28 марта 2024, четверг, 22:59
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

19 июня 2009, 09:17

У колыбели науки

 Мы публикуем стенограмму передачи «Наука 2.0» - совместного проекта информационно-аналитического канала «Полит.ру» и радиостанции «Вести FM». Гость передачи - профессор, замдиректора Санкт-Петербургского филиала ГУ-Высшая школа экономики, профессор Европейского университета, директор Центра социальных исследований «Хамовники» Даниил Александров. Услышать нас можно каждую субботу после 23:00 на волне 97,6 FM.

Анатолий Кузичев: Проект «Наука 2.0» на этот раз открыл свои двери для Даниила Александровича Александрова – профессора, замдиректора Санкт-Петербургского филиала ГУ - «Высшая школа экономики», профессора Европейского университета, директора Центра социальных исследований «Хамовники». Даниил Александрович, добрый день!

Даниил Александров: Добрый день.

А.К.: Я хочу представить своих коллег. В студии программы «Наука 2.0» Борис Долгин, Дмитрий Ицкович и Анатолий Кузичев.

Дмитрий Ицкович: Мы с Борисом здесь представляем «Полит.ру», а с Даниилом Александровичем дружим и сотрудничаем давно. Сегодня мы попросили его поговорить с нами на тему, относящуюся к названию нашей передачи – «Наука 2.0»: что такое наука?

Борис Долгин: И откуда она возникает.

Д.И.: Я начну с истории, которую мы когда-то обсуждали. Есть вещи очевидные: человек садится в лифт или в поезд, и он отлично понимает, что это изобретения, лифтов и поездов когда-то не было, люди какими-то усилиями мысли все это создали – и теперь можно на седьмой этаж быстро подняться или в Петербург из Москвы добраться за четыре часа. А есть вещи не столь очевидные. Вот люди занимаются наукой, слушают музыку, что-то происходит, но ведь было время, когда этого не было, а потом это появилось, и это зачем-то нужно.

Б.Д.: Более того, может, это когда-нибудь и закончится.

Д.И.: Может, закончится.

Б.Д.: Так когда же это появилось? Что такое наука?

Д.А.: Современная наука – не «Наука 2.0», а «Наука 1.0» - складывается из двух важных вещей. Собственно говоря, наука – это открытие и описание законов природы с целью их освоения и использования управлением.

Б.Д.: Видимо, речь идет об управлении не ими, а объектами окружающего мира?

Д.А.: Ну да.

Д.И.: То есть ключевое в науке – это управление?

Д.А.: Нет, это только вторая часть, неразрывно связанная с первой: для того, чтобы управлять, нужно описать.

А.К.: Но смысл и цель - все равно в управлении?

Д.А.: Цель – да. Но цель у науки – и это очень важно! – может быть долгосрочной.

Б.Д.: А ценность – еще и знание.

Д.И.: Речь идет об отделении науки от философии? Ведь была же еще и философия, занимающаяся осмыслением знания.

А.К.: А что значит «ценность – в знании»? Какая ценность в знании, если оно не позволяет управлять? Да нет в нем никакой ценности!

Д.А.: Наука и открытие знания становятся ценностью только тогда, когда эта наука доказала свою нужность обществу. После этого она (через какое-то время) становится общей частью всей жизни, и люди воспринимают ее как незыблемую ценность. Понимаете, базовая ценность нашего общества: «знание – это хорошо», хотя исторически это совершенно не очевидная вещь.

Б.Д.: Но какие-то представления о мире всегда были.

Д.А.: Они не были выделены в отдельный способ работы, и не было отдельных людей, предназначенных для того, чтобы это знание получать. Охотники изучали окружающий мир для того, чтобы лучше выслеживать животных, а жрецы смотрели на созвездия для того, чтобы предсказывать разлития Нила, но мы не будем говорить, что современная наука началась с кроманьонцев, которые выслеживали животных.

А.К.: А с кого?

Д.А.: Есть два момента, которые всерьез считаются началом науки: Древняя Греция, где она появляется как часть философии, и начало Нового времени.

Д.И.: То есть начало прогресса?

Д.А.: Да, причем мне кажется, что имеет смысл говорить о современной науке как о той, которая зарождается в начале Нового времени. Галилей – это первая звезда современной науки, потому что этот человек пытался, с одной стороны, встроиться в общество своего времени (потому что иначе денег не платили), а с другой стороны – эмансипировать свою научную деятельность. Это образец ученого.

