29 марта 2024, пятница, 13:47
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

07 декабря 2010, 09:17

В защиту светскости.

Хотя в начале первой части этой статьи я и признал повод ее «почти случайным», учащающиеся атаки на светскость видятся сегодня делом вполне планомерным, и далеко не мне одному. Не случайно летом прошлого года «Славянский правовой центр» и Институт религии и права объявили о создании широкого Общественного Движения в защиту светского государства.

Последней каплей к формированию широкого движения в защиту светского государства стало создание при Минюсте РФ сектоведческого экспертного совета, функции которого оказались схожими с функциями приснопамятного Совета по делам религий бывшего СССР, в состав которого вошли радикальные православные деятели, известные своей борьбой с инакомыслием.

Инициативу поддержали многие ученые, деятели культуры и общественники, а лучше всех озабоченность процессом выразил, пожалуй, православный священник, богослов и специалист по церковному праву отец Павел Адельгейм: «Клерикализация возродит негативы советской системы, насколько возможно в современном обществе. Ни культуры, ни духовности, ни образования клерикализация не принесёт. Это возвращение к сталинизму с заменой марксизма на "православную" идеологию. Жаль, что приходится писать такие жёсткие слова, к сожалению, это правда».

Но нас, конечно, прежде всего, интересует идеология, которая стоит за процессами клерикализации.

1.

Сегодня церковные идеологи стараются быть осторожнее в своих политических высказываниях. Но еще несколько лет назад, стараясь во что бы то ни стало обратить на себя внимание власти, они высказывались гораздо откровеннее. Ясный и целостный абрис такой политической идеологии мы встречаем, например, в речи митрополита (тогда еще) Кирилла (Гундяева) на богословской конференции РПЦ, прошедшей в ноябре 2005 года.

Доклад "Замысел Божий о человеке и свобода воли: эсхатологическая перспектива" посвящен "такой фундаментальной категории человеческого бытия, как свобода". К идее свободы "с точки зрения православной традиции" мы еще вернемся, а пока внимательно послушаем мысли о государственном идеале.

Таким идеалом докладчик признает «симфонию» церкви и государства: "Задача государства состоит в реализации закона Божьего в общественной жизни и защите веры. Церковь же отвечает за духовные вопросы и поддерживает государство в исполнении его функций".

Главным злом русской истории называет либерализм и секуляризацию: Петр перенес "чуждые образцы церковно-государственных отношений на свою почву" и инициировал "разрыв между Церковью и обществом ".

Интересно, что из этого «разрыва» выводится далее создание разветвленного механизма "принуждения и регламентации, который подавляет свободу личности" (вероятно, прежние государственные «симфонии» Ивана Грозного и патриарха Никона на Руси являли нам бурное цветение свободы личности под крики «гойда!» опричников и костры староверов).

На либерализм возлагается также сугубая вина в порождении фашизма и большевизма (как будто Сталин не считал своим кумиром того же Грозного, а Гитлер не объявлял крестовый поход против либерального Запада и идеалов французской революции).

Вспоминаются, кстати, и недавние высказывания патриарха Кирилла о «суверенной демократии Москвы», заимствованной ей из Новгорода (вероятно, в результате рейдов Ивана III и Ивана IV).

Развивая эти идеи, протоирей Всеволод Чаплин в программной статье «Пять постулатов православной цивилизации» (Политический класс. 2007. №2) рисует нам более осязаемый образ идеального государства. Вот вкратце эти тезисы: Лучший государственный строй – теократия. У государства есть «духовная миссия». Общественный строй и экономика подчинены "надмирным целям" (православный социум должен помогать человеку спасаться, все же не спасительное должно быть "ограничено, остановлено, лишено общественной поддержки").

Утверждается, что христианин обязан быть хорошим гражданином любого государства (в качестве примера приводится лояльность "церковных авторитетов" римским императорам-гонителям, турецким султанам, Сталину и Гитлеру). Говорится о свойственной православной цивилизации "мощной приверженности идеалу единства народа и власти" и утверждается принцип: "Церковь, народ и власть – одно целое".

