29 марта 2024, пятница, 07:46
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

25 августа 2005, 08:59

"Механизм коррупции позволит сохранить существующие нормы"

Недавно социологи Аналитического центра Юрия Левады вернулись из экспедиции по России, целью которой было выяснить отношение жителей регионов к Москве. Об этом, а также о складывающихся в последние годы социальных представлениях и нормах рассказал социолог, зав. отделом качественных исследований «Левада-центра» Алексей Левинсон. Беседовал Виталий Лейбин.

Что нового в отношениях жителей российских регионов к Москве?

Есть старое: работают штампы «Москва - не Россия» и «Россия – не Москва». Но у меня всегда было ощущение, что эту тему если не инициируют, то подогревают сами москвичи в мазохистском запале. Ведь и наблюдения, и специальные исследования показывают, что различия между Москвой и остальной Россией – фазовые.

Новое явление (каждый при желании может в этом убедиться): стало очевидным и сильным влияние Москвы не только на близлежащие, но и на достаточно отдаленные регионы. Всюду заговорили о «московских деньгах». Одна из типичных форм: «приехали москвичи и скупили».

Последствия этого самые разные. Бывает, что «скупили» стоявшие без движения фабрики, фермы, земли, и в результате началась жизнь, что-то теперь работает, строится и т.д. Правда, далеко не всегда такое развитие  приветствуется там, на месте. Иногда от населения можно услышать, что лучше бы скупили «свои». Я, может быть, тоже так думаю. Но у «своих» денег нет.

Второй вариант – прямо противоположный. Что-то работало, но «приехали москвичи, скупили», и это предприятие перестало работать. То ли специально уничтожили конкурента, то ли происходит перепрофилирование. А причины местным жителям неизвестны. И они заключают: «А им (москвичам) не выгодно, чтобы здесь что-то было».

Если говорить в общем, то московские инвестиции воспринимаются в регионах так, как в стране в целом воспринимаются иностранные. И опасения ровно те же. Москва для остальной страны в этом смысле выступает в роли собственной заграницы.

Еще один новый сюжет про «московские деньги» (возможно, впрочем, что это давно не новость, но для меня это только сейчас приобрело значение факта): стало очень заметно, как средства, которые федеральный центр тратит на поддержание федеральных служб в регионах, отражаются на жизни последних. Это стало видно невооруженным глазом. Здание какой-нибудь федеральной службы в провинциальном городе различишь сразу - не надо даже вывески. Гранит, а то и мрамор на цоколе. Этот стиль, ранее присущий только зданиям госбезопасности, с небольшим влиянием архитектуры нынешних банков, распространился на целый ряд ведомств. Очень важно, что их немало, и круг не ограничен собственно спецслужбами.   

Это значит, что центр за соответствующие функции действительно платит, и платит  так, что можно потратиться на отделку, а также мебель, оборудование и т.д. И, очень важно, - на зарплаты сотрудников. Мы знаем из наших исследований, что на вопрос, «кто хорошо живет», отвечают - особенно в депрессивных регионах  - «работники федеральных служб». Это «бюджетники», но такие, которые получают из федерального бюджета. Они не забастуют, не пискнут, потому что иметь такие зарплаты в слабой провинции все равно, что в Москве работать в иностранной фирме.

Наряду с ними есть похожие, но менее статусные категории бюджетников - работники подобных служб, но регионального подчинения: региональные администрации и все, что связно с ними.

А в чем социологический вывод? Что, восстановилось социальное значение номенклатурного класса, обкомовская система?

Наверное, есть и это, но я хочу подчеркнуть иное. Моя мысль даже не в том, что все держится на деньгах из Москвы. Дело, как говорится, не в деньгах, а в их количестве. Так вот, количество бюджетных денег и их получателей сейчас таково, что оно может держать на себе город – средний и иногда малый.  

Иначе можно сказать, что доля бюрократии в населении такова, что остальные социальные группы могут  выживать за счет этих бюджетных денег. При всеобщей, казалось бы, нелюбви к бюрократии (почти невозможно встретить человека, который бы при вопросе о бюрократии не высказался бы отрицательно) необходимо понимать, что в регионах карьера в федеральной или областной бюрократической структуре - это очень неплохая карьера. Конкурировать с такой карьерой может разве что работа на иностранном/смешанном предприятии (если таковое есть), либо так называемое силовое предпринимательство (а оно-то есть везде).

