Адрес: https://polit.ru/article/2005/02/01/zatuliterv/


01 февраля 2005, 17:01

Ирина Затуловская: "Искусство - занятие трагическое"

В новом здании Государственного центра современного искусства открылась вторая за последний год посмертная выставка работ Михаила Рогинского. На этот раз она проходит в рамках Московской Биеннале и в каком-то смысле отвечает ее целям: среди огромного количества иностранных проектов Рогинский выглядит французским художником. В Москву наконец привезли те его вещи, которые никогда здесь не выставлялись – картины самого раннего эмигрантского периода, начала 80-х годов.

До этого Рогинский был в основном известен своими объектами и композициями 60-х, "советским поп-артом": бутафорская красная дверь в натуральную величину: холсты, на которых в огромном масштабе изображались спички или утюг, - и поздними, 90-х годов, многофигурными картинами на темы московских реалий и коммунального быта. На выставке в ГЦСИ можно увидеть другого Рогинского, фиксирующего детали парижских спальных районов, пустые комнаты и пыльные полки с тряпками и банками в своем новом жилище. Говорят, эти банки он привез с собой из Москвы - чтобы было, что писать.

Для изображения западной жизни выбраны очень яркие краски: вероятно, потому, что тогда он надеялся найти себе единомышленников среди иностранных художников и верил, что наконец сможет писать, как Раушенберг. Тогда этого не случилось, и долгое время Рогинский воспринимался как художник-одиночка, не имеющий своего круга и последователей. Но своей бескомпромиссностью ему все же удалось доказать, что живопись по-прежнему может сохранять актуальность наравне с другими формами искусства - сегодня его картины оценивают до 70 тысяч евро.

Существует и круг его единомышленников: Владимир Шинкарев, Алена Романова, Ирина Затуловская, Константин Батынков, Наталья Нестерова предпочли живопись многообразию форм contemporary art и постепенно занимают собственную нишу арт-рынка. Но на вопрос, как себя позиционировать в пространстве актуального искусства – в чуждой среде, вроде той, которую обнаружил Михаил Рогинский в Париже 1981 года – может ответить не всякий. Корреспондент «Полит.ру» Надя Плунгян побеседовала с Ириной Затуловской о судьбе художника-живописца в современной ситуации.

- Ирина Владимировна, как бы  вы сформулировали свою позицию в связи с существующей модой на актуальное искусство?

-  Я думаю, что это можно назвать не модой, а соблазном. Искусством заниматься страшно трудно, а когда есть возможность облегчить этот труд, приходит и соблазн. В какой-то мере многие люди, которые хотят так называемого актуального искусства, хотят избежать этого труда или мучения.


- Однако актуальное искусство пользуется достаточно большим спросом.

- Что ж, ангажированное искусство всегда было, сейчас оно превратилось вот в такое, ничего тут нового нет. Разве что, к сожалению, среди него очень мало интересного. Если бы оно было действительно интересным – не так важно, какие средства для этого используются, скрипка или подготовленный рояль. Существенно то, какие мы выносим впечатления: а это искусство превращается в такой поток, который проливается сквозь нас и не задерживается, ничем не отличаясь от всего остального.

- Вы упомянули ангажированное искусство. На Ваш взгляд, как оно выглядит сегодня, какие цели преследует?

- История искусств - это история течений. Сейчас, как мне кажется, основной стиль можно было бы назвать куратизмом. Куратор превратился в главного человека – ему не хочется, чтобы художник создавал стиль, он хочет сам это делать, и в этом есть определенный конфликт. К примеру, я знаю таких кураторов, которые мне на протяжении многих десятилетий предлагают, когда меня встречают, сделать видео. Но если у меня нет такой внутренней необходимости, с какой стати я начну делать видео? Конечно, подчинить художника стремится плохой куратор, а хороший стремится его раскрыть, показать в выгодном качестве. Но то, что сейчас кураторство во многом перешло в собственную противоположность – это точно.

- В советское время для художника, который не хотел связывать себя с официальным искусством, существовало много возможностей "халтуры", дополнительного заработка. Как сейчас выжить художнику, который существует вне мейнстрима?

- Не знаю, существует ли сейчас такая возможность, но я думаю, это не совсем правильная постановка вопроса – разговор об искусстве все время скатывается к тому, как человеку выжить. Выжить всегда очень трудно, а художнику вообще невозможно, и что об этом толковать?  Ясно a priori, что это исключено, и что только посмертно кто-то что-то может получить. Каждому, кто занимается искусством, никто ничего не обещал – это трагическое занятие.

- Вы сейчас востребованный художник, которого можно безусловно назвать современным и даже актуальным в прямом смысле этого слова: недавно была Ваша выставка в Русском Музее, в Музее Архитектуры. С чем связан сегодня интерес к вашей живописи, и рассчитываете ли Вы на какую-то определенную аудиторию?