Личность признается неотделимой "от соборного тела народа", а выше ценности "свободы самовыражения" ставится ценность священных символов (икон, храмов, богослужебных предметов – "частиц неба на земле").

Нетрудно увидеть, что представленная здесь иерархия ценностей воспроизводит традиционную византийско-советскую государственную модель: на вершине – власть, чуть ниже – церковь, еще ниже – общество, в самом низу – человек.

2.

Летом прошлого года в одной из речей патриарх Кирилл обмолвился, что «сегодняшнее общество не зря называют "постсекулярным"». Вскоре в «Русском журнале» состоялась дискуссия о «постсекулярном обществе». Интересно, что тема «постсекуляризма» стала в РЖ следующей после широкого обсуждения инновационной статьи президента «Россия, вперед!». Хотел ли РЖ подчеркнуть этим, что «постсекуляризм» стал первым крупным инновационным проектом Дмитрия Медведева, или это вышло случайно – в любом случае символично. Был организован даже большой круглый стол, посвященный «постсекуляризму». Тем не менее, широкой дискуссии не получилось.

Дело, видимо, в том, что хотя говорить о постсекулярном обществе стало последнее время модным (особенно после того, как широкую популярность обрели идеи С. Хантингтона об исчерпании модернистских идеологий ХХ века, на смену которым приходит «природный человек» традиционных религий и традиционных цивилизаций), сама эта тема все еще остается более публицистической страшилкой, нежели серьезным научным дискурсом.

Единственным серьезным ученым, развивающим тему «постсекулярного общества» остается немецкий философ Юрген Хабермас (ему принадлежит и сам термин), говорящий о необходимости терпимости светского общества к религиозному возрождению (впервые Хабермас употребил выражение «постсекулярное общество» в октябре 2001 года, почти сразу после террористической атаки 11 сентября).

Другой культовой для «постсекуляристов» фигурой стал вождь движения «радикальной ортодоксии» Джон Милбанк, заявляющий, что христианство «не нуждается ни в каких светских идеях», и исповедующий «наступательный стиль проникновения в СМИ, культуру и политику».

На этом международное интеллектуальное поле «постсекуляризма» оказалось, в общем, исчерпано. Да и у нас, кроме Александра Морозова и Александра Кырлежева, сколько-нибудь заметных публицистов, способных «поддержать дискурс», не нашлось.

Все это, конечно, еще не значит, что постсекуляризм – досужая выдумка публицистов. Явно для всех «религия стучится в двери», и, возможно, весть о новом «рождении Бога» пока еще просто не дошла до цивилизованного человека.

Но еще важнее то, что у нас, в отличие от Запада, на «постсекулярную» идеологию, как оказалось, существует мощный государственный запрос.

3.

Дело, вероятно, в том, что в отличие от Запада, где мощное движение освобождения, начиная с Ренессанса, насчитывает сотни лет, опыт светского общества в России минимален. Он практически целиком исчерпывается Петербургским периодом.

Светское общество в России рождалось на ассамблеях Петра, и, достигнув апогея в пушкинскую эпоху, породив великую культуру, стало быстро революционизироваться и распадаться, кончившись вместе с катастрофой 1917 года торжеством новой квазирелигиозности.

Большевизм, заявлявший о себе как о модернистской идеологии, в реальности более походил на возврат во времена московского царства Грозного с его тотальной, пронизывающей все насквозь религиозной идеей. Большевистское ленинское, затем имперское сталинское, наконец, перезрелое советское – все это были общества, совершенно религиозные по духу. Если и можно их назвать секулярными (понимая под секуляризмом воинственную антирелигиозность), то уж никак не светскими.

Короткий ренессанс светскости породили у нас 60-е. Еще через 20 лет культура новых интеллигентов-шестидесятников стала «метафизическим сердцем» Перестройки. Но, как и прежняя февральская, наша новая «секулярная революция» быстро выдохлась, а на смену ей начала приходить новая религиозность.

Все, на что оказалась способна воля власти после фиаско либерализма 90-х и идеи дружбы с Западом, – это реконструкция предреволюционной имперской модели. На смену сакральному зиккурату Мавзолея пришел вновь отстроенный турками Храм Христа Спасителя. Туда же переместились и вооруженные свечками, новорожденные правители новой России, вылупившиеся из яиц, отложенных еще советской номенклатурой.

