы), которую там показывают в качестве документального изображения нынешней России, и не думайте, что все французы законченные русофобы. А если вы русский и встретили на парижской улице или в парижском магазине француженку, которая, закатив глаза от умиления, будет рассказывать вам, как она прочла в детстве роман Жюля Верна про Мишеля Строгофф и с тех пор без ума от всего русского, -- воспринимайте ее восторги с оговорками и помните, что не все французы такие русофилы.

Потому что всякое представление о национальном характере относительно, и немного поискав, вы обнаружите, что кто-то рядом имеет об этой же нации представление совершенно противоположное.

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.