29 марта 2024, пятница, 18:23
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

05 сентября 2007, 09:41

«О серьезном нельзя говорить серьезно»

В «КоЛибри» вышло новое издание книги Петра Вайля и Александра Гениса «Русская кухня в изгнании». О том, чем эта книга может быть сейчас, когда изгнание утратило свой прежний статус, как и страна, к которой некогда принадлежали изгнанники, о том и нынешнем времени мы поговорили с ее авторами. Интервью взял Леонид Клейн.

В предисловии к вашей книге есть слова, что в девяностом году в Новоарбатском гастрономе было всего два вида продуктов. Это не является преувеличением? Недавно «КоЛибри» выпустило книгу «Олигархи» Дэвида Хоффмана, где автор рассказывает, как москвичи выживали в то время. Продуктов действительно не было, но для жителей Москвы это все же не было выживанием. Так два вида продуктов было буквально?

Петр Вайль. Совершенно буквально. Мы тогда приехали сюда вчетвером. Мы с Сашей (Александром Генисом - ЛК) и наши жены. Поселились в гостинице «Украина» и пошли гулять, зашли в Новоарбатский гастроном, он тогда был двухэтажный, если помните. Скучающие продавщицы, никого народу, кроме нас, и во всем этом невероятно огромном помещении два продукта – икра из тыквы и хрен латвийского производства «marrutki». Это факт, ровно так и было, мы ходили со своими долларами и не знали, что делать. Те немногие рестораны, которые были открыты, оказались забиты до отказа. Мы не могли попасть в ресторан даже собственной гостиницы «Украина». Помню, что я подозвал официанта, – а надо сказать, валютой тогда было все что угодно. В частности, у меня были две пустые кассеты для кассетного магнитофона. Официант взял эти кассеты, подошел к метрдотелю и, показывая на меня как на неодушевленный предмет, сказал: «Дядя из Нью-Йорка, надо дядю накормить». И нас посадили….

В последнее время с новой силой начинаются споры о том, как же раньше было НА САМОМ ДЕЛЕ. Я смотрел вышедший «Груз 200» Балабанова. Это фильм про 84-й год, и я, сидя в кинозале, вспоминал свое московско- интеллигентное детство, какие-то разговоры об армии, куда кто-то попадает. Фильм о прошлом, но порой кажется, что оно возвращается или что оно никуда не уходило, просто мы защищены от этого ужаса комфортом столичной жизни.

Александр Генис. Я не верю, что прошлое вернется. Потому что новая жизнь пустила достаточно глубокие корни, ее не так просто уже выкорчевать.

Я прекрасно помню меню того времени. Тогда советский человек ел не то, что хотел, а то, что было. Вдруг в магазине появлялись креветки, и никто не знал, что с ними делать. Но в начале девяностых – это уже был настоящий голод. Я помню – у друзей в Петербурге кормили так: на первое – суп из протертого щавеля, который собирался в лесу, на третье был чай с вареньем без сахара, а второго не было вовсе. Помню, как мы принесли нашим друзьям с базара яйца, и они нам закричали, как у Джек Лондона на Клондайке: «Мы не миллионеры, чтобы есть яйца». Это был 91 год.

Буквально два года спустя я приехал в тот же дом как Дед Мороз с большим мешком продуктов. И они мне сказали: «Зачем ты это привез? Ты что – сумасшедший?» Я их спросил, как они живут. И услышал в ответ: «Чудовищно! Едем в Париж, а надеть нечего!» Люди быстро забыли этот страшный период. Я до сих пор считаю, что в то время Гайдар спас страну. Он вернул не продукты, а настоящие деньги, и все сразу изменилось. Думаю, Гайдару надо поставить памятник, и хамство заключается в том, что все это забыли. Забыли, потому что хотят вытеснить прошлое. Ведь нищета, голод – очень унизительное состояние.

Изменилась не только экономика радикально поменялась культурная ситуация. В восьмидесятые и начале девяностых было совершенно понятно, кто ваш читатель. Это был столичный интеллигент, чаще всего с филологическим образованием. Сегодня русский читатель стал не просто другим, но и очень разнообразным. Кто ваш читатель сегодня и для кого, например, снова издана «Русская кухня в изгнании»?