Не будем долго останавливаться на очевидном. Идеология жизненно необходима бюрократии для легитимации своей власти. А лучшей идеологии, чем религия, человечество еще не придумало. Золотые сакральные ризы, покрывшие пышное тело бюрократии, помогают ей обрести уверенность в завтрашнем дне. Новый медовый месяц «симфонии» власти и религии был, таким образом, неизбежен.

4.

Итак, мы вынуждены признать, что «постекуляризм» в России и на Западе – это совершенно разные вещи. Когда Милбанк, вдохновитель течения "Радикальная ортодоксия" обвиняет западный либерализм в том, что это «такая же идеология, готовая на пытки и унижения человеческого достоинства» и имеющая тоталитарные наклонности, – с этим, с одной стороны, трудно спорить: секуляризм, рождавшийся как реакция на тотальную власть религии, заимствовал многие ее черты. Но в России традиции либерализма и традиции госбюрократии (в т.ч. религиозной) – это совершенно разный порядок величин. И если для Запада радикальный теизм Милбанка остается лишь любопытным феноменом, то нам подобного радикализма не занимать. Будь «радикальная ортодоксия» перенесена на нашу почву, и с ней, скорей всего, произойдет то же, что в свое время с марксизмом, – она тут же обретет формы традиционного русского большевизма. Еще шаг – и последуют дыба и опричнина.

Можно, наверное, согласиться с Милбанком, когда, критикуя западные реалии, он утверждает, что «до тех пор, пока ортодоксальное и кафолическое христианство не восстановит свое доминирующее положение, современность продолжит принимать все более зловещие черты. Бюрократические и рыночные силы окончательно сплетутся и породят тем самым жестокую олигархию, подавляющую любые местные сообщества…». Но ведь ровно то же самое можно сказать и о государственной религиозности.

Секуляризм и религия – два лика одного чудовища. Не сдерживаемые в своих вожделениях, они будут порождать все новых тоталитарных монстров (большевизм, фашизм, фундаментализм), готовых поглотить весь мир без остатка. Особенно, когда о своей «духовной миссии» начинает всерьез задумываться государство! Просто есть два вектора, две тенденции, две истории. И если для Запада наибольшую опасность представляет сегодня либерально-секулярный модус, способный окончательно нивелировать человека как духовное существо (еще раз согласимся с Милбанком), то у нас то же самое и с тем же успехом совершит модус религиозно-государственный. И если спасением от либерального фундаментализма для Запада может стать возвращение «христианского кодекса», то спасением от религиозного фундаментализма в России – лишь сохранение светскости.

5.

Еще раз заметим: светскость и секуляризм – разные вещи. Секуляризм – дитя Просвещения и Французской революции. Светскость рождалась на заре европейской цивилизации – в демократиях греческих полисов, этих островках свободы в окружении азиатских деспотий и тотальной имперской религиозности. Саму греческую цивилизацию можно назвать точкой кристаллизации идеи свободы, идеи светскости. Когда самосознание человека (человеческой личности) доросло до понимания необходимости свободы, произошла некая духовная мутация, и в сплошном желтом азиатском море вдруг явился белый человек – греческая цивилизация.

Греческие философы отстояли автономность сознания, возможность постигать мир рационально, вне религиозной догмы. Но максимальное метафизическое раскрытие идеи личности и свободы получили в Христе. Вероятно, поэтому христианство и было так глубоко принято душой Запада. Но брак церкви и римской империи в 4 веке, породив новую тотальную государственность по образу персидской империи, отбросил общественно-политическую мысль христианского мира на тысячелетие назад – в реальность восточных деспотий. Это трагическое противоречие, в конце концов, и привело к духовному коллапсу Византии.