- Во-первых, я не считаю, что я востребованный художник. Во-вторых, когда художник работает, он никогда не думает ни об аудитории, ни о выгоде, если это, конечно, не какие-то специальные случаи. И поэтому у меня совершенно другие мотивы – решение задач искусства. Живопись вообще сейчас, к сожалению, мало кто любит и понимает – недавно вышла книжка Раппопорта, "99 писем о живописи", это единственное исключение в современной критике. В основном она пишет не о том.

- Только что открылась выставка Михаила Рогинского, на которой представлены его работы начала эмиграции. Интересно, что в них прослеживается некоторая попытка вписаться в новую среду, использовать парижские реалии.

- Его окружала эта среда, он не мог на нее не реагировать. Но эти работы на меня меньшее впечатление произвели -  они действительно более парижские, а вот после них он стал делать наиболее интересные вещи, связанные с Москвой, очень точно отражающие нашу жизнь. И у меня есть такое смелое предположение, что если бы он остался в Москве, он не писал бы таких работ, как в Париже. Когда вас что-то окружает, то не хватает дистанции – зачем это писать?

- Рогинский писал свою Москву на основе воспоминаний о ее реалиях, и создал не документальное, а отвлеченное пространство. В Ваших картинах народные и православные мотивы – тоже уход от ощущения реальности?

- Нет, я не думаю, что это уход, это какие-то вещи, постоянно присутствующие в моей жизни. Просто каждый волен выбирать, что он хочет рисовать – план Парфенона или заседание государственной Думы. Я склоняюсь к плану Парфенона, и к счастью, не имела опыт работы с Государственной Думой, да и не считаю, что вся ситуация вокруг нее находится. Всегда больше интересны корни и древность, интересно время. Потом, знаете, есть емкое понятие "провинция". Печально, что в 80-е художники ждали последнего флэш-арта, причем это было не только у нас, но и во всех странах. И вот теперь приезжаешь в Париж и Лондон и видишь, какая это глубокая провинция. Она вовсе не здесь.

- Как по-Вашему, Рогинский смог найти себе место на Западе?

- У него не было никакого рынка, его почти не покупали. Единичные случаи – очень мало, редко и совершенно недостаточно для художника такого уровня. Он очень страдал от этого.

- Но сейчас его вещи продаются по гораздо более высоким ценам, чем вещи молодых русских художников.

- Так и должно быть, но это все приходит слишком поздно, понимаете. Когда наконец ему сделали выставку в Третьяковской галерее, когда он увидел какой-то интерес к себе – вся его жизнь закончилась. Это очень трагично, и не надо преувеличивать его место на Западе. Он никому был не нужен в Париже, абсолютно.

- А к вашим картинам на Западе есть интерес?

- Слишком абстрактное утверждение. Есть какие-то люди, которым это интересно, было много выставок, тем не менее это всегда очень трудно.

- Ситуация подлинного поиска – тяжелый и часто неблагодарный процесс. В идеале для вас кто должен платить художнику: галерея, государство, частные коллекционеры?

- Тут нет никаких правил – Леонардо какое-то время работал при дворе и чувствовал себя защищенным: Рембрандт два раза разорялся вплоть до описи имущества.. тут не может быть законов – это дело индивидуальное, добровольное. В идеальной ситуации художника должен поддерживать тот, кто любит живопись, хочет видеть ее у себя дома.

- Ваше отношение к живописи ясно отражается в материале, который Вы выбираете – доски, листы железа, стекло. Связано ли это с тем, что холст себя дискредитировал, что живопись больше не главный жанр?

- Конечно, холст прекрасный материал, но иногда я чувствую, что он для меня слишком хорош, что он неадекватен нашей жизни – она не так прекрасна, чтобы писать на холсте. И очень странное впечатление создается, когда люди говорят о живописи как о сочетании «холст-масло»: ведь это совсем не холст и масло. Что такое живопись – однозначно невозможно ответить. Что касается живописи.. Так бывает, что когда кажется полное исчезновение искусства, катастрофа, оно постепенно начинает возвращаться. Пока в реальности я этого не вижу.

- В Москве проходит биеннале современного искусства. По-Вашему, она сможет повлиять на существующую ситуацию?

- Москва, как любая столица, нуждается в таких мероприятиях, и приятно, что мы нарастили достаточно мускулов, чтобы суметь это организовать. Искусство там разное, не очень много интересного, но его и не должно быть много – Болтански, например. Жаль, что можно бы показать больше русских – я увидела в каталоге одни "Синие Носы". У биеннале, наверно, есть будущее - как мы можем загадывать? Есть только критерий. Если художник делает какую-то работу, чтобы представить ее на биеннале, это не очень большой шаг вперед. Если он работает и показывает результат – другое дело. Не у всех так получается.