Петр Вайль. Вы, собственно, уже ответили на свой вопрос. Все дело в громадном разнообразии. Если раньше всего было по одному – от колбасы до читателя, то теперь всего много. Произошла дифференциация читательского рынка. Конечно, я понятия не имею, кто мой читатель, но мне ясно, что книга в таком дорогом исполнении – это подарок. Но ведь и раньше не всегда было понятно, для кого мы пишем. В 1990 году был такой еженедельник «Семья». Тираж – пять с половиной миллионов! Вы только вдумайтесь в эту цифру. И они стали печатать «Русскую кухню» по главам. Мы им тогда сказали: «Что вы делаете? В стране ничего нет, самых обыкновенных продуктов невозможно достать…» А в редакции нам ответили: «Все в порядке, фильмы про миллионеров смотрят не потому что богатые, а чтобы подглядеть за хорошей жизнью…» Мы-то думали, что стыдно печатать в голодной стране подобную книжку. Оказалось, нет.

Когда я вижу ваши статью в «Эсквайре» или в другом глянце, то ведь это написано для особого читателя, который, скорее всего, и не знает, что вы являетесь автором «Мира советского человека» или «Родной речи», а есть люди, которые прекрасно помнят, кто вы и откуда…

Пишешь не для читателей, а для себя. Мне совершенно все равно, кто и зачем будет меня читать. Я перед своим «умственным взором» представляю двух-трех человек. Именно двух-трех, не более. Точка. А дальше мне все равно.

Александр Генис. Успех – внутри: это тождество результатов с намерениями. Но мне совершенно небезразлично, кто меня читает. Для автора лестно, если ему удается добраться до другого поколения. Поэтому я рад печататься в молодежном «Эсквайере». Мне важно, что все они другого опыта, другой эпохи. Ведь ты несешь за собой культурный шлейф: контекст связан с возрастом. Перейти в другое поколение значит перебраться в другой контекст.

Как преподаватель литературы я могу сказать, что многие мои ученики читают «Родную речь». Кстати, знаете ли вы, что эта ваша книжка уже давно стала классической и цитируется во вполне официальных методических пособиях по литературе как своего рода литературоведческая школьная классика?

Петр Вайль. «Родная речь» вышла сначала в Штатах, а потом уже здесь в 91-м. И тогда – вот характерный знак брожения умов того времени – на нее поставили официальный гриф: "рекомендовано Министерством образования". Вы можете себе представить?! Конечно, уже через год они там схватились за голову.

У меня дома книжка как раз с тем самым грифом.

Александр Генис. Я видел в 1993 году список запрещенных книг, составленный теми, кто пытался свергнуть Ельцина. Наша книга была на третьем месте. Этот список составлял Феликс Кузнецов. Мне кажется, это большая честь для книжки.

Ваша «Русская кухня» это кулинарная книга в культурологической обертке или это все же культурный очерк в кулинарном соусе?

Александр Генис. Все вместе. Я вообще не очень понимаю, почему надо так уж разделять и чем так сильно отличается кулинарная тема от любой другой? Что про еду, что про литературу – авторы работают одним и тем же мозгом. Вы знаете, что Эйнштейн, как говорят музыканты, очень хорошо играл на скрипке?

Наша книжка, конечно, была задумана не для того, чтобы научить кого-нибудь хорошо готовить, – что вообще, по-моему, сделать нельзя, а для того, чтобы объяснить принципы и идеи той кухни, которую мы считаем своей. Ведь это не только русская кухня – это то, что мы любим. Я бы сказал, что наша книга – это культурологическое признание в любви. Нам это казалось очень веселым делом – писать про умное смешно. Так раньше никто не писал, книга ведь была написана 22 года назад. Зато сейчас пишут – везде бесконечный стеб. Тот стиль, который мы когда-то пробивали с таким наслаждением, возвращается к нам в извращенном виде. Бесконечные и, на мой взгляд, безобразные подзаголовки, в которых все время пытаются пошутить…

Стиль, который вырабатывался вами 20 лет назад, это то, что делал в литературе Довлатов? Вы ориентировались на него?

Петр Вайль. Нет, тогда мы Довлатова не знали, впервые прочли его, уже живя в Нью-Йорке. Он приехал позже нас. У Довлатова до этого не было практически ничего напечатанного – как мы его могли знать? Все-таки другие ориентиры были: прежде всего, Андрей Синявский и его «Прогулки с Пушкиным». И, конечно, Венедикт Ерофеев. Эти авторы сильно расковали сознание. Понимаете, у Ерофеева – всё серьезное впроброс. Вот его принцип. Какой-нибудь «самовозрастающий логос» – это ведь не просто насмешка, все у него имеет смысл, но пропущено сквозь мощный фильтр иронии.

Александр Генис. На самом деле это не Ерофеев придумал. Это есть еще и у Чехова. Кто самый умный персонаж «Вишневого сада»? Гаев. То, что он говорит, соответствует логике Чехова. Я думаю, это правильная тактика – говорить тайком о серьезном.

