Издательство «Альпина Паблишер» представляет книгу Люси Уорд «Прививка для императрицы. Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы» (перевод Алексея Капанадзе).
Известная проницательностью и острым умом, Екатерина II живо интересовалась философией, медициной и естественными науками, вела многолетнюю переписку с Дидро и Вольтером и пригласила ко двору немало выдающихся ученых своего времени. Среди них был и опытный английский врач Томас Димсдейл, который в 1768 году приехал из Лондона, чтобы в обстановке строжайшей тайны привить от оспы великого князя Павла Петровича и (первой из европейских монархов) саму Екатерину. В XVIII веке «пятнистое чудовище», смертоносный вирус оспы, опустошало Европу, и императрица хорошо понимала угрозу, которую эпидемия несла России. Первая массовая кампания по оспопрививанию в России, с успехом проведенная Димсдейлом, заложила основу для современных практик вакцинации. О том, как возник и был реализован тайный план английского врача и русской императрицы, увлекательно и достоверно рассказывается в этой книге.
Предлагаем прочитать фрагмент книги.
Из окон своего нового жилища Димсдейлы могли видеть Зимний дворец — императорскую резиденцию, величественно вздымающуюся над набережной Невы. Ближе к другому концу Миллионной, в садах на берегу Фонтанки, находился более скромный двухэтажный Летний дворец, где обитал великий князь Павел. В открытые створки окон апартаментов, где поселили двух гостей, долетали звуки стройки: близилось к завершению создание Малого Эрмитажа, который Екатерина предполагала использовать как личное прибежище и картинную галерею. На улице у входа ждала карета, запряженная четверкой, — императрица предоставила ее двум докторам для их личных надобностей.
У Томаса и Натаниэля было мало времени на то, чтобы расслабиться и как следует изучить чудеса города. Граф Панин, главный советник Екатерины, руководивший ее прививочным планом, прислал им записку, в которой приглашал их встретиться в его апартаментах в Летнем дворце уже на следующий день.
Верный министр Екатерины, почти 50 лет, подчеркнуто старомодного вида (парик с тремя узлами сзади, аккуратный и элегантный наряд), Панин принял посетителей в официальной манере, «с замечательной любезностью». Он постарался, чтобы у Димсдейлов не осталось никаких сомнений: им предстоит задача колоссального политического значения. Наклонившись к Томасу, граф провозгласил:
Милостивый государь, вы призваны к делу столь важному, что, может быть, до вас никому не было поручено ничего подобного. По всем вероятиям, вашему искусству и вашей добросовестности будет поручена драгоценнейшая жизнь двух из высочайших особ этого мира. Безопасность, счастие и спокойствие великой империи зависят от этого в такой степени, что если бы мы были по какому бы то ни было случаю лишены той или другой из этих особ, то благоденствие, которым мы наслаждаемся, уступило бы место самым плачевным бедствиям и замешательствам. Да отвратит от нас Всевышний столь ужасные несчастия…
Послание было вполне ясным: Томас Димсдейл держал в своих руках две монаршьи жизни и судьбу всей России. Предупреждение звучало так решительно, что врач полностью привел его в своих записках о прививке, которые вел (позже он опубликовал их по велению императрицы).
Панин, чья невеста умерла от оспы всего за несколько месяцев до того дня, объяснил: угроза болезни так велика, что русским остается лишь прибегнуть к прививке. Подчеркивая, что в России есть «врачеватели великой учености, весьма сведущие в своем ремесле», он не стал упоминать, что (как недавно обнаружила Екатерина) на страну столь огромных размеров приходится чрезвычайно мало врачей, причем большинство из них выходцы из-за границы. Местные эскулапы не обладали опытом в области прививок, что побудило императрицу приказать министрам выписать ведущего зарубежного специалиста по этой процедуре (объяснял граф), и их взгляды, конечно, первым делом обратились к Англии. Он заявил Томасу: «Вы явились к нам с отменными рекомендациями по всем сим важнейшим пунктам, а посему я отношусь к вам с величайшею доверенностью, прося лишь, чтобы вы действовали без малейшего стеснения».
Панин добавил, что императрица желала бы разъяснить свои планы сама, однако ее 13 летний сын Павел, который, спасаясь от эпидемии оспы, вместе с матерью провел весну и лето в их загородных дворцах, уже твердо ответил, когда ему дали сделать выбор, что хочет подвергнуться прививке: «Вопрос представили его самоличному рассмотрению; он выразил свое одобрение и объявил даже, что желает этого». Так что теперь уже Томас должен был подтвердить, достаточно ли здоров великий князь (часто довольно болезненный), чтобы выдержать процедуру. Панин, наставник юного принца, отвечавший за его распорядок дня, настаивал на том, чтобы врач понаблюдал за мальчиком и пришел к собственным выводам: «Будьте с ним как можно больше; присутствуйте при его трапезах и при его увеселениях, делайте свои наблюдения — короче говоря, изучите его конституцию».