Д.И.: А как тогда платили деньги за науку?

Д.А.: Вообще, за науку денег не платили до конца XIX – начала XX веков. Всегда платили деньги за что-нибудь другое.

Б.Д.: Например, за преподавание.

Д.А. Да, например, платили за преподавание. А Галилею за то, что он был придворным философом.

Д.И.: Вспоминается случай с Архимедом, который вполне утилитарно использовал свою науку. Ему платили за защиту города Сиракузы.

Д.А.: Не буду врать: я просто не знаю, на какие деньги жил Архимед. Может, у него были какие-то другие средства.

Д.И.: У них там немножко по-другому было.

Д.А.: Как появилась наука в начале Нового времени? Это очень важно рассказать. В конце Средневековья и начале Нового времени необычайно широко стали распространяться алхимия и астрология. Каждый маленький двор Европы (не говоря уже о больших) считал своим долгом иметь одного (а лучше сразу нескольких) алхимиков. Но все-таки обычно был один алхимик, поскольку дело это тайное. Алхимики обещали какие-нибудь лекарства, а главное – они обещали философский камень, который сумеет обращать все в золото.

Д.И.: То есть была идея обогащения.

Д.А.: В этой новой традиции (в которой главенствовала алхимия) была важна и другая идея – идея управления природой. Идея того, что есть какая-то природа, тайна, которую можно раскрыть и этим пользоваться. А еще в середине Средних веков такого не существовало, потому что Божий мир был открыт взору. Если какая-то тайна и была, то принадлежала она Богу, и к ней надо было прикасаться не каким-то рациональным путем изучения окружающего мира.

Б.Д.: А путем интерпретации священных текстов.

Д.А.: Ну да, или через откровение и так далее.

А.К.: Скорее именно так.

Д.А.: Через какое-то время (где-то в XIV веке) выясняется, что у природы есть тайны, требующие раскрытия. Можно о них что-то узнать и этим воспользоваться – можно обогатиться, а можно лечиться, потому что алхимики были и врачами. А ведь лечение нашего организма – это тоже управление природой.

Или, например, идея вечной молодости. В соответствии с природой следует, вроде бы, болеть и умирать. А мы не хотим – мы хотим управлять этим процессом. Возникло это стремление еще до того, как появились ученые в современном смысле. Существует много очень хороших описаний, в частности, есть работа одного экономиста – знаменитого институционалиста Дэвиса, который объясняет, что происходит. Эти люди, нанимавшие бесчисленных алхимиков, понимают, что система не работает: не могут они достать философский камень. Почему? Да потому что нет способа узнать, что представляют собой эти алхимики: хорошие они алхимики, или нет?

Б.Д.: Нет нормального критерия оценки их качеств.

Д.А.: Каждый скрывает свои тайны от других, не рассказывает даже собственному государю.

Д.И.: Но они ж должны какие-то результаты давать?

Д.А.: Да, но нет никаких результатов, нет золота вот уж сколько лет, а если бы у кого-то было, все было бы иначе. Постепенно появляется то, к чему стремился ряд ученых. Преподаватели университета (математики, например) начинают обмениваться письмами, сведениями о своих успехах.

Д.И.: То есть ученые были, но науки не было.

Б.Д.: Да, это была частная деятельность.

Д.А.: Такие частные обмены письмами оказались востребованными как механизм оценки других людей. Алхимия была закрытой наукой. Это была первая корпоративная наука: у них же были лаборатории, они не обманом народа занимались, а сидели там и травили себя ртутью.

А.К.: От души, в общем.

Д.А.: При этом никакого публичного знания не было.

Б.Д.: Они что-то докладывали государю о промежуточных результатах?

Д.И.: Они повторяли только одно: «Пока нет».

Д.А.: Это как отчеты генеральному директору компании, а он подписывает: «Работайте». Через некоторое время генерального директора отправляют в отставку, а ученые переезжают и продолжают свою деятельность.

А.К.: Но ведь большинство «генеральных директоров» корпораций не были идиотами, их не устраивала все время одна фраза «Пока нет», нужны были промежуточные результаты.

Д.А.: Понимаете, поскольку алхимики были люди ученые, они участвовали и в лечении. Были некие побочные продукты их образованности и компетенции, позволявшие им постоянно держаться на плаву. Но главные обещанные продукты ими не предоставлялись.