Петр Вайль. О серьезном нельзя говорить серьезно. Получается серьезность в квадрате, и сразу – скукотища смертельная. Синявский, конечно, очень важная фигура. Мы его почитали очень сильно. И, к счастью, он к нам тоже очень хорошо относился, в частности, к «Родной речи» написал предисловие. Это большая честь.

Вернемся к кулинарии. То, что происходит сейчас с московскими ресторанами – это реализация основных положений вашей книги о русской кухне: огромное количество ресторанов с литературными названиями. Вы знаете, например, что в Москве есть не только два ресторана «Обломов», но есть даже и «Штольц», и директор этого ресторана рассказывала мне, что при приеме официантов на работу она требует, чтобы они знали текст Гончарова.

Петр Вайль. Ну, да, а в ресторане «Пушкин» есть прижизненные издания книг Пушкина, которые они боятся выставлять на полку, чтобы не украли.

Алекснадр Генис. Обломов, кстати, очень хорошо разбирался в еде. И вообще из русской классики можно собрать хорошую кулинарную книгу и издать рецепты.

Героев Гоголя, например?

Александр Генис. Гоголя, конечно, проще всего. Я бы взял Обломова, он очень хорошо питался. Когда он переехал к Пшеницыной, то ел лососину, которую вылавливали в Неве. Илья Ильич вообще понимал толк в еде.

Петр Вайль. Я сейчас подумал, какое замечательное бистро можно сделать с названием «Глупый француз» – по рассказу Чехова.

Зато у нас есть корчма «Тарас Бульба», хотя это произведение довольно слабо ассоциируется с темой еды.

Александр Генис. Почему? Там есть очень интересное меню, правда без борща. Зато в повести упоминается «пенная горилка» и Тарас кричит жене: «Не нужно пампушек, медовников и других пундиков, тащи нам всего барана». Что такое, «пундики», кстати, никто толком не знает.

У Гоголя самая абсурдистская еда, которая только встречается в классической литературе.

Петр Вайль. Конечно, Гоголь важнейшая фигура в русской литературе о еде: чего только стоит фраза: «Под видом завтрака заказывал решительный обед». Или этот шедевр, как Петух уговаривает Чичикова съесть теленка: «Два года воспитывал на молоке, ухаживал, как за сыном!». Он, по сути, единственный из русских писателей писал о еде как еде, а не социальном явлении.

Александр Генис Не зря мы сейчас заговорили об Украине. Украина для нас – как Прованс для французов: теплое, сытое, ленивое житье. И не зря, если бы мне удалось выбирать, с кем пообедать, я бы выбрал киевлянина Булгакова. У него самое грамотное описание еды. Вкусно, правильно, умеренно.

Петр Вайль. Я бы еще с Пушкиным пообедал. Он понимал, что ест: "Принесут тебе форели – / Тотчас их варить вели. / Как увидишь, посинели, / Влей в уху стакан шабли".

Александр Генис Вы знаете, что однажды я попросил Похлебкина составить меню обеда, который заказали бы себе Пушкин и Гоголь. Потом я принес эти меню в «Русский самовар», ресторан в Нью-Йорке, и мы договорились сделать там два литературных обеда, пригласив Похлебкина устроить эти обеды. Но Похлебкина зарезали. Он жил в Подольске, там его и убили. Деньги искали и старинные кулинарные книги.

В «Родной речи» у вас получилась школьная программа: от Карамзина до Чехова. Не было желания написать «Родную речь – век двадцатый»?

Петр Вайль. Не только желание. Был даже готовый план, намечены главы, туда входили и Набоков, и Платонов, и Булгаков и по-честному Николай Островский, Фадеев, Шолохов. Этот план приняло издательство «Советский писатель», но потом издательство развалилось, и идея канула.

Александр Генис. Хорошо, что тогда ничего не вышло, потому что в основе «Родной речи» – канон, который был создан не нами и не советской властью, между прочим. Этот канон возник до революции, еще в гимназиях классиков «проходили». А канона двадцатого века нет и не было. Мы не можем его придумать, как не можем придумать пословицу, и затея, если бы она получилась, была бы всего лишь сборником статей, тогда как «Родная речь» – учебник.

Петр Вайль. Для «Родной речи» авторы выбирались не произвольно. Технически это было так: мы пошли в книжный магазин в Нью-Йорке на Пятой авеню и купили пособие для поступающих в вузы: что нужно знать – и пошли по списку. То есть мы ни в коем случае не пытались опровергать канон, но не могли его не иметь в виду – как любой человек русской культуры.

Александр Генис. Канона двадцатого века не будет еще очень долго. Должно умереть то поколение, которое пережило крах советской власти… И тогда вдруг выяснится, что Фадеев и Булгаков были не только современниками, но и очень хорошими знакомыми. И всем найдется место.