Если это качественное изменение – денег, выделяемых на бюрократическую систему, хватает для существования городов, – то в какой момент оно произошло?

Способ, благодаря которому мне это удается видеть, позволяет фиксировать только те вещи, которые уже проступили в образе жизни, во взаимоотношениях, в выражаемых предпочтениях, когда наличие подобных ролей становится не просто фактом жизни, но и культурным фактом. Я рапортую не об изменениях в экономике регионов, а о том, что поднялось до определенного уровня признанности и, видимо, начнет приобретать институциональное оформление. Иначе говоря, не просто «факт имеет место», но имеет его в сложившихся конструкциях связей, а также ожиданий, предпочтений и прочей социокультурной материи.

Например, известно, что для карьеры хорошо отучиться в Академии управления данной области; соответственно, цены на теневом рынке образовательных услуг это отразят. Эти цены будут приниматься людьми во внимание в их жизненных планах, приоритетах. На то, чтобы вся эта система устоялась, внутренне устроилась, нужно как раз то самое время, которое именуют пресловутым словом «стабильность». Подобные вещи, как мне кажется, уточнились, устоялись именно сейчас.

Почему только сейчас?

Думаю, что совпало два обстоятельства. Первое – это путинская эра, в течение которой почти не происходило перетряхивания аппарата, особенно в регионах. Не хочу сказать «застой» - как раз нет, ротация идет своим чередом, людям есть куда расти, есть чего хотеть. Административная система приобрела «врощенность в землю». Это ли называется «вертикалью», не знаю, но административная шкала вертикальной мобильности есть. Это неплохо. Плохо, что она – чуть ли не единственная для этих мест.

Второе – никаких других источников денег, в общем, нет. Раньше этот факт скрывался за туманом надежд на взрыв частного предпринимательства. Сейчас видно, что никакого мелкого бизнеса, растущего как трава, заполняющего все щели и углы, просто нет. И надежды на то, что малый и средний бизнес поднимет Россию, оказались тщетными. Но теперь ее уже и не надо «поднимать». Экономика находится на некотором стабильном уровне, а гражданам в лихие годы не дал умереть вовсе не мелкий бизнес, а мелкое аграрное производство, которое точно не бизнес.

А челноки?

Челночество, чей вклад в выживание тоже весом, было не профессиональным бизнесом, а экстремальным занятием, как в 1920-х мешочничество. Это особый род предпринимательства, которое возникает как средство преодоления острых кризисных ситуаций, а потом исчезает. Движение челноков оставило за собой след из небольшого количества предпринимателей, которые открыли свои магазины, но это – не массовое явление.

Торговля действительно находится в частных руках, но это никуда Россию не «поднимает», эта сфера поддерживает текущий режим. 

И, конечно, деньги, которые идут по казенным каналам, – тоже не инструмент «развития», это деньги, которые в основном проедаются. Это не инвестиции, а поддержка. А приход в регионы московских частных денег, – это не решающий, а пока еще точечный фактор. Дождем инвестиций я бы это еще не называл.

Мы когда-то с Сергеем Градировским обсуждали его работу по национальным общинам в регионах. Тогда нам показалось, что малый бизнес сосредоточен часто в руках национальных общин, потому что коренное население регионов за счет включенности в бюджетные деньги, в административную систему, в компенсаторные механизмы, доступные только местным жителям, не имеет таких же сильных стимулов к предпринимательству и не идет на те  риски, что  приезжие. То есть бюрократическая система связала на некоем минимальном уровне людей, которые могли бы работать в частном секторе.

В целом, я согласен. По этой причине в русских регионах не возникла своя «национальная буржуазия», а есть только своя «национальная бюрократия». В то же время из остро трудоизбыточных регионов, каковыми являются Средняя Азия и Северный Кавказ, вытесняется население в русские регионы, где оно и занимает нишу небольшого торгового бизнеса.

Как можно работать с такой ситуацией, можно ли строить стимулы для развития? Понятно, что нельзя предположить удаления каких-то бюджетных и распределительных механизмов, поддерживающих некий уровень существования, но тормозящий развитие,– этому нас учат последствия "льготной реформы".

Такая задача в том месте, где распределяются бюджетные ресурсы, не может быть поставлена в принципе. Там могут разве что по какой-то причине решить начать экономить, и это, кстати, непрерывно происходит. Но посадить население на диету в надежде на то, что оно само «начнет копошиться», – это невозможно..