Итальянское Возрождение было возвращением христианской цивилизации к идее свободы (и как следствие – к античным началам). Одновременно с этим Ренессанс нес в себе мощные начала магии и оккультизма. Рожденный Просвещением секуляризм вдохновлялся уже прямым антирелигиозным пафосом. Сегодняшнее постмодерное (пост-секулярное, пост-современное) общество представляет собой результат кризиса Просвещения и модернистских идеологий (этот духовный хаос, в котором плавают обломки коммунистических, фашистских, либеральных идеологий, наиболее ярко и полно являет сегодняшняя Россия).

Последней целью наших размышлений станет попытка найти точку сборки в новой постмодерной реальности. Но прежде посмотрим, как понимают идею свободы современные церковные идеологи.

6.

В уже цитированном выше докладе митрополита (тогда еще) Кирилла дается следующее определение свободы. Свобода понимается как "способность направлять свою волю к добру или злу". Однако имеющим ценность признается лишь правильный выбор: свобода дана человеку, чтобы он "всегда выбирал добро".

Что значит этот «правильный выбор», и кто его высший арбитр? То есть если вы проголосовали, допустим, за Медведева – это свобода, а если за Зюганова или Немцова – то это порочное пользование свободой, которое требует немедленного суда совести, а еще лучше, в порядке симфонии, суда Басманного или Хамовнического. Мы, конечно, немного утрируем, но легко увидеть, сколь быстро такая «свобода» обращается в свою противоположность.

Что же тогда есть подлинная свобода? Такой абсолютно светский философ, как Сартр, сказал: свобода предшествует человеку. Почти две тысячи лет назад о том же говорили и отцы Церкви. Бог, прежде всего, творит иную свободу, и уже в пространстве этой свободы дает место новому сюжету – человеку. Человек вводится в эту свободу как в царство возможностей, которое он призван явить как царство истины (возделать сад, как говорит Библия). Свобода – это атрибут Бога, который Бог «делегирует» человеку, делая его тем самым как бы равным Себе.

Естественно, творя свободных существ, Бог рискует. И идет на этот риск именно потому, что велика Его творческая задача – творение новых богов. У сегодняшних «постсекулярных» идеологов задача гораздо скромнее: творение не богов, и даже не свободных граждан, а послушных подданных государства. Потому и приемлемой оказывается для них лишь «правильная свобода», неправильная же (свобода, достоинство, личность) признаются несуществующей (nonperson, по Оруэллу).

Но поскольку свобода есть пространство Бога в человеке, всякое покушение на нее становится покушением на Бога. Потому (как мы уже говорили в первой части статьи) религия и государство неизбежно кончают убийством Бога. А единственным стражем высшей ответственности человека за свою свободу оказывается светскость.

7.

Светскость разводит государство и религию по сторонам, отрезвляет их, смиряет их вожделения, кладет предел притязаниям, напоминая им те истины, которые они склонны забывать: что государство, земное по своей природе, не может претендовать на духовную власть и духовную миссию. А у религии не может быть никакой иной власти, кроме духовной.

О том же, кстати, говорил любимый нашей сегодняшней властью и церковью Иван Ильин: «…Церковь не объемлет всю жизнь человека и не «регулирует» всю культуру … Времена Савонаролы и Кальвина прошли и не возвратятся. Помышлять о земной «теократии» могут только церковные честолюбцы, лишенные трезвения и смирения… Важно ограничить духовную и культурно-творческую компетенцию церкви.... Церковь не призвана к светской власти, к ее захвату или подчинению. Церковь и государство взаимно инородны… Церковь «аполитична»: задача политики не есть ее задача; средства политики не суть ее средства; ранг политики не есть ее ранг. … Церковь призвана … указывать людям – и царю, и чиновникам, и парламентариям, и гражданам, и промышленникам … где именно их дела, их установления или страсти вредят делу Царства Божия. В этом ее учительская власть, от которой ее ничто и никак освободить не может». (И. Ильин. Основы христианской культуры).

Как видим, в отличие от современных религиозных идеологов, Иван Ильин хорошо понимает, чем может грозить обществу принцип: "Церковь, народ и власть – одно целое".

Высший принцип государства – справедливость. Не дело власти возноситься в духовные эмпиреи, достаточно с нее заботы о земном благе своих граждан. Со своей стороны, религия может лишь призывать человека к высшему благу, но не вправе загонять его штыками в Царство Небесное.

