Обычная художническая судьба, как известно — громкая посмертная слава после периода полной нищеты. В истории этому есть некоторые подтверждения. Например, Ван Гог, который когда-то сидел в сумасшедшем доме и был посмешищем для соседей, сейчас стоит дороже Рембрандта. Хорошая иллюстрация тому факту, что в советском искусстве все происходило ровно наоборот — выставка «русский экспрессионизм» в галерее «Дом Нащокина».
Под этим условным названием в одном пространстве собраны три действительно легендарные фигуры: Александр Древин, Артур Фонвизин и Анатолий Зверев. Впрочем, знаменитые в начале 1930-х Древин и Фонвизин были так тщательно устранены из искусства, что имя нон-конформиста Зверева до сих пор больше говорит широкой публике.
«Русский экспрессионизм» никогда не существовал как единое направление. Было лишь несколько художников, которые и в самые трудные времена искали выразительность в самой технике живописи. Первопроходцы начала 30-х, Фонвизин и Древин в этом ряду занимают особое место.
Латышский художник Александр Древиньш попал в русский авангард почти случайно — через Татлина, который позвал его работать в Первые государственные мастерские. Взлет его был совершенно стремительным. Не кончив художественную школу в Риге, уже через три года (в 1919-м) вместе с Ольгой Розановой и Давидом Штеренбергом он работает в отделе ИЗО Наркомпроса, занимается созданием Музея современного искусства, затем преподает во Вхутемасе, участвует в выставках в Берлине и Венеции.
Для левого искусства, в то время еще бредившего Малевичем, Древин стал событием. Он буквально переломил абстракцию — и заставил ее стать природой. Для него не существовало никаких художественных систем, кроме напряженной реальности, которую он выплескивал на свои холсты: «мое намерение — дать почувствовать, как растут деревья, как в беспокойстве молчат небеса».
Александр Древин
Одним из первых он обратил внимание на примитивное искусство, оставив неизгладимый след в живописи своей жены — Надежды Удальцовой. Потом скажут, что он «выворачивал мозги советской молодежи».
Что ж, Древин всегда был новатором и ни на кого не оглядывался. В 1931-м он выставился с группой «Тринадцать» — последним на тот момент объединением, которое в поиске нового живописного языка не делало различия между дилетантами и профессионалами. В том же году «Тринадцать» были закрыты. А после роспуска всех художественных группировок в 1932 году Древин все больше и больше расходится с официальной линией.
Началом его «падения» как раз стала картина «Спуск на парашюте», которую можно видеть в Доме Нащокина (это о ней в 1933-м написали отзыв: «зачем занимать место на выставке такой бездарностью? Или это особая школа?»). Происхождение «особой школы» обнаружили в 1937 году. В молодости, еще в Риге, Древин входил в круг латышских анархистов: это и позволило обвинить его в антисоветской деятельности, снять со всех постов и расстрелять.
Не в пример суровому Древину, Артур Фонвизин («незабвенный Артур», как называла его жена) был настоящим аристократом от живописи, и манеру выбрал по себе. Легкие акварели, настоящая феерия цвета на театральные и праздничные сюжеты. Школу он прошел долгую — и в Москве и Мюнхене, — с 1906 года участвовал чуть ли не во всех возможных объединениях («Маковец», «Бубновый валет», «АХРР», «Мир Искусства», «Золотое руно»), но его дамы в шляпах на белых лошадях, цирковые наездники, букеты цветов, кажется, выведены детской рукой.
Каким образом ему удалось сохранить подлинный романтизм в такой, вроде бы, штампованной теме — непонятно, но галантные сюжеты к 1930-м превратились в настоящую броню, хрустальный гроб, в который он заключил свое уязвимое искусство. Внешняя наивность на самом деле была сознательным отказом от профессионализма во имя свободного поиска.
Артур Фонвизин
Формалистом он был провозглашен чуть раньше Древина, в 1936-м, сразу отстранен от иллюстрирования книг, а через несколько лет (началась война) выслан с семьей в Караганду из-за немецкого происхождения. В каком-то смысле это его спасло от бесконечных указаний вроде «А где в вашем творчестве советские праздники?» и дало возможность существовать до 70-х годов где-то на обочине официального искусства. Тогда — уже в совсем узких кругах — к нему даже пришло второе признание. Помимо Слепышева и Мессерера, среди его учеников был и Зверев.
Пожалуй, ученичеством в полном смысле слова это не назовешь, уже тогда в их взгляде на искусство была существенная разница. Ведь и Древин, и Фонвизин были до 30-х годов «сотрудниками изофронта» и оказывали реальное влияние на судьбу искусства. Нон-конформисты стали больше хранителями отверженной культуры, чем свободными творцами.
Может быть, легенды о суровой судьбе запрещенных художников и были причиной тому, что знаменитый экспрессионист 60-х Анатолий Зверев стремился к маргинальности не только в живописи, но и в жизни.
Анатолий Зверев
«Русский Ван Гог», в отличие от французского, всегда был окружен поклонниками, поскольку сам выбрал себе драматический образ юродствующего пророка. Где бы он ни работал, вокруг собиралась толпа зрителей: он плевал на лист, размазывал краску пальцем, мешал ее с чем попало — и шоу заканчивалось шедевром. В любых, даже самых бытовых ситуациях он всегда находил повод для эксцентричного жеста, и бесконечные кутежи и скандалы навсегда романтизировали его искусство. Жаль, талант импровизатора не дал того сочетания беспомощности и стойкости, которая была в акварелях Фонвизина.
Древин погиб с обвинением в формализме. Зверев, при жизни признанный гением и величиной первого ряда, был звездой богемы. Но несмотря на разные судьбы, думаю, их в конечном итоге объединяет невозможность найти себе место в истории искусства. Пока что русский экспрессионизм все еще остается летучим голландцем.
Выставка продлится до 15 ноября.