Он попросил Томаса проявить честность. Если врач сочтет, что процедура слишком рискованна для наследника, императрица будет обязана ему точно так же, как если бы Димсдейл привил юного принца, и от этого ничуть не пострадают «знаки признательности» (то есть гонорар, желаемый размер которого врач изначально отказывался назвать).
Томасу предстояло принять самое важное медицинское решение в своей жизни. Заглушив в себе тревогу, он заверил Панина, что выдаст «вполне откровенный доклад». Первая возможность оценить состояние великого князя выпала ему уже на следующий день, когда двух медиков пригласили на обед во дворец. Наследник принял заграничных гостей «с величайшей любезностью и доброжелательностью», попросив их «во всякие часы являться без стеснения», чтобы принимать пищу вместе с ним и вообще проводить время при его дворе, когда они только пожелают.
В тот вечер, пока англичане обедали с Павлом, Екатерина II со свитой вернулась в Петербург из Петергофа, роскошного «русского Версаля», откуда открывался вид на Финский залив (имение располагалось примерно в 20 милях к западу от столицы). На другое утро в 10 часов в более интимной обстановке Летнего дворца императрица и доктор наконец встретились.
Когда врача и пациентку представили друг другу, при этом присутствовали лишь граф Панин и барон Черкасов. Императрица увидела 56 летнего англичанина с волевым, открытым лицом, с твердой линией губ, намекающей на упрямство характера, и более ласковыми карими глазами, в которых светился ум, но не расчетливость. Доктор в свою очередь склонился перед приятно улыбающейся женщиной ростом чуть выше среднего, уютно упитанной. Румяна, которыми она так любила пользоваться, подчеркивали белизну ее кожи. Взгляд голубых глаз лучился теплотой и острой наблюдательностью. Едва они начали говорить друг с другом через переводчика, роль которого выполнял барон (Екатерина — по-французски, ее гость — по-английски), между ними установилась прочная связь. Томас вспоминал: «Хотя мне следовало ожидать многого от превосходного рассудка и ласковости ее величества, тем не менее ее чрезвычайная проницательность и основательность вопросов, ею мне сделанных о прививании оспы и об успехе этой операции, привели меня в удивление».
Точно так же, как при радикальном пересмотре российского законодательства или реформировании системы здравоохранения страны, 39 летняя императрица провела кропотливые предварительные изыскания. На Томаса произвели поистине чудотворное действие и ее осведомленное любопытство, и ее прославленное очарование. В частном письме своему другу Генри Николсу, проживавшему в Лондоне в старом здании Компании Южных морей, Димсдейл перешел от взвешенного тона, каким он писал свой медицинский трактат, к неумеренным похвалам: «Смею тебя заверить, средь всех виденных мною представительниц ее пола она — очаровательнейшая (если собрать вместе все, что ведет к такому суждению). Ее доброжелательность и здравый смысл вызывают восхищение».
Эти первые впечатления нашли подтверждение в тот же вечер на обеде с императрицей и дюжиной придворных аристократов. Томас, привыкший к английскому столу, где меню зависело от времени года, дивился разнообразию кушаний, подаваемых на французский манер — в супницах и на плоских блюдах, чтобы каждый из сотрапезников сам наливал или накладывал себе то, что пожелает.
Вслед за богатым выбором мяса и речной рыбы последовали «десерт из лучших фруктов и варений». Димсдейл удивился, обнаружив такие фрукты в северных широтах: длинный стол, во главе которого восседала Екатерина, ломился от астраханских арбузов и винограда, от московских дынь, от украинских яблок и груш. Имелся даже небольшой, но вкусный ананас, выращенный в России, — колючий символ высокого общественного положения, в XVIII в. встречавшийся на столе лишь самых богатых семейств, хотя, как отмечал Димсдейл, этот фрукт обычно поставляли в Россию из теплиц Англии.
Впрочем, роскошное меню произвело на английского гостя меньшее впечатление, чем «ласковость и непринужденная снисходительность самой императрицы». Могущественнейшая женщина мира разговаривала без всякой официальной холодности. Англичанин отмечал: «На каждого из гостей обращались ее внимание и обходительность; хотя мы не понимали языка, на котором говорили, беседа шла, по-видимому, так свободно и весело, как можно было ожидать от лиц, равных между собою, а не от подданных, удостоенных чести быть в обществе их государыни».
Томас наблюдал за императрицей, а она в свою очередь изучала его самого. Если пир с изобилием фруктов был проверкой, гость явно прошел ее — на другой день его вызвали еще на одну аудиенцию. Екатерина сообщила ему: она все таки приняла твердое решение «подвергнуться оспопрививанию сколь возможно скорее». Отмахнувшись от его предложения объяснить подготовку к процедуре и саму процедуру (тот план, который он наметил) ее придворным лекарям, она заметила ему: «Вы приехали ко мне с репутацией искусного и честного врача; разговор, который я имела с вами по этому предмету, показался мне вполне удовлетворительным и увеличил доверенность мою к вам. Я не имею ни малейшего сомнения насчет вашего уменья и ваших обширных познаний по этой части медицинской практики».