Роль церкви в обществе – та же, что роль совести в человеке. Как не может совесть зависеть от нужд тела, так не может церковь находится на содержании государства (такая совесть на всех языках она будет зваться одинаково: «купленной совестью»). Все это, кажется, ясно.

Но и кризиса Просвещения, и сценариев, описанных С. Хантингтоном в «Столкновении цивилизаций», игнорировать мы не можем. Хуже того. Религия не просто «стучится в дверь». В дверь стучится не аутентичная религия древности, а религия, свойственная «новому человеку», прошедшая через модернистский (а также оккультный и магический) опыт идеологий (нью-эйдж, исламский фундаментализм, православный большевизм).

Еще в 1936 году монахиня мать Мария Скобцова (будущая преподобномученица, погибшая в гитлеровских лагерях) задавалась тревожным вопросом: Если завтра власть вдруг полюбит церковь, то основу церкви неизбежно составят люди с тоталитарным мышлением, воспитанные советской властью. Нормы «генеральной линии непогрешимости» они принесут в церковь, став неистовыми истребителями ересей и охранителями ортодоксии, почище большевиков: «За неправильное положенное крестное знамение они будут штрафовать, а за отказ от исповеди ссылать в Соловки. Свободная же мысль будет караться смертной казнью. Тут нельзя иметь никаких иллюзий, – в случае признания Церкви в России и в случае роста ее внешнего успеха она не может рассчитывать ни на какие иные кадры, кроме кадров, воспитанных в некритическом, догматическом духе авторитета. А это значит – на долгие годы замирание свободы. Это значит – новые Соловки, новые тюрьмы и лагеря для всех, кто отстаивает свободу в Церкви. Это значит – новые гонения и новые мученики и исповедники… (Мария (Скобцова), преподобномученица. Настоящее и будущее церкви. Что такое церковность. К.: Quo vadis, – 2010. – 252 с., с.166-173)

7.

Итак, опасность вхождения нового тоталитаризма в новом постсекулярном (постмодерном) мире налицо. Можно ли ее избежать?

Думается, что в новой реальности (не традиционного, не модерного, а постмодерного общества) мы окажемся перед необходимостью, используя весь опыт цивилизации, прийти в конце концов к новой конфигурации общественно-государственных отношений.

Такая новая формула отношений государства и общества должна будет описываться уже не числом «один» (монолит «партии и народа») как на традиционном Востоке (Иран-Византия-Россия) и не числом «два» (власть и гражданское общество) как на современном Западе, а числом «три».

Чтобы быть устойчивым, чтобы примирить при этом прошлое (традицию), настоящее (модерн) и будущее, пост-современное общество должно стоять на трех китах: государство, религия и культура (гражданское общество). При этом религия и культура (гражданское общество) должны оставаться независимы от государства, и три этих силы должны взаимно ограничивать и контролировать друг друга.

Равновесие такого общества будет поддерживаться динамическим творческим напряжением между тремя полюсами. А его единство, вместо железной спайки идеологии, должно стать результатом «замыкания» всех трех векторов на единый центр. Таким центром должен стать человек. Ведь ради него, человека все они (государство, религия, культура) и существуют.

В таком обществе найдут себе место и государственники, и «секуляристы», и «постсекуляристы». Не нужны в нем окажутся и искусственные скрепы в виде безмерно раздутого монстра бюрократии. Каждый институт такого общества (государство, религия, культура) будет просто занят своим непосредственным делом: государство – отвечать за более или менее справедливое распределение национального продукта; религия – давать этические оценки происходящему; а культура, стоя на страже свободы, – свободно порождать национальные смыслы и идеи. А направленность всех векторов к человеку будет естественным образом создавать единое пространство, атмосферу общего дела.

Конечно, между тремя полюсами неизбежны (и даже необходимы будут) конфликты. Зато взамен такое общество получит возможность творчески развиваться и эволюционировать. И главное – можно надеяться, что в таком обществе окажется легче отстоять свободу человека в виду главного «грозного демона» нашего времени – государственного (религиозного или секулярного) тотального контроля над личностью.

См. также часть 1

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.