Д.И.: Например, вечная молодость или золото в неограниченных количествах.

Д.А.: Сложилась ситуация, когда для того, чтобы понять, какого астролога или алхимика нужно нанять, придворным нужно опираться не на то, что он обещает, а на мнение его собственных конкурентов. Потому что если его конкуренты говорят, что «он сволочь, но крутой очень», то, наверное, можно брать. И вот так вот постепенно появилась…

Б.Д.: Внешняя экспертиза.

Д.А.: И то, что называется открытой наукой.

А.К.: Мне пришла в голову футбольная аналогия. Вот наняли тренера, результатов никаких он не дает катастрофически, зато регулярно докладывает генеральному директору своего клуба: «Вы знаете, мы еще одного парня продали в «Real» за 23 миллиона. Чемпионство будет». А тот говорит: «Нормально, продолжайте работать». Наверное, это корректное сравнение.

Д.А.: С появлением открытой науки, когда люди стараются не скрыть результаты, а поделиться ими, сразу же была выработана такая часть современной науки, как чистое интеллектуальное соревнование в открытии и описании явлений и законов. Мне кажется, что самая чистая ценность, которую все люди понимают, - это некоторое ощущение счастья, радости, адреналина. Люди, выигравшие какой-нибудь футбольный кубок, в таком восторге, что этот кубок является огромной ценностью для них и для болельщиков. В этот момент они не думают, сколько им заплатят. А такой адреналин у них потому, что это соревнование. И наука с начала Нового времени оказалась устроена как соревнование ученых между собой.

Б.Д.: И с природой.

Д.А.: Как можно с природой соревноваться? У нее есть некоторое сопротивление, она любит скрываться. Очень важно, что это соревнование ученых друг с другом раскручивало науку Нового времени. Тому есть прекрасные примеры. Рене Декарт – великий философ, математик, инженер и вообще великий человек – не любил публиковать свои работы. А был такой аббат Мерсен, который был со всеми знаком и со всеми переписывался, он один был как научный журнал.

Д.И.: Или PR-агентство.

Д.А.: И то, и другое вместе. Что он делал? Обнаружив молодого Блеза Паскаля, который был талантливым мальчиком, он в частной переписке с Декартом «слил» часть результатов Паскаля, чтобы намекнуть тому, что его старые результаты будут скоро превзойдены, и о них никто не узнает. И Декарт, совершенно озлобленный, опубликовал свои результаты. Потому что людям, особенно когда они монополисты, как Декарт, крупнейший ученый своего времени, казалось: кому надо, те и так знают. И действительно, узкий круг, круг Мерсена был в курсе. Он нарочно закручивал соревнование, и оно работало.

В какой-то момент, после работ Паскаля, была придумана теория вероятности и всякие там задачки. Вроде того: если взять колоду карт, сколько раз вытянется определенная комбинация?. Когда ты понимаешь, как их решать, они щелкаются как орешки. И подобно тому, как от семечек трудно отказаться, от этих задач было не оторваться. В какой-то момент в Европе была просто эпидемия решения комбинаторных задач. Было соревнование на то, кто придумает задачку остроумнее и кто быстрее ее решит.

А.К.: Головоломки своего рода.

Д.А.: Да, головоломки. И это было салонным делом. В математику играли как в салонную игру.

А.К.: Мне показалось, что прозвучало нечто интересное и удивительное. Имя этого аббата – Мерсен, вы сказали?

Д.А.: Да.

А.К.: Это же был абсолютный инопланетянин, если он делал это - провоцировал соревнования - осознанно.

Д.А.: Он создавал интригу.

А.К.: Он был не просто помесь научного журнала и PR-агентства – тут еще большая доля Дона Кинга.

Д.И.: Нет-нет. В ту эпоху люди, склонные к интриге, существовали в товарном количестве.

Д.А.: Это правда, Дима.

Д.И.: То есть это была просто генетическая склонность к интриге?

А.К.: Он и науку двигал таким образом.

Д.А.: Дело в том, что интрига была одним из распространенных занятий того времени. Просто одни играли в интриги при дворе, а этот – в науке. Собственных научных результатов там и нет почти, но изданная переписка занимает большую полку.

А.К.: Даниил Александрович широко развел руки.