Екатерина настаивала: ее собственные врачи не обладают опытом прививания, к тому же (во многом просто из-за того, что государыня отличалась отменным здоровьем и редко обращалась к ним) они не могут предложить ей по-настоящему полезную помощь. Более того, как позже обнаружил Томас, она мало доверяла им и часто отпускала шуточки по поводу их некомпетентности. Она заявила Димсдейлу, что он может получить все необходимые сведения о ее здоровье и конституции, обращаясь к ней напрямую, и что для этого он может посещать ее с той частотой, какую сочтет необходимой, и измерять ее пульс. Для императрицы прививка была неким личным актом, который она желала провести как ей вздумается. Она заверила своего нового врача: «Моя жизнь принадлежит мне, и я с удовольствием совершенно вверюсь вам одним».
Получалось, что Томас действовал в одиночку и мог рассчитывать лишь на свой врачебный опыт и способность выносить медицинские суждения. Даже неформальное обсуждение процедуры с другими совершенно исключалось. Екатерина сообщила ему: она желает быть привитой прежде, чем привьют сына, однако (предупреждала она) «в то же время я хочу, чтобы дело это не было гласным. Поэтому я поручаю вам распорядиться так, чтобы все были убеждены в моем намерении не подвергаться пока оспопрививанию». Томас должен был являться в Зимний дворец, чтобы подготовить императрицу к процедуре, но используя в качестве предлога прививку великого князя.
Условия, поставленные всероссийской самодержицей, невозможно было оспаривать, и врач обещал неукоснительно хранить тайну. В попытке уменьшить собственные сомнения он попробовал выдвинуть одно последнее требование: может быть, императрица позволит ему вначале провести опыт, сделав прививку нескольким женщинам примерно такого же возраста и привычек, как она сама? Работая в Англии, он обходился без подобных предосторожностей, но особый статус его пациентки и его неуверенность насчет природы вируса оспы в России побуждали его проявить необычную осмотрительность. Екатерина отказалась выполнить его просьбу. Она уже ознакомилась с литературой об этой процедуре, изучила статистику, взвесила шансы и твердо решила прививаться. Возможно, такие предосторожности были бы необходимы, если бы прививочная процедура была делом новым, заметила она, или если бы «оставалось какое сомнение насчет моего [то есть Димсдейла] уменья или моей опытности». Но поскольку в обоих отношениях дело обстоит не так, «не для чего… медлить».
У себя на родине, в Англии, Томас по-прежнему частенько сражался со скептиками (несмотря на всплеск прививочного энтузиазма благодаря упрощенной новой методике) и вполне привык к этим баталиям. На страницах «Современного метода прививания оспы» он устало писал: «Открытия во врачевании, а равно и во всех прочих науках пребывают сейчас в зачаточном состоянии из-за вечного недоверия, порицания и противодействия. …Утомительно было бы вдаваться в подробности множества лживых и смехотворных сообщений, кои распространяются в борьбе с нею [с прививкой]». Теперь же он впервые в жизни столкнулся с проблемой противоположного свойства.
Порученная ему задача была сопряжена с громадным давлением, к тому же, как ученый, он постоянно хотел проверять и доказывать. То и другое призывало его отнестись к делу с величайшей осмотрительностью, но его коронованная пациентка желала, чтобы прививку ей сделали как можно скорее.
Каковы бы ни были опасения доктора, теперь подробности плана, разработанного без его участия, обрели твердые очертания. Императрица отдала соответствующие распоряжения, и бюрократическая машина ее державы, заскрипев, пришла в движение, начав подготовку к введению прививочной практики по всей Российской империи.
В качестве первого шага Екатерина приобрела величественный двухэтажный дом, «дачу» (летнюю резиденцию) в стиле барокко, когда то принадлежавшую покойному на тот момент барону Якобу Вольфу. Дом предполагалось использовать как больницу-изолятор для привитых. Вольф, банкир и бывший генеральный консул Британии, славился тем, что умело руководил сообществом британских купцов, процветавшим в Петербурге. Он построил успешный бизнес по экспорту российских товаров, в том числе пеньки, поташа и ревеня (весьма ценимого многими «волшебного средства», которое в XVIII в. пользовалось огромным спросом по всей Европе), и импорту английских шерстяных тканей.
Дом Вольфа высился на другом берегу Невы, на менее развитой в градостроительном смысле Петроградской стороне, вдалеке от царских дворцов. Его окружали обширные сады, которые вели к реке Большой Невке, так что это было идеальное место для того, чтобы размещать там пациентов, которых только что привили и которые поэтому недолгое время были заразными. После того как дом осмотрели Томас и Натаниэль, явившиеся с инспекционным визитом, закипела работа по его переоборудованию в больницу. Деятельностью больницы на месте поставили руководить доктора Шулениуса, который некогда ввел прививочную практику в Ливонии, западной провинции России. Его помощником назначили доктора Стренджа, одного из придворных советников.