Однако если приход денег, о котором я говорил, будет более значительным, вот тогда может что-то «зашевелиться». Не потому, что пришлось туго затянуть пояса, но потому, что появилась возможность трудиться. Я думаю, что никакое проклятие в этом смысле над русскими людьми не тяготеет: появится та работа, которую называют хорошей, - люди будут работать. Просто сейчас «хорошая работа» чаще всего оказывается работой в государственной конторе.

А что такое «хорошая работа» в представлении россиян?

Мы начали изучать случай в городе N, где расположено крупное иностранное предприятие, платящее неплохие деньги. Но на этом предприятии работать не хотят, потому что там напрочь отсутствуют формы социального гуманизма, к которому привык советский и постсоветский работник: там не различают местных и приезжих, и даже приезжего часто предпочтут местному, не выпускают на перекур, там решительно отсутствуют социальные гарантии, льгот нет, могут уволить в любой момент и т.п.  Такое звериное лицо капитализма пугает людей, такая работа не считается «хорошей».

Все знают, что москвичи не соглашаются на работу, на которую согласны «провинциалы», но те в своих провинциях не согласятся на работу, которая устраивает граждан СНГ -  жителей трудоизбыточных регионов.

Дошло ли до уровня народного обсуждения в регионах что-нибудь из федеральной политики? Образовательная реформа, например?

Да, высшее образование обсуждается. Недавний сигнал, посланный сверху очень тихо, в полслова, был пойман на уровне директоров далеких провинциальных школ. Новый, «послефилипповский» поворот в отношении к образовательной реформе понят так: хватит тащить всех, кто хочет, в вуз. Не каждый выпускник школы должен поступать в высшее учебное заведение - вуз, товарищи, не резиновый.

Между тем, за последние годы состоялся переход, сравнимый по важности с культурной революцией 1920-х – 1930-х: иметь высшее образование стало нормой. И тут Министерство образования решило эту норму оспаривать.

На сложивушюся ситуацию можно смотреть по-разному, но социолог, безусловно, понимает, что реформа, идущая против нормы, приведет к очень серьезным последствиям. То ли хорошо, что все хотят в вузы, то ли плохо - дискуссия об этом не завершена, есть масса резонов в пользу того и другого мнения, - но социальная норма возникла, и сейчас вся система образования, начиная с детского сада, функционирует в связи с наличием этой нормы. Российская система образования дает не образование, а возможность получить «высшее образование». Конечно, кое-кто считает, что детский сад нужен, чтобы ребенок научился жить в коллективе, школа нужна для формирования разносторонней личности и т.д. Но с такими целями живет меньшинство, и не с ним связаны проблемы. Если обострить постановку, то для большинства уже детский сад нужен для того, чтобы ребенок рано или поздно попал в вуз.

Ровно так же есть меньшинство, которое считает, что мальчик обязательно должен пройти службу  в вооруженных силах, но обычная мать уже с пеленок думает о том, что сделать, чтобы ее ребенок не попал в армию. И даже вопрос о том, когда ребенка отдавать в школу - в 6 или в 7 лет, - решается в свете того, как не отдать ребенка в армию. Мы это знаем из большого опыта исследований. Это происходит потому, что норма «надо служить в армии» утратила свою силу.

С этими нормами Министерство обороны ведет свою игру, Министерство образования – свою. Каков окажется результат? Вряд ли получится так, что опять всех будут забирать в армию, а высшее образование будет получать лишь горстка избранных. Я думаю, механизм коррупции, который является механизмом приспособления общества к данным институциональным условиям, позволит сохранить существующие нормы. И тогда какой-нибудь социолог снова посчитает объемы коррупции и прослезится, что эти суммы прошли мимо казенного кармана. 

Какие еще нормы появились или исчезли за последние десятилетия?

Из того, что мы знаем, определенную трансформацию пережили нормы сексуального поведения: повысилась толерантность, пермиссивность. То, что в одном поколении является еще неприемлемым, в другом – уже нет. За целый ряд действий в этой сфере социальная санкция отменена, примером могут служить гомосексуальные связи. Хохоча над шутками на эту тему, в изобилии несущимися с телеэкрана, публика трансформирует агрессию в смех и перестает сживать со света людей этой ориентации. Избывание агрессивности, между прочим, приносит пользу всему обществу, а не только упомянутому сексуальному меньшинству. На этой оптимистической ноте можно и закончить.

См. также:

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.