Д.А.: По этой переписке один мой коллега, который уже давно занимается политологией, в свое время написал в Питере магистерскую работу – про социальную сеть переписки аббата Мерсена. Очень увлекательное исследование, потому что он старался статистически обработать все эти письма. Кого там только не было! В производстве этой науки участвовали архитекторы, врачи, военные, придворные деятели.

Лондонское королевское общество – первое сугубо научное объединение. Его функцией была исключительно организация общения между учеными. Там были архитекторы (среди них – великий Кристофер Рен), врачи, механики, инженеры, некоторые купцы – просто любители науки. То есть она была очень разнородной в то время, потому что профессиональных ученых все равно еще не было. Они все получали деньги за что-то другое.

Б.Д.: А профессиональные ученые – это те, кто живет за счет науки? Вы так полагаете?

Д.А.: Они имеют профессиональное образование и живут за счет науки. Понимаете, в то время человек мог получить образование врача, а потом заниматься химией, или выучиться на математика, а заниматься еще чем-нибудь. Там не было таких современных ограничений, что если ты уж физик, то занимайся физикой. Один из семьи великих математиков Бернулли занимал пост профессора физиологии в каком-то швейцарском университете и читал лекции медикам. Мы-то его знаем как математика, а зарабатывал он тем, что читал курсы по анатомии, физиологии и так далее.

Д.И.: А почему нет?

А.К.: Даниил Александрович, помните, мы начали с любимого вопроса Дмитрия – зачем и почему? Если я вас правильно понял, главное в науке, основа ее – это соревновательный момент. Соревнование ученых между собой или с природой (что не очень получается).

Б.Д.: Ничего себе - не получается. Если получается потом управлять природой, значит, получается соревноваться с ней.

А.К.: Я хотел сказать: получается вывод, что наука конечна. Потому что настанет такой момент, когда соревнование будет проиграно.

Б.Д.: Но природа-то бесконечна, как же наука может быть конечной?

Д.А.: Трудно так предсказывать. На наш век науки хватит. Но, конечно, хорошо заметно, что наука постепенно замещается инженерным делом. Я на примере некоторых областей специально рассматривал, как это исторически происходило. В начале ХХ века за рентгеноструктурную технику анализа веществ люди получили Нобелевскую премию, а сейчас никто из ученых этим не занимаются, поскольку существуют специальные фирмы, куда вы посылаете образец, а они вам за деньги дают результат, и вы продолжаете работать. Очень хорошо видно, как постепенно из прорыва, за который получают Нобелевскую премию, это превращается в отчуждаемую технологию.

Б.Д.: То есть задача из новаторской становится уже банальной, чисто технической?

А.К.: Боря, прости, мне кажется, в том, о чем говорил Даниил Александрович, есть более глубокий смысл. Мы смотрим в тот угол и видим очень далекую перспективу. Потом по дороге к этой перспективе возникает ширма, которая что-то отражает, с которой можно вступать во взаимодействие – и никто уже в дальнюю перспективу не играет. Я правильно понял?

Д.А.: Нет, не только. С одной стороны, с ростом технологических успехов у нас, действительно, все больше и больше усиливается ориентация на краткосрочную перспективу. С другой стороны, пока что в рамках современной существующей науки во многих областях совершаются открытия, не реформирующие наши представления о мире, а более частные. Они от этого не становятся менее важными, потому что частные открытия бывают очень трудными. Но они гораздо теснее связаны с технологиями.

А.К.: То есть они становятся прикладными?

Д.А.: Расстояние между тем, что можно было бы назвать фундаментальным, и тем, что можно было бы назвать прикладным (это очень относительные названия), сокращается. Значение «фундаментальный» или «прикладной» немножко ложное, потому что ученые всего мира всегда жили в понимании: то, что они делают, кому-то нужно.

А.К.: А кому нужно то, что снимает телескоп Хаббл? Если не считать того, что обои для рабочего стола на компьютере симпатичные получаются? Зачем это?

Д.А.: Мне трудно сказать, я не специалист по астрофизике.

Б.Д.: Можно предположить, что лучшее понимание законов развития Вселенной может помочь, например, спрогнозировать какие-то вещи, связанные с Солнечной системой.

А.К.: Это не очевидно, да и перспектива очень далекая.

Д.А.: На самом деле, такого рода исследования гораздо чаще связаны с прикладными вещами, чем нам кажется. Потому что исследование звезд в астрофизике теперь очень тесно переплетено с вопросами термоядерных реакций. То есть физики, которые пытаются понять, что творится в далеких звездах, как там работают материя и энергия, на самом деле связаны с теми, кто пытается воспроизвести подобного рода вещи здесь, да еще и получить с этого энергию.