Что осталось от советской литературы на ваш взгляд? От тех писателей, которые в шестидесятые - семидесятые года печатались в толстых журналах? Я недавно попытался перечитать Василя Быкова и понял, что русский язык там просто чудовищный…

Петр Вайль. Сейчас нельзя ответить на этот вопрос мало-мальски объективно. Должно пройти минимум пятьдесят лет. Я бы оставил от Быкова «Сотникова» и еще что-нибудь. А из Айтматова, например – ничего. Но вообще-то не наше это собачье дело. Происходит объективный отсев культуры. Как язык производит отсев того, что годится, а что не годится, и этим нельзя управлять.

Александр Генис. Вы знаете, я пятьдесят лет ждать не могу. У меня недавно полки книжные просели. И надо было что-то выбрасывать. И выбросил я всю эту литературу.

В том числе Трифонова?

В том числе. И не испытываю никакого угрызения совести – у него и без меня найдутся поклонники. Впрочем, кое-что из этого вернется. Думаю, например, что скоро появится мода на Алексея Толстого, потому что его трилогия – прекрасный материал для большого сериала. Но из всего огромного литературного пласта советской литературы шестидесятых – восьмидесятых, мне кажется, ничего не уцелело, кроме, Ерофеева. И еще: знаете, кто останется? Кто переживет всю эту советскую литературу? Стругацкие. «Улитка на склоне» станет через 50 лет русской классикой.

Петр Вайль. Я к Стругацким прохладно отношусь. Только, что называется, вчуже уважаю. А вот, скажем, Шукшин – выдающийся писатель. Единственный из всех писавших о деревне, на четыре головы выше всех. Замечательные рассказы. Василий Белов или Распутин даже близко не стоят.

Александр Генис. Когда я думаю, что останется от послевоенного поколения, то мне кажется, что самым значительным в культуре того времени была не литература, а кино. Я недавно пересмотрел «Жил певчий дрозд». Картина снята в семидесятом году. Мало фильмов, которые могут пережить 37 лет. Но это и сегодня замечательное, яркое, сочное, тонкое кино.

Петр Вайль. А «Живет такой парень» Шукшина, который вышел на целых шесть лет раньше «Певчего дрозда»? Из-за того, что это деревня, что это Алтай, и это Куравлев с его простецкой физиономией, не заметили, что это умный и тонкий экзистенциальный фильм. Я его пересмотрел – полный восторг.

То есть кино оказалось лакмусовой бумажкой культуры?

Александр Генис Да, Вот, например, «Ася Клячина» смотрится замечательно. Есть чем гордиться. Сделано одновременно со всей французской «Новой волной», и ничем не хуже. Интересно, что мы говорим именно о кино. А литература… Помните, говорили, что Твардовский будет классиком. Кто его сейчас читает?

Мне кажется, что «Василий Теркин» это до сих пор очень живая вещь.

Петр Вайль. Я всегда относился к нему, как к лубку. Но вспомните, что творилось, когда началась перестройка, как объявляли гениями всех времен и народов Домбровского, Рыбакова, Гроссмана… Это добротные писатели, но разве их можно сравнить с теми, кто жил на сто лет раньше? Вообще, по мощи и масштабу с писателями XIX века может сравниться только Платонов.

Александр Генис. Платонов – самый незамеченный гений русской литературы. Недавно было его столетие, но юбилей прошел бездарно.

А что для вас Пригов?

Петр Вайль. Он как фигура интересен и характерен, как знак времени. Тексты – нет.

Александр Генис. Моя самая любимая строчка у Пригова: «Чем больше родину мы любим, тем меньше нравимся мы ей».

Вы довольно много путешествуете по стране. Лет 20 назад, видя кошмарные детали, жуткую бедность нашей страны, всегда можно было сказать самому себе: мы так плохо живем в том числе и потому, что у нас нет свободы. А что сейчас сказать?

Петр Вайль. Все-таки сегодняшняя Россия так отличается от той, из которой мы уезжали, что большое спасибо уже за то, что гигантские изменения произошли за исторически ничтожный срок. Что такое 15 лет? Это ничто.

Александр Генис. Ваш вопрос подразумевал, что сейчас есть свобода. Но что это значит? Есть свобода желтой прессы, а не обыкновенной.

Петр Вайль. И посмотрите, что творится на телевидении.

Но телевидение никто не смотрит.

Петр Вайль. Это вы его не смотрите. Это не смотрит пять процентов населения, у которых есть пока что свободный Интернет.

Александр Генис. Не стоит преувеличивать роль Интернета. Я в прошлом году был в Вышнем Волочке. Спросил, есть ли у местных жителей Интернет. Мне ответили: «Вы, видать, давно в России не были».

Обсудить статью

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.