Б.Д.: То есть их воспринимают отчасти как лабораторию процессов, которые производят тепло далеко отсюда?

Д.А.: Может оказаться, что это реально было и без Хаббла сделать, это правда. Но когда у нас есть большие задачи (как, например, управляемый термояд), то можно делать инвестиции довольно широким фронтом, рассчитывая - что-нибудь да выловим.

А.К.: Не точечные, а ковровые инвестиции.

Д.А.: Да-да.

Д.И.: Как-то у нас была беседа с Михаилом Гельфандом. Он рассказывал про статистические обработки геномов. Абсолютно фундаментальная наука, но применение которой ожидается прямо сейчас, почти немедленно – и это притом, что фундаментальности там сколько хочешь.

Д.А.: Мне кажется, что это расстояние немножко сокращается исторически.

А.К.: Мы беседуем о науке – ее происхождении, смысле, значении и даже о ее грядущем конце - эту тему мы тоже попытались затронуть.

Д.И.: Попугать друг друга.

А.К.: Перспективное направление, мне кажется.

Б.Д.: Лет 14 назад обозреватель «Scientific American» Джон Хоган поднял вопрос о приближении конца науки. Он написал ряд статей, выпустил книгу, развернулась бурная on-line дискуссия. В частности, ему возразил астрофизик Стюарт Кауфман. Главный аргумент Хогана заключался в том, что в последние годы мы не открываем фундаментальных закономерностей, а занимаемся своего рода подчисткой (мелкими вещами, связанными с этими закономерностями). И не получится ли так, что открытия будут все более мелкими – нужными, но какими-то несерьезными. Существует ли вероятность такого нисхождения, или все-таки имеется какая-то цикличность в открытии фундаментальных закономерностей? Как вы видите перспективу?

Д.А.: Я не Дельфийский оракул, чтобы предсказывать, что станет с наукой в какой-то дальней перспективе.

Б.Д.: Но социолог науки.

Д.А.: У меня есть по этому поводу два простых соображения. Первое (более фундаментальное) состоит в том, что продуктивные институты, возникающие в обществе, из него не уходят.

Б.Д.: Не имеют начала и не имеют конца?

Д.А.: В обозримом времени – да. Поясняю. Сколько раз говорили о конце религии в современном обществе модерна? И где этот конец? Понимаете, не предвидится конца религии ни в каком обществе.

А.К.: Мне кажется, при ответе на вопрос вы подменили понятия - одно на другое. Мне кажется, конец уже произошел. Я даже в этом уверен.

Д.А.: Понимаете, когда возникает институт политических партий, он может меняться, но если он работает, он остается в обществе и начинает распространяться. Монотеизм когда-то возник и распространился. Религия, церковь как институт общества никуда не исчезает, сколько бы ни происходило сдвигов в сторону индивидуализации в современной религиозности, когда людям уже не нужна церковь. Церковь очень давно возникла и никуда не исчезает. Она, может быть, не совершает таких важных, больших вещей, как в средние века, но она есть. Бог весть, сколько еще будет Эйнштейнов, но и наука есть. Первое мое рассуждение: институты не исчезают, пока они продуктивны.

Б.Д.: Может меняться их роль…

Д.А.: А может меняться их место. Было время, когда ученые были лучше всех. «Физики закрутили шарик наоборот», и вот – «хочу быть физиком». Сейчас уже не так.

А.К.: Позиции меняются.

Д.И.: С центровой на маргинальную.

Б.Д.: С другой стороны, растет понимание науки как фактора экономики, что тоже очень важно. Хотя это и немного запоздавшее понимание.

Д.А.: Да, но это уже вопросы сокращения дистанции. Второе мое рассуждение. Наука имеет циклический характер, причем трудно предсказуемый. В физике есть общеизвестный анекдот. В обзоре физики конца XIX века (я забыл, кто его написал) было сказано, что в этой науке картина мира полностью завершена. Есть только одна маленькая проблема, которая в ближайшие годы, очевидно, будет объяснена. Из этой «маленькой проблемы» выросла квантовая механика, теория относительности и пр1. Периоды, когда люди считали, что все уже решено, и осталось только развивать электротехнику, в истории уже были. Не исключено, что через какое-то время мы обнаружим, что есть что-то другое.

Б.Д.: То есть людям, ориентированным на поиск чего-то нового в природе, отчаиваться, что все закончилось, не нужно.

Д.А.: Они всегда будут нужны. Очень интересно, как наука все-таки связана с производством. Во-первых, ученые, создававшие науку как институт, всегда понимали, что они должны быть полезны обществу. Они были востребованы и придворным обществом, и государствами, и они всегда искали источник своего вдохновения в прикладных вещах. Это очень интересно, но факт.

Например, великий математик Леонард Эйлер, проживая в Петербурге, много писал про навигацию и баллистику. Конечно, довольно смешно, что в это время Левша у Лескова говорил, что не надо ружье кирпичом чистить - они были таким образом чищены, что точность стрельбы из них была абсолютно не эйлеровская. То есть эйлеровская математика была абсолютно не нужна артиллеристам. Тем не менее, когда было создано Артиллерийское училище в Петербурге, ученики Эйлера там преподавали. Собственно говоря, Артиллерийское училище было одним из центров развития математики в России. Они прекрасно понимали, что то, чем они занимаются, даже самые абстрактные вещи, связаны с самыми прикладными задачами, несмотря на то, что в данный момент они не помогают эти прикладные задачи решить. Крупные ученые всех времен и народов устроены таким образом, что у них было и есть долгосрочное видение. Благодаря ему они понимают, что помимо их собственной маленькой науки в башне из слоновой кости есть большой мир, в котором нужно брать задачи и в который нужно отдавать решения.

Д.И.: В этом разговоре есть еще такой смысл: возможно, время науки как раз сейчас и наступает, но, может быть, кончается время ученых. У Володи Мартынова, великого русского композитора, есть книжка «Конец времени композиторов». Дмитрий Александрович Пригов говорил о конце времени поэтов. Такой кризис индивидуального творчества при переходе к другой общественной формации, к тому, что сейчас называется информационным обществом или как-то иначе – может, это и происходит?

Д.А.: Может и происходит. Наука какое-то время тому назад стала коллективным действием и не перестает им оставаться.

Б.Д.: Все равно роль одиночек очень велика.

Д.А.: Велика. В этом смысле очень интересно, что в крупных корпорациях, где всерьез делают ставку на науку, продвигающую их технологическое развитие, создаются условия научной работы, несравнимые ни с какими башнями из слоновой кости в университетах. В университетах студенты, нужно получать гранты. А там, наоборот, создаются просто райские условия для ученых, которые должны делать что-то высокое. Приходишь к ним и видишь, что они живут в абсолютно интеллектуальном пространстве, в пространстве интеллектуальной игры. Но при этом ты понимаешь, что это встроено в корпорацию, которая работает только на прибыль. Например, так устроена математическая работа в Microsoft. Это настоящий заповедник интеллектуалов, находящийся в оболочке, нацеленной исключительно на прибыль. И это не единственный пример.

А.К.: Время прощания и резюме. Будет у нас резюме – что-то короткое, емкое, хлесткое, красивое?

Б.Д.: Соревнования в науке у нас обязательно продолжатся, может быть, в меньшей степени с коллегами и в большей – с природой.

А.К..: Помните лозунг 1960-ых? Better life in chemistry, а теперь better life through science. Что символично, ведь произносятся эти слова в студии программы «Наука 2.0». Мы от души благодарим Даниила Александровича Александрова, профессора, зам.директора Санкт-Петербургского филиала Высшей школы экономики, профессора Европейского университета, директора Центра социальных исследований «Хамовники».

Д.А.: Спасибо.

А.К.: Я благодарю коллег с «Полит.ру» - Бориса Долгина и Дмитрия Ицковича. С вами также был Анатолий Кузичев.

Д.И.: Которого мы также благодарим.

А.К.: До встречи через неделю.

1 Эта анекдотическая история имеет большое количество вариантов. Например, такой. «Один из основоположников квантовой теории Макс Планк в молодости пришел к 70-летнему профессору Филиппу Жолли и сказал ему, что решил заниматься теоретической физикой. – Молодой человек,- ответил маститый ученый, - зачем вы хотите испортить себе жизнь, ведь теоретическая физика уже в основном закончена… Стоит ли браться за такое бесперспективное дело?» (Физики шутят. М.: Мир, 1993. С.58).

См. также:

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.